Соленое солнце

С шумом захлопнулась грубая деревянная дверь, и Аллен осталась одна в стремительно светлеющей пустоте подвала. У нее жутко болела голова, и она дрожала в отсыревшей, волглой одежде, но все это казалось ничтожным в сравнении с тем, что сейчас происходило за закрытой дверью, наверху, в комнате, из которой ее только что увели, и при мысли о Лие, совершенно беззащитной в руках этих негодяев, Аллен начинало трясти и ее грудь болела так сильно, что она едва могла дышать. Что сделают эти страшные мужчины с Лией, если она не скажет им то, что они хотят услышать? На что они способны? Вдруг голубые глаза Лии, ее темные волосы и фигура голливудской кинозвезды привлекут внимание этих людей настолько, что они решат добыть у нее сведения не только угрозами, но и действиями?

Аллен до крови прикусила нижнюю губу, стараясь заглушить внутреннюю боль. Если они навредят Лие, то она никогда себе этого не простит, потому что именно по ее, Аллен, вине произошло то, что произошло. Если бы она прислушалась к опасениям Лии, то ничего бы не случилось, они бы выскользнули из чертовой деревни и ушли в ночь и сейчас спали бы где-нибудь, пусть на холоде, пусть среди пустынных гор, на голой земле, но далеко отсюда, в безопасности... Почему, почему она не вняла внутреннему голосу, твердившему, что Лия права? Из-за усталости? Из жалости к Лие? Из желания устроить им комфортный ночлег и тем самым что-то доказать Стеффи?

Умом Аллен понимала, что схватившие их люди — не простые бандиты, которые маскируются под партизан, но были ли это члены Сопротивления? Зачем тогда хватать их и допрашивать, ведь союзники не представляют угрозы для партизан, наоборот, увидев военных медиков в такой глуши, да ещё медиков, служащих в Британской армии, партизаны бы обрадовались и захотели помочь, разве нет? Кто же эти люди, одетые как обычные жители деревни, и вместе с тем вооруженные так, будто винтовки им выдало серьезное командование, незримо стоящее за их спиной?

Так много вопросов и ни одного ответа!

Аллен поймала себя на том, что все время напрягает слух, пытаясь уловить хотя бы какие-то звуки извне. Но что делать, если она их уловит? Как можно сидеть здесь, в этом подвале, зная, что Лия, возможно, бьют или насилуют?

Сходя с ума от неизвестности, Аллен пыталась заглушить звенящую тишину подвала тем, что вставала и ходила, как можно громче шаркая ногами по полу, но, едва только звук ее шагов становился единственным, что она слышала, ей немедленно начинало казаться, что сквозь него прорывается подавленный крик снаружи, и тогда она останавливалась, и, как животное, попавшее в безвыходное положение, замирала, и, ругая себя, начинала вслушиваться в то, что происходило за дверью.

Она знала, что немцы могли сделать с мирными жителями, и сама несколько раз видела женщин, которых изнасиловали во время наступления фашистских войск в Италии, но представлять, что это произойдет с Лией или с ней самой, было настолько страшно, что она отгоняла эту мысль и снова принималась ходить, шаркая ногами, и опять ей чудился крик, прорывающийся сквозь противный, скребущий звук ее шагов.

Лия с ее улыбкой, с ее полудетским лицом и наивными голубыми глазами — в лапах трёх мужиков, которые будут рвать на ней одежду, издеваться, глумиться, смотреть на нее своими похотливыми взглядами... Аллен опять так сильно закусила нижнюю губу, что во рту появился привкус крови. Больше всего её убивало то, что она ничего не могла сделать, разве что ходить по подвалу, как пленный лев, и в бессилии прикладываться плечом о стену — каждый раз все сильнее и сильнее.

Господи, только пусть Лия будет в порядке, думала она, пусть они сотворят это со мной, пусть издеваются, как хотят, но не трогают Лию! Я больше ни о чем не попрошу, но если нам и суждено умереть в этой деревне, дай нам по крайней мере умереть достойно — не двумя оскверненными женщинами в разорванной одежде, а солдатами, выстоявшими до конца! Это мне, молилась она, уже ничего не страшно, потому что после смерти Эйдана я превратилась в холодный, лишенный эмоций сосуд, только с виду похожий на человека. Но Лия! Ей ещё жить и жить, она должна выбраться из этой мясорубки, должна выйти замуж и родить детей, а потом прожить долгую счастливую жизнь и умереть старой женщиной в окружении детей и внуков!

Остановившись в очередной раз посреди подвала, Аллен посмотрела наверх, туда, где в небольшое окно пробивался солнечный свет, и вдруг подумала о том, что больше никогда не увидит моря, не почувствует теплое прикосновение прибоя на ступнях, не сядет на пляже, глядя в бескрайнюю даль, не пробежится по мягкому песку... Да, ей было жалко уходящей жизни, но не потому, что сама жизнь представляла какую-то ценность, а потому, что она только сейчас осознала, как ей дороги простые вещи, которых люди не замечают, когда эти вещи у них есть. После долгих, кровавых лет войны Аллен утратила способность чувствовать, но теперь, перед лицом смерти, она не боялась — ей было жаль. Жаль, что они с Лией не выберутся из этой деревеньки, затерянной глубоко в горах. Жаль, что они так мало времени провели вместе. Жаль, что она, Аллен, больше не сможет спасать людей, и жаль, что жизнь кончилась так глупо и нелепо: ни семьи, ни родных, только старый шерстяной носок и фотография, которые сейчас валяются где-то, выброшенные прочь равнодушной рукой.

Ещё одна мысль мучила Аллен — мысль, которая часто посещала ее, военного медика, побывавшего на передовой и не раз находившегося в смертельной опасности. Это была одна из тех противных мыслей, которые человек гонит от себя, но, как бы он ни старался, она периодически всплывает в его сознании, отравляя все внутри холодным липким ощущением ужаса. Она понимала, что сейчас они с Лией оказались на краю гибели, и гибель эта не могла быть лёгкой, и требовалось собрать свои душевные силы, чтобы подумать о будущей смерти и подготовиться к ней — принять этот факт и до последнего остаться человеком. И это ощущение того, что она никак не может остановить свою мысль на смерти и том, как с ней смириться, мучила Аллен почти также сильно, как и тревога за Лию.

Прошло, наверное, минут тридцать (Аллен всегда гордилась своими внутренними часами, хотя в этот раз ей показалось, что полчаса длились вечность), прежде чем дверь загрохотала и открылась.

Никто не потрудился развязать Аллен руки, и она с трудом поднялась, опираясь на стену и широко открытыми глазами глядя на дверной проем.

Все те же двое мужчин (Аллен про себя окрестила их Дурак и Подонок) ввели Лию, и, хотя на лице девушки явственно проступали следы слез, Аллен видела, что выглядит она абсолютно невредимой. На щеке все ещё виднелась царапина от ветки, но ни синяков, ни кровоподтеков не было, и в целом Лия казалась такой же, какой была до допроса.

Мужчины ввели ее, довольно грубо толкнули в спину, чтобы не загораживала дверь, и тут же удалились, не проронив ни слова. Аллен бросилась к Лие.

— Ну как? Ты в порядке?

Лия немного растерянно посмотрела на нее и как-то устало кивнула. Руки Аллен по-прежнему были связаны, и она не могла прикоснуться к Лие, как бы ей того ни хотелось, и оставалось лишь стоять напротив, внимательно рассматривая осунувшееся, бледное лицо Стеффи.

— Пить хочу, умираю, — сказала Лия, подходя к стене и практически падая на пол.

— Что там было? — Аллен села рядом и посмотрела на нее.

— Все плохо, Аллен, — Лия покусала нижнюю губу. — Я подозреваю, что то, что нас не убили сразу, ещё хуже.

Аллен нахмурилась.

— Почему?

Лия тяжело вздохнула.

— Я сказала им только то, что знаю — что мы попали в засаду и шли через горы к железной дороге, и тот лысый стал куда-то звонить и долго говорил по-итальянски, я ни слова не поняла. Но было ясно, что он спорит с кем-то.

Она взглянула на Аллен.

— Это было очень страшно — слушать, как он говорит с кем-то и понимать, что он решает сейчас твою судьбу, а ты ничего не можешь сделать и даже слова разобрать не можешь.

Аллен молча смотрела на нее.

— В общем, он стал соглашаться с этим кем-то, а потом опять стал расспрашивать меня про отряд и железную дорогу...

— Что ты ему ответила? — хриплым голосом спросила Аллен.

Лия пожала плечами.

— Ничего конкретного. Я сказала, что я всего лишь медсестра и что нас вел командир, а потом мы просто шли вперёд, надеясь выйти к дороге.

Аллен облегчённо кивнула.

— Я сказала то же самое.

Некоторое время обе молчали, а потом Аллен осторожно спросила, глядя на тонкую полоску, протянувшуюся по щеке Лии, там, где высохла слеза.

— Они не обидели тебя?

Лия глянула на нее и покачала головой, горько усмехаясь.

— Нет. Этот лысый настроен очень серьезно, ему не до глупостей.

Сжав зубы, Аллен сдержала облегченный вздох и отвернулась. У нее нещадно ныли вывернутые назад плечи, и она чувствовала, как опухает правая половина лица. Но облегчение, вызванное тем, что Лия жива и невредима, она игнорировать не могла. На миру и смерть красна, подумала она, глядя на Лию. По крайней мере, они вместе.

— Тебе страшно? — вдруг спросила Лия, поворачивая к ней голову, и это было так неожиданно, что Аллен вздрогнула. Как будто Стеффи каким-то непостижимым образом ухитрилась прочитать ее мысли и озвучила то, что Аллен прятала даже от самой себя.

Аллен помолчала.

— Мне было страшно, когда я боялась за тебя, — сказала она просто. — Эти полчаса, что тебя не было. А сейчас... не знаю, наверное, нет. Когда все время находишься в опасности, то привыкаешь к этому. Нельзя все время бояться.

Лия не ответила. Она знала, о чем говорит Аллен, потому что сама прошла через все это, когда Дуэль увели на допрос, и она сидела в этом подвале одна и беспомощно кусала губу, представляя все пытки, которым могут подвергнуть Аллен, и холодея от ужаса.

— И чем закончился ваш разговор? — спросила Аллен минут пять спустя, и Лия услышала в ее голосе знакомые властные нотки.

— Ничем. Он сказал «si» тому, с кем разговаривал, и велел увести меня. Вот и все.

— И он не угрожал тебе? Не намекал на то, что тебе нужно сотрудничать? — Аллен удивленно нахмурилась.

Лия помотала головой.

— Нет, он просто много раз спрашивал одно и то же, и я все время отвечала, что все уже сказала и больше не могу ничего добавить.

Аллен хмыкнула.

— Тактика ведения допроса. Я знаю, потому что, когда меня вызывали на разговор с руководством по поводу того немца, которого я спасла, они тоже все время так меня мучили. По сто раз задавали одни и те же вопросы, как будто пытались подловить. Это прием такой, и меня пугает, что деревенщины вроде них с этим приемом знакомы...

— Мы ведь не сделали ничего плохого? — вдруг перебила ее Лия, и ее голос зазвенел от волнения. — Мы не предали родину или вроде того?

Аллен изумлённо посмотрела на нее.

— О чем это ты?

Глаза Лии подозрительно блестели.

— Ну знаешь, мы же рассказали про Монти и железную дорогу. Может быть, нужно было просто молчать? Все равно ведь они нас... скорее всего...

Аллен придвинулась ближе и коснулась плечом ее плеча.

— Лия, — убеждённо сказала она, глядя в наполненные слезами голубые глаза. — Пожалуйста, послушай меня. Ты не сделала ничего плохого! Мы не выдали важные сведения и не предали родину, мы просто пытаемся выжить. Это только в кино герои стоят на допросе и гордо молчат, а потом их расстреливают так, что пришедшие поглазеть люди рыдают от жалости. Но мы не в кино, и то, что мы им сказали, никому не навредит, а нам, возможно, это даст шанс на спасение. А если... если этого шанса нет, то последнее, что нам останется — это достойно умереть.

По щеке Лии побежала слеза, и Аллен, забыв, что у нее связаны руки, потянулась, чтобы стереть ее, но вскрикнула от боли в запястьях.

— Просто я уже вообще ничего не понимаю, — прошептала Лия, прижавшись затылком к стене. — Я не хочу вот так глупо умирать!

— Я знаю, Ли, — Аллен тяжело вздохнула. — Я знаю. Но если нам суждено умереть сегодня, то мы должны принять эту смерть, как полагается солдатам.

Лия молчала, глядя в ее глаза, которые про себя всегда называла «спокойными». Да, так и было — несмотря на то, что, порой неутомимая страстная натура Аллен прорывалась сквозь внешнее безразличие и высокомерие, глаза ее всегда потрясали Лию — они умели быть такими, каким кажется море в самый безветренный день, когда вода прозрачна и зелено-синя, и тебе кажется, что дно совсем близко, а оно где-то там, на страшной глубине, но эта глубина не пугает, а манит. И сейчас Стеффи мучительно захотелось сказать об этом Аллен, но зачем и как — она не знала. Мысли, вертевшиеся в голове, никак не складывались в слова. Самым странным было то, что Лия вообще перестала чувствовать страх, хотя раньше ей казалось, что она никогда не избавится от него. Но почему-то после всего того, что произошло с ними в этих горах, она больше не могла бояться. Она вдруг поняла, что именно хотела сказать Аллен, когда она говорила о достойной смерти. Да, это было единственное, что им оставалось.

Я пережила уже столько, что хватило бы на две человеческие жизни, подумала Лия. Чего мне бояться?

Она взглянула на Аллен, которая сидела, упираясь затылком в стену, и смотрела куда-то вверх. Ее тонкое, изящное лицо с заметно опухшей правой щекой было отрешенным, губы побледнели, нижняя челюсть подрагивала. Лия захотелось взять ее за руку, но запястья были связаны, и она пожалела, что не может освободить их.

Аллен заметила, что Лия смотрит на нее, и истолковала этот взгляд по-своему.

— Болят руки? — тихо спросила она, и Лия показалось, что ее голос дрожит.

Она покачала головой.

— Терпимо. А у тебя?

Аллен криво усмехнулась.

— Плечи болят. И голова. Впрочем, все это уже неважно.

Лию так и обдало холодом, когда она услышала последние слова Аллен. Неужели Дуэль сдалась?

— Перестань, — сказала Стеффи твердо. — Мы выберемся отсюда, обещаю. До сих пор нам везло.

Аллен посмотрела на нее с едва заметной улыбкой.

— Может, ты и права, — медленно сказала она.

Голос у нее был какой-то странный, будто она произносила слова через силу.

— В любом случае... Я рада, что ты здесь.

Прошло ещё около часа, в течение которого они обе молчали, думая об одном и том же, прежде чем дверь снова открылась, и на пороге показался лысый, на этот раз без винтовки, и те двое, что притащили их в подвал.

Мельком глянув на девушек, съежившихся у стены, лысый негромко приказал по-английски:
— Встать!

Когда они поднялись на ноги, он кивнул стоявшим за его спиной мужчинам, что-то сказал по-итальянски, и те двое, тыча в Лию и Аллен дулами винтовок, принялись подталкивать их к выходу.

— Куда нас ведут? — спросила Аллен у лысого, но он проигнорировал ее вопрос. Он вообще больше не смотрел на арестованных, как будто они перестали его интересовать.

— Рartire, рartire (итал. иди), — бормотал Подонок, больно пихая Аллен в бок дулом винтовки.

Прихрамывая, они поднялись по ступеням наверх, но на этот раз их не стали заводить в комнату, а заставили свернуть налево и выйти во двор, почти такой же, как в доме Фелисы, только поменьше и гораздо более грязный. Посреди двора были навалены какие-то тряпки, а неподалеку стояла телега с двумя колесами и переломанными надвое оглоблями. Солнце стояло уже так высоко, что привыкшие к полутьме подвала Лия и Аллен немедленно принялись щуриться и, когда их заставили спуститься по ступеням, вынуждены были опускать головы, чтобы спрятать глаза от солнца.

Когда они спустились, лысый мужчина остановился перед ними, слегка отставив правую ногу, и сказал, обращаясь почему-то только к Аллен:
— Сейчас вас сопроводят к моему начальству. Советую не делать глупостей, капрал.

Он многозначительно взглянул на Лию, которая напряжённо прислушивалась, затем обратился к своим помощникам на итальянском, произнеся что-то, явно звучащее как приказ.

Аллен молчала, делая вид, что она не понимает языка. Пару раз она ловила на себе взгляды лысого, который словно догадывался, что она знает итальянский, и упорно отводила глаза, рассматривая носки своих потёртых ботинок.

Суть приказа лысого сводилась к тому, что «их» нужно отвести в Перуччу и сдать, «куда надо» (имён лысый словно намеренно избегал). Название Перучча Аллен было не знакомо, но она поняла, что их поведут в другую деревню, и это ее немного обнадежило. Конечно, со связанными руками они мало что могли сделать, но все же то, что их не собирались расстреливать сразу, уже давало мизерный шанс на спасение.

— Простите, — по-английски обратилась она к лысому, когда он закончил. — Я не знаю, как вас называть...

Она сделала паузу, надеясь, что лысый назовет имя или звание, но он упорно молчал. Взгляд у него был лениво-презрительный, словно перед ним стояла не женщина, а какое-то мерзкое надоедливое насекомое, своим жужжанием отвлекающее его от важных дел.

— Когда нас обыскивали, у меня забрали нечто очень важное, — Аллен перевела дыхание, словно собираясь с силами, но голос ее звучал твердо и решительно. — Это фотография и...

Она замялась, и Лия невольно взглянула на нее.

— Детский шерстяной носок. Серый. Вам эти вещи ни к чему, а мне они дороги. Прикажите вашим солдатам вернуть их, если это возможно.

Она вскинула подбородок, как всегда делала, когда ей было больно, и смело посмотрела в карие, равнодушные глаза мужчины, который слушал все это, лениво перебирая в пальцах какую-то верёвочку, видимо, вынутую из кармана.

Он немного помолчал, затем ровным голосом спросил что-то у Дурака. Тот пожал плечами, коротко ответил ему и сплюнул на землю. Лия поморщилась.

— Тряпку он выкинул, — сказал лысый Аллен, усмехаясь и, как показалось Лие, ожидая ее реакции.

— А фото? — странно сдавленным голосом спросила она, и лысый бросил Дураку ещё одну фразу, на что тот нахмурился, словно припоминая, затем лениво порылся в кармане и извлёк из него смятый кусок бумаги и тот самый перочинный нож, который Аллен отдала Лие перед походом в деревню. Нож он тут же убрал обратно, а бумажку повертел в пальцах, заинтересованно развернул, посмотрел и лишь потом протянул лысому, взглянув при этом на Аллен.

— Верни ей, — приказал лысый по-английски, пытливо глядя на Аллен. Дурак недоуменно посмотрел на него.

— Portare indietro! (итал. верни)

Дурак повернулся всем телом к Аллен, сделал шаг, протягивая фотографию, и она слегка недоуменно повела плечами, как бы показывая, что не может взять ее.

— У меня руки связаны.

Лысый усмехнулся, протянул руку между Аллен и Дураком, взял у него фотографию, потом долго изучал ее и, наконец, поднял глаза на Аллен. Лицо его было бесстрастным, но в глазах затаилась ненависть, и Лия — несмотря на то, что этот взгляд был адресован не ей — вся похолодела от ужаса.

— Значит, вам она уже ни к чему, — спокойно сказал лысый и, разорвав фотографию на мелкие кусочки, бросил их под ноги Аллен.

Ошеломленная Лия не сдержала громкого всхлипа, а Аллен... Аллен молча стояла, глядя на валяющиеся на земле обрывки фотографии. Лицо ее было совершенно спокойным