Границы и Грезы

Ривер

Вам знакомо то чувство, когда ты безумно близок к чему-то также, как и далек? Когда редкая бабочка сидит в нескольких сантиметрах от тебя, но ты знаешь, что, если прикоснешься, она улетит. Вот, как я это ощущаю.

Рейдж так и не пришел той ночью. Я не пыталась его искать: потому что он взрослый человек и, несмотря на состояние мужчины, во мне не было опасений, что с ним что-то случится. Я имею в виду: он не пойдет совершать глупости. Наивный вывод, с учетом его признания о попытке самоубийства, но капитан в уме. Хоть и в очень травмированном уме. Очень.

Здравые мысли не возникли сразу. Признаться, первый час после его ухода я пребывала в хаосе. Меня швырнули в пустыню, где бушует песчаная буря, и не дали компаса. Но потом, отвесив себе пару пощечин — эти меры были радикальными, но необходимыми, ведь паника не иссякала, — я постепенно вернулась к чему-то разумному. Попыталась разложить положение четко, без инфантильности и соплей — именно это требовалось.

Первое: нет, я не обиделась на него. Нет, не разозлилась. Однако: нет, я не простила ему все былое по щелчку пальцев. Поняла ли его поведение в кой-то веке? Да. Сняла ли с него ответственность за слова и поступки? Ни за что. Если бы я была виной его мучений, то это другой разговор. Но я непричастна. Потому четко обозначила: его боль не должна поставить меня перед ним на колени. Это важная деталь. При ином раскладе все превратится в жалкую картину: ношусь за капитаном по пятам, игнорирую свои чувства, отдаюсь чувствам его. Подобному не бывать первоочередно для моего блага, а второстепенно для блага нашего — чтобы через н-ное количество времени я не кинула в Рейджа что-то по типу: «Да я себя отдала, а ты не ценил». Так мы ни к чему не придем.

Второе: от него нельзя ожидать многого. Да и на малое возлагать надежды не стоит: по крайней мере не питать иллюзий на быстрый успех. Он забит жизнью и нестабилен. Не умеет совладать с собой. Поэтому качели продолжат совершать обороты в триста шестьдесят градусов регулярно — иногда вокруг них будут образовываться деревья с ветками, которые царапают при падениях, иногда земля расколется, придав полету пущий страх. Все что угодно, я не смогу предугадать — и это то, что стоит принять, если я планирую оставаться с ним, после услышанного.

А я планирую.

Третье: мне открылась страшная правда, однако это лишь верхушка айсберга, что очевидно. Рейдж хранит внутри уйму вещей похуже. Маловероятно, что он ими поделится. Велик шанс, что утром капитан вообще решит выстроить плотную стену, и мы больше никогда не приблизимся к откровенностям. Я готова протянуть мужчине руку — но лишь при условии, что он не станет меня этой рукой ударять.

Четвертое: мне больно. Я не предполагала, что размер катастрофы таков. Рейдж-подросток почти покончил с жизнью, предварительно вытерпев ужасное событие. К несчастью, у меня все в порядке с воображением, поэтому я представляю тот момент подробно. И у меня душа разрывается: не на части, а на миллионы лоскутков.

Напрашивается вопрос: кто его родители? Они довели Рейджа до суицида? Кто-то другой? Почему они не предотвратили? Где они были? Какого хрена его спасли ласточки, а не родные мама и папа? Я зла на них, хотя мне ни черта не известно. Задушила бы собственноручно и глазом не моргнула. С детьми так не поступают, их берегут и ценят. Рейджа должны были холить и лелеять, любить. Почему они, уроды, не оказались рядом в трудный момент? Рейдж был гребаным подростком, нуждался в защите. Где их носило? Какого хрена они не спасли собственное дитя?

Что подтолкнуло того мальчика оборвать жизнь? Поэтому он ненавидит бесконечность? Произошла лютая хрень — это понятно. Но что именно? Кто-то умер? Быть может, я зря нагоняю претензии на его родителей? Вдруг умерли они, и это заставило Рейджа умереть внутри?

Мне нужно больше информации. Слишком рано судить.

Может быть, он даже не человек, а вампир — поэтому проклинает существование без границ. Это бы много объяснило.

Пятое: Рейдж признал, что видит меня просветом, среди бесконечной тьмы. Сперва я жадно интерпретировала это любовью. Но минута за минутой неизбежно подводили к более реалистичному выводу. К ноге привязали булыжник, и я медленно шла на дно, захлебываясь собственными слезами. Потому что это не связано с романтикой. Я — не объект обожания. Я — спасательный круг. Мужчина не воспринимает меня девушкой сердца. Относится, как к подушке — ведь таким образом он до сих пор и относился. Буквально все, на чем строится наше единение — его мгновения надрыва. Позже Рейдж исчезает и прогоняет. Это не симпатия. Это крик о помощи. Мне не по себе. Я не чувствую, что меня уважают. Я чувствую, что каким-то чудом стала лучом надежды, и он цепляется за это, хотя не нуждается во мне, как в личности.

Капитан заботится для выгоды. Я отстояла себя и показала характер, отказавшись смотреть с ним фильм. На следующий день он поехал выручать меня, чтобы вернуть доверие. Чтобы позже я успокоила его в бессонную ночь. Рейдж делает, дабы сорвать плоды в будущем. Это беспредельно ранит.

Я привыкла, что не была любимой теми, кого люблю. Тут происходит идентичная модель. И я вполне смирюсь с тем, что являюсь утешением, но никогда любовью. Однако одного прошу: ноги не вытирать. Это меня уничтожит.

Ну и шестое: так, чтобы отвлечься. Я впервые себя касалась. Спасибо совету капитана...

Конечно, думала об этом раньше. Но в кадетке нет личного пространства. Душ общий. Так что... вот такой был первый опыт. Необычно. Приятнее, чем фантазировала. Намного. И действительно полегчало. Одновременно с тем напугало до жути. Потому что в процессе я представляла руки мужчины. Конкретно влюбилась.

Я разгребала весь этот мысленный бардак, сидя на кровати, и ела мармелад. В комнате горел один торшер. Тишина: только звук челюсти, что разжевывает сладость. Все переживания о Синче вытеснились переживаниями о Рейдже. Вот, почему я все же в дерьме: несмотря на установку, помещаю мужчину на передний план. Забиваю на свои проблемы, погружаюсь в его муки. А мне ведь тоже хочется тепла. Простого, человеческого. Капельку понимания.

Размышлять о другом человеке сложнее, чем размышлять о себе. Себя ты хоть чуть-чуть знаешь, ты себе знаком. Тогда почему я выбираю делать себе больнее? Неужели так работает любовь? Через жертвенность?

Может, это не так уж и плохо. Что, если такие, как я, существует ради таких, как Рейдж? Помочь безвозмездно. Стать полезной. Дать баланс. Увести мужчину с каната, натянутого меж двух высоток. Показать, как стоять на твердой поверхности. Что, если в этом суть? Умереть, зная, что ты кого-то спас, а значит не прожил впустую.

Это, вероятно, самое безрассудное и мазохистское занятие: тянуться к тому, кто тянется к тебе лишь для личных интересов. Все, что он выкидывает, противоречит его словам — и наоборот, от случая к случаю. Губы говорили о том, что я все-таки значимая. А его действия твердили противоположное. Чему здесь верить? Как я могу полагаться на него, когда он сам на себя положиться не в силах? Никак, никак, никак и снова никак. Просто свыкнуться, что это стабильность. Просто адаптироваться, что он ласкает исключительно для того, чтобы поласкали его. Что не любит и не полюбит. Хорошо: так значит так. Если это единственный способ, которым я получу толику взаимности... ладно. Вновь: главное, чтобы слишком не обижал. С прочим уживусь.

Я бы считала иначе, рассуждала бы о том, что Рейдж влюблен — но на это мне нужны хоть какие-то крошки доводов. Он их не предоставил. Если строить логическую цепочку, то мы имеем следующее: Рейдж почувствовал во мне тихую гавань, ему это не нравится, но он становится от этого зависим. Поэтому вертится вокруг да около, ударяя хлыстом перепадов настроения.

Я уснула, все еще ерзая от неудовлетворенности, но это была меньшая из проблем. Сердце гудело, во мраке мерещился образ маленького мальчика с петлей на шее. Хотелось его обнять. Стащить с проклятого сена, прижать к себе, гладить и обещать. То же самое хочется делать и со взрослым Рейджем. Окутать и укутать. Бесконечно утешать, чтобы он полюбил бесконечность — сделать все мягким и легким. Доказать, что в мире для него существует что-то кроме плохих снов. Позволит ли он когда-то?

Сейчас утро, и я просыпаюсь от контакта с плечом. Мигом разлепляю глаза, в которые тут же бьет свет. Мужчина стоит сбоку, выглядя, как обычно: нерушимо. Хотя усталость в зеленом пигменте буквально орет, что он опять не спал. Предшествующие события восстанавливаются в памяти, и душа обливается кровью. Особенно от тихих слов:

— Вставай, пожалуйста. Надо ехать.

Я подтягиваюсь на слабых руках и пытаюсь очухаться, попутно лепеча сумбурное:

— Три минуты, капитан.

Рейдж кивает. На нем все та же уличная одежда: темно-серое худи, черные джинсы, балаклава, перчатки. И по тому, как он не скидывать капюшон, создавая новый слой «панциря», я понимаю, что ему неловко. Возможно стыдно. Он явно не желает обсуждать ночь. Забирает тяжелый пакет с мармеладом и коротко поясняет:

— В машине жду. Отдай ключи на ресепшен.

Мне не вручали литературное пособие по общению с человеком, который тебе открылся и испугался своего поступка. Я не знаю как действовать. Нужно ли рискнуть вытянуть его на диалог? Или отойти на безопасное расстояние? Не лезть, пока первый не шагнет навстречу? Рейдж — шипящий уличный котенок. Ты к нему, а он от тебя. Ты настырнее, а он царапается. У меня нет приманки. Более того: я не имею рецепта. И нет: мята не подойдет. Он вылакает и снова по морде когтями зарядит. Слишком сложно.

Умываюсь, надеваю вчерашние вещи, стеснительно накидываю бомбер капитана и покидаю номер, стоимость которого мне не подвластна. Разве что спустить сюда половину заработанного. Я подобный люкс только на картинках пару раз видела: и то мельком. На телефоне тариф скромный: пара гигов для отправки сообщений. Всю жизнь им пользовалась лишь для связи с матерью. Пока знакомые списывали домашку с интернета, мне приходилось торчать в библиотеке. Чувствовала себя неандертальцем, а потом плюсы начала искать. Мозг качается, к примеру. Еще скорость чтение увеличивается... на этом бонусы завершаются.

Куртка Рейджа висит свободно: я в ней тону. Пахнет мятой, ментолом и сигаретами — от этой смеси кожа мурашками покрывается. Мечтала бы не снимать, но в машине не остается выбора, ведь Рейдж неожиданно говорит:

— Я тебе тут купил, — ошарашивает и тянется к задним местам, — А то опять мерзнуть будешь.

Я свожу брови, когда он помещает пакет на мои колени так, словно все нормально. Но в глаза не смотрит. Проворачивает ключи зажигания и молча ждёт, когда авто прогреется. Я прочищаю горло и застенчиво вытаскиваю вещь. Снова куртка: короткая, черная, оранжевая подкладка и золотистая молния. На рукаве брелок с названием бренда, который мне, опять же, ни о чем не говорит. "Vetements". На дне худи и футболка от этого же производителя. Чека нет. Этикетки убраны. Я просто молюсь, что это стоит бюджетно. Часть моих обносок из продуктового магазина: там есть отделы со шмотками. И то что Рейдж купил — не похоже на товары из той категории. Но... кто знает, да? Я же не в Аппеле, тут все по-другому быть может.

— Рейдж... — тяжело сглатываю, нервно держа одежду в руках, — Я думаю, Синч или кто-то из отряда забрал мою куртку с бара... да и это не Ваша проблема...

— Я же сказал: если заболеешь, то пропустишь тренировки, — пресекает, не отзываясь на зрительный контакт, — Мне это не нужно. Недавно лечил: хватило. Поэтому замолчи.

Как вежливо.

— Спасибо, — шепчу и снимаю бомбер мужчины.

И вновь: в грудь вставляют щипцы раскаленные. Он сделал подарок, как оплату на будущее. Чтобы не отказалась быть рядом. Это все неискренне. И уточнить нельзя. Воспримется негативно. Рейдж закроется еще на сто замков. Я не хочу оплату за поддержку. Не надо покупать мое сердце. Без этого помогу. Зачем он так? Я же со всей душой к нему тянусь, а он деньгами рассчитывается.

— Как ты себя чувствуешь по здоровью? — произносит, сдавая назад и выруливая одной рукой, — Отпустило?

До жути стыдно. Я на него вчера глазела. Да что таить: пожирала взглядом. Контролировать себя старалась, однако тяга подавляла и размазывала. Все, что было в голове: непомерная нужда в контакте. Тело горело и ныло. Здесь я поистине благодарна капитану: за то, что не полез. Проснулась бы утром без девственности. А она уже родная, знаете-ли. Грустно потерять ее таким образом.

Если все-таки представлять свой первый раз... наверное, это будет как-то... религиозно? Мать найдет мне правильного мальчика. Она ходит с отцом в церковь по пятницам. Раз в месяц они посещают хор. Могла бы выбрать партнера самостоятельно, но предыдущий опыт говорит о том, как я бесполезна в данном вопросе. Пристроиться к кому-то в военной деятельности — крах. Я не хочу мужа в форме, потому что таким образом это никогда не закончится: до конца дней буду связана с войной. И солдаты очень грубые в постели, насколько мне известно. Я такого побаиваюсь. Поэтому, вероятно, когда освобожусь с базы «Эйприл», то все же ненадолго вернусь домой. Встречу там кого-то безопасного, вступлю в брак, а потом поеду работать дальше. Для чего кольцо на пальце? Чтобы было к кому вернуться. Какой-то смысл иметь. Чтобы кто-то ждал... не знаю. Трудно. Я попросту привыкла быть всем лишней. Было бы здорово это хоть немного изменить. Иметь возможность позвонить кому-то, кто ждал твоего звонка.

Поэтому мой первый раз будет примерно таким: кровать, готовая к брачной ночи молодых, с лебедями из полотенец. Все только после свадьбы. Парень тоже наверняка девственник. Мы неопытно пыхтим, пытаясь разобраться в процессе. Вполне себе мило, да?

Я знаю, что обманываюсь и сочиняю бред, когда рассуждаю о церковном мальчике, что будет верно сидеть дома, пока я на военной службе за тридевять земель. Это идиотизм. Никто не согласиться вступить в подобный союз, а значит я еще много лет проживу в одиночестве. Просто... наверное, утешаю себя хотя бы чем-то, малыми и редкими мечтами. Даже если это не мои настоящие мечты. Грезить о мужчине, с которым у меня будет взаимная глубинная любовь и связь — вот это более безумно. Я не сдалась никому, мой край — кто-то схожий с отцом. Тихий и бесхребетный. Начну думать иначе и захлебнусь в том, что несбыточно. К тому же о профессии художницы внезапно кинусь молить небеса — и точно с катушек слечу.

— Ривер, — хрипит Рейдж, выводя из потока безнадежности, — Я спросил тебя про здоровье.

Я трясу головой, извиняясь.

— Простите, да, я в порядке. Отпустило. Чувствую себя нормально.

Взять, например, Рейджа. Я по нему с ума схожу. От него пульс громыхает: он единственный, с кем это ощущается настолько ярко и безудержно. Но мужчины, как он, не любят таких девушек, как я. Капитан это наглядно демонстрирует. Его привлекает кто-то, кто по крайней мере умеет краситься, у кого рост красивый, а не вровень букашке. Женственная, умеющая обвораживать. Я симпатичная, но неуклюжая. Краснею и робею. Рейджу в сексе нужна кошка и соблазнительница. Потому в бордель и захаживает: там умелицы этого дела. Я — тупое полено. Он меня ни за что физически не захочет. Постоянно бесится от того, как алею из-за интимных тем. Его это раздражает.

— Прекрати, Ривер, — напряженный тон вводит в ступор.

Я поворачиваю голову. Мне даже профиль в балаклаве не дозволено лицезреть. Капюшон накинул и смотрит вперед, на нескончаемую дорогу, обрамляемую лесом.

— Что?

Дышать уже нельзя? Я ровно вообще-то сидела.

— Думать, — нервно бормочет, — Ты думаешь особенно много сегодня. Прекрати.

А... приехали, зашибись. Теперь он приказывает отключить мозг. Я ему в любом состоянии не нравлюсь: неважно молчу или болтаю. Потеряно туплюсь в свои ноги, не понимая, что делать. Не хочу, чтобы он ругался.

— Ты продолжаешь, — подмечает, сжимая руль.

Чего он от меня добивается? Я не мешаюсь. Расположилась скромно. Но, раз в этом я тоже ужасна... стараюсь отключить любые мысли, забить череп пустотой. Вот так:

...

...

...

...

— Ривер, твою мать, ты издеваешься? — выпаливает он, бросая на меня злобный взгляд.

Я сжимаюсь и смыкаю зубы. Ощущение, что сижу в одной машине с тираном. Вы видите? Я не колыхаюсь, я не дышу, а он отчитывает. Последние полтора часа пути я пыталась быть подходящей компанией. Не тормошила его вопросами, не тыкала во вчерашние слова. Просто, сука, заткнулась. И снова не так? Снова неугодная? Мне пойти и убиться, чтобы ему спокойно наконец стало? Что мне, черт подери, сделать?

Я знаю, почему он ведет себя так: в нем огромный стресс из-за ночи, он чувствует себя неуютно, стыдится, хочет сбежать от меня из-за того, что открылся, и такая долгая поездка один на один тяжела для него морально. Но то, каким способом он это выражает — отвратительно. Я не заслужила такого. Я тоже человек. Я тоже могу быть задетой чем-то.

— Остановите машину, — тихо прошу, обнимая себя руками.

Раз я ему так мешаю тут, то пусть без меня катается. До базы около ста пятидесяти километров. Разберусь. Допру пешком или бегом. Наплевать.

— Для чего? — сбит с толку.

— Тошнит, — вру.

Я не собираюсь закатывать сцены. Скажу правду в данную секунду, и он взбунтуется, мы начнем орать. Упоминала: буду рядом, если меня уважают. Дак вот уважением не пахнет.

Рейдж съезжает на обочину, и я сразу дергаю ручку и свешиваю ноги, чтобы спрыгнуть на мокрый асфальт. Оставляю позади себя хлопок двери и без промедлений шурую по прямой, в сторону базы. Прохладный ветер развевает волосы, путая их также, как запутаны мои нервные окончания. И у меня почти лопаются капилляры от досады, когда слышу, что мужчины тоже вышел на свежий воздух.

— Ривер, — рычит, наскоро шагая, — Ривер, какого черта ты творишь?!

По бокам от меня густые дубы и сосны. Локоны намокают от слабого дождя. В нос сочится ароматы сырой природы. Холодно. Но предплечье обдает жаром, когда чужая рука его обхватывает.

— Ривер, куда ты идешь?! — дергает к себе, поднимает лицо ладонью, — Что ты делаешь?

Я вижу проблеск вины в зеленых глазах, внимаю обеспокоенность массивного тела, но вырываюсь, предварительно поясняя:

— Если Вам плохо со мной, то лучше продолжать путь в одиночестве.

Это не было чем-то едким. Совсем нет. Скорее... прямой факт, хоть и обреченный. Опять же: я спорить не намерена. Доношу позицию.

Рейдж испускает звук смешанных чувств, что-то неразборчивое, и в пару шагов нагоняет меня вновь. Он без предупреждения берет меня на руки, отрывая от земли, и я упираюсь руками в широкие плечи, протестуя, ворча. За спиной мужчины авто: двигатель работает, дворники юлозят по лобовому стеклу в среднем темпе. Приятно было бы оказаться там, внутри салона, но явно не с этим чертом рогатым.

— Отпустите, — грубо командую, глаза в глаза, не сдаваясь в усилиях выбраться.

Ему без разницы на мою возню. Правда: стоит недвижимо, ничуть не тяжело. Я и примерно не его рабочий вес в спортзале, что очевидно. Тягает там под сотню или двести кило железа — хотя и этого не узнаю, это тоже гребаная тайна, да, наверняка!

— Я не позволю тебе хреначить пешком сто пятьдесят три километра, — чеканит, обвивая талию, — Ты сумасшедшая?

Мои губы рефлекторно сминаются. Мышцы гудят от неудобного положения, отчасти болезненного, и Рейдж добавляет, не дав открыть рот для ответа.

— Ривер, я не могу тебя под зад подхватить, это некрасиво, — ищет выход, а я вскидываю брови, — Либо успокойся, либо...

— Прекратите мне условия ставить, — огрызаюсь, и на этот раз приподнимаются уже его брови.

— Это не условия, а приказы, — холодно выдает, неумолимо прижимая к себе, — Я твой капитан. Ты не считаешь, что мне приходится напоминать об этом слишком часто?

— Вы мой капитан на базе и на заданиях, — смело заявляю, не заботясь о последствиях, — А мы, как видите, не там и не там. Поэтому здесь мой голос имеет хоть какой-то вес. Это нейтральная территория.

Он, как кажется, прикусывает внутреннюю сторону щеки. Впадает в короткое замешательство, пока я дышу, как марафонец, ведь утомилась от борьбы со скалой. Рейдж перехватывает меня одной рукой покрепче и поднимает вторую, заправляя влажные волосы за уши, отчего застываю. Его глаза блестят расстройством. Он переворачивает мое настроение вверх тормашками, когда мягко проводит закрытыми пальцами по щеке и негромко произносит:

— Твой голос всегда имеет вес, Ривер. Я могу быть строг... жесток. Но твое слово важно.

Ладно, согласна. Вспылила. Он не относится ко мне, как Синч. Если я говорю ему отойти от меня вне работы — он отходит. Не тащит, куда вздумается, насильно. Это ему единственный балл в зачетку. По другим франтам все хреново.

Кожа пылает от нерасторопных касаний. Серьезно: мужчина успокаивает меня, как кошку. Поглаживает мягко. Нет, я не размякну, не-а!

— Тогда отпустите. Мое слово: хочу идти пешком, — мямлю невпопад.

О, ну да, конечно, не размякла. Поплыла за секунду. Какой позор.

Он выглядит так, будто я его подловила. И каково же мое удивление, когда, спустя пару секунд, через тяжелый выдох, он взаправду ставит меня на ноги. Я смотрю на него с непониманием и каким-то разочарованием, задрав голову, но Рейдж пожимает плечами:

— Иди.

Да пошел ты, мудак.

Реально?

Я опускаю взгляд, кивая сама для себя, и гордо разворачиваюсь на пятках, стремясь по прямой снова. Рейдж... идет сбоку, прогулочным шагом. И молчит.

— Что вы делаете? — бешусь, подмерзая из-за непогоды.

— Сопровождаю, — спокойно отвечает, — Говорю же: не позволю хреначить одной. Вместе пойдем, раз ты непреклонна.

О, дак ему весело? Прекрасно! Вот, в чем дело: Рейдж отвлекся и расслабился. Всю ночь и часть утра гонялся по адскому кругу, а сейчас мы сменили тему и ему полегчало. Я его ненавижу: за нервотрепку. И совершенно инфантильно начинаю уговаривать:

— Вы машину не заглушили. И что, если ее украдут?

Мои конечности мельтешат, передвигаясь на хорошей скорости. У Рейджа не так. Его шаг равняется трем моим. Как здорово быть двухметровым дядей с длинными ногами, ага, да.

— Куплю новую, без разницы, — неброско отзывается.

Я готова заорать на всю округу: он конкретно выносит мозг. Этот игривый настрой... что-то необычное. Я бы назвала его приятным при других обстоятельствах, однако сейчас лишь злюсь.

— Идти где-то два дня, с учетом твоих привалов, — в ровном тоне нет ухмылки, но я точно знаю, что он дразнит, — Нас обоих отстранят от базы за такое долгое отсутствие без оповещения.

Два дня? Многовато...

— У нас нет питьевой воды. Нет еды, — вяло жестикулирует, покачивая головой.

Пышная листва шуршит и бьется друг об друга из-за потоков, которые безрассудны к верхам. Рейдж прослеживает мой взгляд и медленно щелкает языком:

— Ночью температура понизится, и ты замерзнешь до воспаления легких —как минимум.

Я без заминок колко выпаливаю:

— Что, не согреете?

Он, похоже, улыбается. Лениво толкует:

— Не смогу. Буду занят защитой тебя от диких животных. Медведи и волки: они выйдут ночью.

А?... Кто выйдет? Озираюсь из стороны в сторону, всматриваясь в нефритовые заросли. Наивно ожидать, что в них никто не водится. Идеальная среда для зверюшек... огромных зверюшек. Клыкастых. Вот так выбор: сесть в тачку к одному кровожадному существу, либо ночью столкнуться с десятком.

Я торможу и жмурюсь, сжимая кулаки, ведь конкретно проиграла. Но... все же есть шанс получить хотя бы малую выгоду.

— Я поеду с Вами, если Вы честно ответите на один вопрос.

Это неустанно гложет, и мне не жить без прямой формулировки. Я окончательно определюсь в том, как он ко мне относится, кем меня считает. Меж ребер возникает огонек надежды. Рейдж совершает пол-оборота торсом и недоверчиво изучает меня. Берет секунд десять и отстраненно произносит:

— Давай, ладно.

Складывается впечатление, что он готовится отбиваться, выстраивает стену и сворачивается в кокон с шипами. Я не спрошу про его прошлое. Не спрошу про травмы. Я спрошу то, что имею право спросить. И мне страшно.

— Что Вы... испытываете ко мне? — неловко перекатываюсь с пятки на носок и завожу руки за спину, скрепляя их там в замок.

Складка меж его бровей вмиг становится отчетливее. Я никогда не знала, что паузы в диалоге бывают настолько тревожными. Покалывания и холодный пот — я чувствую себя так, словно вышла на мороз мокрой и физически леденею. Хотя и то было бы более щедрым.

— Эм, — он прочищает горло, делая микро-шаг назад, — Я много размышлял об этом...

Все: это конечная. Так выглядит инфаркт? Я часто моргаю, неотрывно смотря в его стушевавшиеся глаза, которые он прячет. Однако решающие слова Рейдж говорит без разрыва зрительного контакта.

— Это сильная ненависть. Она душит, —сердце скулит от неоспоримого тона, — Я постоянно тебя ненавижу. Ничего другого. Это честно, Ривер. Как есть.

Мне все же не нужно было знать. Такой ответ я явно не хотела бы слышать когда-либо. Все те мучительные догадки больше не вымысел. Он не любит. Он просто травмирован и ищет укрытие.

***

Как и пообещала, я села в машину. Мы ехали молча: прикинулась спящей. У меня возникло предчувствие, что если я открою глаза, то горько заплачу. Поэтому я не открывала.

Строить из себя жертву — тоже паршиво. Я сама на это иду. Сама соглашаюсь любовно поддерживать того, кому я не ценнее мусора без этой самой поддержки. Но у тебя бывают такие моменты, когда необходим перерыв. И это тот самый рубеж. Я хочу привести себя в порядок, устаканиться в бардаке и пару раз удариться об стену, чтобы, наконец, прекратить ныть внутри.

Порой ты болеешь той болезнью, от которой нет лекарства. Рейдж — моя личная зеленоглазая беда.

Мы приезжаем на базу и невзрачно прощаемся до завтра. Тащусь в комнату с обновками и пакетом мармелада. Ребята — настоящая отдушина. Встречают так, будто пришла с годовой войны: обнимают и хохочут счастливо, выведывают подробности. Я не делюсь историей про виагру. Ну... это не повод для гордости, если Вы понимаете о чем я. Так что излагаю саму миссию, сидя между Кастором и Джастином, на кровати лисенка. Переодически голову поднимаю: чтобы и с Риком участвовать в беседе.

— Слава Богу тебя не побрили, — взаправду облегчено выдыхает Кастор.

Джастин гримасничает, проводя по короткой стрижке.

— Эй, ау, я вообще-то здесь.

Я хихикаю и кладу голову на его плечо, пока он по-братски обнимает: они с Кастор вместе делают это, с разных сторон.

— Тебе полезно услышать. Я жду твою шевелюру, как третье пришествие.

— Ты давно религиозным стал? — дразню.

Рыжик щекочет, отчего почти визжу. Джастин, вдобавок, не позволяет вырваться.

— А вот как ты в отряд к мудаку свинтила, так и уверовал. Молились тут все. Так что, Ривер, больше туда ни ногой. Поняла?

— Да поняла! — смеюсь и молю, мельтеша по простыни, — Прекрати уже!

Он истязает мои бока щекоткой еще минут пять. Дурак.

День проходит, в целом, неплохо. Спокойное ничего. Я попросила парней принести мне приемы пищи из столовой: чтобы не пересекаться с Синчем. Рано или поздно придется с ним столкнуться, но только не этим днем. Вечером иду за таблеткой противозачаточной: без происшествий, за исключением нотаций от врача. Ругала за пропуски, будто я ее дочь, которая однажды уже принесла чадо в подоле. Я вообще не понимаю в чем сыр-бор. Как донести, что спать здесь ни с кем не намерена? Они не слышат.

Ночь проходит тяжко: я не могу уснуть. Джастин, Кастор и Рик сопят на своих полках, а я пялюсь в потолок, думая о ребенке, который чуть не покончил с собой. Примерно не представляю, как ему было больно, но меня разрывает сам факт того, что он был вынужден это вынести. Страдает по сей день. Сейчас ему, скорее всего, снятся кошмары. Опять впадает в ужас и мучается. У него так стабильно раз в сутки — это невозможно осознать до конца. Душа трескается.

Но кошмары бывают не у одного Рейджа.

Рик подрывается в сидячее положение, опираясь натренированными руками в матрас, за спиной. Я аккуратно смотрю на него, а он не замечает, считает, что я отдыхаю. Безудержно глотает и давит отдышку, дрожа крупицами кожи. У меня и за него теперь сердце ноет. Что же это такое.

В комнате полнейший мрак, за исключением дорожки желтого света из ванной — мы всегда оставляем это таким образом, чтобы не потеряться в пространстве в случае чего. Рик треплет волосы средней длины, которые наверняка намокли от пота, и выдыхает полной грудью, приводя себя в норму. До сих пор не глядит в ответ: молча спрыгивает на пол, а через минуту скрывается за пределами помещения, накинув полотенце на плечо. Он... пошел в спортзал? Разогнать дурные картинки, переключиться на упражнения?

Немудрено, почему Рейдж к нему так проницателен. Они друг друга понимают отчасти — так кажется. Безмолвно видят малую схожесть. По крайней мере я ее вижу точно: в их закрытости и отчужденности.

Тыкаю по дисплею телефона. Пол третьего. Что ж... самое время для скелетов в шкафу, да? Я тут только этим и занимаюсь. Не наемница, а сыщик, детектив. Так или иначе: почему не попробовать? Вдруг Рику нужна поддержка? А если нет — извинюсь и уйду. Я только мягко уточню, без наглости и вторжения в личное пространство.

Вяло слезаю с кровати, случайно задевая пяткой торчащую ногу Кастора. Он ворчит сквозь сон, но не просыпается, и я действительно тихо прошу прощения. Натягиваю кроссовки и поправляю серые лосины, после чего выхожу в прохладный коридор, где покрываюсь мурашками. Металлическая лестница в сетку шумит под подошвой. К счастью, не натыкаюсь на отряд Синча: мирно добираюсь до зала, пусть и со страхом от гула ветра за стенами здания.

Рик бегает на спортивной дорожке. Топот, работа ленты и выдохи — единственные звуки. Он видит меня через зеркало у скамеек, и нажимает на кнопку тренажера, останавливая бег.

— Знал, что придешь, — тихо бормочет, опираясь руками в ручки дорожки и свесив голову, — Ты когда спишь, то к стене повернута. А сегодня на спине лежала.

Его наблюдения не пугают. Они дают осознать: он нередко вскакивает от ужасов. Да вырвите вы наконец мое сердце и залатайте им раны этих мужчин — мне не жалко.

— Хочешь, чтобы ушла? — робко произношу, так и замерев у входной тяжелой двери, — Я не планирую лезть не в свое дело...

— Не хочу, — прикусывает губу, поворачивая голову ко мне, — Давай... поговорим.

Завтра пойдет снег. Рик желает откровенничать. Что, черт возьми, подсыпали в компоте на ужин? Чудодейственный порошок правды?

Я миную длинную комнату и сажусь на скамью, пока Рик вытирает полотенцем пот со лба. Он располагается неподалеку, и все погружается в тишину на некоторый срок. Не каждая панельная лампа на потолке включена, благодаря чему атмосфера приглушенная и укромная. Такая, какая нужна.

— Понимаю Рейджа, — внезапно проговаривает, — Теперь хорошо понимаю.

Я ежусь, глядя на измученный профиль.

— Что ты имеешь в виду?

— У тебя талант есть, который мало у кого присутствует, — покачивает подбородком, — Ты не просто показываешь, что хочешь выслушать. Ты действительно будешь слышать и вникать. От всей души. Люди, в большинстве своем, воспринимают тебя фоном. Когда телевизор болтает: ты вроде улавливаешь речь, но на себе сконцентрирован как бы то ни было. Ты не такая.

Я обнимаю себя, негромко отрицая:

— Я обычная, Рик. Просто... уважаю через внимательность. Это важно. Все хотят, чтобы их поняли.

Он вкатывает нижнюю губу меж зубов, заметно нервничая. Призраки прошлого — мы рассуждали ранее. Они влияют на настоящее. Трехмерные и четырехмерные пространства. Непохоже на Рика. Я бы и за миллион лет не предположила, что этот мужчина может быть таким уязвимым, но вот мы как раз в данной точке.

— Ты же знаешь, что я тебя также услышу? — от этих слов органы скручиваются, — Для тебя тоже есть те, кто примут и помогут, Ривер. Я занудный, меня тяжело выносить, у меня много строгих установок, но ко мне можно придти.

Ком поперек горла. Я вроде и без того не сомневалась, но устное подтверждение зарядило удар под дых. Мы расходимся в ключевых аспектах бытия, имеем разные точки зрения, но это не влияет на наше тепло друг к другу. Странные отношения. Неоднозначные. Но разве есть в мире черное и белое? Это всегда смесь, все сложнее.

— Я знаю, — затруднительно киваю, — Спасибо. Но сейчас я тут для тебя. А потом можем обо мне. Что думаешь?

Он никак не оторвется от катышек полотенца: перебирает их пальцами, вытаскивает. Играет челюстью, выглядя разбитым. Совсем скоро разбитой становлюсь и я: от его истории.

— Это не секрет. Парни знают вкратце. Рейдж знает не вкратце. И ты... надеюсь, ты не против присоединиться к капитану, потому что мне нужно изложить снова. Но это не для обсуждения с кем-то, Ривер, да? Наш разговор — исключительно наш разговор.

— Исключительно наш, — серьезно соглашаюсь, — Я тебе клянусь. Расскажи, пожалуйста.

Он прикрывает глаза, откидывая затылок к зеркалу, и чуть-ли не избивает себя внутри за то, что безутешен. Мне ужасно жаль заранее.

— Семнадцать лет: во столько я ее встретил. Дина. Мы одногодки. И ты понимаешь, что случается между мужчиной и женщиной, когда они влюбляются. Случается их судьба. Вот у нас она тоже случилась.

У меня чуть-ли не отвисает челюсть от сути. Я не ожидала от Рика подобного. Что угодно, но не тему любви. Он говорит с трепетом: так говорит, как ни о чем ином. Максимально пронзительно, чисто. Это в нем живет до сих пор.

— Она постоянно сомневалась, что ее любят. Называла себя серой мышью. Тогда я вел ее к зеркалу: там веселил, зацеловывал, чтобы она улыбнулась. Показывал, как ярко светится, какая она удивительная.... Я старался показать, — уголки его губ подтягиваются вверх от радостных воспоминаний, но это читается грустно.

Я уже готова рыдать, ведь все ведет к чему-то печальному. Счастьем не делятся с подавленностью во взгляде.

— В том возрасте я не был таким, каким ты меня знаешь. Более простой. Я смеялся. Нам исполнилось восемнадцать, и я сразу сделал ей предложение. Отец Дины против был, называл меня бездарем, а ей его согласие было необходимо. Поэтому я поступил в университет, хотя не планировал вообще. Я думал... жить свободно. Это инфантильно, но я так думал. Зарабатывал тем, что чинил машины, и это был удобный план: машины есть везде, а значит чинить их можно в любой точке мира. Но мир оказался в ней. И я хотел быть ее мужем. Она подала документы на журналистику. Я туда же. Ее взяли, а меня нет, — вновь улыбается, но только губами, не глазами, — Тогда сунулся в юриспруденцию, в тот же университет. Одобрили. И мы вместе ходили в вуз. Отец разрешил брак. Свадьба маленькой вышла, скромной, но нам хватило. Мы жили полтора года на съемной квартире. Если бы я знал, что у нас всего восемнадцать месяцев в запасе, то наслаждался бы ими еще отчаяннее...

Меня бросают в бурлящий котел, кожа наливается жаром тревоги. Рик не плачет и не заплачет, но это неважно — потому что его сердце рыдает навзрыд, а это гораздо громче выпуска слез.

— В тот день был наш праздник: день знакомства. Мы отмечали всегда. Я готовился дома, пока ее задержали на учебе. Цветы принёс, ужин делал... денег на подарок не нашел, поэтому сам смаздрячил. Постоянно переживал, что не даю ей столько, сколько она заслуживает, но Дина не жаловалась... она никогда не жаловалась, повторяла только о том, как со мной счастлива... и в тот день... должно было быть счастье.

Он упирается локтями в ноги, на которых надеты помятые треники, и тупится в пол совершенно горько и пусто — это граничит между собой. И продолжает тише, переодически преодолевая собственный тремор.

— Полчаса, час — она не возвращалась. Я забеспокоился, все было как-то глупо, слишком долго. Начал звонить. Нет ответа. Решил чуток еще потерпеть, боялся с ней разминуться банально, если пойду навстречу. Включил телевизор... — мужчина морщится, и я падаю замертво в следующий миг, — Там передавали экстренные новости в прямом эфире. Пацан, лет тринадцать, выродок террористов — зашел в вагон метро с взрывчаткой за пазухой. Смертник. Всех подорвал. Ты, наверное, слышала о том инциденте в Бридже. Он пробежал через рамки быстро, его никто не остановил, хотя они запищали: работники забили, отвлеклись. И... Бах. Разрушились судьбы. Нет Дины. Нет меня. Восемь с половиной лет.

Я больше не могу дышать.

— Поначалу я думал, как ты — что не все из них вырастают монстрами. Несмотря на случившееся я пытался сам не быть монстром, — тараторит, переводит тему совершенно в другое русло, потому что сгорает заживо, — А потом тот ублюдок со свастикой, о котором я тебе на задании говорил, когда ты мне помешала. Нет справедливости, Ривер. Нет баланса. Мы хотим верить, что чаша весов хотя бы равна, а некоторые считают, что она вообще в сторону света перевешивает — но нет, это бред, — он убегает от себя же, прячется за альтернативами, пока меня охватывает бешеная тряска, — Ты знаешь, сколько в мире официальных центров по борьбе с загрязнениями в сфере экологии? Двадцать восемь национальных отделений. Спроси себя: а сколько людей загрязняют эту природу? И ты поймешь, как все устроено. Жить в иллюзорном пузыре, где добро главенствует — легко. Но правда всегда перед носом. Мы просто ее игнорируем. Я игнорировал. Больше не буду. Если бы кто-то выстрелил в ту суку раньше, то Дина бы улыбалась. Но она больше не улыбнется.

Я взяла его за руку и держала еще час. Безумно тяжелый час.