Лес 18 +

Было раннее утро, около пяти часов. Город еще спал, но розовые отблески на горизонте уже начинали заливать небо, предвещая скорый рассвет и помогая тем, кто рано вставал, быстрее пробудиться ото сна. Лето подходило к своему логическому завершению, но теплый ветер все еще гулял по улицам, колыхая кроны деревьев и приносив с собой запах увлажненной ночной прохладой земли.

Даниэль получил письмо от тетушки Агаты несколько дней назад: короткое сообщение, написанное торопливым, но привычным почерком, гласило, что его отец наконец вернулся домой. Мужчина не стал терять времени. Он быстро собрал вещи, закинул в сумку самое необходимое и, выбрав самый ранний автобус, покинул город, направляясь туда, где прошли его детство и юность. Дорога была пустынной. Она вилась среди полей и лесов, над которыми уже поднималось раскаленное солнце, окрашивая утренний воздух в золотистые оттенки. Даниэль, вдыхая знакомые ароматы полевых трав и свежескошенного сена, старался сосредоточиться на хороших воспоминаниях, но мысли о предстоящей встрече с отцом не давали ему покоя.

Обида, что сидела в нем долгие годы, никуда не делась. Она продолжала терзать его сердце, даже несмотря на все войны, раны и потери, которые, казалось бы, должны были стереть всю прежнюю боль. Даниэль винил себя за свое упрямство, но в то же время не мог не желать признания и уважения со стороны семьи, особенно со стороны человека, чья похвала и любовь всегда оставались для него чем-то далеким и недостижимым. Отец был идеалистом, человеком гордым, непреклонным, не знающим компромиссов. Их споры никогда не заканчивались победой одной из сторон, потому что ни один из них не был готов уступить. Они обвиняли друг друга, искали вины там, где ее не было, забывая, что на самом деле они всего лишь жертвы обстоятельств, которые поставили их по разные стороны баррикад.

«Если я не виноват, то кто тогда?» — этот вопрос всегда звучал в их ссорах, и ответ на него так и не был найден. Даниэль хотел, чтобы отец снова посмотрел на него и сказал, что любит его. В последний раз он слышал эти слова так давно, что не мог вспомнить, когда именно.

У дома его встретил старый, покрытый пылью автомобиль, припаркованный у крыльца. Даниэль невольно улыбнулся, вспомнив, как отец с гордостью рассказывал всем о своем приобретении, вытащенном со свалки металлолома. Они вдвоем, в долгие вечера, когда еще могли находиться рядом без споров и упреков, ремонтировали эту машину, создавая ее заново из ржавых запчастей. Тогда он познал азы автомеханики, а отец, пусть и не словами, но делами, показал ему, что значит настойчивость. Когда Даниэлю исполнилось семнадцать, машина уже могла ездить, хотя и не всегда заводилась с первого раза. Но за пару месяцев до войны они исправили и эту проблему.

Он подошел к автомобилю, заглянул в пыльное окно. Внутри все осталось таким же, разве что краска на дверях начала облупливаться. Даниэль торопливо вошел в дом, но, пройдя по комнатам, не обнаружил никого, кроме ключей от машины, висевшие на гвозде у двери. Он повесил на вешалку куртку, снял козырек, схватил ключи и снова вышел на улицу.

Солнце уже палило вовсю, но, несмотря на это, Даниэль, засучив рукава, усердно ковырялся под капотом, закручивая гайки и проверяя исправность мотора. Время летело незаметно, но отец так и не появился. Мужчина бросил взгляд на часы, почувствовав странное беспокойство. В горле пересохло, холодный пот неприятно стекал по спине. Он не мог понять, чего боится больше: самой встречи с Уильямом или того, каким тот окажется после стольких лет разлуки.

«Черт возьми, что со мной?» — раздраженно выдохнул он, оставляя инструменты на месте и вытирая испачканные в масле руки о тряпку.

Вернувшись в дом, он жадно осушил стакан холодной воды, после чего принял быстрый душ. Его беспокойство нарастало. Сколько бы он ни пытался убедить себя, что все в порядке, тревога не уходила. Он обошел весь дом, заглянул в каждую комнату, надеясь, что просто не заметил отца, может, тот спит. Но дом был таким же пустым, как и с утра. Не зная, что делать, Даниэль вернулся в свою старую комнату и рухнул на кровать. Он заснул почти мгновенно.

Даниэль проснулся от громкого треска стекла и звука падающей мебели, раздавшегося из гостиной. Темнота за окном говорила о том, что он проспал гораздо дольше, чем планировал. Резко вскочив с кровати, он выбежал из комнаты и остановился на пороге гостиной, наблюдая за знакомой до боли картиной. Отец лежал на полу, неуклюже пытаясь подняться, судорожно хватаясь за перевернутые стулья.

Время, казалось, сжалось в один точечный момент, вновь отправив его в те дни, когда отец пил, как проклятый. Те же движения, тот же затуманенный взгляд, та же горькая обреченность. Только сейчас Даниэль уже не был мальчишкой, стоящим в дверном проеме в ожидании, что кто-то возьмет его за руку и скажет, что все будет хорошо. Теперь он сам был тем, кто должен был решать, как поступить.

Переведя взгляд на стол, он заметил полупустую бутылку виски. Алкоголь в эти времена стоил дорого, но пойло, которое отдаленно напоминало напиток, по вкусу походило скорее на горькое, разбавленное водой зелье, чем на что-то достойное. И все же все деньги, которые отец зарабатывал, уходили именно на это. На медленное, но верное саморазрушение.

В Даниэле закипала злость, но он не дал ей взять верх. Он подошел к отцу, грубо поднял его с пола и усадил обратно за стол, делая несколько шагов назад, чтобы наконец увидеть его лицо. Уильям даже не посмотрел на него, пряча взгляд под тяжелыми веками.

«Я не могу в это поверить», — мысли закрутились в голове мужчины, наполняя его горьким разочарованием.

Пройдя войну, потеряв друзей, видя, как рушатся жизни и судьбы, он все же сохранил в себе надежду на этот день. Он долго ждал этой встречи, представал ее во сне, строил иллюзии, в которых отец изменился, нашел в себе силы оставить прошлое позади и начать все сначала. Он верил, что мужчина, который когда-то учил его управляться с лодками, работать с деревом, ремонтировать машины, смог наконец ощутить вкус жизни и по-настоящему жить, а не просто существовать. Но надежды всегда разбиваются о реальность, если слишком крепко за них держаться. В этом доме по-прежнему витал запах сигарет, алкоголя и пота. Время здесь застыло, ничего не изменилось.

Глядя на отца, согнувшегося за столом, Даниэль чувствовал только гнев. Даже не горечь, не сожаление, а именно гнев. Плачущий мужчина перед ним вызывал не жалость, а раздражение.

— Привет, — холодно выдавил он, садясь напротив.

Уильям с трудом приподнял голову, его затуманенный взгляд наконец сфокусировался на сыне.

— Ох, сынок, — пробормотал он, прикрывая лицо рукой. — Я думал, ты не приедешь.

— Ты обещал мне, папа. Ты обещал, что прекратишь.

Разлука длилась долгие годы, но между ними по-прежнему оставались неразрешенные вопросы. И самое страшное, что даже сейчас, когда отец впервые за долгое время снова увидел его, он не нашел в себе сил хотя бы просто обнять своего сына.

Даниэль почувствовал, как в нем нарастает ярость, но еще сильнее его душила безысходность. Отец, потянувшийся за бутылкой, даже не осознавал, что теряет последнюю нить, связывающую его с реальностью. Даниэль резко схватил стеклянный сосуд за горлышко и рывком вырвал его из рук отца, с силой отшвырнув в сторону. Бутылка ударилась о стену и с глухим стуком упала на пол, покатившись в сторону камина.

— Хватит, я прошу тебя. Это уже совсем не смешно!

Уильям вскинул голову, глядя на сына с недоумением.

— Какой же ты жестокий мальчишка, — прохрипел он, прищуриваясь. — От родных передалось? С меня пример уж точно брать не надо.

Его смех был глухим, зловещим, а пальцы дрожали, когда он достал из мятой бумажной пачки сигарету и сунул ее в рот.

Даниэль молчал, но взгляд его прожигал. Он поднялся, стиснув кулаки, и чувствовал, как гнев разливается по венам, заставляя пальцы мелко подрагивать. Уильям снова потянулся к стакану с недопитым виски, но в этот раз Даниэль не стал сдерживаться. Он с силой смахнул его со стола, и стекло разлетелось по полу осколками.

— Хватит! — крикнул он, наклоняясь вперед, упираясь руками в стол. — Хватит врать самому себе и мне! Посмотри на меня! Я сказал, посмотри на меня, жалкое ты зрелище!

Отец поднял на него мутный, изможденный взгляд, тяжело затягиваясь сигаретой.

— Чего ты хочешь, Даниэль? Чего ты ждешь от меня? — выдохнул он.

— Я хочу, чтобы ты понял одну простую вещь. Ее больше нет! — Даниэль говорил громко, срывая голос, но слова его отец словно не слышал.

— Замолчи... — нервно пробормотал Уильям.

— Она мертва! Ты слышишь меня? Мертва! Давно, навсегда! — воскликнул Даниэль, ударяя кулаком по столу. — Ты понимаешь, что остался один?! Ты понимаешь, что скорбишь уже столько лет, и все без толку, если выводов ты так и не сделал?!

— Прекрати, прошу тебя, — дрожащим голосом прошептал Уильям.

— Прекратить?! Да ты хоть слушаешь, что я говорю?! Она умерла! Ее нет! Она не вернется, не постучится в дверь, не обнимет тебя, потому что ее нет! Она покинула нас очень давно!

Уильям лишь качал головой, закрывая лицо рукой, его плечи дрожали.

— Она жива, — тихо выдавил он.

— Господи! Да ты совсем выжил из ума! — Даниэль схватился за голову, сжимая волосы в кулаках. — Прости меня, конечно, но ты идиот?

Отец молчал, но губы его подрагивали. Он не мог сдержать слез, но отчаянно старался.

— Она жива, я верю в это.

— Она мертва! — Даниэль снова ударил по столу. — Очнись, черт возьми! Она похоронена! В земле! Уже больше пятнадцати лет!

— Тогда почему я все еще люблю ее?! — вдруг выкрикнул Уильям.

В комнате повисла гнетущая тишина.

Даниэль, тяжело дыша, посмотрел на отца, но теперь его взгляд смягчился, а гнев сменился осознанием. Отец никогда не смирится. Он уже не может. Эта любовь, эта тоска сжигала его изнутри, и никакие слова не могли бы ее заглушить.

Даниэль прошелся по комнате, нервно постукивая пальцами по бедру. Как помочь ему? Как вернуть его обратно? Как снова сделать счастливым? Но ответа не было. Только горький, надломленный плач за спиной.

— Если я ее люблю, значит, она где-то рядом. Я же не сошел с ума, Даниэль. Это не просто так, — Уильям бормотал себе под нос, снова опуская лицо в ладони. — Эта тоска, эта любовь, они все еще живут во мне. Неизменны мои чувства. Как в первый день...

— Я вернусь, — тихо сказал Даниэль. — Вернусь, когда ты сможешь покончить с выпивкой и, наконец, подумаешь о своем здоровье.

Он шагнул к двери, но голос отца заставил его остановиться.

— Сынок, ты же знаешь, что я не смогу, — Уильям говорил еле слышно, утопая в собственных слезах.

Даниэль крепко сжал челюсти, но не обернулся.

— Тогда и не встретимся мы больше. Прощай, — бросил он, выходя из дома и захлопывая за собой дверь.

Даниэль вышел на улицу, и холодный ветер с запахом моря ударил ему в лицо. Небо затянули тяжелые серые облака, и где-то вдалеке прокатился глухой раскат грома. Август подходил к концу, уступая дорогу осени, и лето медленно отступало, оставляя после себя лишь теплый воздух и редкие проблески солнечных дней.

Он зашагал к остановке, ощущая, как на плечи давит напряжение. Дождя пока не было, но атмосфера не сулила ничего хорошего. К счастью, автобус подошел вовремя. Даниэль поспешил внутрь, занял место у окна и откинулся на спинку, пытаясь расслабиться. Однако дорога казалась длиннее, чем обычно, хоть водитель ехал с той же скоростью, что и всегда. В груди неприятно сжималось, мысли перескакивали с одной на другую, а в голове звучал отголосок недавнего разговора с отцом.

Он хотел скорее выйти, вдохнуть влажный городской воздух, почувствовать шум Лондона и, наконец, поговорить с друзьями. От этой мысли на душе стало чуть легче. Даниэль перестал нервно покачивать ногой и уставился в окно, за которым мелькали размытые пейзажи, скрытые под плотным покровом тумана.

Когда автобус прибыл на вокзал, он, не теряя времени отправился к ближайшей телефонной будке, закрыл за собой дверь и достал из кармана небольшой блокнот с номерами. Забросив в автомат пару монет, он провертел диск, набирая заученные цифры, и, приложив трубку к уху, стал ждать. Ответ последовал почти сразу.

— Фрэнсис Талли у телефона.

— Привет! Это я, Даниэль. Звоню узнать, как у тебя дела? Как самочувствие? Погода резко испортилась, чуть было не застрял в Феликстоу.

— Даниэль! — в голосе Фрэнсиса прозвучала искренняя радость. — Да, под конец дня разыгралась ненастная погода. Я сейчас в поместье, как ты мог догадаться. Ты звонишь в такой поздний час. Что-то случилось?

— Нет, вовсе нет, — поспешно ответил Даниэль. — Просто хотел услышать, как у тебя дела.

Он замолчал, обдумывая, стоит ли задавать следующий вопрос, но все же решился:

— Ты не слышал что-то от Генри?

Фрэнсис на мгновение задумался, прежде чем ответить:

— Я виделся с ним недавно. Он разбит, Даниэль, не то слово. Времени прошло достаточно, но он никак не может прийти в себя.

Повисло тягостное молчание, и Даниэль, ощущая нарастающий ком в горле, провел рукой по лицу.

— Слушай, что это мы с тобой по телефону, — вдруг заговорил Фрэнсис. — Может, заедешь в поместье?

— В столь поздний час?

— Обратно тебя отвезет Джон, не беспокойся. Отец еще не спит, Изабелла на работе, а я только и жду хорошей компании. Назови свой адрес — я попрошу Джона забрать тебя.

— Я мог бы и сам...

— Не обсуждается. Я пригласил — я обеспечиваю удобства.

Даниэль усмехнулся, сдался и, посмотрев по сторонам, ответил:

— Автовокзал Виктория. Подожду у главного входа.

— Отлично. Жди.

— Спасибо, Фрэнсис.

Даниэль услышал короткие гудки, после чего повесил трубку и вышел из телефонной будки. Дождь начал накрапывать, и он, не теряя времени, направился к центральному входу, попутно закуривая. Ожидание затянулось, и он нервно смотрел по сторонам, следя за редкими прохожими и рассматривая свое отражение в лужах, накапливающихся на потрескавшемся асфальте.

Тишину нарушил приглушенный рокот двигателя. Перед ним остановился автомобиль, и в свете уличного фонаря он разглядел знакомую фигуру за рулем.

— Добрый вечер! — весело произнес Джон, открывая пассажирскую дверь.

Даниэль кивнул, выкинул сигарету, сел на заднее сиденье и откинул голову на подголовник.

— Дорога предстоит длинная, примерно час езды от Лондона, — предупредил Джон, выворачивая руль. — Если погода ухудшится, то будем на месте только через полтора часа. А если повезет, доберемся за сорок минут.

Даниэль устало улыбнулся, закрывая глаза.

— Что же, если полтора часа, значит, полтора часа...

Он устроился поудобнее на сиденье, вытянул ноги и уставился в окно, за которым дождь с каждой минутой усиливался, превращая темноту за стеклом в сплошное размытое полотно. Тяжелый день давал о себе знать ноющей усталостью во всем теле, но, как бы он ни старался бодрствовать, сон медленно, но верно одерживал победу, и вскоре Даниэль окончательно провалился в дремоту.

Когда дорога под колесами сменилась с асфальта на влажное, размягченное дождем грунтовое покрытие, он открыл глаза. Вглядываясь в кромешную темноту за окном, он различил очертания знакомого особняка. Капли стекали по стеклу, скрывая детали, но он все равно увидел приглушенный свет в окнах. Два уличных фонаря у дома освещали аккуратную аллею, ведущую к массивной двери. Все казалось таким же, каким он помнил этот дом.

— Желаю вам хорошего вечера, Даниэль. Надеюсь, что с вами будет все хорошо, — произнес Джон, затормозив у крыльца.

— А что со мной может случиться? — усмехнулся мужчина, выбираясь из автомобиля. — Спасибо, Джон. Тебе тоже хорошего вечера.

Даниэль снял козырек и поднял голову к небу. Дождь закончился, воздух стал свежим и прохладным, а ветер утих, словно природа замерла в ожидании то ли бури, то ли спокойной ночи. Он глубоко вдохнул, наполняя легкие запахом сырой земли и елового леса, и, почувствовав странное спокойствие, направился к двери.

На пороге его уже ждал высокий, стройный мужчина, чьи черты, казалось, не тронуло время — на безупречно гладкой коже не было ни морщин, ни следов щетины. Возраст Фрэнсиса, как всегда, был лишь абстрактной цифрой. Даниэль поклонился, но едва он успел выпрямиться, как его встретил громкий смех.

— Господин Талли, — с насмешкой произнес Даниэль, подходя ближе. — Вы выглядите как другой человек.

— Просто побрился, — лениво отозвался Фрэнсис. — С тобой такое тоже случится. И не скажешь, что тебе двадцать три.

— Как и не скажешь, что тебе двадцать четыре.

Они переглянулись. Разницы в возрасте у них почти не было, но во внешности — целая пропасть.

— Ну что, проходи, как не родной, — Фрэнсис протянул руку, пожимая ладонь друга, а затем притянул к себе в крепкие, почти братские объятия.

Даниэль усмехнулся и, стряхнув капли дождя с плеча, шагнул внутрь, с привычной осторожностью вытирая ботинки о коврик.

— Давно я здесь не был, — произнес он, осматриваясь.

— Да здесь ничего и не изменилось, — отозвался Фрэнсис, шагнув дальше по коридору.

Дом семьи Талли не поражал роскошью: здесь не было фресок, библейских сюжетов на потолке и позолоченных лепных украшений, как в залах, где когда-то устраивали балы. Это был особняк сдержанной элегантности — просторный, строгий, но по-своему уютный. Длинные коридоры с ровными рядами дверей, паркет, устланный узким красным ковром, лестница, ведущая на второй этаж. Даниэль отметил, что кое-что все же изменилось: на стенах появились новые картины.

— Ты еще не видел последнее приобретение отца, — усмехнулся Фрэнсис, заметив его взгляд.

— Могу посмотреть?

— Чуть позже, отец сам тебе ее покажет. Если, конечно, ты не спешишь, — Фрэнсис с легкостью распахнул двери кабинета.

— Что ты, мне и торопиться-то некуда, — отозвался Даниэль, входя в помещение и почтительно кланяясь.

За массивным письменным столом сидел крепкий мужчина с густой, седой бородой и хмурыми бровями. Он медленно поднял взгляд, сначала пристально всматриваясь в гостя, но вскоре на его лице мелькнула доброжелательная улыбка, и строгость черт смягчилась.

— Да брось ты, — махнул он рукой, вставая из кресла. Обойдя стол, он протянул руку Даниэлю. — Это вовсе не обязательно. У меня дети избалованные, перед ними можешь хоть каждый день кланяться.

Даниэль крепко пожал протянутую руку, а Фрэнсис, закатив глаза на слова отца, молча направился к бару, привычно наливая себе виски.

— Иногда забываю, что алкоголь у вас в доме — не редкость, — усмехнулся Даниэль.

— Пока можем себе позволить, пьем, — с легкой улыбкой ответил Кроуфорд, подходя к сыну и забирая свой стакан. — Все-таки еще не запретили. Но, черт возьми, ты прав — стоит как хороший автомобиль.

— Будешь? — Фрэнсис вопросительно приподнял бутылку, уже предвкушая ответ.

— Я, пожалуй, откажусь, — вежливо отказался Даниэль.

— Хотя бы немного, — не терпел возражений Кроуфорд, наполнив второй стакан.

Даниэль было замялся, но Кроуфорд уже всучил ему бокал и, не давая времени на раздумья, чокнулся с ним. Отступать было некуда. Даниэль сделал осторожный глоток, пытаясь не поморщиться от едкого привкуса трав и легкой горечи.

— За возвращение домой, дети мои, — вздохнул Кроуфорд, усаживаясь обратно в кресло и жестом приглашая остальных присоединиться.

Даниэль опустился на краешек дивана, а Фрэнсис занял место у камина, задумчиво крутя в руках полупустой стакан.

— Рассказывай, Даниэль. Мне интересно послушать твою историю, — наконец заговорил хозяин дома.

— Рассказывать особо не о чем, — наконец произнес Даниэль, криво усмехнувшись. — Все, как на всех войнах: смерть, смерть и еще раз смерть. В обычной жизни столько искалеченных судеб не увидишь, как там.

— Ты прав, — Кроуфорд поджал губы, отхлебнув из стакана. — Я тоже был на войне. Тогда правили империи, люди беспрекословно подчинялись, сражаясь за жизнь того, кто носит корону. Сейчас, думаю, мир будет меняться. В какую сторону — зависит только от вас, молодых и сильных.

— Может, я и молод, но сил во мне уже почти не осталось, — тихо проговорил Даниэль, покачав головой.

— Не говори так. — Взглянул на него Фрэнсис.

— Мой сын прав, — Кроуфорд поставил стакан на подлокотник кресла. — Не стоит так критично относиться к себе. Израненный — не значит слабый. Например...

Он замолчал, подняв голову и рассеянно вглядываясь в пространство между потолком и полкой над камином.

Даниэль выжидал, глядя на старшего господина, затем перевел взгляд влево от себя. В тусклом свете огня его внимание привлекла большая картина, почти метр высотой. Он слегка откинулся назад, пытаясь разглядеть все детали утонченного, но величественного изображения молодой девушки на глубоком коричневом фоне. Рядом с ней стояла тумба с узорчатой фарфоровой вазой — точно такая же, как в гостиной поместья Талли. Девушка была одета в белый свободный сарафан, а на тумбе, небрежно оставленные, покоились шелковые перчатки и легкая летняя шляпка. Ее кожа казалась бледноватой, и, если бы Даниэль был пьян, мог бы подумать, что перед ним вовсе не картина, а вполне реальный человек. Он восторженно ахнул, наслаждаясь красотой до боли знакомого лица.

— После того как она оказалась в больнице с ранениями, я не находил себе места, — заговорил Кроуфорд, прерывая свою задумчивость. — Я люблю своих детей, очень. Всем сердцем дорожу ими. Так как моя любимая дочь больше не живет в родительском доме, я повесил ее портрет перед собой, чтобы помнить, ради чего я живу. Самое дорогое, что есть на свете, — это дети. А самое ценное, что мы можем дать им, — быть рядом. Даже когда было трудно, я не предавал своих ценностей по отношению к ним. У меня есть все, чего я желал, но я готов на все, чтобы быть рядом с ними.

— А где мой портрет? — неожиданно поинтересовался Фрэнсис, хитро прищурившись и сдерживая улыбку.

— Вот, — Кроуфорд указал на стол, где стояла небольшая фотография сына в военной парадной форме.

— Это все меняет, — рассмеялся Фрэнсис, слегка покачав головой.

Кроуфорд смущенно улыбнулся, отвел взгляд в пол и, будто оправдываясь, принялся стряхивать с брюк несуществующую пыль.

— Даниэль, — снова позвал старший Талли, отвлекая его от рассматривания картины. — Двадцать третьего августа вечером ждем тебя у нас в поместье.

— Да! Я был бы рад увидеть тебя в свой день рождения, — подхватил Фрэнсис, а его глаза загорелись веселым азартом. — К нам приедут еще гости из Франции, но много народу не будет, так что обещаю, что праздник будет теплым и душевным.

— Конечно, приду, — с улыбкой отозвался Даниэль. — Куда же я денусь? Мы всегда отмечали этот день вместе. За исключением тех лет, когда я был не дома.

— Теперь наконец сможем собраться все вместе. И Генри будет. Ему это не помешает. Отдохнет в окружении приятных людей, — блаженно прикрыл глаза Фрэнк, уже предвкушая грядущий вечер.

— Я с ним не виделся с того дня, — задумчиво проговорил Даниэль, покручивая стакан в руке. — Так что, заверяю вас, господа, я прибуду на праздник.

Он сделал последний глоток, допивая остатки виски, и поднялся.

— А теперь, с вашего позволения, я поеду домой. День был насыщенным, да и погода наверняка задержит меня в пути.

— Ты прав, — кивнул Фрэнсис, вставая следом и застегивая пуговицы на жилетке.

— Прощайте, господин Талли, — почтительно сказал Даниэль, делая легкий поклон.

Кроуфорд, не поднимаясь из кресла, лишь слегка приподнял стакан и кивнул в ответ, отпуская молодых людей из своего кабинета. Даниэль на мгновение задержал взгляд на портрете Изабеллы, затем, глубоко вдохнув, направился к выходу.

На улице, у дверей автомобиля, они остановились. Фрэнсис, скрестив руки на груди, внимательно смотрел на друга.

— Даниэль, погоди, — окликнул он, медленно подходя ближе. — Хотел спросить, как ты?

Он засунул руки в карманы брюк и чуть приподнял подбородок, внимательно изучая выражение его лица. Даниэль, опустив взгляд, слегка покачал головой.

— Все в порядке.

— Хорошая попытка, но ты провалился, — усмехнулся Фрэнсис. — Так что случилось? Не хочу отпускать тебя в таком состоянии.

— Тебе это так важно?

— Ты мой друг, Даниэль, — сказал Фрэнсис, пожимая плечами. — А дружба — это, знаешь ли, своего рода долг. Ответственность.

Даниэль усмехнулся, расслабляя плечи, и поднял голову. Его взгляд на мгновение остановился на коротко подстриженных волосах друга.

— Ты снова все состриг.

— Терпеть не могу длинные волосы, — проворчал Фрэнсис. — Ну, как длинные, они начинают виться, едва дойдя до ушей. Не понимаю, почему страдаю этим только я. У Изабеллы ведь прямые, длинные, красивые волосы.

— Не забывай, она их выпрямляет, да и кажется, у вас странный комплекс по поводу волос.

— Если комплексом считается нежелание выглядеть как баран в поле, пусть будет так.

— У твоей матери тоже были кудрявые волосы.

— Я знаю. Я знаю это как никто другой, — Фрэнсис на секунду задержал дыхание, потом медленно выдохнул и посмотрел на друга. — Мы с тобой, Даниэль, братья по несчастью. Зато Генри повезло. Хоть кому-то из нас досталась нормальная, любящая семья.

— Ты завидуешь?

— Забери свои слова назад, — серьезно посмотрел на него Фрэнсис. — Я искренне рад, что он не познал горя утраты близких.

— Извини, — негромко сказал Даниэль, доставая пачку сигарет и закуривая.

Фрэнсис сделал то же самое, не спеша, намеренно затягивая разговор.

— Ты так и не ответил, как твое самочувствие, — тихо проговорил Фрэнсис, наблюдая за другом. — Выглядишь подавленным. Тебе не обязательно говорить о том, что случилось, если не хочешь. Я просто хотел сказать, что можешь рассчитывать на меня.

Даниэль промолчал, вглядываясь в темноту ночного неба.

— И по поводу квартиры, — продолжил Фрэнсис, делая короткую паузу, — не спеши возвращать весь долг сразу. Ты знаешь, что мне это не горит. Если бы не твое упрямство, я бы с тебя и копейки не спросил. Но если это поможет тебе чувствовать себя легче, выплачивай долг, как сможешь. Главное — не торопись.

— Я не люблю это чувство, — заговорил Даниэль. — Быть кому-то должным. Поэтому стремлюсь как можно скорее расплатиться.

— Но я не кто-то. Я твой друг. Это не то же самое, что брать кредит у банка.

— Я понимаю, Фрэнк, — вздохнул Даниэль. — Но не хочу быть должным и тебе. Это будет меня угнетать.

— Тогда поступай, как считаешь нужным. Изменить тебя под себя — последнее дело. Я просто приму твое причудливое восприятие, как и в случае с отцом, и с Изабеллой.

— Ты пытался их поменять?

— Моя сестра вся в отца, — усмехнулся Фрэнсис, прищурив глаза. — Гордости в ней хоть отбавляй. Он такой же. Скажи что-то не так, и он тут же начнет отстаивать свое самолюбие. Ему лишь бы сказать что-то для красивого словца. У Изабеллы другой метод: она уходит в холодное молчание.

Он сделал короткую паузу, выпуская дым.

— С отцом и с Изабеллой трудно, — продолжил он, качая головой. — Казалось бы, два совершенно разных подхода к разногласиям, но ни один из них мне не подходит. Ни молчание, ни постоянное отстаивание своей правоты. И то, и другое — жестоко и некорректно.

— Похоже, твоя гордость тоже задета, — хмыкнул Даниэль, затягиваясь.

Фрэнсис молчал несколько секунд, открывая и закрывая рот, затем нахмурился и резко затянулся табаком.

— Ничего не задето. Меня трудно задеть. Практически невозможно.

— Как скажешь. Я просто приму твой причудливый склад ума.

— Дурак, — тихо пробормотал Фрэнсис и беззлобно толкнул его в плечо.

Даниэль тихо рассмеялся и отшатнулся назад. Фрэнсис долго смотрел на улыбающегося друга, и уголки его губ сами по себе дрогнули вверх.

— Чаще улыбайся, Даниэль. Это тебе к лицу.

— Буду стараться. Это не так просто для меня.

— Ну, смотри. Обычно, когда мне одиноко или грустно, я размышляю о своих мечтах.

— Мечты? — Даниэль покачал головой, стряхивая пепел. — Плохая идея. Думая о них, кажется, что все, что мог, уже потерял, и они становятся недосягаемыми.

— Дурак, — усмехнулся Фрэнсис. — Мечты нужны для того, чтобы сбываться, а не для того, чтобы горевать по содеянному. Не превращайся в затворника, живущего только работой и домом.

Он выжидающе посмотрел на друга, затем, приняв решение, кивнул самому себе.

— Давай попробуем сделать шаг в будущее прямо сейчас.

— Ох, Фрэнк, меня там водитель ждет...

— Подождет, — махнул рукой Фрэнсис, доставая новую сигарету. — Расскажи мне о своей мечте.

— У меня нет конкретной мечты, — замялся Даниэль. — Так, в общих чертах. Хотелось бы иметь свой дом или хозяйство. Даже не обязательно в Англии. Может, в стране с более теплым климатом.

— Не думаю, что твоя мечта недосягаема, — внимательно посмотрел на друга Фрэнсис, выдыхая дым. — Война закончилась, добраться до теплого уголка Европы или другого континента теперь гораздо проще. Нужно только поднакопить и отправиться в путь.

— Да, — кивнул Даниэль, делая короткую паузу. — Но я подумал и понял, что не в любую теплую страну получится уехать. Я бы хотел иметь свой сад, посадить вишневые деревья и яблони. Построить беседку, чтобы в жаркие дни можно было укрыться от солнца, слушать пение птиц и читать книги. А еще — дом побольше, с высокими потолками, чтобы чувствовать себя свободно, как во дворце. Конечно, рояль тоже нужно поставить...

Он усмехнулся, опустил взгляд и встряхнул пепел.

— И, конечно же, родного человека рядом.

Фрэнсис молчал, слушая друга и внимательно разглядывая его лицо, на котором за долгие годы появилась новая, незнакомая раньше серьезность.

— Но мечтать о таком глупо, — продолжил Даниэль, чуть приподняв уголки губ в невеселой улыбке. — Оно приходит само, и, если суждено — появится это маленькое, безграничное счастье в сердце. Пока в душе тьма, смесь грусти, ненависти и отрешенности, мечты кажутся бременем. Нужно сначала освободить душу, и мир станет светлее. Тогда мечта перестанет быть мечтой и станет перспективой.

Фрэнсис затянулся, выпустил тонкую струйку дыма и легко улыбнулся. Его сердце тихо ликовало, когда он подумал о том, что его друг жив, стоит перед ним, пусть и израненный, но все же сохранивший внутри крупицу света, которая со временем могла стать его путеводной звездой.

Не раздумывая, Фрэнсис шагнул ближе, крепко обнял Даниэля и похлопал его по плечу.

— Когда тебе покажется, что ты одинок, выбрось эту мысль из головы. Я поддержу тебя в любом начинании. Помогу найти вишневые и яблоневые саженцы, подберу лучшее дерево для беседки и построю с тобой дом с высокими потолками, — он усмехнулся и отступил на шаг, взмахнув рукой. — Можешь на меня рассчитывать.

Даниэль благодарно взглянул на него, но промолчал.

— И не забудь! — резко воскликнул Фрэнсис, заставив его вздрогнуть. — Не забудь! Двадцать третьего числа будь здесь как штык. Понял?

Даниэль улыбнулся, чуть качнул головой и кивнул.

— Хорошо, хорошо.

Фрэнсис продолжал настаивать на том, чтобы Даниэль не забыл о его дне рождения, и, бросив ему последний взгляд, отпустил друга. Даниэль, не спеша садясь в машину, еще раз оглянулся на особняк, освещенный мягким светом фонарей, а затем, закрыв за собой дверцу автомобиля, устало откинулся на спинку сиденья.

По дороге в город он попросил водителя высадить его у больницы Святого Варфоломея. Старик, мельком взглянув на него через зеркало заднего вида, ничего не сказал, но молча кивнул, принимая просьбу к сведению.

Дождь к тому времени вновь прекратился, ветер стих, и улицы, еще недавно укрытые серой пеленой ненастья, теперь дышали свежестью и прохладой. Воздух стал чище, мягче, а небо — чуть светлее, хотя ночь еще не уступила своих позиций. Даниэль неспешно направился к ближайшей станции, купил небольшой букет цветов и, вновь оказавшись перед главным входом в больницу, остановился, разглядывая величественное здание.

Больница Святого Варфоломея считалась старейшим госпиталем не только в Лондоне, но и во всей Великобритании. Она сохранял свой первоначальный облик, и этот архитектурный консерватизм придавал месту особый характер, будто в его стенах по-прежнему жили отголоски давно ушедших веков. Здесь, среди массивных колонн и выцветшего камня, казалось, можно было заглянуть в прошлое и увидеть то, что давно исчезло с улиц стремительно меняющегося города.

Даниэль шагал туда и обратно, украдкой посматривая на часы. Минуты тянулись мучительно долго, пока, наконец, после девяти вечера он не заметил знакомый силуэт. Изабелла медленно спускалась по ступеням больницы, прихрамывая и невольно придерживая пальцами ремешок своего летнего пальто. В жизни она выглядела иначе, чем на картине, — ее образ был мягче, естественнее, не застывшим в неподвижной позе, а наполненным движением, дыханием и жизнью.

Она заметила его и на мгновение смутилась, отвела взгляд, чуть сбавляя шаг, а он, словно наивный юноша, стоял с букетом у груди и смотрел на нее, забыв о собственных движениях. Спохватившись, Даниэль быстро подошел, протянул руку и помог ей спуститься на тротуар.

— Благодарю вас, Даниэль, — тихо сказала она.

— Не за что, — ответил он и, после короткой паузы, протянул ей цветы.

Изабелла, чуть склонив голову, приняла букет и подняла на него уставшие глаза.

— Я не ожидал встретить вас здесь, — признался он, внимательно вглядываясь в ее лицо. — Вспомнил, что вы работаете сутками...

— И все же, вы пришли, — сказала она с легкой улыбкой, а затем, помедлив, добавила: — Сегодня я уже отработала свою смену, но меня попросили задержаться. Снова не хватает медсестер.

— И снова без сна, — тяжело вздохнул Даниэль, покачав головой.

— Мне не привыкать, вы же знаете, — спокойно ответила она. — Но я сейчас еду домой и сразу лягу спать, так что можете не переживать.

Она сделала несколько шагов, но затем вдруг остановилась посреди дороги, опустила глаза и осторожно спросила:

— Вы приехали только ради того, чтобы подарить мне букет цветов?

— И чтобы увидеть вас, — так же просто ответил Даниэль. — Мне большего не надо, вы же знаете.

Она улыбнулась, опуская взгляд на цветы, и тихо проговорила:

— Точно. Я все забываю, что, несмотря на вашу закрытость, вы чересчур общительный человек. И этим вы удивительны.

— Я общителен только с теми, кто мне дорог, — мягко поправил он. — Кстати, сегодня виделся с господином Талли и Фрэнсисом.

— Как поживает папенька? — в глазах Изабеллы мелькнул огонек, а губы тронула едва заметная улыбка.

Она сильнее сжала букет в руках, с нетерпением глядя на Даниэля своими большими глазами, полными ожидания. Он выдержал паузу, изучая ее лицо проницательным, почти пытливым взглядом. Ее присутствие будоражило, а волнение делало его неуклюжим: он широко улыбнулся, но, как и всегда, улыбка его получилась неровной — правый уголок губ приподнялся, а левый, из-за шрама, так и остался на месте, чуждый этому порыву. К счастью, густая борода скрывала этот изъян, а в глазах его все равно светилось счастье.

— Господин Талли очень скучает по вам, — наконец, сказал он, не сводя с нее взгляда. — Даже повесил прекрасную картину...

— Ах, да, я видела. Она висит там с июня, — Изабелла снова покраснела, но, вопреки всему, взгляда не отвела. — Отцы такие разные, но при этом такие одинаковые, не так ли?

— Пожалуй, вы правы, — кивнул Даниэль, сделав осторожный шаг вперед, но, едва заметив, как девушка моментально отстранилась, тут же остановился.

Она, прихрамывая, отошла к проезжей части и, сосредоточенно нахмурившись, стала высматривать такси. Даниэль зажмурился, мысленно ругая себя за собственную неловкость, и, засунув руки в карманы, шагнул следом, но теперь уже сохраняя дистанцию.

— Вам поймать такси?

— Это было бы прекрасно, — с легкой усталостью в голосе ответила она и, отведя взгляд от дороги, улыбнулась.

Даниэль серьезно кивнул, а затем, не раздумывая, вышел прямо на проезжую часть, едва не заставив ее вскрикнуть от испуга. Однако его безрассудное действие оказалось весьма эффективным: проезжающее мимо такси резко затормозило и, круто развернувшись, подъехало прямо к ним.

Мужчина протянул девушке руку, бережно сопроводил ее до дверей автомобиля, помогая удобно устроиться на сиденье, а затем аккуратно поправил ее пальто, чтобы ткань не застряла между корпусом машины и дверцей.

— Доброй ночи, Изабелла. Пусть Бог благословит ваш сон.

— И вам того же, Даниэль. Скоро увидимся, — мягко улыбнулась она, прежде чем такси тронулось с места.

Даниэль стоял, глядя, как автомобиль исчезает в лабиринте серых домов, и чувствовал, как внутри него разливается странное, забытое счастье — такое, от которого сердце бешено колотилось, а дыхание сбивалось, но он ни капли не жалел о своей спонтанности.

Это была всего лишь маленькая встреча, едва ощутимый момент среди суетливых дней, но она окрылила его, заставив на миг почувствовать себя живым в этом большом, бесконечно свободном мире.

Однако счастье оказалось мимолетным. Прошли дни, затем неделя, и, пока праздник в честь друга неуклонно приближался, беспокойство Даниэля лишь росло. Он звонил Изабелле, надеялся услышать ее голос, но трубка упорно молчала. Сначала он пытался не придавать этому значения, но со временем это молчание стало оглушительным. Он проводил долгие часы у телефона, машинально глядя в стену, надеясь, что она, может быть, позвонит первой. Но он не слышал этих звонков из-за своего отсутствия в те дни.

Он все еще помнил ее голос, ее улыбку, ее взгляд в тот вечер, когда она уезжала в такси. И чем больше дней проходило в этом навязчивом ожидании, тем сильнее становилось ощущение, что он теряет ее. В какой-то момент он понял, что больше не может сдерживаться. Его пальцы вновь набрали ее номер, но, прежде чем гудки успели прерваться, он резко сбросил звонок.

Он устало провел рукой по лицу, тяжело выдохнул и задумчиво уставился в пустое пространство перед собой.

«Может, я слишком глуп, рассчитывая на что-то большее? Может, я не тот, кто ей нужен?»

Мысли, одна за другой, разрывали его изнутри.

«Все это похоже на манию. Я болен ею и это неправильно. Но как вылечиться от этого? Если бы она только знала, что один-единственный разговор мог бы все изменить, расставить все по своим местам, дать нам обоим возможность двигаться дальше. Если бы она только знала. Если бы она позволила мне поговорить с ней, открыться, сказать то, что я так долго держал в себе».

Он судорожно сжал пальцы, ощущая, как внутри нарастает тревога.

«А если нет? Если мы смогли бы построить нечто большее, если бы просто дали себе шанс? Или же это лишь моя глупая иллюзия? Стоит ли мне надевать очередную белую рубашку в надежде снова понравиться ей? Или лучше избавиться от них всех и, наконец, начать жить для себя?»

Он стиснул зубы, чувствуя, как голова начинает гудеть от бесконечных вопросов.

«Жизнь без чувств, без любви, без сострадания кажется бессмысленной. Тогда зачем жить?»

Он резко поднялся с места и отошел к окну, вглядываясь в улицу, залитую тусклым светом фонарей.

«Ах, я не понимаю. Мысли спутались, душа запуталась. Что мне делать? О Боже, что делать? Ведь я болен не только умом, но и сердцем».