Лес 18 +

Даниэль прибыл в больницу к десяти утра. Он не спешил, но и не собирался затягивать свое посещение. Уильям был бодрее, чем в последние дни: глаза почти раскрыты, но голос по-прежнему оставался слабым, а речь — тихой и невнятной.

Как обычно, Даниэль сел рядом, бережно взял отцовскую ладонь и молча ждал, пока тот взглянет на него. Уильям медленно повернулся, слабо улыбнулся и снова прикрыл глаза. Даниэль ответил ему такой же улыбкой, не выпуская его руки, легонько поглаживая ее.

— Ты изменился, — хрипло произнес Уильям.

— А ты выглядишь намного лучше. Как самочувствие? — мягко спросил Даниэль.

— Хорошо, — выдохнул старик, но тут же закашлялся, отвернувшись в сторону. Когда приступ прошел, он снова взглянул на сына и слабо усмехнулся. — Но выглядишь ты, мальчик, просто паршиво.

— Я?! — Даниэль искренне удивился. — Я в отличной форме.

— Врать ты никогда не умел, — едва слышно пробормотал Уильям. — Как там Агата?

— Она уехала, — с долей грусти ответил Даниэль.

— Домой. На Фетлар значит, — задумчиво протянул Уильям, а затем тихо рассмеялся. — Хорошее место. Крест не даст соврать, — он слабо похлопал себя по груди. — Съезди туда, когда будет время.

— Сейчас зима, а остров далеко. Не думаю, что корабли ходят туда в такую погоду, — возразил Даниэль.

— Назови мое имя, и тебя отвезут, — промычал Уильям.

— Я постараюсь навестить твой дом.

— Расскажи потом, как там.

— Мы поедем вместе, зачем мне ехать одному?

— Нет, ты поедешь один, — резко ответил Уильям.

Даниэль нахмурился, но не стал ничего говорить. Холодный пот больше не покрывал лоб Уильяма, напряжение в лице исчезло. Даниэль ощутил слабое облегчение. Поднявшись с места, он нехотя отпустил отцовскую руку и аккуратно укрыл его одеялом.

— Как будет время, обязательно съезжу, — тихо сказал он, наклоняясь и целуя отца в лоб.

Выйдя на улицу, он вдруг ощутил непреодолимое желание отправиться туда немедленно. Если достаточно было назвать имя Уильяма Сэмюэльса, чтобы попасть на остров, что мешало ему сделать это прямо сейчас? Работы не было, больничные счета были оплачены, а дома его никто не ждал. Решение пришло мгновенно.

Даниэль вернулся в квартиру и быстро собрал дорожную сумку — взял только самое необходимое: одежду, документы, немного денег и продовольственных карточек. Отцовский револьвер он также прихватил с собой — чужие земли могли встретить его не столь дружелюбно, как хотелось бы.

Перед уходом он написал письмо Генри, попросив того раз в неделю навещать Уильяма. Отправив его по почте, он направился на Лондонский вокзал. Там он недолго ждал свой поезд на север. Никогда прежде он не принимал таких спонтанных решений, но чем дольше он думал об этом, тем больше понимал, что откладывать не имеет смысла. С этими мыслями он отправился в небольшое путешествие — на родину своего отца, Уильяма Сэмюэльса.

Путь предстоял долгий и холодный. За окном поезда сменяли друг друга заснеженные луга и пустынные города. Чем дальше он уезжал, тем темнее и суровее становился пейзаж. Шотландия встретила его ледяным бризом — ветер обжигал лицо, а тяжелый снег оседал на одежде. Но это не останавливало Даниэля. Равномерный стук колес и крупный снег стали его неизменными спутниками в этом путешествии.

Он прибыл в прибрежный город Уик, расположенный в округе Хайленд. Городок, когда-то процветавший и носивший статус столицы, теперь пустел, утрачивая свое значение. Шторма и пронизывающий холод заставляли людей отсиживаться в своих небольших домах, улицы казались безжизненными. Но Даниэль не сдавался, решив во что бы то ни стало найти хотя бы одного моряка, готового отвезти его на остров Фетлар — самую отдаленную точку Шетландского архипелага.

Ему повезло — моряк нашелся, хотя согласился он неохотно. Даниэлю пришлось долго уговаривать его, и в какой-то момент он уже был готов предложить в качестве оплаты отцовский револьвер, но до этого дело не дошло. Соглашаясь, моряк сразу предупредил, что в такую погоду не сможет добраться до самого Фетлара — его небольшая лодка попросту не выдержит таких перегрузок.

В итоге Даниэль высадился на острове Саут-Роналдсей, в маленьком городке Бервик. Дальше моряк идти отказался, и Даниэль понимал его — делать в этом забытом богом месте было нечего.

Он продолжил путь на поездах и автобусах, почти не спав, с каждой пересадкой осознавая, насколько мрачны и бесприютны эти края. Теперь Лондон не казался ему таким уж унылым и серым. В сравнении с этими местами он выглядел настоящим центром жизни. И все же Фетлар был еще далеко — возможно, он так и не доберется до цели.

Но отступать Даниэль не собирался. Он тратил последние продуктовые карточки и деньги на дорогу. Наручные часы и очки для чтения оставил на обратный путь, ведь все еще надеялся вернуться. В конце концов, после множества пересадок и паромных переправ он оказался на острове Норт-Роналдсей. Несмотря на свою удаленность от крупных городов, этот остров был ближе к материку, чем к пункту назначения.

Через местных жителей он узнал о небольших ангарах, где стояли старые самолеты. Эти машины больше напоминали кукурузники, но один из пилотов, пожилой и угрюмый человек, услышав имя Уильяма Сэмюэльса, сразу же согласился помочь. Оплату он все же потребовал, и Даниэлю пришлось расстаться со своими серебряными часами — их возраст был сравним с подростком, заканчивающим школу.

Ожидание затянулось — взлетная полоса нуждалась в расчистке. Даниэль провел день и ночь, кутаясь в пальто и дожидаясь, когда появится возможность подняться в небо. Утром самолет был готов, и они взлетели под тяжелыми серыми облаками. К счастью, погода благоприятствовала их полету — ни снега, ни сильного ветра.

Пилот расспрашивал его о здоровье Уильяма и Агаты, но Даниэль отвечал уклончиво, и старик вскоре прекратил расспросы, поняв, что его собеседник не расположен к беседе.

По прилету пилот поинтересовался, когда ему нужно будет забрать пассажира обратно. Серебряные часы обеспечивали ему безбедную неделю, и он не возражал против небольшого путешествия. Они договорились о сроке в три дня. Бури в ближайшее время не ожидалось, но если погода испортится, вылет отложат до тех пор, пока небо снова не станет чистым.

Даниэль ожидал увидеть заснеженные луга, но ветер сдувал снег с короткой травы и оголенных камней. Закутавшись в теплый шарф, он шел по тропинке, следуя редким указателям, которые казались здесь скорее символами прошлого, чем ориентирами. Так пусто он не чувствовал себя никогда.

«Почему здесь кто-то живет? Ни души, даже зверей нет. Хотя кого я обманываю. Кому-то бы здесь было тревожно, а мне здесь нравится. Возможно, я бы и остался, если бы мог».

Мысли текли размеренно, как и его шаги по скользким камням. Иногда он поскальзывался, иногда ускорялся, переходя на легкий бег, чтобы согреться. Холод пробирал до костей, но с каждой минутой становился привычнее, сливаясь с общим ощущением тишины и отрешенности.

Поднявшись на очередной зелено-белый холм, он наконец увидел его — небольшой белый дом, окруженный огороженной территорией. Сквозь зеленоватую пелену трудно было разглядеть, сколько земли принадлежало хозяину, но одно было ясно: это пространство словно специально ограничили, очертили границами, как будто человек сам поставил предел своей свободе.

Даниэль застыл, ощущая странную смесь тревоги и восторга. Сердце колотилось в груди, разгоняя кровь по телу, и шарф уже не казался необходимым.

У порога одинокого дома он заметил почтовый ящик с двумя именами: «А. Сэмюэльс» и «У. Сэмюэльс». Второе имя было перечеркнуто — знак того, что его отец больше не жил здесь. Даниэль быстро постучал. К его удивлению, дверь открыли почти сразу.

Тетя Агата явно не ожидала увидеть гостя, но, едва распознав в нем племянника, тут же втянула его внутрь, захлопнув дверь. Она обняла его крепко. В ее глазах читалась печаль, и она молча, без слов, спрашивала о брате.

— Нет, с ним все в порядке, — улыбнулся Даниэль, разжимая ее хватку. — Он даже начал разговаривать. Скоро и к вам приедет, вот увидите.

— Ох, Даниэль, — вздохнула тетя, прикрыв глаза. Сделав шаг назад, она кивнула в сторону гостиной: — Разувайся, проходи. Я как раз готовлю обед.

Не дожидаясь ответа, она исчезла в другой комнате. Через несколько секунд вернулась, протягивая ему конверт.

— Вот.

— О нет, я не приму это, — замотал головой Даниэль, пытаясь вернуть его обратно.

— Нет, ты возьмешь, — тетушка настояла, вложив конверт в его руку. — Там деньги на продукты. Купишь Уильяму что-нибудь вкусное. И себе на дорогу обратно пригодится. Все, я так сказала — значит, так и будет. Не возьмешь — не прощу, — добавила она с улыбкой.

Ее нервные пальцы снова и снова поправляли волосы за ухо, выдавая внутреннее волнение. Даниэль мягко улыбнулся, глядя на тетушку. Он не хотел спорить, особенно с ней, поэтому, не возражая, аккуратно спрятал конверт в нагрудный карман рядом с револьвером. Агата, удовлетворенно кивнув, развернулась и быстрым шагом направилась на кухню.

В доме было тепло, от большого камина струилось оранжевое пламя, создавая уют и наполняя пространство запахом раскаленных поленьев. Даниэль подошел к вешалке у окна, снял пальто и повесил его рядом с теплым шерстяным шарфом.

Его взгляд привлекли фотографии, которыми была усыпана стена в прихожей. Он достал из сумки футляр с очками, не торопясь надел их и приблизился, разглядывая старые снимки. Детские лица, игры с кубиками, прогулки на лугах, скачки на лошадях. Снимки покрывались патиной времени, но теплота воспоминаний, запечатленных в них, не угасала. Даниэль медленно шел вдоль стены, следуя за прошедшими годами, оживавшими перед его глазами.

Впервые в жизни он увидел своих бабушку и дедушку. Сердце пропустило удар, когда его взгляд наткнулся на женщину, чей строгий, но умиротворенный взгляд будто встречал его сквозь десятилетия.

«Господи, как же они похожи», — промелькнуло у него в голове.

Перед ним стояло подтверждение: его отец был копией этой женщины. Та же линия скул, те же глаза, те же тонкие губы. Даже в выражении лица читались знакомые черты — твердость, сдержанность, глубоко спрятанные чувства. Агата, напротив, унаследовала отцовские черты. Круглое лицо, добрые глаза, мягкие губы.

«Как удивительно складывается жизнь», — подумал он и вдруг застыл перед следующей фотографией. Хотя снимок был черно-белым, его воображение тут же дорисовало зеленые луга на заднем плане. В центре кадра стоял статный жеребец, с гордо поднятой головой смотревший вдаль. А на его спине — молодой человек, осанка которого напоминала офицерскую, но больше всего поражала улыбка. Отец смеялся широко, лучезарно, так, как Даниэль не мог себе представить. Глубокие морщинки от улыбки шли по обеим сторонам лица, придавая ему особое обаяние. Он выглядел совершенно иначе, чем тот человек, которого Даниэль знал всю свою жизнь. Здесь он был молодым, полным жизни, свободным. От фотографии словно веяло запахом свежей травы и теплого солнца. Она несла в себе ощущение юности, легкости и надежды.

«Как же беспощадно время. Сначала ты улыбаешься солнцу, а потом задыхаешься в собственном горе под луной», — с горечью подумал Даниэль, делая шаг назад.

Тяжело выдохнув, он прошел в гостиную. Тетушка Агата уже раскладывала еду по тарелкам. Даниэль медленно опустился на стул, наблюдая за ней. В комнате царил полумрак и единственными источниками света были несколько свечей и керосиновая лампа, стоявшая в углу на комоде.

— Здесь нет электричества, — заметила Агата, не поднимая глаз. — Раз в неделю приезжает грузовик с продуктами, которые я заказываю. — Она поставила перед ним тарелку горячего супа и, наконец, взглянула ему в глаза. — Здесь нет ничего, что могло бы напомнить хотя бы деревню.

— Да и животных тоже не особо, — подметил Даниэль.

— Большой хлев находится за несколько миль отсюда. Там и содержатся наши кони зимой. Летом я выпускаю их на пастбища и загоняю обратно. Конечно, стоит это немало. На нашей земле трава растет быстро и в изобилии. Иногда мы сдаем участок в аренду другим хозяевам. Потом кожа, мясо, скакуны — все это отправляется на большую землю, — объяснила Агата, с легкой улыбкой на лице.

— Я никогда не задумывался о том, как живут люди в столь отдаленных местах от городов, — задумчиво произнес он, разглядывая простую обстановку вокруг.

— Странно, что отец не рассказывал тебе о нашем хозяйстве, — сказала Агата, наконец присаживаясь напротив племянника и складывая руки в молитве.

Даниэль повторил за ней, прикрыв глаза. Несколько минут в молчании, и они принялись ужинать — баранина с вареным картофелем источала приятный, насыщенный аромат, согревая своим теплом.

— Я рассматривал фотографии, — начал Даниэль, сделав паузу, пока прожевывал кусок мяса, и затем снова заговорил: — Он был очень симпатичным молодым человеком.

Тетушка Агата рассмеялась, вытирая губы салфеткой.

— Не то слово, мальчик мой. Может, и молился раз в день, но за соседскими девчонками ухлестывал чаще, — сказала она, сияя улыбкой.

— Отец? Удивительно, — Даниэль округлил глаза. — Я всегда думал, что он очень сдержанный мужчина. Ну, по крайней мере, казался мне таким.

— До встречи с твоей матерью Уильям был легкомысленным, — тепло продолжила Агата. — Он мечтал о карьере моряка, о своем доме и собственной конюшне где-нибудь под Лондоном. Хотел выбиться в люди, стать значимым джентльменом. Наша мать никогда не поддерживала его в этих мечтах. Вообще, она была жестокой женщиной. А вот отец, наоборот, был покладистым молчуном. Все хозяйство держалось на ней. Я боялась и слова сказать, а Уильям же выражал свое несогласие открыто. Если смотреть в прошлое, он был совсем другим человеком.

— Я бы не поверил, если бы это рассказывал кто-то другой, — признался Даниэль, с трудом представляя своего отца таким, каким описывала его тетушка.

— Он просто влюбился, — продолжила Агата с нежностью в голосе. — Однажды он привез твою мать сюда, чтобы познакомить ее с нами. Она сильно переживала, это было видно по ее лицу. Вивиен кусала губы, теребила подол платья, но Уильям был всегда рядом, не отходил ни на шаг от своей избранницы. Для меня было удивлением, когда я узнала, что она из высшего общества. А еще больше я поразилась, когда увидела ее выпирающий живот. Сам знаешь, как порицается такое в обществе, — продолжила она, склонив голову. — Поэтому моя мать была недовольна, что роспись была назначена лишь через пару месяцев, а ребенок вот-вот должен был родиться. Она усомнилась в верности твоей матери, и прямо за столом разразился скандал.

Даниэль сжал губы в тонкую линию, пристально наблюдая за тетушкой.

— Они уехали в тот же день, — продолжила Агата, задумчиво улыбаясь. — Я проводила их до аэродрома, и за это короткое время мы успели подружиться с твоей матерью. Уильям был зол как черт, но к середине пути уже весело болтал с нами о девичьих делах. Ах, Уилл был забавным малым. Вроде и младше Вивиен, но делал вид, будто повидал в жизни все. Тогда я была уверена, что Вивиен любит его искренне. Трудно было не влюбиться в его внешность, как и в полную надежды душу. Как и трудно было утихомирить его активность и жажду знаний. А как же она ждала его, когда он уходил в море. Они идеально подходили друг другу.

Агата посмотрела на племянника с теплотой.

— А ты, мальчик, очень похож на Уилла.

— Я? — тихо переспросил Даниэль, растерянно моргнув.

— Конечно, ты. Кто же еще? Ты у него единственный сын. И поверь, никто ему больше не нужен. Любит он тебя всем сердцем не только потому, что ты сын Вивиен, но еще и потому, что ты — его сын.

На сердце разлилось тепло. Разговор с тетей словно растворил сковывающее его горло напряжение — дышать стало легче, слова давались свободнее, а мысли больше не казались такими тяжелыми. Они проговорили до самой темноты, пока за окном не разыгралась метель.

Тетушка Агата постелила ему в комнате Уильяма. Там было тепло, одеяла — шерстяные, подушки — тяжелые и громоздкие. Даниэль поблагодарил женщину и пожелал ей спокойной ночи.

Он переоделся в теплые штаны и свитер, но сон не шел. Сидя у окна, он наблюдал за разразившейся бурей. Ничего не было видно, кроме серой пелены, прерываемой беспорядочным вихрем снежинок. Поля скрылись за вьюгой, и Даниэль, поколебавшись, закурил, надеясь, что тетя не отругает его утром за стойкий запах табака.

Вспомнилось самое жаркое лето далекой юности. Июнь. Семнадцать лет. Впервые за городом, в поместье Талли. Предстояло знакомство с отцом и сестрой Фрэнсиса. Он до сих пор помнил волнение в кончиках пальцев и дрожь в коленях. Тогда он был в предвкушении чего-то великого.

Едва солнце взошло над горизонтом, Даниэль уже стоял у дома Талли. Его взгляд метался от окна к окну, рука крепко сжимала дорожную сумку, а грудная клетка поднималась и опускалась в беспокойном ритме. Столь внушительное поместье он видел только издалека, никогда не осмеливаясь подойти ближе. Теперь же перед ним возвышались величественные темно-серые стены, а белоснежные рамы окон казались ему безмолвными наблюдателями.

— Даниэль!

Двери распахнулись, и на пороге возник молодой человек в белоснежной обтягивающей майке и темных шортах. Даниэль вздрогнул, резко обернувшись на звук. Он поспешно шагнул вперед, смущенно улыбнувшись, но все еще не зная, как правильно поприветствовать друга. Однако Фрэнсис избавил его от этой неловкости, крепко обняв и дружелюбно похлопав по спине.

— Вот, товарищ мой, наконец ты здесь! Я безумно рад, что наше общение преодолело столь тернистый путь, и теперь мы повидались в этом замечательном месте. Конечно, не такое уютное, как твое гнездышко у моря, но согреть точно сможет.

— Ты сам меня пригласил сыграть в теннис, — неловко пробормотал Даниэль, почесав затылок и невольно бросив взгляд за плечо друга.

— Верно! Проходи же, — сделал шаг в сторону Фрэнсис, приглашая гостя внутрь.

Юноша остался в прихожей, аккуратно поставил сумку рядом с небольшим столиком у окна и сложил руки перед собой, стараясь не выдать своего волнения.

— Пойдем, познакомлю тебя с моим отцом.

— Ох, господин Кроуфорд Талли, он здесь?

— Конечно! Специально задержался, чтобы познакомиться с тобой.

Фрэнсис подскочил на пару ступеней лестницы, облокотился о перила и с заговорщицкой улыбкой наклонился к нему:

— Бежим, бежим! Время не ждет!

Даниэль потупился, вытер влажные ладони о шорты и поспешил за другом. Он не успел толком рассмотреть ни роскошные ковры, ни картины в рамах, ни массивную люстру под потолком — Фрэнсис явно куда-то спешил, и лишь ему одному было известно, зачем.

Когда они добрались до нужного кабинета, Фрэнсис без тени сомнения распахнул двери и провел гостя прямо к массивному столу, за которым сидел Кроуфорд Талли. Глава семейства даже не поднял глаз на очередные выходки сына, оставшись сосредоточенным на своих делах.

— Дорогой отец, позволь познакомить тебя с тем самым Даниэлем Сэмюэльсом, — с легкой театральностью объявил Фрэнсис. — Он сегодня, в этот жаркий и солнечный день, по моему приглашению прибыл в наше поместье.

Кроуфорд резко оторвался от бумаг, вскочил со стула и, обогнув массивный дубовый стол, направился к Даниэлю, протягивая ему руку. Юноша на мгновение замешкался, внимательно разглядывая ухоженного господина средних лет. Седина лишь слегка пробивалась в его темных волосах, еще не выдавая пожилого возраста, но морщины на лице говорили о прожитых годах. Он был худым, невысоким, с ярко очерченными изогнутыми усами и редкой, поверхностной бородой, больше напоминавшей щетину.

Даниэль глубоко вдохнул, невольно поджал искусанные губы и уверенно пожал протянутую руку.

— У вас даже майки одинаковые, — заметил Кроуфорд, сделав шаг назад и с прищуром оценивая молодых людей. — Только Даниэль, похоже, покрупнее. Он тебя сделает в теннис, — сказал он, усмехнувшись и бросив взгляд на сына.

— Он никогда в теннис не играл! — поспешно возразил Фрэнсис, искоса глядя на друга.

— Это неважно, — Кроуфорд отмахнулся. — Он один раз ударит, и у тебя рука сломается.

Кроуфорд вновь посмотрел на Даниэля и, чуть прищурившись, спросил:

— Где-то работаешь?

— Да, сэр. В порту, грузчиком.

— Ну, это заметно. Ты хорошо сложен, — мужчина одобрительно кивнул. — Похоже, у тебя в роду были крепкие мужчины.

— Мой отец моряк, сэр.

— Благородное и прибыльное дело, — с удовлетворением констатировал Кроуфорд. — Я сам морей всегда боялся, но деньги туда вкладывал. Запомни: машины и корабли — вот что всегда будет приносить доход. Но пока вы еще молоды, идите, кидайте мячики через сетку.

— Отличная идея, — подхватил Фрэнсис Даниэля под локоть, явно торопясь покинуть кабинет.

— Изабеллу возьмите с собой! — невзначай бросил Кроуфорд, снова усаживаясь за стол.

Фрэнсис застыл у порога, зажмурился, подавляя вспышку раздражения, а затем глубоко вдохнул, пытаясь смириться с неизбежным. Брать сестру на мужские развлечения ему совсем не хотелось, но перечить отцу значило рисковать своим временем и настроением.

— А она точно хочет с нами? Ты ее спрашивал?

Кроуфорд только усмехнулся:

— Конечно, хочет. Тут и спрашивать не надо. Она с тобой хоть на край света пойдет, ты и сам это знаешь.

Фрэнсис скрипнул зубами, бросил короткий взгляд на Даниэля, а затем обреченно развернулся, направляясь в сторону комнаты сестры. Фрэнсис пробормотал себе под нос что-то нечленораздельное и вывел Даниэля из кабинета, тихо закрывая дверь и наконец выдыхая.

— Эта маленькая козюлька испортит нам весь вечер, — проворчал Фрэнсис, засунув руки в карманы шорт и медленно шагая к ее комнате. — Я хотел провести время в чисто мужской компании. Люблю свою сестру всем сердцем, но, мягко говоря, она не вписывается в наше, так сказать, общество.

— Это та самая сестра, о которой ты писал? Та, что истеричка и душевно больная?

Фрэнсис резко остановился, уставившись на Даниэля с выражением полного ужаса.

— Я такое писал? — выдавил он. — Только ей не говори, прошу тебя. Она упадет в обморок от таких слов. Она не должна узнать.

С этими словами он замер у двери и, чуть поколебавшись, постучал. За дверью послышался легкий топот, суета и негромкое шуршание. Прошло добрых пять минут, прежде чем дверь наконец распахнулась. Изабелла, едва выглянув из-за створки, робко улыбнулась.

— Здравствуй, Фрэнки...

— Ай, не называй меня так при друзьях! Фрэнсис! Фрэнсис я! — прошипел он, чуть не разрывая волосы на голове.

— Фрэнсис, прости, — быстро поправилась Изабелла, переведя взгляд на Даниэля. В ее глазах мелькнуло мгновенное понимание.

— Забудь, — Фрэнсис эффектно махнул рукой, копируя манеру отца, затем раздраженно прикрыл глаза ладонью. — Хочешь с нами на природу? Мы едем играть в теннис. Ты же не хочешь?

— Я, — запнулась она, снова глядя то на брата, то на Даниэля. — Наверное, я вам буду мешать, лучше я...

— Не будете, — неожиданно для самого себя перебил ее Даниэль.

Фрэнсис медленно повернулся к нему, словно услышав что-то невообразимое, а Изабелла округлила глаза. Удивление было одинаковым, но выражалось по-разному, и это смутило Даниэля еще больше. Он быстро похлопал себя по груди и поправился:

— Не будете мешать. Фрэнсис только рад.

— Тогда я быстро, я почти готова! — радостно выдохнула она и скрылась за дверью.

— Ты что творишь?! — прошипел Фрэнсис, тут же оборачиваясь к другу.

— А ты чего такой бешеный сегодня? Что с тобой? — так же громко зашептал Даниэль в ответ.

— Я просто не рассчитывал, что она поедет с нами, — простонал Фрэнсис и в отчаянии ударился лбом о стену.

— Она же мешать не собирается. Смотри на это как на семейную прогулку.

— Ладно, забудь, — махнул рукой Фрэнсис. — Закрыли тему.

Он развернулся, обошел друга и жестом подозвал его. Даниэль послушно последовал за ним по длинному коридору и спустился вниз.

— Неси, — Фрэнсис протянул ему две сумки со спортивными принадлежностями, сам закинув одну себе на плечо. — Пошли к машине.

Даниэль молча брел за ним, продолжая озираться по сторонам, разглядывая стены, мебель и картины. Даже снаружи его взгляд не мог оторваться от размеров дома, его высоких окон и массивного крыльца. По сравнению с этим особняком его собственный дом теперь казался ему совсем крохотным.

Юноша положил сумки на заднее сиденье, после чего закрыл дверь и, хлопнув в ладони, небрежно облокотился о корпус автомобиля.

— Ну вот, теперь остается ее ждать, — Фрэнсис вытащил из кармана шорт пачку сигарет и закурил.

— Пять минут ничего не изменят.

— Будешь? — протянул ему пачку.

— Я не курю, — пожал плечами Даниэль, сунув руки в карманы.

— Ясно. Значит, позже.

— Может, вообще не начну.

— Смешно, ничего не скажешь, — усмехнулся Фрэнсис, затягиваясь. — А я вот уже собираюсь бросить.

— И как успехи?

— Да никак. Лучше вообще не начинать. Может, в следующей жизни, а может, к старости. Курю, потому что могу, вот и все. Тем более, надо же поддерживать образ загадочного господина, чья душа лежит к поэзии.

— Бросать ты не собираешься.

— Именно. Мир не рухнет, а я буду спокоен, зная, что всегда могу взять сигарету в руки и закурить. Меня пугает сама мысль о том, что однажды такой возможности не будет.

— Идет, — перебил его Даниэль, заметив движение у крыльца.

Изабеллу он видел впервые, но уже с первого взгляда понял, что она сестра Фрэнсиса. Они не были похожи чертами лица, но их манера держаться — легкие, грациозные движения, безупречная осанка, продуманная до деталей элегантность, словно они были частью одной породы крупных хищников.

Она была одета в белое, как и брат. Простое, но изысканное платье подчеркивало ее хрупкую талию, пояс был аккуратно завязан, рукава закатаны до локтей, а вырез заканчивался чуть ниже ключиц, не позволяя взгляду задержаться дольше, чем позволяли рамки приличия. Но эти границы выстраивала она сама — коротко, но закрыто. Большая летняя шляпа с длинными краями и солнцезащитные очки завершали ее образ. В одной руке она держала небольшую сумку, в другой — книгу в твердом переплете.

Фрэнсис молча открыл дверь у переднего сиденья, подал сестре руку, помог ей усесться и осторожно закрыл дверь.

— Сам справишься? Или твою руку тоже подержать? — ехидно бросил он через плечо, направляясь к водительскому месту.

Даниэль лишь рассмеялся и сам открыл дверь, усаживаясь на свое место. Дорога была с ветерком. Свежий, теплый воздух врывался в салон сквозь открытые окна, развевая волосы Фрэнсиса. Изабелла придерживала шляпку одной рукой, задумчиво глядя на бескрайние зеленые луга, залитые солнечным светом. Англия редко казалась такой яркой, но сегодня все выглядело иначе.

Он наблюдал за братом и сестрой: как уверенно Фрэнсис держался за рулем, как загадочно выглядела юная девушка рядом с ним. В них было что-то необычное, сокровенно таинственное, неуловимо далекое от его собственной жизни. Они словно сошли со страниц газетных колонок о высшем обществе, но сейчас сидели рядом, в этой самой машине вместе с ним.

«Как же важен внешний вид. Первое впечатление они создают мастерски. Может, и мне стоит одеваться подобным образом? Тогда и девушка рядом появится».

Даниэль усмехнулся своим мыслям и высунул голову в окно, позволяя ветру бить в лицо. Сегодня он не думал ни о чем, кроме хорошей погоды и предстоящей игры в теннис. Ни о работе, ни о занятиях, ни о завтрашнем дне. Только о лете, которое сегодня было жарким и прохладным одновременно, наполняя воздух приятной легкостью. Что еще нужно подростку от жизни? Только хорошие воспоминания. Пусть этот день останется одним из них.

До теннисного клуба они добрались быстро. Небольшой комплекс из нескольких кортов, окруженных высоким забором, с пристроенным к нему домиком для регистрации. Фрэнсис перед входом заполнил книгу посещений, ловко скользя ручкой по страницам.

Теннис был привилегией состоятельных граждан. Спорт элиты, стоящий в одном ряду с гольфом и поло. Даниэль и представить не мог, что когда-то в его руках окажется настоящая теннисная ракетка. Он с любопытством осмотрел рукоять, обшитую мягкой тканью, защищающей ладони от мозолей. Одно это открытие заставило его нутро трепетать в предвкушении.

Изабелла подошла к нему, сложив руки за спиной, и с легкой улыбкой наклонилась ближе:

— Научить?

Даниэль бросил взгляд сначала на девушку, затем на Фрэнсиса, который уже занял свою половину корта и разминаясь, отрабатывал удары.

— Я думал, Фрэнсис захочет...

— Не захочет. Он намерен победить дилетанта. Это же так честно, — посмеялась она.

Даниэль завороженно смотрел на Изабеллу, а затем смущенно отвел взгляд, выдав неуверенную улыбку.

— Ну, я не думаю, что даже с вашей помощью смогу его обыграть.

— Как меланхолично, — покачала она головой. — Возьмитесь за конец ракетки.

Он послушно ухватился за рукоять и с ожиданием посмотрел на нее. Изабелла подошла сзади, осторожно вытянула его руку, но не до конца, оставляя небольшой изгиб в локте. Ее пальцы мягко обхватили ракетку чуть выше его ладони, а затем медленно повели вперед, заставляя кисть плавно выгибаться, чтобы положение ракетки оставалось перпендикулярным земле.

— Вот так. Доводите удар до конца — тогда мяч точно приземлится на его половину корта. И обязательно, — она неожиданно обошла его и встала прямо перед ним, скрестив руки на груди. — Согните колени.

Даниэль послушно чуть присел, затем снова провел ракеткой в воздухе, имитируя удар. Изабелла внимательно наблюдала за его движениями и, наконец, довольно кивнула, сделав шаг назад.

— Эй! — крикнул Фрэнсис, приближаясь к ним. — Бланш Бингли, вы закончили? — с наигранной строгостью посмотрел он на сестру.

Изабелла опустила солнечные очки на кончик носа и недовольно посмотрела на брата поверх темных стекол.

— Ладно, ладно, ты намного красивее, — тут же отмахнулся он.

— Все девушки красивы, — спокойно заметила она.

— А я и не спорю, — Фрэнсис поднял руки в примирительном жесте.

Затем, махнув рукой, велел Даниэлю наконец занять свою позицию на корте и побежал на другую сторону. Даниэль бросил взгляд на Изабеллу, которая теперь уселась на высокий судейский стул под небольшим навесом.

— Как вас зовут, миледи? — спросил он, приподняв голову и приставив ладонь к бровям, чтобы лучше разглядеть ее лицо.

— Изабелла. А вас?

— Даниэль.

— Приятно познакомиться, Даниэль. Ну же, скорее. А то мой брат сейчас умрет от скуки.

Даниэль взглянул на Фрэнсиса, который, переминаясь с ноги на ногу, разминался, размахивая ракеткой и подпрыгивая на месте.

— Ты там заснул? — нетерпеливо выкрикнул он.

Даниэль махнул рукой в знак готовности и занял свою позицию. Фрэнсис поднял вверх руку с мячом, показывая, что делает подачу. Удар оказался слишком мягким, и Даниэль отбил его с такой силой, что желтый мяч с глухим стуком улетел далеко за пределы корта.

— Ты что творишь?! — возмутился Фрэнсис, всплеснув руками. — Надо попадать в поле! Не бей так больше!

Последняя фраза прозвучала почти обиженно. Фрэнсис подал снова, и на этот раз Даниэль ответил мягче. Завязался недолгий розыгрыш, в котором Даниэль в итоге тактически уступил другу.

— Слушай, — запыхавшись, Фрэнсис вытер пот со лба, — а ты неплох!

Палящее солнце не щадило никого, выжигая силы и заставляя кожу покалывать от жара. Они играли около получаса, делая короткие перерывы, чтобы утереться полотенцем или сделать пару глотков воды. К этому моменту к корту подошел Генри, не спеша закидывая спортивную сумку на плечо и уверенно шагая к скамейке.

Друзья остановили игру и направились к нему, пожимая руку в приветствии.

— Я смотрю, вы уже вспотели, будто только что под душем искупались, — усмехнулся Генри, поправляя свои солнечные очки и разглядывая запыхавшихся парней.

— Верно, пора переодеться, — кивнул Фрэнсис, направляясь к своей сумке и доставая запасную майку. — А ты, — он бросил взгляд на сестру, — отвернись. Маленькая еще.

Изабелла, которая уже давно углубилась в чтение книги, лишь покачала головой, не удостоив брата даже взгляда.

— Ты такой противный, — со смехом заметил Генри.

— Я? С чего вдруг? — возмутился Фрэнсис, с трудом стягивая прилипшую к спине майку.

— Да ты слишком дотошный и громкий. Может, поэтому девчонки тебя не любят?

— Не такой уж я и дотошный! — возмутился Фрэнсис. — Ты хоть знаешь, что это слово значит? Да и девушки меня любят, уж будь уверен.

— О, неужели? Ну, тогда мое сердце спокойно. Хотя если так глянуть ты все еще мальчишка. Ни бороды, ни волос на груди. Надо бы тебе в армию, там из тебя сделают мужчину.

Фрэнсис театрально прикрылся чистой майкой, изображая изумление. Даниэль молча слушал их спор, переодеваясь. Изабелла, услышав слова Генри, оторвалась от книги и с легкой улыбкой посмотрела на брата, чье настроение металось из крайности в крайность.

— Вот, глянь! — Генри подошел к Даниэлю и развернул его за плечи в сторону Фрэнсиса. — Идеальное сочетание силы и красоты. Подтянутое, крепкое тело, а волосы на груди — признак настоящего мужчины.

— Что ты вообще знаешь о настоящих мужчинах, Генри? — фыркнул Фрэнсис, отворачиваясь. — Если ты пытался меня оскорбить, у тебя не вышло.

Хотя в его голосе не было злости, в нем все же сквозила уязвленность. Слова о том, что определяет мужественность, явно задели Фрэнсиса, но он старался не подавать виду.

— Ну, поскольку я прохожу добровольную службу, то, наверное, знаю об этом чуть больше тебя, — самодовольно заявил Генри.

— Конечно, ты уже преуспел во всем и, небось, рассказал всему свету об отсутствии признаков моей мужественности, — Фрэнсис прищурился, глядя на него исподлобья. — Долго мы еще будем говорить о волосах на груди? Может, наконец начнем игру?

— Подожди, я еще майку не снял, — рассмеялся Генри.

— Избавь меня от этого зрелища, прошу, — поморщился Фрэнсис.

— Так что тебя больше смущает: то, что у нас есть волосы на груди, или то, что у тебя их нет?

— Боже, Генри, сколько тебе лет? — закатил глаза Фрэнсис. — С каких пор мужественность измеряется количеством волос на теле?

— Разве ты не знаешь? — Генри ухмыльнулся. — Волосатая грудь — признак силы, маскулинности. Мы живем в эпоху идеалов: широкоплечие, брутальные мужчины с выраженной мужественностью. В общем, все это явно не про тебя.

Их перепалка казалась бесконечной и до боли бессмысленной, но в то же время приятно глупой и забавной. Фрэнсис, однако, подмечал, как Генри всеми силами пытался самоутвердиться за его счет, приводя бесконечные доводы о мужественности и ее признаках.

Даниэль, напротив, уже давно выпал из разговора. Его внимание полностью переключилось на Изабеллу, которая возвышалась над всеми, сидя на судейском кресле. Девушка убрала прядь волос со лба и смотрела прямо на него — задумчиво, почти мечтательно. Ее дыхание было частым и сбивчивым, а пальцы то и дело касались кулона на груди.

Что-то в ее взгляде, в этом едва уловимом выражении лица, разбудило в Даниэле новое, непривычное ощущение. Он почувствовал, как его собственные эмоции начали меняться, как тело напряглось от неожиданного волнения. В груди зародилось нечто запретное, темное, неконтролируемое — потребность к непонятному, но сильному притяжению.

Он стоял неподвижно, поставив руки на бока. Его оголенную грудь сжигало солнце, а сердце билось быстрее, и он ощутил, как его охватывает желание — странное, неосознанное, но настоящее. Это был новый для него опыт, новый взгляд на девушку, которую он прежде воспринимал лишь как сестру своего друга.

Изабелла продолжала смотреть на него, не отводя глаз, и это только усиливало внутренний конфликт. Внезапно Даниэль осознал себя в своем теле иначе. Что-то в ее осанке, в этом сосредоточенном внимании, в ее легком наклоне головы, в тенях, игравших на ее лице, заставило его впервые увидеть в ней не просто юную особу, а девушку, способную одним лишь взглядом изменить его восприятие.

Он резко отвел глаза, чувствуя, как лицо начинает гореть от смущения. Вернуться в привычный мир помог спор друзей: Фрэнсис, все еще без майки, размахивал руками, а Генри лишь смеялся с каждой его репликой.

— Ты понятия не имеешь, как зажигать спички, и при этом рассуждаешь о машинах?! — возмущенно воскликнул Фрэнсис.

Даниэль нахмурился, пытаясь вникнуть в суть их перепалки.

— Да знаю я о машинах! Может, ты и разбираешься в них лучше, но зато в вопросах прекрасного пола у нас с тобой все наоборот. Ни разу не видел тебя с девушкой, — самодовольно ухмыльнулся Генри.

— Между прочим, я со всеми там, — начал было Фрэнсис, но не закончил, замявшись.

Даниэль перестал слушать друзей и снова осмелился взглянуть на Изабеллу. Она смотрела в книгу, но ее губы тронула едва заметная игривая улыбка — словно она знала, что он смотрит на нее, и наслаждалась тем, что не дает ему ответа.

— Лучше покажи себя в игре, умник! — уверенно бросил Фрэнсис, задрав голову вверх.

— Ты же знаешь, что я тебя всегда обыгрывал. Думаешь, сейчас что-то изменится?

— О, ты даже представить себе не можешь, как я жажду сразиться с тобой! — Фрэнсис подошел к Даниэлю и, закинув руку на его за плечи, заговорил наигранно торжественным тоном: — Взгляни же на него! Он строит из себя Озимандия! «Я — Озимандия, я мощный царь царей. Взгляните на мои великие деяния, владыки всех времен, всех стран и всех морей!»

— Это ты сам сочинил? — хрипло спросил Даниэль.

— Разумеется, — Фрэнсис ухмыльнулся, но его самодовольство мгновенно улетучилось после слов сестры.

— Это стихотворение Перси Шелли, — спокойно проговорила Изабелла, даже не поднимая взгляда от книги. — Озимандием называли Рамсеса II. Верно же, Фрэнсис?

Она улыбнулась победно, небрежно перелистывая страницу, а ее брат только пробормотал себе под нос что-то досадное и, схватив ракетку, с раздражением зашагал к своей половине корта, быстро натягивая чистую майку.

— Ты такой хаотичный, Фрэнки! — крикнул ему вслед Генри, доставая свою ракетку.

— Жаль, что твое имя слишком короткое. У меня не получится блеснуть фантазией в придумывании прозвищ!

— Всем бы нам иметь его запал, — уже тише сказал Генри, хлопнув Даниэля по плечу. — А ты чего застыл? Все тело сгорит, лучше оденься.

Но Даниэль его уже не слушал. До конца дня в его мыслях была только она. Вечером, за ужином в доме Талли, он не мог отвести от нее взгляда. А она, словно бы не замечала его вовсе, разговаривала с братом, с отцом, с Генри, но только не с ним. Будто между ними внезапно выросла невидимая стена.

Даниэль был повержен. Он не сделал ни шага, не попытался подойти, заговорить. Только поглощал ее взглядом, словно хищник, надеясь, что добыча выйдет из укрытия и, наконец, посмотрит ему прямо в глаза.

Его комната находилась в самом дальнем конце дома, на втором этаже. Тишина ночи охватывала его, но сон не приходил. Он лежал на кровати, наблюдая за мерцающими звездами за окном, вдыхая прохладный воздух ночи. Он знал, что в соседней комнате спит Изабелла, и это знание заставляло его кровь пульсировать быстрее, наполняя грудь напряженным, неясным предчувствием.

И вот, как будто его желание материализовалось, в тишине раздался тихий, но отчетливый стук в дверь. Даниэль напрягся, сердце глухо ударило в ребра, подскакивая в два раза быстрее. Медленно, почти не дыша, он подошел к двери и приоткрыл ее.

Изабелла не колебалась ни секунды. Легко проскользнув внутрь, быстро закрыла за собой дверь и, не сказав ни слова, притянула его к себе за шею, впиваясь в его губы жадным, горячим поцелуем. Даниэль задохнулся от накатившего желания. Он мог бы соврать себе, если бы сказал, что не думал об этих губах весь день, о том, как ее голос звучит, когда она смеется, о том, как ее пальцы небрежно перебирают волосы за ухом.

Это была вспышка страсти — пламя между ними разгорелось еще днем, с того длительного зрительного контакта. Но теперь оно вырывалось наружу, заставляя их обоих гореть в нетерпеливом безумии.

Он чувствовал, как ее дыхание обжигает его кожу, как ее пальцы, скользя по его спине, дрожат, выдавая волнение. Для Даниэля это было впервые. Он нервничал, его движения были неловкими, местами даже грубыми, но он быстро нашел в себе силы расслабиться, поддаться этому моменту, раствориться в ней.

Она шептала ему на ухо, что это всего лишь ночь, что завтра все останется в прошлом. Но даже тогда он знал, что это ложь. Они оба знали. Когда он спросил, было ли это ее первым разом, Изабелла заглянула ему прямо в глаза и ответила твердым «нет». И он верил.

Она сразу дала ему понять, что пока не питает к нему любви, что ее манит только страсть, которая вспыхивает в ней при одном взгляде на него. Даниэль не возражал. Он был молод, свободен, он еще не думал о каких-либо обязательствах перед госпожой Талли. Ему было достаточно того, что она здесь, в его постели, в его руках, что ее кожа горячая, а губы мягкие. Он привыкал к ней, к ее запаху, к ее голосу, к тому, как она смотрела на него.

Но отношения пугали его. Он не мог понять, что именно его тормозит — страх? Осознание того, что он ей не ровня? Или, может, что-то еще, более глубокое и тревожное?

А она врала. Врала себе долго. С самого начала, с самого первого дня, когда он вошел в их дом и застыл, пораженный ее взглядом. Никогда не признавалась ему в любви, как и он не позволял себе этих слов. Но ее сердце принадлежало ему уже тогда, в тот самый солнечный день, когда она впервые увидела его улыбку — самую яркую, самую красивую в ее жизни.

Первое признание прозвучало уже на войне. И тогда он был так взволнован, будто между ними до этого ничего и не было, будто каждый горячий поцелуй, каждая украденная встреча не значили ничего. Она отмахивалась от этого, оправдывая все их юной наивностью.

Но теперь, оглядываясь назад, на прожитые горести и разбитые судьбы, она не жалела. Никогда бы не пожалела, что в ту ночь вошла в его комнату. Этот роман должен был закончиться тем же жарким июньским днем, в который он и начался. Но он не закончился.

Он длился дальше. До декабря 1945 года.

Ветер за окном не утихал — завывал и кричал, ломился в стекло вместе с потоками снега, словно хотел прорваться внутрь и вырвать из комнаты последнее тепло. Луга замело до самого горизонта. Белизна укрыла все живое, а густая тьма ночи делала пейзаж еще более пустынным. Даниэль прикрыл глаза рукой, поморщился и зевнул. Давно пора было лечь, укутаться в одеяло, спрятаться от холода, от этой пронизывающей до костей стужи, от мыслей, что не давали покоя. Забыться хотя бы на шесть часов, дать телу отдых, а душе — временное забвение.

Кровать под его весом скрипнула, но он лишь глубже погрузился в ее мягкость, стараясь уловить момент, когда сознание провалится в сон. Только шум вьюги оставался неизменным. Природа, казалось, умоляла о пощаде, завывая за окном, и эти жалобные стоны были единственным звуком в тишине дома. Он моргнул, замедляя дыхание, но мысли, как назло, только множились.

«Мы оба все разрушили. Такая нелепая, глупая ситуация. Она не знала, где меня искать, не могла застать дома, не могла дозваться. Конечно, она решила, что я просто исчез, что мне все равно. Но ведь я ждал ее, думал, что она будет ждать меня. Почему я был так уверен? Из-за того, что между нами было так много лет близости? Или это была слепая уверенность в ее любви?»

Он тяжело перевернулся на бок, сжимая угол подушки.

«Она изменилась. Раньше дерзкая, упрямая, неудержимая, а теперь — сдержанная, словно что-то сломалось внутри. Или, может, я просто не видел ее настоящей. Ох, Изабелла, моя Изабелла. Что же с нами произошло? Что же мы наделали?»

Проснулся он на рассвете, когда первые бледные лучи солнца пробивались сквозь морозные узоры на стекле. День прошел в заботах. Он помогал тете по хозяйству, носил дрова, согревал промерзший дом живым теплом труда. Было приятно снова почувствовать чью-то заботу, услышать голос, наполненный нежностью и бытовым укором. Он слушал ее истории — о молодости, о прошлом, о людях, чьи судьбы сложились иначе. Все казалось далеким, почти сказочным, будто старые баллады о невзаимной любви и жестокой судьбе бедняков.

Утром следующего дня он простился с тетушкой. Она долго сжимала его ладони, шептала и молила об осторожности.

Даниэль шагал по глубокому снегу, проваливаясь в сугробы по колено. Ветер в эти дни стих, позволяя белому покрывалу задержаться на траве еще ненадолго. Каждый шаг давался с усилием, но он не останавливался. Позади него, у крыльца, стояла тетя, сложив руки на груди, и провожала его взглядом. Он уходил, а ее сердце сжималось. Его фигура, черная точка среди бесконечного белого полотна, становилась все меньше и меньше, пока совсем не исчезла за холмами. Она осталась одна.

Дом, в котором оживали лишь воспоминания, снова погрузился в тишину. В его стенах хранились отголоски прошлого, тени ушедших лет, призраки тех, кто больше не вернется. Он стоял посреди заснеженного, пустынного мира, отрезанный от всего живого. Если бы одиночество можно было нарисовать, то оно выглядело бы именно так. Холод. Бесконечные снежные просторы. Темное пятно в центре белого безмолвия. Дом, который когда-то принадлежал целой семье, теперь был лишь одиноким огоньком в бескрайней пустоте.

Даниэль вернулся домой тем же путем, каким уезжал. Это было тридцатое декабря. Тяжелый год медленно уходил в прошлое, уступая место новому — светлому, великому, полному надежд. Люди мечтали о грядущем времени, строили в воображении дома, создавали фирмы, катались на машинах, отправлялись в путешествия. Они верили, что завтра будет лучше, чем вчера.

Даниэль тоже подумывал уехать — ненадолго, всего на пару дней. Куда-нибудь, где солнце согревает кожу, где теплый морской бриз смешивается с прохладным вечерним ветром. Там, где можно надеть лишь легкую рубашку, шорты и босиком пробежаться по влажному песку. Ему хотелось уехать далеко от зимней серости, от гнетущего холода, от воспоминаний. С улыбкой он шагал по лестничной клетке, предвкушая этот маленький побег, когда взгляд упал на почтовый ящик.

Железная коробка хранила всего одно письмо. Почерк был знакомым. Он тут же взбежал по ступеням, врываясь в квартиру. Дверь захлопнулась с громким щелчком. Кинув сумки на пол, не заботясь о порядке, он прошел в гостиную, поспешно снимая обувь. Руки дрожали, когда он надел очки, когда включил настольную лампу, когда развернул конверт. Пальцы пробежались по бумаге.

«Дорогой Даниэль,

Я не хотела сообщать об этом письменно, но Генри рассказал, что ты уехал, и, не зная, куда именно, мы решили написать тебе.

С горем в сердце и искренними соболезнованиями вынуждена сообщить о смерти твоего отца. Он скончался в тот же день, как ты покинул Лондон. Его смерть не была болезненной. Он чувствовал себя хорошо — ел больше, чем обычно, смеялся, шутил. Но заснул и больше не проснулся.

В последние часы он говорил о тебе. Об островах, о заснеженных полях, о маленьком доме посреди пустоши, о его тепле внутри. Он вспоминал твою мать. Говорил о тебе. О том, как любит тебя. О том, как хочет сказать это тебе.

Его тело находится в морге при больнице. Фрэнсис, Генри и я поможем с перевозкой в Феликстоу, чтобы он нашел покой рядом с твоей матерью.

Прости, что не могу быть рядом, когда ты читаешь эти удручающие новости. Но знай — я скорблю вместе с тобой.

Береги себя, Даниэль. Не болей. Спи и хорошо ешь.

С уважением,

Изабелла Пауэлл».

Уильям умер, пока Даниэль был на его родине. Пока он шагал по холмам, вспоминал его молодость, смотрел на его фотографии, слышал его голос в рассказах тети. Он умер, не успев сказать ему самого важного.

В доме было тихо. За окном шел снег.