Лес 18 +

Тягостную рабочую неделю он завершал долгожданным выходным, который, несмотря на непогоду, обещал быть по-настоящему приятным. Дождь лил без остановки, серые облака окутали небо плотным покрывалом, а ветер, прохладный и резкий, заставлял прохожих плотнее закутываться в свои плащи. Но это нисколько не портило настроения Даниэля, напротив, придавало этому дню особенную атмосферу уединенности и покоя.

С самого утра он получил звонок от Генри. Тот позвонил сам, что уже было неожиданностью, ведь за последние месяцы инициатива в общении всегда исходила от Даниэля. Поэтому он, не раздумывая, пригласил друга к себе на чай, не скрывая радости от возможности увидеть друга.

Генри приехал спустя пару часов, уверенно переступив порог квартиры с бутылкой пива в руках — скромный, но вполне символичный подарок для старого друга. Даниэль, не желая показаться невежливым, с улыбкой принял гостинец, пропуская его внутрь. И только теперь, приглядываясь к другу внимательнее, он заметил, насколько изменился его облик. Генри выглядел бодрым, свежее обычного, в его взгляде больше не читалась привычная тоска, а легкая, почти неуловимая улыбка не покидала его лица.

Они расположились на балконе, наблюдая за нескончаемым дождем, разбивающимся о каменные стены зданий и стекла ближайших окон. Воздух был свежим, пронизанным запахом мокрой земли и чего-то едва уловимого, но родного, напоминающего им о бесконечно длинных промозглых вечерах, которые они проводили в таких же разговорах. Холод их не беспокоил — он давно стал неотъемлемой частью их жизни.

Даниэль наполнил стаканы, и, прежде чем сделать первый глоток, поднял его вверх:

— За встречу, дружище.

Они чокнулись, отпивая небольшими глотками, после чего Даниэль продолжил:

— Ну, рассказывай, как поживаешь? Как здоровье? Как служба? Родители? Мы так давно не разговаривали, что кажется, будто прошли годы.

Генри усмехнулся, покачав головой:

— А для меня время пролетело незаметно. Все как всегда: работа, дом, армейская дисциплина. Но что-то изменилось. Я начал больше ценить себя. Пожалуй, даже эта дурацкая история с Джоан имела свой смысл. В конце концов, я перестал винить себя в том, что не мог изменить, — он сделал паузу, бросив быстрый взгляд на Даниэля, а затем продолжил: — Навел порядок в жизни, стал меньше пить, по утрам бегаю. Теперь, если и пью, то только ради хорошей компании, — он кивнул на бутылку, стоящую на столе. — Сам понимаешь, мои родители любят побаловать себя хорошим алкоголем, да и меня не обходят стороной. Кстати, они передавали тебе привет.

— Твой отец все еще работает в мэрии?

— Да, и, похоже, собирается сидеть в своем кабинете до тех пор, пока его оттуда пинком не выставят. Он планирует построить загородный дом, говорит, что хочет встретить старость вдали от городской суеты. Я в его планы не вмешиваюсь, но, признаться честно, не очень понимаю, зачем ему это. Лучше бы он вложил деньги в чей-нибудь прибыльный бизнес, а не в недвижимость, которая будет стоять пустой большую часть года. Но спорить с ним бесполезно, поэтому пусть делает, как хочет.

— Они счастливы, а значит, все не так уж и плохо, — заметил Даниэль с улыбкой. — Твой отец всегда был человеком приземленным. Но твои родители всегда трепетно относились к тебе. Я думаю, они переживали вместе с тобой тот разрыв с Джона.

— Единственный ребенок как никак, — кивнул Генри, делая глоток. — В общем, родители живут своей жизнью, служба идет, а я наконец понял, что нельзя вечно стоять на месте. Жизнь продолжалась, а я все еще топтался в прошлом, не желая двигаться дальше без нее. Но время, как ни крути, лечит. И мне его хватило, чтобы переступить через себя и начать заново.

— И это прекрасно, Генри. Я рад за тебя, правда рад, — Даниэль посмотрел на друга с искренним облегчением. — Счастлив, что ты смог преодолеть себя.

— Чтобы построить что-то новое, нужно разрушить старое. И это, пожалуй, главное, что я понял.

После этих слов между ними воцарилась тишина. Даниэль прикрыл глаза, прислушиваясь к ровному стуку дождевых капель по металлическим перилам, и ощутил, как остатки тревоги постепенно растворяются в дождливом настроении Лондона.

«Он здесь, рядом, и он счастлив. Что еще нужно?» — с этой мыслью он наконец позволил себе расслабиться.

Генри, наблюдая за другом, заметил, как тот, погруженный в свои мысли, стал выглядеть спокойнее, как его напряженные плечи опустились, а лицо приобрело выражение умиротворенности. Улыбнувшись, он снова сделал небольшой глоток и откинулся на спинку стула, понимая, что эта встреча действительно им обоим была нужна.

— Я много думал все эти месяцы. И, — Генри замолчал, подбирая слова, затем, глубоко вздохнув, продолжил: — Спасибо тебе, что спас меня тогда.

— Господи, Генри, я не сделал ничего особенного, — Даниэль нахмурился, отводя взгляд.

— Ты сделал очень многое. И, возможно, ты даже не осознаешь, насколько. Ты мог оставить меня там, позволить умереть, не тратя последние силы, не рискуя собственной жизнью ради того, кто, возможно, уже был обречен. Но ты выбрал другой путь. Ты нес меня на себе, пока не смог оставить в безопасности. Ты поступил не просто как друг, а как брат. Настоящий брат. И я благодарен судьбе за то, что она свела нас. И знай, мой дорогой Даниэль, что, что бы ни случилось, я пойду за тебя до конца. Я обязан тебе жизнью, и если однажды придется отдать свою, чтобы спасти твою, я не задумываясь сделаю это.

Он произнес это ровным, спокойным голосом, но его взгляд пылал такой искренностью, что Даниэль невольно замер, чувствуя, как сердце сжимается внутри.

— Не делай такого лица! — Генри нервно рассмеялся.

Даниэль только покачал головой, прикрывая глаза ладонью. Он никогда не знал, что делать с похвалой, особенно когда не считал себя достойным ее.

— Даниэль, дружище, запомни мои слова. Ты можешь потребовать мою жизнь взамен.

— Не говори так, — голос Даниэля звучал хрипло, напряженно. Он выпрямился, нервно сжав стакан в руке. — Я сделал это не ради благодарности, не ради того, чтобы кто-то потом чувствовал себя в долгу передо мной. Любая жизнь ценна, и я сделал то, что должен был сделать.

— Пусть будет так, — кивнул Генри. — Но мне было важно сказать тебе это.

— Если тебе стало легче, то пусть, — сдался Даниэль, делая глоток и закуривая.

На некоторое время они вновь погрузились в молчание, наслаждаясь мирной тишиной, прерываемой лишь каплями дождя, все еще стекающими с крыши. Однако вскоре его нарушил Генри — неожиданно тихо, даже осторожно:

— Фрэнсис рассказал мне, что тебе было плохо около месяца назад.

У Даниэля резко застучало в висках. Он почувствовал, как от напряжения в голове появилась тупая ноющая боль. Грудь стало давить, а уши вдруг покраснели от внутреннего волнения. Он отвернулся, стиснув зубы.

— Я тоже их видел, — Генри продолжил, не давая ему возможности уйти от разговора. — Точнее, видел не так отчетливо, но все же. Вспышками, обрывками. Иногда это было просто ощущение чего-то чужого рядом, но бывало, что картины прошлого мелькали перед глазами так, будто все это происходит снова. В такие моменты грудь сжимало так сильно, что казалось, воздух просто не может войти в легкие.

Даниэль молча курил, но его рука чуть подрагивала.

— У тебя было что-то подобное еще раз? — осторожно спросил Генри.

— Нет, — коротко ответил Даниэль.

— Это хорошо. Отойти от таких вещей нелегко. Может, на это уходят недели, а может, и месяцы. Ты думал, почему это происходило? Может, они хотят нам что-то сказать?

Даниэль медленно поднял на него глаза.

— Ты имеешь в виду тех, кто не вернулся?

— Может быть, — пожал плечами Генри. — Мой отец настоял, чтобы я обратился к специалисту. С тех пор видения прекратились. Они говорили, что это какая-то форма посттравматического синдрома. Но я не уверен, что все так просто. Может, тебе тоже стоит обратиться к врачу?

Даниэль тяжело выдохнул, глядя на сигарету в своих пальцах.

— Даже если в этом есть какой-то замысел, божественный или нет, я рад, что это закончилось. Я не хочу снова проходить через это. Я просто не выдержу. — Он поднял голову, и Генри увидел в его глазах смесь усталости и решимости. — Но и к специалистам я не пойду. Я здоров. Полностью. И ни ты, ни кто-то еще не затащит меня к врачам.

Генри внимательно посмотрел на него, но спорить не стал. Вместо этого кивнул и попытался разрядить обстановку:

— Я тебя понял, — сказал он, поднимая руки, сдаваясь. — Кстати! — резко сменил он тему. — Как поживает твой отец?

— Буквально день назад ему сделали экстирпацию правого легкого. К нему пока нельзя. Но я собираюсь завтра приехать и навестить его. Мне дали выходной, да и по больничным счетам расплатиться надо.

— Даниэль, если тебе нужны средства или связи, ты можешь обращаться. Не стесняйся, в этом нет ничего постыдного. Ты убиваешь себя на этой каторге, другого слова не подобрать, хотя мог бы спокойно жить на свое жалование и просто попросить помощи у меня или у Фрэнсиса.

— Ты же знаешь, что я так не могу, — улыбнулся Даниэль.

— Знаю, — Генри разочарованно вздохнул. — Дурак ты, Даниэль. Круглый дурак. Ты будешь гнуть свою линию, пока не окажешься в положении, из которого уже не выбраться, и тогда тебе все равно потребуется помощь.

— Вот когда понадобится — я к вам обращусь.

— Но перед этим, разумеется, ты доведешь себя до предела, будто я тебя не знаю.

— Соответственно, переубедить меня ты тоже не сможешь.

— В этом весь ты.

— Не расстраивайся, — Даниэль лениво стряхнул пепел с сигареты, выкинул окурок в пепельницу и допил оставшееся пиво.

— Я не расстраиваюсь, — пожал плечами Генри. — Просто давно уже смирился с твоим максимализмом и этой твоей маниакальной потребностью делать все самому.

— Опустим момент обо мне. Лучше скажи, собираешься ли жениться?

— Жениться?! — Генри чуть не подавился остатками пива, его и без того большие глаза расширились еще сильнее. — Ну и вопросы у тебя, честное слово. Не помню, чтобы мы хоть раз обсуждали с тобой любовные дела. Разве что если ты предлагаешь мне руку и сердце?

— Смешно, Генри. Очень смешно, — Даниэль прищурился, демонстративно не разделяя его веселья.

— Ну не сердись, — Генри рассмеялся так заразительно, что даже шум дождя на мгновение перестал казаться навязчивым. — Посмотрим, как жизнь сложится. С этим я больше не спешу.

Он сделал паузу, внимательно разглядывая друга, а потом с усмешкой спросил:

— А ты, Даниэль? — он чуть подался вперед, пристально вглядываясь в его лицо. — Походу, у тебя с девушками так и не ладится?

— Я-то? — Даниэль фыркнул, но уверенности в его голосе не было. — Не говори глупостей.

— Ну, во-первых, ты вообще не используешь потенциал своей внешности, — Генри с ухмылкой оглядел его. — Ты же симпатичный! Побрейся, подстригись, причешись, да переоденься наконец во что-нибудь менее мрачное, и вот уже перед нами молодой мистер Сэмюэльс, предмет женских вздохов. А ты все ходишь один, как до войны, так и после. — Он сделал паузу, прищурившись, прокручивая смутные воспоминания прошлого. — Честно говоря, я даже не помню, чтобы у тебя вообще когда-то была девушка.

— Была у меня девушка, — буркнул Даниэль, глядя себе в колени.

— Одна?

— Да, одна. А сколько надо?

— Да нет, я уже удивлен, что хотя бы одна была, ведь ничего не рассказываешь толком о своем личном, — Генри хохотнул, качая головой. — Ты же вообще ни с кем не знакомишься, вот и ходишь один. А что с той самой? Не сложилось?

Даниэль задумался, а затем ответил:

— На тот момент все было хорошо, просто мы решили взять перерыв. У нас обоих много работы, свободного времени нет, и мы решили, что так будет лучше, хотя бы на первые пару месяцев.

— Ну смотри, только не затягивай. Не забывай проявлять внимание. Дарить цветы, звонить. Для тебя это мелочь — пять минут, а для нее надежда на будущее. Один звонок — и она всю неделю будет думать только о тебе.

— Думаешь, это сработает? — Даниэль недоверчиво посмотрел на друга.

— Конечно! Все девушки одинаковые.

— Хорошо, так и сделаю, — нехотя согласился он, хоть в глубине души и не был уверен, что способен на такие знаки внимания.

Генри одобрительно кивнул, бросил взгляд на наручные часы и тихо присвистнул — время неумолимо приближалось к полудню. Они неспешно прогулялись под одним зонтом до небольшого кафе, где Генри, проявив инициативу, угостил друга сытным обедом. Прощались они уже в сгущающихся сумерках: Генри уехал в родительский дом на такси, а Даниэль направился обратно к себе.

Вернувшись в квартиру, он первым делом умылся, заботливо высушил промокшую обувь и одежду, а затем, не изменяя своей привычке, устроился на любимом месте на балконе. Закурив, он устремил взгляд на город, окутанный серой завесой дождя, размышляя:

«Может, Генри получил поручение от Фрэнсиса отвезти Изабеллу куда-то или сопроводить? Может, я просто все надумал, как это со мной часто бывает? Я снова не удосужился поговорить с ней, не попытался понять, что она чувствует, а ведь, возможно, она страдает не меньше меня. Я звонил ей всего пару раз, и в это время ее, вероятно, просто не было дома. Я должен был попробовать еще раз. Надо исправить это. Нет, я обязан исправить. Безоговорочно моя ошибка. Дурак я, как человек, как мужчина. Надо позвонить в дом Фрэнсиса и узнать, работает ли она сегодня. Плевать, что он подумает. Пусть думает, что хочет. Я должен, я просто обязан что-то предпринять. Надо решить этот вопрос раз и навсегда. Эти мысли об Изабелле не дают мне покоя, они не позволяют мне даже сосредоточиться на отце. Я чувствую вину перед ним — больной старик мелькает фоном в моей голове, но это не значит, что я его забыл. Я просто бегу от неизбежного, загоняя себя в тупик мыслями о другом человеке. Но так не должно быть. Надо разобраться со всем».

Решение пришло внезапно, но оказалось твердым и незыблемым. Даниэль вскочил с места, не вынимая сигарету из зубов, подбежал к недавно приобретенному телефону и быстрым, почти механическим движением набрал на рулетке давно выученный наизусть номер дома Талли. Гудки тянулись мучительно долго, звучали слишком протяжно, растягивая ожидание до невыносимости. Даниэль нервно подался вперед, опираясь локтем на колено, беспрестанно вертел свободной рукой сигарету и тянулся к ней вновь и вновь, хотя сам уже не чувствовал ни вкуса, ни дыма, только глухую тревогу, отдающуюся в висках. Он вновь затянулся.

— Алло?

Сигарета выпала у него изо рта, оставляя на черных, изношенных брюках едва заметное обугленное пятно. Издав сдавленный звук, Даниэль резко смахнул с ткани горячий пепел и поспешно затоптал окурок, пока тот окончательно не перестал тлеть. Только убедившись, что искры погасли, он, наконец, взял трубку и ответил:

— Изабелла? Точнее, госпожа Талли?

— Даниэль, это вы?

— Да, это я. Даниэль. А Фрэнк, он рядом?

— Фрэнсис уехал в Париж.

— Как уехал? В Париж? Во Францию?! — переспросил он, тяжело нахмурившись.

— Да, вместе с Грегори. Он обещал скоро вернуться. А вы хотели ему что-то передать? Может, я могу вам помочь?

— Ох, нет, ничего срочного. Дело несерьезное, пустяковое, — пробормотал он, с трудом приходя в себя от внезапной новости. — А вы сейчас в поместье?

— Я приехала на выходные к отцу немного погостить.

— Я мог бы навестить вас! — осознав собственные слова, Даниэль резко вскочил, и телефонная коробка, дернувшись за ним, едва не рухнула на пол. В последний момент он перехватил ее, осторожно возвращая на место.

— Все в порядке? — в голосе Изабеллы прозвучало легкое беспокойство.

— Да, да! Все просто замечательно! — поспешно уверил он, проводя языком по пересохшим губам. — Так что вы скажете? Если я приеду, то мы могли бы поговорить. О книгах или музыке, да хоть о чем угодно. Как пожелаете.

Изабелла на секунду замолчала, и Даниэль всем нутром ощутил эту короткую паузу, вслушиваясь в каждый ее вздох.

— Я думаю, — она задержала дыхание, прежде чем выдохнуть и продолжить, — приезжайте.

— Я буду через полтора часа. Нет, через час!

— Будьте аккуратнее, — тихо произнесла она, и в трубке раздались короткие гудки.

Не стоит и говорить, с какой скоростью Даниэль сумел привести себя в порядок: мгновенно побрился, наспех причесался, натянул чистую рубашку, застегнул пиджак и выскочил из дома, оставив за собой запах мятного лосьона и табака. Сердце бешено колотилось, мысли путались, но одно он знал точно — времени у них было достаточно, чтобы не просто поговорить, а, возможно, разжечь в памяти те самые чувства, которые когда-то связывали их сердца.

«Я смогу убедить ее. Смогу доказать свою любовь. Она вновь увидит во мне того самого, каким я был тогда».

Дорога заняла чуть больше часа, но за рулем он едва замечал время, не обращая внимания на пролетающие мимо улицы. Лишь в последний момент, уже подъезжая к поместью, осознал, что ехал, как сумасшедший, явно не следуя тому осторожному совету, который дала ему Изабелла. Но, главное, он был здесь. Невредим. В хорошем настроении. А что еще нужно для полного счастья?

Даниэль резко остановил машину недалеко от входа, выскочил наружу и, почти не колеблясь, быстро трижды ударил дверным молотком. Дверь открылась почти мгновенно, словно его действительно ждали все эти долгие, мучительные шестьдесят минут.

Перед ним стояла Изабелла. Ее лицо было утомленным, но ухоженным, взгляд — спокойным, но не холодным. Глаза, пусть и не горели прежним огнем, все же таили в себе легкое, едва уловимое тепло. Даниэль, не в силах подавить свой чувственный порыв, медленно взял ее за руку и, наклонившись, легко коснулся ее кожи губами.

Изабелла смутилась, но ничего не сказала, лишь отвела взгляд и мягким жестом пропустила его внутрь, закрывая за ним дверь.

— Будете чай?

— С удовольствием!

— Тогда подождите меня в комнате отдыха. Я непременно к вам вернусь.

Даниэль молча кивнул, медленно проходя в комнату отдыха, оставляя двери открытыми. Все казалось странно привычным, но одновременно чужим — как дом, в котором хранились воспоминания, но давно покинули его.

Он сел за банкетку перед роялем, провел пальцами по клавишам, затем нажал на несколько нот. Звук разлился по комнате, но что-то в нем было не так. Ему показалось, что инструмент не звучал так, как прежде. Даниэль наклонился ближе, вглядываясь в черно-белые клавиши, и нажал несколько раз одну и ту же ноту, прислушиваясь к дребезжащему звуку.

— Что-то не так? — раздался за спиной голос Изабеллы.

Даниэль быстро выпрямился и обернулся. Девушка вошла в комнату, чуть прихрамывая, осторожно поставила на стол чайник и чашки.

— Все хорошо, — быстро ответил он, пытаясь скрыть свое замешательство. — Просто показалось, что рояль расстроен.

Он потянулся к чайнику, наполняя кружки чаем. Изабелла осторожно присела напротив, сложив руки на коленях.

— Вы же знаете, я в музыкальных инструментах ничего не смыслю, — ее голос прозвучал чуть тише, чем обычно, и Даниэль заметил, как она избегает встречаться с ним взглядом.

— Вы так растерянно это произнесли, — усмехнулся он, сделав глоток чая.

— Я бы хотела сыграть для вас что-то, но мне печально от того, что не могу. Я даже ходить нормально не могу, — холодно сказала она, взглянув на свою хромую ногу, что часто не поддавалась ее воле.

Даниэль поставил чашку, сел за банкетку и наклонился вперед, опираясь локтями о колени. Изабелла отвела взгляд, покачав головой, но вдруг неожиданно сказала:

— Я бы хотела, чтобы вы сыграли для меня.

Даниэль замер, а в груди приятно сжалось сердце — то ли от неожиданности, то ли от нахлынувших воспоминаний. Он откашлялся, скрывая вспыхнувшую радость.

— Для вас — все что угодно, — мягко ответил он.

Перебирая клавиши, он внимательно вслушивался в звучание, пока не поймал несовершенные ноты. Открыв заднюю крышку рояля, он наклонился, чтобы проверить струны, но вдруг обернулся к Изабелле:

— Не могли бы вы помочь мне? Присядьте, так будет легче.

Она растерянно моргнула, словно не была уверена, что правильно расслышала.

— Но я ничего не смыслю...

— Это неважно, — улыбнулся он. — Нужно лишь нажимать несколько клавиш, я подскажу.

Изабелла колебалась, но затем подчинилась просьбе, осторожно присаживаясь на освободившуюся банкетку. Даниэль, наклонившись над ее ухом, указал на нужные клавиши, ловя едва заметный запах ее духов.

— Вот эти. Я дам вам сигнал.

Он увидел, как напряглись ее плечи, как она сжала пальцы, боясь ошибиться. А он ведь помнил — когда-то ее руки без колебаний касались его кожи, без страха и робости.

Она кивнула, и он отошел к струнам, не глядя на нее.

— Можете начинать.

Пальцы Изабеллы осторожно коснулись клавиш, а он, перебирая струны внутри корпуса, ловил дрожащие ноты, исправляя их. Постепенно звучание становилось мягче, чище, словно с инструментом происходило то же самое, что и с ними — напряжение растворялось в музыке, пусть и ненадолго.

Довольный своей работой, Даниэль вернулся к ней, стряхнув с рук невидимую пыль. Изабелла быстро отстранилась от рояля, освобождая место, и поспешно уселась в кресле.

В комнате снова повисло молчание, но теперь оно было другим. Оно напоминало им о прошлом, которое никуда не исчезло, а лишь затаилось в воздухе между ними.

— Что бы вы хотели услышать? — спросил он, улыбаясь, наблюдая за ее задумчивым выражением, медленно присаживаясь за рояль.

— А что вы можете предложить?

— Я недавно начал работу над собственным произведением, но, к сожалению, оно еще не завершено. Однако я мог бы сыграть для вас небольшую часть, чтобы вы имели представление.

— С удовольствием, — тихо ответила она, ободряюще ему улыбнувшись.

— Тогда начнем?

Не услышав возражений, Даниэль положил руки на клавиши. Изабелла отвела взгляд в сторону. Он уловил на ее лице легкую тень смущения, уголки ее губ чуть дрогнули, сдерживая застенчивую улыбку.

Первая нота мягко скользнула в воздухе, проникая в самый центр комнаты. Мелодия была ему до боли знакома — ее ритм, переливы, звучание. Он не играл ее с того дня, когда увидел Изабеллу с другим, но теперь музыка словно ожила в его пальцах, напоминая о чувствах, которые он пытался похоронить.

Комната наполнилась звуками, и в этом полумраке он смотрел на ее лицо, бледное в теплом свете настольной лампы, и ощущал, как в груди нарастает нестерпимое чувство любви. Его дыхание сбилось, пальцы на миг дрогнули, но он не остановился. Мелодия развернулась перед ним целым миром, полным цвета и эмоций: розово-синее небо, бежево-зеленые луга, приглушенное золото заходящего солнца. Он чувствовал ее, видел ее, слышал ее в каждом аккорде.

Когда его взгляд снова скользнул к ней, он поймал себя на мысли, что оттенок ее губ совпадал с тем самым розовым, который рождался у него в голове с каждым звуком. Все в нем дрожало — руки, сердце, дыхание. Губы слегка подрагивали от избытка чувств, а ладони вспотели. Он был счастлив и не мог этого скрыть.

Но слишком резкое осознание этого счастья оказалось невыносимым. На кульминации мелодии он внезапно оборвал игру, вырываясь из сладкого, но мучительного сна. Резко выдохнув, он поспешно вытер ладони о брюки и медленно повернулся к Изабелле. В комнате повисла звенящая тишина.

— Как вам? — его голос предательски дрогнул.

Изабелла ответила не сразу. Она смотрела на него, искренне пораженная, ее глаза слегка расширились от волнения.

— Это действительно прекрасно, Даниэль, — произнесла она.

Он неловко улыбнулся, пытаясь продлить момент.

— Не хотите сыграть со мной?

— Простите, но я не умею играть, — поспешно ответила она, едва заметно опуская взгляд.

— Это не страшно, просто станьте моей левой рукой, — сказал он, стараясь звучать непринужденно, хотя внутри него все сжималось от напряжения.

Изабелла колебалась, но, чувствуя его ожидание, все же осторожно села рядом с ним. И хотя между ними теперь было всего несколько сантиметров, казалось, что их разделяют целые годы.

Ее внимание невольно сосредоточилось на лице Даниэля, чьи мысли, казалось, были далеко отсюда. Он то кусал губы, то едва заметно хмурился, то снова расслаблялся, словно внутри него шла борьба, о которой он сам не хотел говорить. Изабелла, наблюдая за этими сменами выражений, невольно усмехнулась, но быстро спрятала улыбку, чтобы не выдать себя.

Даниэль глубоко вдохнул, прикрыл глаза и, опустив руки на клавиши, начал играть первый эпизод мелодии — неспешно, давая себе возможность прочувствовать каждую ноту. Завершив небольшой отрывок, он повернулся к девушке, которая, не поднимая глаз, сжимала подол платья в ладонях.

Он улыбнулся, мягко, но с легким вызовом, и показал ей часть мелодии, которую предстояло сыграть.

— Ля, Ми, Ля, — спокойно произнес он, проходя пальцами по нужным клавишам. — Попробуйте.

Изабелла кивнула, подвинулась чуть ближе, но пальцы ее двигались неуверенно, запаздывая за заданным ритмом. Они были коротки, и ей с трудом удавалось дотянуться до последней ноты.

— Ваши руки изящные, но пальцы малы для этой задачи, — заметил он. — Попробуйте сыграть двумя руками.

— А так разве можно? — удивленно спросила она, явно ожидая какого-то подвоха.

— Сегодня можно, — с заговорщическим видом подмигнул ей Даниэль. — Никто не узнает.

Изабелла скептически вскинула бровь, но все же вновь положила пальцы на клавиши.

— Ля, Ми, Ля, — повторил он, ведя ее руку, затем сам вернулся к левой части рояля и добавил новые ноты. — Теперь вместе: Ми, Ми, Соль-диез.

Изабелла нахмурилась, снова посмотрев на свои руки.

— Я не смогу дотянуться одной рукой до всех клавиш, — призналась она.

Но Даниэль, похоже, не собирался отступать.

— Двумя руками, — твердо сказал он. — Только сегодня. Посмотрите на меня.

Она подняла на него глаза с едва заметной тенью смущения. От этого взгляда у Даниэля внутри передернуло все его существо, а сердце на мгновение сбилось с привычного ритма.

— Госпожа Талли, вам нечего бояться, — его голос стал тише. — Нельзя бояться попыток. Разве не вы сами говорили мне это когда-то? Бойтесь только одного — никогда не попробовать. Все остальное не должно вас волновать. Я принимаю людей не за то, что они делают что-то правильно, а за их стремление. Ведь именно оно делает нашу жизнь хоть немного ярче.

Изабелла долго смотрела ему в глаза. Сердце у обоих стучало в бешенном ритме и каждый слышал этот трепет исходящий изнутри, слышал звук забытого желания, которое рвалось наружу. Даниэль было подался вперед, но девушка отвернулась. Она прочистила горло, задержала дыхание, затем, расслабив плечи, глубоко выдохнула и, подчиняясь его словам, осторожно провела пальцами по клавишам. На этот раз ее движения были плавными, и звук вышел чище.

— Ми, Ми, Соль-диез. — Даниэль, судорожно выдохнув, улыбнулся, продолжая следить за ее движениями. — Вы, похоже, скрываете от меня свой талант.

— Прекратите немедленно, — смутилась Изабелла, быстро убирая руки с клавиш и складывая их на коленях.

— Ну уж нет, теперь давайте сыграем эту часть целиком. — Он чуть выпрямился, внимательно глядя на ее подрагивающие пальцы. — Ля, Ми, Ля идут в первый и третий раз.

Она не шевелилась, и тогда он, чуть поколебавшись, осторожно накрыл ее руки своими ладонями, мягко удерживая.

— Мы же не на экзамене, — тихо сказал он, сжимая ее пальцы, чтобы успокоить дрожь. — Посмотрите мне в глаза.

Изабелла, неуверенно нахмурившись, медленно повернулась к нему всем корпусом, поднимая взгляд. Но в ее глазах было что-то неуловимое, нечто, что мгновенно встревожило Даниэля.

— Вы боитесь ошибиться?

Вопрос прозвучал иначе, чем он того хотел. Будто он говорил совсем не о музыке.

— А кто этого хочет, особенно если это повторяется вновь и вновь? — холодно отозвалась она, отводя взгляд.

— Ну а как тогда вы научитесь? Думаете, Бетховен не ошибался? Все мы нервничаем, все мы чувствуем, но без этого не бывает искусства, — он чуть подался вперед, пытаясь поймать ее взгляд, но она упрямо смотрела перед собой. — Факт того, что вы здесь, что вы вообще согласились, — это ведь уже значит, что вам интересно. Так что давайте попробуем еще раз.

Изабелла, прикрыв глаза, едва заметно кивнула и повернулась обратно к роялю. Даниэль отпустил ее руки, и, отсчитав медленно до трех, задал удобный для нее темп.

Сначала все пошло не так: уже на втором такте она сбилась, не выдержав ритм, но Даниэль жестом остановил ее от поспешного отступления и сам замедлил темп, подстраиваясь под нее. Через несколько попыток ее пальцы начали двигаться увереннее, а мелодия обрела плавность. Когда они наконец сыграли первый эпизод без ошибок, Даниэль замедлил темп в конце и убрал руки с клавиш.

— Великолепно, — произнес он, внимательно наблюдая за ее реакцией.

— Вы просто хорошо объясняете, — чуть улыбнулась она, поправляя край платья. — У вас талант к преподаванию.

— Один и тот же материал можно преподнести по-разному. Все зависит от подхода.

Она ненадолго замолчала, затем, словно невзначай, спросила:

— А ваш преподаватель? Какой у нее был подход?

Даниэль на секунду застыл, затем медленно повернулся к роялю и кончиком мизинца нажал на самую последнюю клавишу.

— Любовь, — выдохнул он, думая, правильно ли он подобрал слово. — Да, ее главным подходом была любовь.

Он опустил руки на колени, глядя в пол, и в комнате повисла странная тишина — слишком напряженная, наполненная не сказанными словами.

Не найдя лучшего способа разрядить ее, Даниэль снова опустил руки на клавиши и, не глядя на Изабеллу, заиграл ту же композицию, но теперь целиком, вплетая в нее новые звуки, которые рождались здесь, в этом моменте.

Его пальцы скользили по клавишам, а сам он заговорил, не прерывая мелодию:

— Эта композиция, она была прощальным подарком. Иногда творческие люди бывают до смешного странными, — усмехнулся он. — Но какие же они романтики. Если бы не их особенное восприятие, разве создавались бы шедевры?

Изабелла, все это время наблюдавшая за его игрой, негромко произнесла:

— Вы уже создали шедевр. Разве нет?

Даниэль медленно поднял на нее взгляд, но ничего не ответил. Он продолжил играть, зная, что в этой музыке и так звучало все, что он не мог сказать вслух, ведь по-другому он не умел разговаривать.

— Я? — усмехнулся Даниэль. — Ха-ха, я вовсе не талантлив. Я просто разбит. Но все же надеюсь, что однажды смогу быть тем, кто не только дарит любовь, но и принимает ее в ответ. Возможно, тогда я и допишу свой шедевр.

Изабелла, зачарованная плавностью его движений, продолжала следить за его руками, будто те еще держали звучание его мелодии. В ее глазах отражался отблеск мягкого света настольной лампы, но выражение оставалось отрешенным, словно она была здесь и в то же время далеко, в своих мыслях.

Когда Даниэль закончил игру, девушка медленно поднялась и, прихрамывая, вернулась в кресло. Он же остался сидеть за роялем, все еще погруженный в музыку, но теперь его мысли переключились на нее. Она сидела, склонив голову, взгляд ее был отстраненным, лицо хранило неясную печаль.

Сердце Даниэля забилось сильнее. Он уже собирался начать говорить, но страх в нем сжал горло, не давая вымолвить ни слова. Ему казалось, что если он заговорит, это разрушит неуловимый момент, который еще можно удержать. Но молчание становилось слишком мучительным.

Наконец он преодолел себя и, начиная издалека, осторожно спросил:

— Я вас чем-то расстроил?

— Нет, — она покачала головой, но эти слова прозвучали неуверенно и не слишком правдиво. — Вовсе нет. Просто вы так много говорили о любви сегодня, что я невольно задумалась о ней тоже.

— И какая ее сторона печалит вас больше всего?

Изабелла опустила взгляд в чашку с чаем. На ее лице промелькнула тень сомнения, но, собравшись с мыслями, она сказала:

— Я не смею говорить о своих чувствах никому, тем более вам, Даниэль. Вы этого не заслужили, и вы это прекрасно знаете.

Его глаза слегка сузились, на лице отразилось недоумение.

— Раньше вы говорили о них открыто. А теперь утверждаете, что я недостоин? Не заслужил?

— Не смейте, Даниэль, даже не смейте, — в ее голосе проскользнуло напряжение, и она резко подняла голову, бросая на него взгляд, полный негодования.

— Почему? — он поднял руку к лицу, провел ладонью по щеке и опустил ее к шее. — Вы не хотите обсудить это? Не хотите расставить все по полочкам, чтобы между нами больше не было этого натянутого молчания и недопонимания? Я устал. Устал бежать за вами, пытаться догнать и каждый раз сталкиваться с глухой стеной вашего молчания.

— Наша встреча и есть одно большое недопонимание, — ее слова прозвучали как удар.

Даниэль почувствовал, как сердце сжалось в груди. Он не знал, чего ожидал, но точно не этих слов.

— Зачем вы так грубо? — голос его стал тише.

— Я говорю правду. Раз вы ее требуете, то, пожалуйста, вот она. Каждый раз, вспоминая все, что было между нами, я задавала себе вопрос: зачем? Зачем я осталась с вами? Зачем позволила себе привязаться? Зачем отдала вам свое сердце, если это была ошибка?

Он смотрел на нее, а Изабелла продолжала сидеть напротив, сжимая пальцы на подлокотнике кресла, и в ее глазах была боль, не меньшая, чем в его. Но никто из них не мог признать ее первым.

Девушка так и не взглянула Даниэлю в глаза. Но и он сам избегал этого — будто одно лишь пересечение взглядов могло разрушить шаткое равновесие, которое они сейчас отчаянно пытались удержать. Он лишь нервно подрагивал коленом, пристально наблюдая за ее руками, которые слегка дрожали, едва касаясь фарфора чашки.

— Вы, — его голос прозвучал напряженно. — Вы полюбили другого?

Изабелла вздрогнула, а ее рука с чашкой резко замерла, прежде чем она поставила ее обратно на стол с глухим стуком. Она медленно прикрыла рот ладонью, сдерживая слова, которые должны были быть услышаны.

— Даже если бы полюбила, — начала она, но тут же осеклась. Сделала короткий вдох, а затем продолжила, уже сдержаннее, но твердо: — Вы все равно не отпустили бы меня. Вы появляетесь каждый раз, когда мне больно. Приносите цветы, задаете вопросы, будто пытаетесь разгадать то, что я так тщательно скрываю. Вы — напоминание о прошлом, о днях, которые давно исчезли, о глупых мечтах, о наших ошибках. Вы возвращаетесь и заставляете меня цепляться за воспоминания, а не за чувства, которые, возможно, остались там же — в прошлом.

— Вы хотите сказать, — он едва выдавил из себя слова, боясь ответа, — что разлюбили меня?

Изабелла прикрыла глаза.

— Я ничего не хочу сказать, — Она наконец посмотрела на него взглядом отрезвляющим и холодным. — Я лишь отвечаю на ваши вопросы, Даниэль. Отвечаю на ваши редкие, запоздалые попытки вернуть то, что уже утрачено.

Он сжал руки в кулаки, чувствуя, как дыхание сбивается, как изнутри вырывается болезненное напряжение.

— Вы говорите, что звонили. Пусть так, — продолжила она. — Но я, в отличие от вас, не сижу в четырех стенах в ожидании чуда, в надежде услышать голос, который, вероятно, даже в мыслях не стремился ко мне. Если бы вы действительно хотели вернуть меня, вы бы сделали больше, как делали когда-то. Вы бы сказали бы хотя бы слово, которое дало бы мне понять, что вам нужно время. Но теперь, — она резко выдохнула, отвела взгляд, а ее губы дрогнули, — теперь это уже не привязанность, а мания.

Даниэль сжал губы, едва удерживаясь от того, чтобы не сказать то, о чем он мог бы пожалеть.

— Но никогда не думайте, — голос ее вдруг смягчился, стал почти шепотом, — никогда не думайте, что я вас не любила.

Его сердце оборвалось, забилось болезненно и рвано.

— Это было бы ложью. Гнусной ложью. Не только для вас, но и для меня, — тихо добавила она.

Даниэль едва не шагнул к ней, но страх вновь остановил его.

— Я все равно буду бороться за вас, — сказал он вдруг, не узнавая собственного голоса. — Я верну то, что между нами было.

— Это не приведет ни к чему хорошему.

— Мне все равно! Мне все равно что вы будете говорить, но я продолжу несмотря ни на что! И плевал я на ваши попытки уйти от этого разговора!

Он резко вскочил на ноги, взъерошил волосы, пытаясь совладать с нахлынувшими эмоциями.

— Вы можете каждый раз отталкивать меня, можете бесконечно говорить, что это ошибка, но я все равно буду приходить. Буду добиваться вашего внимания, вашего прощения, вашего согласия снова стать моей.

Ее глаза расширились от его внезапного порыва, но он уже не мог остановиться.

— Пусть даже ожидание будет мучительным, пусть вы ненавидите меня за это, но я не отступлюсь. Потому что от этого зависит моя жизнь. Пусть даже вы никогда меня больше не полюбите...

— Ваши помыслы эгоистичны, — перебила она его. — Попытайтесь забыть и начать жить настоящим, а не прошлым.

— Я бы... — он вдруг осекся, впервые за все это время уловив что-то в ее лице, что заставило его замереть.

Она плакала. Слезы тихо, медленно стекали по ее щекам, отражая свет лампы. И в этот момент его собственные слова показались ему чудовищными. Он почувствовал отвращение к самому себе.

— Простите, — выдохнул он, отступая на шаг назад.

Она отвела взгляд, поднялась с кресла и медленно вытерла слезы.

— Я устала, Даниэль. Я хочу пойти спать.

— Я понял. — Он еще раз взглянул на нее, но она уже стояла отвернувшись. — Прошу прощения, — повторил он и уверенным шагом направился к выходу.

Изабелла так и не обернулась. Перед самым выходом он услышал, как девушка поднималась по ступенькам наверх, даже не удосужившись проводить его до двери. Это прощание — если его вообще можно было так назвать — отозвалось в нем неприятным холодком. Он медленно обернулся, выискивая в темноте ее силуэт, но застывший в тени лестницы дом будто поглотил ее без остатка.

В памяти всплыл портрет Изабеллы в кабинете Кроуфорда Талли. Он вспомнил, какой она была — улыбающейся, живой, наполненной светом. И какой стояла сейчас перед ним: напряженная, холодная, словно тщательно выстроенная стена, сквозь которую он не мог прорваться. Он не знал, что именно так сильно ее ранило, но был уверен: причина ее слез — он.

Не этого он хотел, приезжая сюда. Не ради этого говорил о любви. Не ради этого стремился встретиться с ней. Он надеялся увидеть в ее глазах хотя бы отблеск прежней нежности, но унесенный с собой образ был совсем иным — девушка, сидящая в кресле, пряча глаза и сдерживая слезы.

Даниэль вышел на улицу, жадно вдохнул холодный, влажный воздух и застыл, не в силах покинуть это место. Вертясь у своей машины, он выкурил всю пачку сигарет, постоянно поглядывая на верхние окна дома. Свет в ее комнате горел ровно, мягко, отбрасывая длинные тени на тонкие шторы. Он стоял прямо под ее окном, всматриваясь в приглушенное свечение, будто мог увидеть через него саму Изабеллу.

И он заметил движение. Ее силуэт отчетливо проступил на фоне света. Она ходила по комнате, не спеша, перебирая вещи на кровати. Даниэль прищурился, нервно закусил губу, но не отвел взгляда.

Когда она остановилась у зеркала, легкая, почти неосознанная дрожь пробежала по его телу. Изабелла была почти раздетой, ее тонкая спина выглядела хрупкой и беззащитной в теплом, желтоватом свете ночной лампы. Бледная кожа будто светилась. Она, не торопясь, рассматривала ночные накидки, перебирала их в руках и бросала на кровать.

На секунду он позволил себе забыть о приличии, забыть о ее словах, забыть о том, что между ними пролегла пропасть из обид, боли и неловкого молчания. Ее движения завораживали его. Он не мог отвести взгляд, не мог заставить себя отвернуться, даже когда пальцы вцепились в промокшую от дождя ткань пальто.

Но когда она развернулась к зеркалу, поднеся к себе очередную ночную сорочку, он резко отвернулся, словно обжигаясь. В груди закололо. Он зажал переносицу пальцами и тяжело выдохнул.

«Я схожу с ума», — пронеслось у него в голове.

Боль утраты накатывала волнами, размывая границы между настоящим и прошлым. Он смотрел на свою опустевшую пачку сигарет, на сожженные до фильтра окурки, валяющиеся у ног, и чувствовал, как внутри все сжимается от нехватки воздуха.

Он поднял голову, снова взглянул на ее окно, но там уже никого не было. Остался только свет. Резко развернувшись, он открыл дверцу машины и сел за руль, лихорадочно заводя мотор.

По пути домой мысли в его голове вихрем кружились вокруг одного и того же: что именно она хотела сказать ему? Что он для нее теперь всего лишь воспоминание? Что любовь угасла, растворилась, исчезла, как дым от сигареты?

Он не верил в это. Не мог поверить. Перед глазами вновь всплыла ее улыбка — не та, что сегодня, холодная и дежурная, а та, прежняя, живая и искренняя. Он вспомнил ее смех, легкий, светлый, щекочущий слух. Ее теплый взгляд, полные нежности и страсти глаза.

Он вспомнил их день, холодный, дождливый, пропитанный запахом мокрой травы и земли. День, когда, казалось, для счастья не нужно было ничего, кроме ее присутствия.

И теперь ему было невыносимо осознавать, что все это осталось в прошлом.

Она медленно подняла руку, кончиками пальцев легко коснулась его лба между бровями и, едва дотронувшись, провела несколько круговых движений, стирая морщину беспокойства. Ее прикосновение было теплым, бережным, почти интимным.

Хмурость с его лица постепенно исчезла, оставляя после себя тот самый привычный, слегка грустный взгляд, в котором всегда читалась усталость.

— Вот так мне нравится больше, — тихо произнесла она, не отводя глаз.

Даниэль не сразу ответил. Он внимательно смотрел на нее. Влажные волосы прилипли к ее вискам, тонкие пряди сползали на шею. Кожа, покрытая мелкими каплями дождя, казалась прозрачной, почти сияющей. Полуопущенные веки, легкая, непринужденная улыбка, едва заметная дрожь в плечах от прохладного ветра.

Губы ее, ставшие насыщенно-красными на фоне бледной кожи, выглядели еще мягче, чем обычно. А глаза блестели по-особенному. Ярко, живо. Так, как он никогда раньше не видел.

Она изучала его взглядом с той же сосредоточенностью, с какой он рассматривал ее. Будто искала на его лице ответ, подтверждение, одобрение, знак, что он чувствует то же, что и она. Но он выглядел растерянным.

— Прошу прощения, — пробормотал он, отводя взгляд.

Глаза его метались по окружающему пейзажу, перебегая с промокшей травы на серое, бесконечно пустое небо, с размытых стволов деревьев на дорожки, залитые лужами. Он пытался зацепиться за что угодно, лишь бы не смотреть на нее.

— Почему вы боитесь? Или вы такой, потому что мы промокли под дождем? — вдруг спросила Изабелла, поднимаясь на ноги.

Даниэль снова повернулся к ней, по инерции потянувшись к своему кителю, намереваясь накинуть его на ее плечи, но быстро осекся, когда увидел, что ткань насквозь промокла. Он тяжело вздохнул, бессильно опустив руки, и наконец заглянул ей в глаза.

— Когда идет дождь, лучше оставаться дома. В нашем случае — в палате, в больнице. Можно простудиться, испортить одежду. У дождя слишком много минусов, — сказал он.

Изабелла улыбнулась — широко, искренне, с озорством, которое он видел в ней еще до войны.

— Вы просто не умеете наслаждаться моментом, — произнесла она с теплой насмешкой. — Может, я и медсестра, но, прежде всего, я человек. И вы тоже — человек. — Она медленно развернулась, раскинув руки в стороны, ловя капли ладонями. — И пока у меня есть возможность быть счастливой, я буду наслаждаться даже дождем. Сегодня я пробежалась по нему, а вы лишь хмурились, но уверенно прошлись и тоже освежились. Смыли с себя запах крови и лекарств.

Она вдруг посмотрела на него серьезно и прошептала:

— Завтра, возможно, мы оба умрем. Но сейчас я хочу быть счастливой.

— А как можно наслаждаться дождем? — растерянно спросил он, нахмурившись, все так же не видя связи в ее словах.

— А как его можно ненавидеть?— Она шагнула к нему ближе.— Ни у одного явления в природе нет только минусов. Всегда есть что-то хорошее. Тем более, когда смерть дышит нам в спину.— Она наклонила голову, пристально глядя ему в глаза. — Неужели дождь — это самое страшное, что может с нами случиться?

Даниэль замер на месте, погруженный в мысли, тогда как Изабелла, не оглядываясь, медленно направилась в сторону госпиталя.

— А вам удалось найти в этом что-то особенное? — спросил он, наконец приходя в движение.

— Оглянитесь вокруг. — Сделала небольшой оборот вокруг себя. — Здесь никого нет. Только мы и это место. Разве не прекрасно?Попробуйте смотреть на вещи, которые ненавидите, с другой стороны. Я вам обещаю, если постараетесь, вы сможете полюбить этот мир. Даже дождь. Особенно дождь в то время, когда жизнь висит на волоске.

Даниэль медленно поднял голову, позволяя каплям падать прямо на лицо. Он прикрыл глаза, стараясь вытащить из памяти единственный образ, который у него неизменно всплывал при слове «дождь». Прежде это было нечто холодное, пронизывающее до костей, ассоциировавшееся с одиночеством, пустым домом и запахом крепких сигарет. Но сейчас в сердце было слишком тепло.

Перед его мысленным взором вспыхнул совсем другой образ: молодая девушка в белом больничном платье, бегущая босыми ногами по мокрой траве. Короткие, светлые волосы, прилипшие к ее шее и щекам, завивались в мягкие кудри. В воздухе разливался ее заразительный смех. Ее губы были алыми, словно кровь, а глаза сияли ярче, чем в любое другое мгновение их жизни. Ее хрупкие, обнаженные до колена ноги касались травы, оставляя за собой тонкие, едва заметные следы на мокрой земле.

Деревья. Листья, дрожащие под напором капель. Далекий гул грома. Запах размытой дождем земли.Эта картина была похожа на сон — слишком совершенный, чтобы быть настоящим.

Он глубоко вдохнул, будто хотел втянуть в легкие весь воздух этого момента, впитать его в себя, оставить в памяти. Открыв глаза, он увидел Изабеллу — она стояла под деревом, укрываясь под его ветвями, и терпеливо ждала его.И в этот миг уголки его губ дрогнули, образовывая нечто похожее на улыбку.

Он провел рукой по лицу, пытаясь стереть с него следы былого напряжения, и, опираясь на трость, медленно приблизился к девушке.

— Вы выглядите задумчивым. И, кажется, даже растроганным, — произнесла она, пристально всматриваясь в его лицо. — Я как-то обидела вас?

— Вовсе нет, — он покачал головой, а улыбка еще не успела исчезнуть. — Это было прекрасно.

— А ваш взгляд говорит совсем другое, — она нахмурилась, но не отступила, а, наоборот, сделала шаг вперед.

Даниэль не успел ничего сказать, как вдруг ощутил ее прикосновение. Ее руки мягко легли на его плечи.

— Позвольте мне, — ее голос был теплым, когда она, поколебавшись мгновение, обняла его, осторожно, но настойчиво.

Мужчина напрягся. Его первая реакция была отступить, возразить, не поддаваться этому порыву. Это было слишком неожиданно, слишком лично, слишком опасно.Но прежде чем он нашел нужные слова, она тихо произнесла, прижимаясь щекой к его груди:

— Объятия помогают людям. Просто обнимите меня. Вам станет легче.

Все внутри него протестовало — отвыкшие от нежности мышцы не знали, как правильно ответить, разум искал пути к бегству.Но что-то внутри требовало нежности.

Он медленно поднял руки, с осторожностью, почти нерешительно, но все же коснулся ее спины. Он чувствовал тепло ее тела сквозь тонкую ткань промокшей одежды. Пальцы, до этого сжавшиеся в кулаки, разжались, и он крепко обнял ее, прижимая ближе.

Смущение, которого он ожидал, не пришло. Пришло другое — тихое, глубинное осознание.Он слышал, как срывается его собственное дыхание. Чувствовал, как в груди странно сжимается сердце, а затем наполняется теплом — тяжелым, тягучим, проникающим в каждый уголок сознания.

Если у него был здравый смысл, то он не хотел его слушать.Потому что если то, что он ощущал сейчас, было настоящим, если это было тем самым, чего он избегал и боялся всю свою жизнь — значит, он ошибался.

Любовь — это не отчаяние. Не цепляние за призрачные воспоминания.Любовь — это когда в сердце хватает тепла на двоих.Хватает, чтобы согреть в холодную зиму. Хватает, чтобы пережить войну.Хватает, чтобы дождь больше не казался чем-то мрачным и одиноким.

Его сердце дрогнуло, отбивая глухие, неравномерные удары. Он понял.Ему хватило одной секунды, чтобы понять.Чувство, разлившееся по телу, не было жалостью.Не было сочувствием.Не было просто привязанностью.

А она продолжала его обнимать. Не отстраняясь, не разжимая рук.И это заставляло его сердце биться еще сильнее и прокручивать мысль о том, что совсем скоро он не выдержит и разорвет их связь, что именовалось страстью, заменяя ее на чувства иного рода. Он знал, что совсем скоро он признается ей в любви.

Прошло несколько лет с того момента, но было бы откровенной ложью сказать, что он не скучал по тем дням, по тем чувствам, что сжигали его изнутри и одновременно приносили умиротворение. Он жил ими, возвращался к ним мысленно, вновь и вновь проигрывая их в памяти, словно любимую мелодию, которую боялся забыть.

Но как же они поменялись. Как будто не только время разделило их, но и сами они разошлись в разные стороны, поменявшись взглядами на мир. В нем что-то возродилось, пробудилось из долгой спячки, тогда как в ней это было уничтожено, стерто, растворено в боли и потере. Он вновь мог чувствовать, стремиться, надеяться — а она теперь смотрела на все иначе.

И им предстояло жить с этим. Даниэль не знал, чем закончатся их следующие встречи. Возможно, все окончательно разрушится, и от прежнего не останется даже тусклого отблеска. А может быть, он сумеет вернуть хотя бы часть того, что она когда-то вложила в него.

Но одно он знал наверняка: он не отступит. Он будет приезжать к ней, снова и снова, будет требовать ее внимания, пытаться пробиться сквозь стены, что она возвела между ними. Будет пытаться доказать, что прошлое — не ошибка.

И пусть будет проклят весь этот мир, если все, что между ними было, оказалось лишь обманчивым видением, если это был лишь дар, данный им в самое темное время — когда смерть стояла за дверью, отсчитывая последние мгновения и решая, чью душу забрать сегодня.