Глава 18
Я запихиваю девушку в Додж, на задние места, и быстро сажусь за руль. Ее вот-вот потеряют, если уже не потеряли: пойдут искать и проверять. Это подтверждается, когда отъезжаю и вижу в зеркале заднего вида Синча — он буйно оглядывает улицу, высунувшись из бара. Моя кровь не успокаивается: циркулирует горючими притоками, закипая жилы. Он хотел трахнуть ее, а потом пустить по кругу. Он хотел ее уничтожить.
Я уничтожу его в ответ, и мне плевать, что у него не получилось совершить задуманное. Он начал это дерьмо, а я тот, кто закончит — по своим правилам.
— Вы следили за мной? — лепечет сзади, дыша невпопад.
Я нервно стучу по бардачку кулаком: он открывается, и бутылка падает в ладонь. Отдаю воду Ривер, не отрываясь от дороги, и ищу глазами любую вывеску отеля. На базу не повезу. Надо подумать, как все устроить, чтобы ни ей, ни мне перед О'Коннором отчитываться не пришлось. Составить план наказания. Мне нужно гребаное время.
— В ноже был маячок и прослушка, — отвечаю, не собираясь скрывать хотя бы это.
Мельком бросаю на девушку взгляд через зеркало: у нее пылает лицо, вся покраснела и ноги сводит. Твою же мать.
В ней нет раздражения, касательно содеянного. Скорее благодарность, пусть и с неловкостью. Наверняка прокручивает все сказанное, но лишнего не было, так что переживать не о чем. Да и не знаю, чем бы она меня огорчить и отвернуть сумела. Разве что согласием переспать с кем-то. На прочее плевать.
— Эм... спасибо, — часто сглатывает, кивая, — Я выпила что-то... Меня заставили выпить... что-то странное...
— Тебя накачали виагрой, Ривер, — гравийно произношу, и она вылупляет глаза, роняя челюсть, — Сама понимаешь для каких целей.
Ей вмиг становится страшно и горько. Она смачивает иссохшие губы, растеряно тупясь в коврик авто. Я могу понять. Разочарование. Глубокое и пожирающее. Приехала сюда работать, а тут с ней такое творят. Второй раз за время нашего знакомства Рив на грани слез, и это абсолютно оправданная эмоция. Я даже благодарен, когда она плачет: наконец выпускает скопившееся. Наблюдать больно, но это дает ей облегчение. Надеюсь, в месте поукромнее девушка подпустит к себе, позволит быть рядом для поддержки и утешения. Я очень надеюсь.
— Меня... что?... — шатко шепчет, беззвучно хныкая — грудная клетка сокращается истошно.
Ей не хочется верить. До последнего. Я смыкаю челюсть и стучу по рулю, соображая находу. Что ей поможет? Как ослабить этот гребень боли? Что Ривер любит? На что она переключит внимание? Вероятно... мармелад? Я знаю как глупо совать ей сладость, когда она буквально течет и мечтает о члене, но ведь без еды хуже, чем с ней, нет? На оживленной вечерней улице как раз виднеется «Мармеладный мир» — там продается только эта тягучая дрянь, ничего кроме. Я нейтрален к ее любимому «деликатесу», но себе лично не куплю. Хотя... кто знает, возможно, существует мармелад с мятой? Это бы многое изменило.
— Посиди в машине, воду пей, — бормочу, покачивая головой и съезжая к обочине.
Она слушается без пререканий, так как в себя погружена. Я хлопаю дверью и проверяю бумажник в кармане. Соседний ларек как раз с китайской едой. Она голодная. Накуплю все, выдам в отеле, и пусть жует. Мне подобное в тяжелые моменты не помогает, но может ей поможет.
Итак: не засахаренный и не кислый, как в прошлый раз. Я видел, что она особо запала на сладкие пилюли, поэтому их сыплю побольше. Девочки-консультантки в костюмах фей косятся на меня с интересом. Да... двухметровый чувак в балаклаве надевает одноразовые перчатки поверх черных перчаток, сгребая из бочек разные виды товара, в обилии. Как я дошел до этого абсурда? Уму непостижимо.
Расплачиваюсь, а следом заказываю нормальный ужин на двоих — поем, когда уснет. Это начинает походить на свидание... мне не нравится. Перевозбужденная Ривер будет сидеть на постели, есть и ерзать от влаги между ног. Я бы не предположил, что такое между нами случится, но вот мы, черт возьми, здесь. Молюсь на то, чтобы она не лезла. Нет, я кошмар как ее хочу, но не при таких обстоятельствах. Вернее: я при любых обстоятельствах желаю загнать в нее член, да, ахренеть как. Просто в данном случае себе не позволю. Это бы означало воспользоваться, а Ривер пользоваться нельзя. Я не буду. И никто другой не посмеет: позабочусь сполна.
В мире немерено ублюдков, которые обижают женщин. Я ужасный человек, а потому не постесняюсь взять на себя роль карателя. По крайней мере за Ривер Акосту. Им придется расплатиться. Не убью на базе: в тюрьму не рвусь как-никак. Но есть различные способы возмездия, и я найду верный. Подставлю по-крупному так, что Синч до конца дней полы мыть будет в дешевой забегаловке. А там и до несчастного случая недалеко, да? Поскользнется, сломает позвоночник — полы то влажные, а он без опыта.
Прекрасная пища для ума на ближайшую неделю.
Девушка вздрагивает, когда открываю ее дверь. Опять свои губы пухлые терзает. Я наклоняюсь, чтобы поставить пакеты, и она аж коченеет. Как только вылезаю наружу, мы пересекаемся взглядом...
Ну началось.
Пялится со всем вожделением, иногда соскальзывая глазами по торсу, ниже... серьезно? Ривер Акоста мельком изучает мой член?
— Ты в курсе, что мне почти опасно оставаться с тобой наедине? — вздымаю бровь, облокачиваясь локтем об приоткрытую дверь авто.
Слабый ветерок обдувает красные щеки, но не остужает. Кажется, перемена температуры только сильнее возбуждает девушку.
— Я не смогу сделать что-то, если Вы не будете готов... физически, — стеснительно успокаивает, что конкретно смешно.
Ривер реально считает, что у меня не встанет? Мне уже сейчас приходится контролировать низ, потому что ее отчаянность опьяняет. Увезти бы ее туда, где потише, на себя усадить, рот зажать для большего подчинения и трахать, пока имя свое не забудет. Однако нельзя. Ни за что. Рациональная часть меня прекрасно осознает, что я морально на это не пойду, как бы девушка не упрашивала. Было бы подло и низко повести себя иначе.
— Я тебе помогаю, Ривер, а не причиняю дополнительный вред, — тру веки, намеренно сводя разговор в другое русло, — В отель поедем, поешь и спать ляжешь.
Она хлопает ресницами, прикасаясь пальцами к нижней губе в привычной манере — из раза в раз будоражит. Ненавижу.
— Не на базу?... — потерянный тон.
— Я же сказал. Слушай внимательнее, — беззлобно отзываюсь, закрывая ее дверь.
Сажусь за руль и стараюсь игнорировать придыхания со спины. Ищу в навигаторе что-то, что бы подошло. Доля сердца... радуется. Деньги трачу, коих немерено. И по делу. На человека важного. Оказывается, это может быть приятно. Словно та самая ненависть к девушке подгоняет слить все накопления на любые ее хотелки или капризы. Я и сейчас принес мармелад в неадекватном объеме: три набитых бумажных пакета, под завязку. Их поставили на весы: двенадцать килограмм вышло. Я спятил, да?...
Без понятия что за хрень, но в магазине, при покупке вещей для Ривер, кое-как себя тормознул. Хотелось запихнуть в корзину много разной всячины, чтобы она улыбнулась чуток. Мечтаю ее радовать, а по существу лишь разбиваю. Грезы отвратительны. Ты в них витаешь, а потом возвращаешься в жизнь: промозглую и колючую. Пора завязывать этим заниматься.
Выбираю то, что по рейтингу звезд отличное. Зачем-то снимаю бомбер и накидываю его на плечи Ривер, когда выходим на ночной свежий воздух. Она таращится на меня в шоке, а я предпочитаю избегать. Неужели так сложно пропустить этот идиотский жест? Дура натуральная. Терпеть не могу порой.
Перед попаданием в высокое застекленной здание, инструктирую:
— Два номера возьму. Посижу с тобой немного и разойдемся.
— Нет! — бурно отрицает, вдруг дотрагиваясь предплечья.
Я поворачиваюсь, переставая шагать для объяснений. Но они без слов очевидны. Ривер напугана и беззащитна. Вертится в обостренных, неестественно-долгих ощущениях и одна оставаться боится. Меня не нужно умолять. Если нужен, значит нужен.
— Хорошо, — плавно киваю, не разрывая зрительный контакт, и ответ сказывается на девушке утешительно, — Без проблем.
На ресепшене плачу вдвое больше, чтобы без документов заселили. Хостес мнется, но, после пары убедительных фраз и удостоверения военного, соглашается. Нас провожают на седьмой этаж. Зеркальный лифт — будто ад, созданный специально под меня. Вот, почему маска необходима. Лучшее, что я предпринимал за всю жизнь. Страдал до двадцати лет, в ноги таращился. С прибытием на базу «Эйприл» нашел лекарство.
Ривер впадает в ступор при встрече с номером. Просторная минималистичная комната сдержанных оттенков с огромной двуспальной кроватью. Панорамное окно заменяя стену. Ночной город с сотнями огней...
Это действительно все больше и больше сравнимо с романтикой, и я кое-как подавляю раздражение. Мое нутро не про это. Я — холодный. Не милый. А Ривер глядит, будто чудо сотворил. Изредка возникает тяга залепить ей глаза изолентой — и это все меньше кажется чудаковатой идеей.
— Иди в душ, сними свое чёртово напряжение и возвращайся ужинать, — отрезаю, скидывая обувь и проходя внутрь.
Достаю еду из пакетов. Раскладываю контейнеры на темном длинном столе, когда слышу неуверенно:
— Напряжение?
Да она что, напрочь мозги растеряла? Я поворачиваю голову, несдержанно поясняя:
— Опусти руку между ног или открути гребаную лейку. Мне тебе инструктаж по мастурбации проводить или как? Делай то, что всегда делаешь, Ривер.
Ее взгляд наливается пущим шоком, а тело не двигается. Какого хрена? Ей двадцать один, пусть наконец прекратит играть в невинную штучку. Ей незачем строить из себя девственную девочку. Мы взрослые люди. Секс — не табу.
— Мгм, конечно, простите, — невнятно отвечает и шмыгает в соседнее помещение.
Я завершаю «сервировку» и плюхаюсь на кресло у стола, прикрывая глаза под звук льющейся воды. Не спал... не помню сколько не спал. Постоянно не сплю. Тринадцать лет без нормального режима — он и до того был сбит, но после окончательно разрушился. Разрушилось все. Каждая крупица бытия раскрошилась и стала едкой. Ты дышишь и в тебя проникают отравленные частицы, разъедают нос, гортань. Помню, как пару раз мог избавиться от этого. Один раз пронесло. Второй раз не довел до конца: а ведь оставалось немного. В третий и четвертый раз спасли. Ужасное чувство. Я давно не должен быть здесь, но почему-то задерживаюсь.
Стал тем, кем не хотел становиться. Не то что бы у меня были планы на будущее. Преимущественно я занимался выживанием. Вопреки этому, подумывал о свободе. Уехать на противоположный конец земного шара и узнать, какой вкус у счастья. Но так не бывает. Ты мчишь к тому, чего не дотронуться. Застреваешь в болоте преград — и даже после смерти не поймешь, почему так вышло. Вопросов всегда больше, чем ответов.
Да и счастливым способен быть исключительно тот, кто забот не имеет. А у меня, куда не глянь, сплошь и рядом угрызения совести. Они не пройдут — в этом состоит справедливость. Если ты кого-то подвел, заслуженно получить бремя мук и терзаний. Потому я и получаю.
Сон уносит. Медленно, но верно. Темнота утягивает за собой, обещая мир, но это ложь. Постоянная ложь.
«— Я ненавижу бесконечность, Эспен, — шепчет Берти, прислонив подбородок к коленям, — Ненавижу бесконечность.
Я не справился. Отжимался, чтобы ее уберечь, но сломался на цифре сто семь. Из-за меня она в побоях. Все из-за меня. Оба грязные. Затопил бы баню, но нас там недавно закрыли, в парилке горячей. Пока не хотим рисковать. Я старался выбить дверь. Жжение от нагретого дерева и боль от неистовых толчков смешивалась в плече. Берти плакала, присев к полу, ведь там температура ниже. Паника и безысходность. Мне так жаль. Мне ужасно жаль, что я не смог опять. Щеколда сильнее, чем тринадцатилетка. Это нечестно.
— Ненавижу бесконечность... — повторяет, покачиваясь взад и вперед.
Я тоже ненавижу. Жить без конца — страшный сон.
— Пожалуйста, можно тебя обнять?... — это все, что я предлагаю, постоянно, мне больше нечего предложить, — Берти, прошу...».
Я резко распахиваю глаза, судорожно дыша, бешено сжимая ручки кресла, ни черта не соображая. Где я? Дома? В номере? Где Берти? Со мной? Нет, нет, здесь только Ривер. Стоит у кресла: робкая и заикающаяся. Берти нет и не будет. Ее никогда не будет. Сколько еще пройдёт времени, прежде чем до меня дойдет?
— Вы, Вы спали и Вам начало сниться тревожное, Вы ворочались и по звукам было больно. Простите, я просто подумала, что лучше разбудить, — спешно объясняет с виной, — Простите, правда...
Я мотаю головой, прося ее заткнуться. Пытаюсь в себя придти, опираясь предплечьями в колени. Она успела прервать. Этот сон не такой плохой, как другие, но от него тоже долго отхожу. Дальше кошмар творится. Все закончилось на мирной части.
Ненавижу бесконечность, ненавижу бесконечность, ненавижу бесконечность. Я все это ненавижу. Всех ненавижу. Я хочу, чтобы это прекратилось. Чтобы прекратился я.
Знакомый сценарий. Меня настигают одинаковые сцены: у них нет последовательности. Снятся вперемешку. Погружаешься во мрак, а оно там — твое прошлое. Бежать бесполезно: к спине прилипло, так что ты лишь истощаешься от гонки, но, поворачиваясь, встречаешься с ним лицом к лицу.
— Как давно ты вышла из душа? — скомкано бормочу.
Давай же, твою мать. Переключись. Ты сможешь. Не при Ривер ломаться. Не при ней.
— Часа полтора, — сглатывает, — Вам... я могу помочь?... чем-то?...
Только ты можешь, но я боюсь признать это, Ласточка.
— Ты поела?
Мой голос звучит достаточно нормально. Я закладываю колоссальные труды. Она не должна заставать меня таким. Я капитан и мужчина прежде всего.
— Да, было вкусно, я такого никогда не пробовала, — мягко уверяет, стоит близко и сомневается, — Хотите, мы...
— Нет, — отрезаю, все еще смотря в пол, — Сядь на кровать и не трогай... пожалуйста, — оправдания льются без координации, — Я тебя не гоню и не отталкиваю, я не стал злым, я просто прошу отойти сейчас. И ты под таблетками до сих пор: сделаешь что-то, чего стыдиться будешь, а я не хочу для тебя такого. Лучше нам поодаль держаться эту ночь.
Ривер не слушается сразу: прирастает к ковровому покрытию, осмысливая. Почему ей не все равно? Разве заняться нечем? Почему так рвалась раньше к поддержке? Почему рвется теперь, после тех моих обидных фраз? Ненормальная?
Все же отходит, залезая на расправленную кровать, где заземлилась после душа. Я затихаю на минуту и наконец оправляюсь для того, чтобы поднять взгляд. На ней белый халат. Выглядит чуть менее отчаянно. Полегчало, сошла активная фаза. Все еще мучается, но не так подавляюще. Мог бы с ней фильм посмотреть. Мог бы исправить. В фантазиях. Потому что, если не врать, если откинуть притворство, — я бесполезный. Кусок дерьма, ни цента не стою. Так он говорил.
«— Спроси себя: «Кто я такой?» — цедит отец.
Шмыгаю носом, сжимая стол позади. Кто я? Кто я такой? Что я? Что из себя представляю?».
— Рейдж, — шепчет Ривер, пробуя привлечь внимание.
— Замолчи, — грубовато шиплю в ответ, жмурясь.
«В чем моя суть? Зачем я живу? Зачем земля носит такого, как я, целых десять лет?
— Ну дак? — давит, — Определился?
Мама воспитывает Берти за домом: я слышу хныканье и маты. Мне к ней нужно, но меня не отпустят. Она крохотная. Ей семь годиков. Она не заслужила такого. Я регулярно смещаю ракурс на себя, чтобы ей не доставалось, однако сестра все равно получает.
Детство — это безумно страшно. Надеюсь, взрослый возраст мягче.
— Я никто, — сообщаю, молясь на правильность выбранной формулировки.
Он прыскает, будучи рассерженным. Неверно. Я фатально ошибся. Может, потому что я все же кто-то? Может, потому что я все-таки имею вес?
— Ты лишний ребенок, нежеланный плод, тебя никто не любит и не полюбит, — исправляет, что рассеивает малую надежду, — Нет любви в мире. Есть ненависть. И тебя все ненавидят, Эспен.
— Берти меня любит! — вырывается самостоятельно, что глупо, но я продолжаю протестовать со скрежетом, — Я люблю Берти.
Он лукаво вскидывает брови, шлепая губами.
— Разве она любит? Ты так уверен?».
Боже, мне стыдно. Ривер здесь, а я где-то там. Я правда ничтожный. В руки себя взять не получается. Внешне не показываю: хоть в этом преуспел. А внутренне я никчемен — в этом суть. Я всегда никчемен.
Однажды услышал от кого-то, что время - это цикличность. Все повторяется. Я буду оказываться в своем кошмаре снова и снова. Если он чудом прервется, то обязательно возникнет через определенный промежуток: день, месяц, год. Когда чудовище не вылазит из шкафа, то оно лишь дремлет, оно никуда не испарилось.
Теорию подтверждают дети, которых мы застаем на миссиях. Эти девочки и мальчики будут там опять и опять: после нашей смерти тоже. Добро не побеждает.
— Рейдж, поговорите со мной, — не бросает попытки с заботой в тоне, — Расскажите что-то или расскажу я. Позвольте... сделать это лучше.
Я откидываюсь на спинку кресла с закрытыми глазами, глубоко выдыхая. Ни один человек на базе не посвящен в такую мою часть. Ривер — единственная, кому пришлось созерцать данную картину. Так не должно было получиться. Я сам виноват. Если бы держал ее на расстоянии, то данного расклада бы не произошло. Облажался. По всем фронтам.
— Зачем тебе это, после того моего поведения? — тихо произношу, не распахивая ресницы, — Зачем, Ривер? Почему ты милосердна?
Девушка замолкает. Безумно наивно с ее стороны: желать находиться рядом. Она не осознает, кому помогать стремиться. Быстро бы сбежала, если бы стало известно.
Кровь. Кошмарное количество крови. Она повсюду. Все алое и липкое. Три часа. Я в этом три часа.
— Даже если я для Вас ничего не значу, это не означает, что Вы для меня значите столько же, — сообщает беспредельно ранимо.
Я замираю и открываю глаза.
Что она сказала?
Я значу? Снова неправильно воспринял? Услышал то, что хотел бы услышать?
Ривер опускает лоб к закрытым одеялом коленям в изнеможении. Ее красивые локоны средней длины немного вьются, закрывая красные щеки. Я жалок, ведь моментально вспыхиваю нуждой прибиться к девушке поближе. И меня ударяет под дых то, в чем уверил. Она считает себя лишней. Я обозначил, выпалил хрень, а Ривер впитала. Наверное, именно это побуждает меня вылить следующее признание. Вылить то, что заперто за семью дверьми. То, чем я ни за что бы не поделился в ином состоянии.
Кромешная ночь. Сияние города падает на девушку красивыми бликами. В комнате горит лишь один торшер, озаряя пространство приглушенным желтым светом. Я миллион раз пожалею о том, что разрешил рту развязаться. Но позже.
— Однажды я пошел сделать одну вещь, — тихо тараторю, сбиваясь в слогах, сжимая рукояти синего кресла, — В четырнадцать лет. Это был сарай. Бордовая краска, облезшая. Я больше не мог выносить случившееся. Не имел цели и смысла, — она поднимает взгляд, затаившись в смешанных чувствах, жадно глотая фразы, — Я боялся ходить туда, так как там происходили ужасы. Но счел это подходящим местом. Угнетает, а значит точно решусь, воспоминания добьют, — я смачиваю губы и отвожу глаза к полу, мелко дрожа, — Взял веревку и соорудил петлю. Встал на стог сена, чтобы достать до балки. Все было в коматозном бреду, я не особо отдавал себе отчет, я бы и не смог отдать, события произошли тяжелые, я ничего не понимал. И я хотел все закончить, Ривер...
В мое горло словно залили раскаленную ртуть. Я никому не говорил. Постепенно жалею, что затеял это дерьмо. Но ей важно узнать. Важно убедить: доходчиво и безотлагательно.
— Я надел веревку на шею и планировал шагнуть с сена. Мне не было страшно: не после всего. Но я хотел попросить кое-что у Бога, если он все-таки есть. Не верил в него, нет. Лишь полпроцента, на всякий случай. И я задрал голову, чтобы обратиться: так ведь обращаются, глядят ввысь. Кое-кто произошло. На верхней балке сидели ласточки, у них там гнездо. Я не ожидал, они зашевелились, и это вывело из транса, испугался от резкости, пошатнулся назад, вышел из петли не специально и упал. Они меня спасли. Привели в здравость. Ласточки, — у меня трясется язык, в комнате слышен только натянутый голос, — Они дали свет.
Она не дышит. А я дышу учащенно. Это идиотизм. Невозможный стыд. Все-таки договариваю, раз начал.
— Когда я увидел тебя на фотографии, это первое, что промелькнуло в голове. «Ласточка». Я не руководил мозгом. Он сам тебя так назвал. Без колебаний. Так что то дерьмо было ложью. Таких как ты я не встречал. И ты не «обычная, ничтожная девчонка». Ты другая. Мне от этого не по себе...
Я не успеваю сориентироваться, прерываясь в речи. Она оказывается у кресла и без предупреждения залазит на мои колени... крепко окольцовывая руками за шею, вжимаясь с невероятным чувством... Легкие лишаются кислорода.
Нет, нет, что она делает?
— Ривер... — буквы то-ли дрожащие, то-ли убитые, — Ривер. Прекрати...
Я вот-вот сорвусь. Это слишком для того, чтобы вынести. Почему мне настолько хреново в груди? Почему это действие всаживает ножи? Я теряюсь. Пусть она перестанет...
— Ривер... — говорю обрывисто и порывисто, — Рив... не надо.
Она не отступает. Наоборот: ютится вплотную, поглаживая по закрытому затылку, прикладывая щеку к моей щеке. Тонкие полуоткрытые ноги располагаются по обе стороны от моих ног. Я не выдержу. Принимаюсь мелко колотиться и задыхаться.
— Это объятия, — тихо проговаривает то, отчего переклинивает, — Я Вас уже обнимала, когда Вы с температурой лежали. Но Вы забыли. Это объятия.
Меня обнимают?
Вот, каково это?
Из горла вырывается немой всхлип или скулеж. Нет, я не могу. Я не могу. Слезы покатятся. Я не могу. Мне нужно уйти. Это паническая атака. Опять она. Опять кожу сводит. Опять холодно.
Меня обнимают?
Ривер меня обнимает?
Правда?
Слух отказывает, но в него поступает неразборчивый звук, около уха. Девушка плачет. Обнимает и плачет. Я тоже заплачу. Нет, нет, нет, все не может выйти так, нет, мне нужно исчезнуть.
Я снимаю ее хрупкое тело безутешными руками, практически спихиваю, так как она боролась. Влага с глаз катится. Ей не видно. Ей запрещено видеть. Я должен уйти.
— Рейдж...
— Отвали. Не ходи за мной, — отстукиваю, создавая злобу, скрывая свою ничтожность.
Залезаю в кроссовки и вышагиваю из номера, не оборачиваясь. Она старалась задержать. За руку схватила, но я выдернул.
Меня обнимали?
Я это заслужил?