5 глава.
Жюльен-Анри делил скудный обед с новыми товарищами: мощным Бураном, статным Громом, проницательной Зарей, непоколебимым Гранитом, порывистым Смерчем, спокойной Невой, рассудительным Рексом и надёжной Сталью. Он привыкал к этой новой жизни, к запахам земли, пороха и настоящей, неприкрытой дружбы, так сильно отличавшейся от накрахмаленной светской жизни парижана.
Его новые друзья, псы-солдаты, были любопытны. Они часто просили его рассказать о хозяевах.
— Так, значит, они были герцогами? — спросила Заря, откусывая кусок галеты. — Настоящими? С замками и всем таким?
Жюльен, с удовольствием вспоминая, как его ласкали и баловали, рассказывал:
— Конечно, настоящими! Герцоги де Монферран. У них есть особняк в самом Сен-Жермен-де-Пре, тот, где я родился. А ещё владения в Оверни и замок в Нормандии! Они так гордились своим именем, своей родословной... Валери, сын их, он был будущим герцог. Они очень не хотели, чтобы он и Франсуаза, его жена, шли на войну. Говорили, что это недостойно. Они даже обиделись, что Валери пошел на фронт в семнадцатом, через три года, потому что, мол, "это выглядит так, будто он не мог больше терпеть поражений Франции". Для них важнее всего была репутация и статус. Но и у меня... у меня тоже благородный род! У нас, псовой элиты, как и у людей, есть свои кланы, свои древние роды, свои линии наследования!
Его товарищи, доедающие обед, повернулись к нему с любопытством.
— У тебя что, тоже предки-короли были? — насмешливо спросил Гром, но в его глазах не было злого умысла.
Жюльен расправил свои уже не идеальные, но всё равно пышные ушки.
— Конечно, не короли! Но моя семья, мой клан... мы очень, очень старинные! Мои тети, дяди, мои двоюродные братья и сестры — они все живут у родственников моих хозяев, у других благородных семей.
Он начал перечислять, вспоминая места и имена, которые для него были символами уюта, роскоши и непререкаемого статуса:
— Моя тетушка Лилибет, например, живет в прекрасном Шато де Белльфонтен в долине Луары. Это владения кузенов Валери по материнской линии, семьи де Сент-Олэр. Там такие сады, просто немыслимые! А мой дядя Артур, он живет в Домене де Флёрвиль, это в Шампани, у маркизов де Шабо. Там всегда пахнет виноградом и очень много белых голубей! Мои двоюродные братья, Жан-Люк и Филипп, они живут в Валь де Синь, у семьи де Ларше. Там даже есть своё озеро с настоящими лебедями, а их дом стоит на холме, откуда видно весь Прованс! - Жюльен говорил с такой нежностью и гордостью, что его товарищи слушали, завороженные картинами мирной, довоенной жизни, далёкой от их собственной суровой реальности. Но затем он вернулся к самому главному, тому, что, как он верил, отличало его от всех остальных.
— Но моя ветвь клана, та, что идет от моей матери Дезири, считается самой главной, самой чистой по праву наследия. — Он выпрямился, его шерсть казалась ещё белее на фоне грязной земли.
Большинство слушателей были в недоумении. Они разбирались во всех тонкостях тяжкой военной жизни, но в этот рассказ вникнуть не могли.
—Вы не совсем поняли, — начал Анри, виляя хвостом, словно дирижер, объясняющий сложное музыкальное произведение. — У нас, пуделей, особенно у нашего клана, всё устроено точно так же, как у людей, только... по-своему! Мы равнялись на своих хозяев.
Он сделал паузу, чтобы убедиться, что его слушают внимательно. Буран, Гром, Заря и остальные склонили головы, заинтересованные этой странной собачьей иерархией.
—Если наши хозяева были герцогами, как мои де Монферраны, то и мы в нашем кругу, среди наших, были... ну, герцогами де Монферран среди собак! — гордо объявил Жюльен, его грудь выпятилась. — А если хозяева тетушки Лилибет были графами де Сент-Олэр, то и Лилибет, в своей пудельской иерархии, была Графиней де Сент-Олэр! И её щенки, мои двоюродные братья, были бы "виконтами", пока не выросли бы или не унаследовали другой статус.
Он перечислил, закрепляя свою мысль:
—У дяди Артура хозяева – маркизы де Шабо, поэтому он сам был Маркизом Артуром в своем кругу! А мои двоюродные братья, Жан-Люк и Филипп, они с матерью жили у баронов де Ларше, так что они считались Баронами де Ларше среди своих! Понимаете? Мы принимали титулы наших людей, будто они были нашими собственными!
Жюльен выпрямился, словно готовясь к важному объявлению.
—И именно поэтому моя линия, от моей матери Дезири, считалась главной ветвью. Потому что мама жила именно с Герцогами де Монферран, а герцогский титул у людей – самый высокий после королевского! С самого щенячества мне говорили, что я, как старший сын Дезири, по праву наследования стану следующим Герцогом де Монферран среди собак, когда придет время. Это было моё предназначение.
Рекс, наблюдавший за ним с лёгкой улыбкой, кивнул, его взгляд был понимающим. Он видел, как Жюльен, несмотря на всю свою наивность относительно человеческого мира, цеплялся за свои собственные представления о чести и статусе, которые, для него, были такими же реальными и важными, как для Герцогов де Монферран их собственные. В конце концов, каждый цеплялся за то, что давало ему ощущение значимости в этом хаотичном мире. И для Жюльена это была безупречная чистота крови его матери, Дезири.
Пока Жюльен увлеченно рассказывал о безмерной гордости хозяев своим "неприкосновенным" титулом и положением, Рекс, крупный, потрёпанный немецкий овчар с умными, проницательными глазами, внимательно слушал. Он был известен среди своих острым умом и невероятной памятью, способной хранить детали разговоров, услышанных мимоходом. Рекс медленно пережевывал свою порцию, а затем поднял голову и посмотрел на Жюльена с лёгким недоумением.
— Странно это, дружище, — произнес Рекс низким, хриплым голосом, привыкшим к лаю команд. — Очень странно, что твои люди так кичатся своим "статусом" и "герцогством". На дворе ведь уже двадцатый век.
Жюльен непонимающе склонил голову. Он всю жизнь крутился в этом слое, слушал бесконечные рассуждения о чести рода и древности фамилии, но никогда не задумывался над этим.
— Что ты имеешь в виду?
Рекс тяжело вздохнул, вспоминая один из многочисленных дней своей службы.
— Я как-то был на санитарном посту, недалеко от армейского штаба. Мой проводник ждал приказов, а я лежал рядом и дремал, но слух у меня, знаешь ли, всегда был острым. Там работала одна француженка Мари. Она была из простых, но очень образованная. Она была очень резкой на язык и часто говорила о том, что "старое ушло".
Он прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания:
— Однажды она спорила с каким-то солдатом, который жаловался на высокомерие одного аристократа, который требовал особого обращения. И Мари тогда очень чётко объяснила: «Да, он может называть себя графом, или маркизом, или даже герцогом, но для нашей Республики это не значит абсолютно ничего!» Она говорила, что после Великой Французской Революции, ещё в конце восемнадцатого века, все эти титулы были официально упразднены. Потом, при Наполеоне и снова при королях, их ненадолго восстанавливали или разрешали использовать, но сейчас, в Третьей Республике, которая существует с тысяча восемьсот семидесятого года, нет никаких официальных герцогов, графов или баронов!
Рекс открыл глаза, его взгляд был прямым.
—Я слыхал, что конечно, старые семьи по-прежнему используют эти названия из традиций, из гордости, из ностальгии по старым временам. Но это лишь вежливость, своего рода условность, а не юридический статус. Эти титулы не дают им никаких прав, никакой власти, никакого особого положения перед законом. Они такие же граждане Франции, как и все остальные. Их богатство – это их богатство, но не от титула. И уж тем более никакая "герцогская кровь" не освобождает от воинской повинности или от общих бедствий. Она даже смеялась: "Когда снаряд летит, ему всё равно, герцог ты или сапожник!"
Жюльен сидел, ошеломлённый. Всю свою жизнь он наблюдал, как этот "статус" управлял миром его хозяев, определял их гордость, их страхи, их решения. А теперь, здесь, в окопах Вердена, простой немецкий овчар, послушавший разговоры француженки-солдата, открыл ему глаза на то, что вся эта надменность и высокомерие были, по сути, лишь иллюзией, пышной оболочкой без настоящего содержания. Он, кто жил в самом сердце этого мира, был совершенно не в курсе его подлинного положения в современном мире. Это было открытие, которое заставило его по-новому взглянуть на всю свою прежнюю жизнь. Хотелось, что бы его семьи это не коснулось. Ведь если люди могли быть "ненастоящими" герцогами, то их собаки, будучи их продолжением, могли быть совершенно настоящими герцогами в своем, пудельском, мире. Это давало ему ощущение порядка и значимости, которое он так ценил.
Однажды вечером, когда солнце уже почти скрылось за горизонтом, окрашивая небо в багровые тона, Радана присела рядом с Жюльеном. Он лежал, свернувшись клубком, и смотрел на блеклые звезды, начинающие проступать сквозь дымку.
— Жюльен, скажи, ты скучаешь по своим хозяевам? По той жизни, что оставил?
Тот вздрогнул, словно очнувшись от сна. Он поднял голову и посмотрел на Радану. Вопрос был простым, но он заставил его сердце сжаться.
— Скучаю ли я? — повторил он, задумчиво. - О, Радана, это сложно. Моим главным хозяином, тем, кто был мне ближе всех, конечно, был Валери. Он... он был моим мальчиком, моим лучшим другом.
Он глубоко вздохнул, вспоминая образ юного герцога.
—Но и к Герцогам, его родителям, я тоже привязан, понимаешь? Они ведь... они были моими людьми. Его Светлость Герцог Дамиен и Её Светлость Герцогиня Викторайн... да, они почти всегда были такими гордыми, такими чистолюбивыми. Но ведь они вовсе родом из прошлого века, люди старой закалки. Всё для них было о статусе, о положении, о том, что "подобает" де Монферранам. Порой это было немного... утомительно, — признался Жюльен, чуть усмехнувшись. — Но они заботились обо мне, они давали мне лучшее, что могли дать. Они были моей семьей.
Его взгляд стал теплее, когда он вспомнил других обитателей особняка.
—А ещё... я очень любил её, прекрасную Франсуазу, жену Валери. Она была такой нежной, такой милой, и я любил спать у её ног. И, конечно, детей! Моих маленьких хозяев, Изабель и Мадлен. Они такие смешливые, такие... такие любопытные. Они всегда гладили меня и играли со мной.
Жюльен снова вздохнул, и в его голосе появилась легкая тревога.
— Все эти люди, какими бы они ни были, со всеми их причудами и гордостью, они были мне как настоящие родичи. И теперь, знаешь, я очень часто думаю о том, как они пережили то, что я вдруг пропал из особняка. Я просто исчез. Наверное, они очень волновались... Или думали, что я просто... потерялся.
Он поднялся, его тело наполнилось внезапной решимостью.
—Поэтому я должен выполнить эту миссию. Я должен сделать всё, что в моих силах. Я вернусь. Я обязательно вернусь героем. И тогда они поймут, что я не просто потерялся, а сражался за Францию, за них, за всех нас. И тогда они будут гордиться мною, так же, как гордились своим именем! Люди не понимают нашего языка, но мне так хотелось бы..
В его глазах горела наивная, но искренняя надежда – надежда вернуться в свой мир, к своим людям, не псом с войны, а героем, достойным своего "герцогского" положения. Радана слушала его, и в её умных глазах читалось глубокое понимание этой собачьей, но такой человечной, потребности в признании и возвращении домой.
Десятое июля тысяча девятьсот восемнадцатого. Рассвет над Верденом был серым и тревожным, предвещая не столько наступление дня, сколько очередное испытание. По приказу, полчеловеческой роты, состоящей из солдат Белой гвардии (отступников-белогвардейцев) бывшей Российской Империи, к которой был прикреплен отряд собак во главе с Бураном, Жюльеном и Раданой, выдвинулся на контратаку. Их задача: отбросить немцев с недавно захваченных позиций, вернуть хоть клочок иссеченной земли. Напряжение висело в воздухе, смешиваясь с запахом пороха и мокрой земли. Каждый солдат, каждый пес знал: это будет тяжело.
С первыми лучами солнца они двинулись вперед, пробираясь сквозь разбитые траншеи и воронки от снарядов. Собаки, привыкшие к этому аду, бежали впереди, чутко принюхиваясь, предупреждая о ловушках и скрытых врагах. Жюльен ощущал нарастающий гул битвы. Поначалу всё шло так, как ожидалось – ожесточенный бой, продвижение метр за метром. Русские солдаты сражались с отчаянной храбростью, а собаки работали с неистовой преданностью, передавая сообщения, ища раненых, даже участвуя в зачистке окопов. В какой-то момент, в одной из перестрелок, они столкнулись с частью немецкого собачьего отряда – доберманами и овчарками, такими же тренированными, но с другой стороны фронта. Не было времени на выяснение отношений, лишь инстинкты и приказы.
Но затем что-то пошло не так. Сопротивление немцев оказалось не просто сильным – оно было подавляющим. Из-за холма, из глубины леса, словно из-под земли, хлынули свежие немецкие подкрепления, численность которых во много раз превосходила ожидания. Это были не просто отступающие солдаты – это была хорошо организованная сила, которая не оставила русским ни единого шанса. Звуки выстрелов и крики смешались в единый оглушительный гул. Отряд Белой гвардии оказался в ловушке. С флангов и тыла их быстро обошли. Мгновениями ранее яростная схватка превратилась в хаотическое отступление, а затем и в полную безысходность. Солдаты пытались отстреливаться, собаки лаяли, пытаясь найти проход, но немцы были везде. Они окружили их, плотным кольцом, сжимаясь всё сильнее и сильнее. В этом хаосе, где каждый сам за себя, некоторые из немецких собак, оказавшиеся между линиями и не знающие, куда податься под натиском своих же, тоже оказались в кольце, дезориентированные и напуганные. Крики "Hände hoch!" раздались со всех сторон, перекрывая стоны раненых. Солдаты, обессиленные, с пустыми винтовками, начали поднимать руки. Собаки, чувствуя поражение, прижимались к своим проводникам, их инстинкты подсказывали им, что борьба окончена.
Жюльен, дрожа, прижался к ноге своего проводника. Он видел, как немцы быстро и жестко обезоруживали их людей, связывали некоторых, проверяли карманы. Его сердце колотилось от страха и непонимания. Что теперь? Куда их ведут? Всю жизнь он слышал истории о героизме, о триумфах, о возвращении домой. А сейчас... Сейчас была только холодная сталь вражеских штыков и мрачные лица захватчиков.
— Führen Sie sie in Gefangenschaft! — грозно приказал немецкий офицер, указывая рукой вглубь своих позиций. Его голос звучал как приговор.
—знаю я немецкий. Ну все, конец нам - в плен повезут. - прорычал Буран.
Солдат Белой гвардии и их верных псов, а также нескольких дезориентированных немецких собак, которые оказались в той же западне, начали гнать назад, в сторону вражеских тылов. Плен. Это слово звучало чуждо и ужасно. Миссия обернулась полным провалом, а Жюльен, вместо того чтобы вернуться героем, оказался захваченным, на пути в неизвестность.