10 глава.
Пуделиная семья, во главе с Дезири и Мартином, повела Жюльена и, с некоторой неохотой, Радану к главному входу особняка. Массивные резные дубовые двери, инкрустированные бронзовыми деталями, распахнулись внутрь, пропуская их в совершенно иной мир.
Ла Клермон изнутри был воплощением изысканности и вековой аристократии. Высокие потолки, украшенные лепниной, уходили вверх, теряясь в полумраке. Стены были обтянуты дорогими дамастовыми обоями, на них висели старинные гобелены и портреты предков в золоченых рамах. Тяжелые, мягкие ковры приглушали каждый шаг, а воздух был наполнен ароматами старого дерева, воска и едва уловимого запаха дорогих духов. В центре просторного холла возвышалась величественная винтовая лестница с коваными перилами, ведущая на верхние этажи. Всё здесь дышало уютом, богатством и размеренностью, столь разительно отличаясь от грязных окопов и промозглых дорог.
Первым, кого Жюльен услышал, был старый Дамиен де Монферран, его хозяин, чьи шаги приближались из глубины дома. А затем и Викторайн, его супруга. Их голоса, обычно сдержанные и спокойные, теперь звучали взволнованно.
— Неужели это правда, Лесси? Что за шум? - Голос Дамиена был полон недоверия.
—Мой мальчик? Неужели? - почти шептала Викторайн.
Когда Дамиен и Викторайн вошли в холл, их взгляды упали на Жюльена. Старый граф, чье лицо обычно было непроницаемо, вдруг побледнел. В его глазах, где годами жила невысказанная скорбь, вспыхнула искра невероятной надежды. Он видел своего пуделя, своего Анри, которого считал погибшим на фронте, словно привидение. Викторина, еще более хрупкая, поднесла руку к груди, её губы беззвучно прошептали "Анри..." Она подошла к нему, медленно, словно боясь, что видение исчезнет, опустилась на колени и прижала его к себе, не обращая внимания на его грязную, спутанную шерсть. Слезы текли по её щекам.
—Мой мальчик, ты вернулся! — повторяла она, гладя его. — Мы думали, ты... мы оплакивали тебя.
В это время сбоку выскочили две маленькие девочки — Мадлен и Изабель, внучки Дамиена и Викторайн. Они были совсем крошками, когда Жюльен уходил, но прекрасно помнили своего любимого пуделя-игрушку. Увидев его, они заверещали от радости и бросились обнимать его, их смех звенел в высоком холле.
Вдруг над ними раздался еще один звук — скрип ступеней на величественной лестнице. Все взгляды поднялись. Сверху, с легкой и уверенной походкой, спускалась молодая женщина. Её волосы были уложены в простую причёску, а на ней была практичная, но элегантная дорожная одежда. Её лицо было бледным и немного осунувшимся, но глаза горели живым, умным огнем. Это была Франсуаза, бесстрашная медсестра. Жюльен, до этого окруженный счастьем и лаской, поднял голову. Он узнал её запах, её силуэт, её взгляд. Его Франсуаза. Живая! Здоровая! Он рванулся к ней, забыв обо всём, радостно лая и виляя хвостом. Его молитвы, его мольбы к небу в самых страшных окопах, его единственная цель вернуться домой — все было услышано. Он облизал её руки, её лицо, выражая всю свою безграничную радость и облегчение. Франсуаза, тоже потрясенная возвращением своего верного пса, обняла его крепко, её собственные глаза наполнились слезами. Она гладила его спутанную шерсть, целовала в голову, приговаривая:
— Мой храбрый Анри! Ты вернулся!
И тут, когда она гладила его по шее, её пальцы наткнулись на что-то новое, тяжелое и холодное рядом с его старым, фамильным медальоном. Она разглядела его. Серебряный. С незнакомой гравировкой. Франсуаза слегка нахмурилась, затем её глаза расширились. Она распрямилась, приподняла Жюльена, чтобы лучше рассмотреть, и её взгляд пробежал по французским словам.
Её голос, когда она начала читать, был полон удивления, которое постепенно переходило в шок.
— «Héros de la Grande Guerre.» — Проговорила она, её голос чуть дрогнул. — Затем продолжила, читая медленнее, словно не веря собственным глазам:
— «Fidèle Compagnon. Chien de Service Exemplaire.»
Тишина опустилась на холл. Все пудели, включая Мартина, который до этого был лишь озадачен внешним видом сына, теперь смотрели на Франсуазу, а затем на Жюльена, их глаза были широко раскрыты. Дамиен и Викторайн, а также Мадлен и Изабель, смотрели на пса, затем на медальон, затем друг на друга.
—Анри... на войне? — прошептала Дезире, её аристократическое спокойствие было нарушено.
—Как такое возможно? — удивленно спросил Мартин, забыв о грязной шерсти сына.
—Это... это наш Анри? Который боялся даже грозы? — Изабель недоуменно моргнула.
Но медальон висел на шее Жюльена. Он был здесь, живой, с этим странным новым украшением, которое говорило о том, что он был не просто домашним любимцем, а участником ужасной бойни. Это был факт. И он стоял перед ними — их Жюльен-Анри, будущий герцог де Монферран, но теперь ещё и герой Великой войны.
После шокирующего открытия о медальоне, взгляды всех пуделей, а затем и людей, наконец, обратились к Радане, немецкой овчарке. До этого момента она стояла в стороне, наблюдая за бурной встречей с привычной невозмутимостью. Но теперь, когда внимание было приковано к ней, её появление вызвало новый прилив вопросов.
Жюльен, заметив их замешательство и легкое неодобрение, понял, что должен защитить свою спутницу. Он немедленно прижался к Радане боком, его тело плотно прильнло к её, как бы неразрывно связывая их двоих. Затем, с нежностью и едва ли не мольбой, он провел своей лапой по её темной, уже слегка просохшей шерсти, словно обнимая её. Своими черными, глубокими глазами он посмотрел на Дамиена и Франсуазу, затем на Мартина и Дезире, в этом взгляде была вся его надежда, его просьба — просьба принять эту собаку, которая спасла ему жизнь, которая была его единственной опорой в кошмаре войны.
—Видите? — звонко воскликнула маленькая Мадлен, которая, в отличие от взрослых, не видела в Радане чужака или угрозу. — Это подруга Жюльена! Они вместе пришли, они, наверное, вместе и воевали! Пожалуйста, оставьте её! Ей некуда идти! - добавляла Изабель.
Их детская простота и искренность пронзили лед аристократического недоумения. Франсуаза, увидев, как Жюльен прижимается к овчарке, почувствовала невидимую связь между ними, которую слова не могли объяснить. Она знала своего Анри — он не привел бы кого попало.
Дамиен и Викторайн, хозяева дома, переглянулись. Дамиен, старый герцог, который уже привык к неожиданностям, вздохнул.
—Что ж, — произнес он, его голос был чуть менее строг, чем обычно, обращаясь к Франсуазе. — Она пока поживет у нас. Очевидно, она прошла долгий путь вместе с Анри, — Дамиен посмотрел на Викторину, которая кивнула, соглашаясь. — Она выглядит... чистокровной овчаркой. Когда она отдохнёт и придет в себя, мы, конечно, сможем найти ей подходящий дом. Возможно, в сельской местности, где её способности как рабочей собаки будут по достоинству оценены.
Декабрь пришел в Сен-Жермен-Де-Пре, принеся с собой первый мягкий снег, который укутал парижские крыши и сады пушистым белым покрывалом. Для Раданы, привыкшей к грязи окопов и осенней слякоти, это было в диковинку. Она с любопытством смотрела, как снежинки кружатся в воздухе, а потом с удовольствием каталась по свежим сугробам во внутреннем дворе, ощущая непривычную прохладу и чистоту. Постепенно она обживалась. Её шерсть стала чище и блестяще, хотя и оставалась нестриженой, что вызывало у пуделей де Монферран лёгкое недоумение. Она научилась ориентироваться в огромном доме, находить свою уютную подстилку у камина и привыкла к обилию еды.
Прошло несколько недель, и Жюльен чувствовал, как силы возвращаются к нему. Он набрался смелости. Вечером, когда Дамиен и Викторина сидели в гостиной, а Мартин и Дезири дремали на мягких подушках, Жюльен подошел к родителям.
Анри встал между Мартином и Дезири, его обычно аккуратный хвост нервно подергивался.
—Папа, мама, — начал он, его голос был низким и серьезным, совсем не таким, как у игривого щенка, каким они его помнили. — Мне нужно сказать вам кое-что важное. Радана... она не просто гостья. Она... моя партнёрша.
Наступила тишина. Мартин, который только что мирно дремал, резко поднял голову, его уши навострились. Дезире распахнула глаза, её обычно ласковый взгляд стал изумленным, затем растерянным.
—Партнёрша? — пролаял Мартин, его голос звучал неестественно тонко. — Боже мой, Анри, что ты несёшь? Это... это же немецкая овчарка!
—Ты явно не в себе. Мы всегда думали, что ты выберешь себе в спутницы пуделиху из достойного рода, — добавила Дезири, её голос был полон разочарования. — Возможно, даже из семьи Дюбуа или Лефевр! Что скажет бомонд? Это... это неприемлемо!
Они не хотели принимать, не могли, чтобы их любимый сын, их безупречный, породистый пудель, связал свою жизнь с кем-то... кто не соответствовал их стандартам.
Жюльен почувствовал, как в нём закипает гнев. Он сжал челюсти. Неужели они не понимают? Неужели они так и не научились видеть дальше своих выставочных стандартов? Он резко встал, его шерсть встала дыбом.
—Вы ничего не знаете о жизни даже несмотря на то, что гораздо старше! — рычал Жюльен, его обычно мелодичный лай превратился в яростный поток. — Вы сидели здесь, в тепле, пока я гнил в грязи, на грани смерти! Я был на волосок от того, чтобы навсегда остаться в земле, разорванный осколками, задушенный газом! И если бы не Радана, я был бы давно мертв! Она спасала меня не раз! Взрывы, обстрелы, газовая атака – она вытаскивала меня из-под огня, она защищала меня своим телом! Она не отступила ни на шаг, когда все остальные бежали! Вы говорите о родословной? О внешнем виде? Радана — самая сильная, самая верная и самая самоотверженная из всех собак, которых я видел! Не этим показушникам судить меня.
Он замолчал, тяжело дыша, его тело дрожало от ярости и пережитых воспоминаний. Холл наполнился тяжёлой тишиной. Мартин и Дезире сидели, словно пригвожденные, их лица выражали шок, а затем и понимание. Они видели, как Жюльен изменился, но никогда не слышали, что он пережил. Его слова, его рык, его ярость – всё это было так чуждо их мирной , безопасной жизни.
Они вспомнили те долгие месяцы, когда они считали его погибшим, когда горе давило на них, лишая смысла. Они уже пережили эту потерю, этот невыносимый страх. И теперь, когда их сын вернулся, живой, хоть и изменившийся, неужели они готовы снова потерять его из-за своей гордости, из-за сплетен собачьей элиты?
—я надеялся, что когда-нибудь вы всё же начнёте видеть дальше своего носа.
—Мы... мы подумаем, Анри, — тихо пролаяла Дезири, её голос был полон замешательства.
Мартин лишь кивнул, его взгляд был задумчив. Это было не мгновенное согласие, но и не категорический отказ.
В последующие дни Мартин и Дезире наблюдали. Они видели, как их дочери — Лоран, Изидора и особенно Лесси, которая, будучи младше, была менее консервативна — с искренним интересом и увлечением общались с Раданой. Ей было тяжело адаптироваться, как следствия войны случались моменты заторможенности или внезапной тревоги. Но они часто сидели вместе у камина, обсуждали что-то, а иногда Лесси и Изидора даже пытались научить Радану своим пуделиным играм, а та в ответ демонстрировала им элементы своей "военной подготовки", вызывая восхищенный визг. Всем им вместе было хорошо, и Радана, хоть и была другой, несла в себе спокойствие и мудрость, которые притягивали к ней. Девочки не видели в ней "немецкую овчарку" или "чужачку", они видели в ней ту, кто вернула им брата.
Их младшие дочери, не обремененные светскими условностями, демонстрировали чистоту приятия, которая заставила Мартина и Дезири задуматься. Постепенно, видя, как их собственный сын оживает рядом с Раданой, как он становится самим собой, а не тем, кто должен соответствовать чьим-то ожиданиям, пудели-герцоги начали сдаваться. Они не хотели снова видеть своего сына несчастным или потерять его.
Наконец, Мартин, после долгих размышлений, подошел к Дезири.
— Он прав, — тихо пролаял он. — Наш Анри пережил такое, что мы и представить не можем. Его выбор... его жизнь... важнее, чем все эти непутёвые сплетни в Париже.
Дезире кивнула, в её глазах читалась смесь облегчения и принятия.
— Да, — согласилась она. — Если она делает его счастливым... и если она спасла его...мы должны принять её.
Жюльен же, зная, что судьба зависит от понимания хозяев, постоянно находился рядом с овчаркой. Когда Дамиен или Викторайн проходили мимо, Жюльен тут же прижимался к Радане всем телом, тёрся головой о её бок, лизал её морду, а потом смотрел на людей своими черными, полными любви и мольбы глазами. Он демонстративно клал голову ей на спину, когда они отдыхали, или делился своей самой любимой игрушкой, принося её Радане прямо на виду у герцогини.
В это же время сестры Жюльена постоянно вились вокруг неё, приносили ей свои любимые мячики, приглашая в игру, лизали её морду и прижимались к ней боками, как к старшей сестре. Часто можно было увидеть, как Лоран и Изидора приводили Радану к Франсуазе, толкали её носом, а сами, глядя на овчарку, радостно виляли хвостами и скулили, всем своим видом показывая хозяйке, как сильно им нравится Радана и как они хотят, чтобы она осталась. Они не "просили" словами, но их совместные игры, нежные прикосновения и радостный лай были понятны без перевода.
Постепенно, видя эти искренние, непоколебимые демонстрации привязанности от всех своих собак – от Жюльена, который буквально светился счастьем рядом с Раданой, до их младших пуделих, которые так полюбили овчарку, – герцоги Дамиен и Викторайн поняли. Они видели, что Радана стала неотъемлемой частью их семьи, принеся с собой покой и счастье, которых так не хватало после войны.
—Что ж, — произнес Дамиен, его голос был мягок, а в глазах читалось понимание. — Если Анри так к ней привязан, и если она вернула нам нашего сына... пусть будет так. Эта собака останется в Ла Клермон.
Викторайн улыбнулась, её глаза наполнились слезами.
— Да, пусть останется. Она заслужила быть здесь.
В тот же вечер Франсуаза, услышав окончательное решение, обратилась к овчарке, аккуратно сняв с её шеи потертый военный ошейник, на котором висел единственный, старинный медальон.
— Я думаю, это важно, — сказала она, обращаясь к Дамиену и Викторайн, — Этот медальон... на нём есть надписи.
Она позвала семейного переводчика, пожилого, но очень образованного человека, который всегда помогал герцогам с их корреспонденцией. Переводчик, внимательно изучив гравировку на медальоне Раданы, торжественно прочитал, его голос звучал немного удивлённо:
—На нём написано: «РАДАНА. Служебная Собака Российской Империи».
В зале воцарилась изумлённая тишина.
—Русская? — прошептала Викторайн, широко раскрыв глаза. - Немецкая овчарка... из России?
Дамиен нахмурился, а потом его лицо просветлело от догадки.
— Значит, она была военной. Это объясняет многое. И если Анри, наш Анри, побывал на войне, значит, они познакомились именно там. И провели вместе так много времени, бок о бок. Конечно, они привязались.
Имя Радана было решено оставить – оно было на медальоне, это было её истинное имя, данное ей при рождении. Старый, потертый армейский ошейник, на котором висел её медальон, был торжественно сохранен как ценная реликвия, память о пережитом. А для Раданы заказали новый ошейник. Небесно-голубого цвета, как небо над Парижем, украшенный точно такими же маленькими бриллиантами, как и у всех пуделей их рода. И на нём сиял новый, искусно сделанный медальон с гравировкой: "Radana De Montferrand".
Жюльен, внешне спокойный, но с невидимыми шрамами на душе, стпралг привыкнуть к мирной жизни. Верденский фронт оставил в нём глубокую рану: он стал более замкнутым, часто впадал в задумчивость, его преследовали кошмары. Рада тоже несла на себе тяжелый груз пережитого. Ее пугала любая резкая вспышка света или звука, напоминая о взрывах. Она избегала больших скоплений людей, предпочитая уединение. Их совместное выздоровление происходило медленно, но постепенно.
Пришла зима. Небо над Сен-Жермен-де-Пре казалось особенно чистым и высоким после долгих лет войны, а холодный воздух, обычно наполненный запахом дыма и пороха, теперь пах лишь влажным камнем, кофе из редких открывшихся бистро и свежеиспечённым хлебом. Улицы, все ещё хранящие следы военных невзгод — местами щербатые мостовые, кое-где затянутые баннерами пустые витрины — медленно, но верно оживали. Под ногами хрустел снег, а редкие прохожие, спешащие по своим делам, уже не прятали взгляды. Скромные, но тщательно развешанные гирлянды из еловых веток и красных лент украшали двери некоторых домов и лавочек, обещая давно забытый праздник. Атмосфера была наполнена не роскошью, а скорее тихой, глубокой благодарностью и трепетной надеждой.
В особняке де Монферранов, казалось, сам воздух был напоен предвкушением. Несмотря на то, что годы войны оставили свой отпечаток на всём, герцоги Дамиен и Викторайн решили возродить семейные традиции, особенно в это первое Рождество без грохота канонады. Однако крайне сильно было заметно отсутствие Валери - его острого ума, его заразительного смеха, его благородного, но живого духа – ощущалось каждой душой в доме. Рада знала только такой Ла Клермон, но остальные домочадцы наблюдали за тем как авсё изменилось. Его любимое кресло у камина оставалось пустым, а его имя произносилось вполголоса, с невысказанной тоской, в каждом уголке, где когда-то звучал его голос. Но семья, прошедшая сквозь столько испытаний, научилась не только скорбеть, но и ценить дар жизни. Они приняли глубокое, пусть и болезненное, решение: Валери погиб не напрасно. Его жертва была ценой их нынешнего покоя и будущих улыбок. Он отдал свою жизнь, чтобы они могли праздновать, чтобы могли смотреть в мирное небо. Это понимание преобразило их скорбь в своего рода священную благодарность. Они научились ценить каждый мгновение, каждую улыбку, каждую крупицу тепла, потому что они знали, какой ценой это было даровано. Радоваться жизни стало для них не просто желанием, а долгом перед теми, кто пал.
В главном зале стояла величественная, но скромно украшенная ель, привезённая из семейных владений в Оверни. Вместо обилия стеклянных шаров, которые, вероятно, были разбиты или спрятаны, на ней висели тщательно сделанные бумажные гирлянды, самодельные фигурки ангелов из ткани и лишь несколько уцелевших старинных игрушек, передающихся из поколения в поколение. Зато свечей было много – их мягкий, живой свет наполнял комнату уютным золотистым сиянием.
Рождество, двадцать пятое декабря тысяча девятьсот восемнадцатого. С самого утра дом наполнился ароматами свежей выпечки и сосновой хвои. Для собак это был день особых привилегий. Мартин и Дезири, с улыбкой наблюдали, как их сын Жюльен, полностью преобразившийся, рассказывает Раде о своем первом рождестве. Он казался снова полным жизни, его некогда нервный хвост вилял без умолку. Радана, в свою очередь, проявляла удивительное понимание к праздничной суете, тихо и благородно наблюдая за происходящим.
Утром, после скромной семейной мессы, все собрались у камина. Франсуаза, герцогиня Викторайн и её прислуга заранее приготовили особые угощения для четвероногих членов семьи: небольшие кусочки жареной индейки, специально приготовленные без специй, и хрустящее печенье в форме косточек. Лоран, Изидора и Лесси, пуделихи, кружились вокруг хозяев, их маленькие лапки отбивали радостный танец, а вихляющие хвосты создавали настоящий вихрь счастья. Они получили новые ошейники с колокольчиками, и теперь их появление объявлялось весёлым звоном. У украшенной ели, возвышавшейся в углу, лежала небольшая стопка обёрнутых в простую бумагу подарков, перевязанных тонкими красными лентами. Роскошь довоенных лет ушла, уступив место искренности и ценности каждого момента. Первыми к ели подбежали две девочки — Мадлен и её младшая сестра Изабель. Их глаза светились предвкушением, несмотря на то, что они знали: подарки будут скромными. За ними, чинно следуя, шла Франсуаза, их мать, чьё лицо озаряла мягкая, но все ещё немного усталая улыбка. Дамиен и Викторайн заняли свои места в креслах у камина, их движения были медленными, но в глазах читалось глубокое умиротворение.
Собаки уже были здесь. Пудели Мартин и Дезири дремали у ног герцогини, лишь иногда поднимая головы, чтобы оценить происходящее. Лоран, Изидора и Лесси, младшие пуделихи, уже радостно суетились вокруг девочек, их маленькие хвосты виляли с невероятной скоростью. Жюльен и Радана сидели немного в стороне, но так близко, что их бока почти соприкасались
— Девочки, начинайте! — мягко произнесла Викторайн, её голос был полон нежности.
Мадлен и Изабель с восторженным писком бросились к подаркам. Мадлен первой развернула свой свёрток, внутри которого оказалась искусно сделанная, хоть и простая, деревянная кукла, одетая в скромное платье из остатков ткани. Изабель, развернув свой, обнаружила красочную книжку со сказками, отпечатанную на пожелтевшей бумаге, но с любовью проиллюстрированную. Девочки тут же прижали свои подарки к себе, их радость была чистой и неподдельной. Лоран и Изидора немедленно обнюхали куклу и книжку, виляя хвостами, словно одобряя выбор.
Затем настала очередь Франсуазы. Дамиен протянул ей небольшой, но изящный свёрток. Развернув его, Франсуаза ахнула: это была изящная брошь в виде цветка лилии, выполненная из тусклого серебра. Неброская, но выполненная с большой любовью. Викторайн заботливо сохранила её отцом Франсуазы, который погиб на войне. В её глазах заблестели слезы, и она приколола брошь к своему платью, прижав руку к сердцу.
—Это так дорого для меня, – прошептала она. Радана, словно почувствовав её эмоции, подошла ближе и мягко ткнулась носом в её руку.
Следующей свой подарок открыла Викторайн. Это был новый, элегантный дневник в кожаном переплете, с чистыми, нетронутыми страницами. Символ новых начинаний, чистого листа после пережитого. Она провела рукой по обложке, её лицо выражало глубокую задумчивость и нежность.
—Спасибо, дорогой. — тихо произнесла она, представляя, как будет записывать в него мысли о мире, о семье, о будущем. Мартин, словно поняв, что это что-то важное, уткнулся ей в колени.
Наконец, Дамиен открыл свой свёрток. Внутри лежала старинная карта Франции, тщательно отреставрированная, но с отметками важнейших битв, что остались символом памяти о тех, кто не вернулся. И рядом с ней — новый, элегантный, но скромный набор для письма: перьевая ручка и чернильница, сделанные из простого, но качественного дерева. Символ восстановления и возрождения. Он задумчиво посмотрел на карту, затем на ручку, его взгляд был полон решимости строить мир заново.
—Да, — произнес он, кивнув. - Пора писать новую историю.
Новый год, ночь с тридцать первого декабря на первоеянваря. Атмосфера в Ла Клермоне была наполнена тихим предвкушением и надеждой. В отличие от пышных балов довоенных лет, этот Новый год был праздником в кругу самых близких. Несколько давних друзей семьи собрались в гостиной, освещенной лишь камином и несколькими лампами. Разговоры были приглушенными, но полными глубокого смысла – о выживших, о погибших, и о том, каким будет мир теперь.
Ближе к полуночи все собрались у больших окон, откуда открывался вид на покрытые снегом крыши Сен-Жермен-де-Пре. Город был на удивление тихим, без привычного предпраздничного шума. Когда часы пробили двенадцать ударов, по всему Парижу раздался колокольный звон, а затем — хоть и редкие, но долгожданные звуки фейерверков. Звон бокалов с шампанским — пусть и немногочисленным, но оттого ещё более ценным — наполнил комнату. Каждый чокался с соседом, произнося тосты за мир, за счастье и за тех, кого больше нет.
Собаки были рядом. Пудели, хоть и немного пугались громких звуков, прижимались к ногам хозяев, ища утешения. Жюльен, крепко прижавшись к Радане, своим телом успокаивал её. Радана, привыкшая к гораздо более громким звукам войны, лишь слегка шевелила ушами, но оставалась спокойной. Её присутствие, её выносливость были немым напоминанием о пережитом, но теперь она была символом того, что всё это осталось позади.
В тот вечер, когда последние отголоски фейерверков затихли, Дамиен поднял бокал:
— За новый тысяча девятьсот девятнадцатый год! За то, чтобы все, что было связано с войной, осталось в прошлом. За новое, светлое будущее!
Все поддержали тост. В этот момент, глядя на Жюльена и Радану, мирно дремлющих у камина, герцоги де Монферран поняли. Война изменила их, изменила их сына, и она принесла в их дом эту удивительную русскую овчарку. Но вместо того, чтобы цепляться за старые представления, они выбирали будущее. Будущее, в котором не было места предрассудкам, а было лишь место для любви, верности и мира. Война действительно осталась позади. Новая глава жизни уже наступилв, и она начиналось прямо здесь, в их гостиной, с этой необычной, но теперь уже родной семьей.