Сквозь туман.
Лечение Тэхена оказалось на удивление недолгим — почти подозрительно быстрым. Всего полторы недели он провел в стерильной тиши лазарета, среди запаха антисептика и шуршания холодных простыней, зализывая раны, которые казались ему куда глубже, чем те, что видели врачи. Глубокие ссадины, растяжения и зверская усталость заживали с такой странной, неестественной скоростью, будто кто-то заклеил его тело пластырем или зацеловал каждую трещину, как в детстве мама целовала ушибленное колено.
Врачи, щелкнув электронными страницами истории болезни, вынесли сухой, безэмоциональный вердикт:
— Здоров. Годен. Перенапряжение.
Выписали его формально, без церемоний. Без долгих взглядов и слов поддержки, без праздника возвращения. Просто сунули в руку тонкую бумажку, на которой корявыми буквами значилось: «Беречься. Избегать перегрузок». Словно он не падал в яму, не горел изнутри, не ломал себя через боль, а всего лишь засиделся за учебниками в библиотеке.
Возвращение в строй оказалось похоже на попытку вновь натянуть старую, выношенную, детскую кожаную перчатку: вроде бы сидит по форме, вроде та же, но каждый шов впивается в кожу, а движения кажутся чужими. На плацу он двигался точно, безупречно, как отлаженный механизм. Марш-броски, учения, тренировки — всё выполнял так, будто не пропадал вовсе, будто тело помнило каждую команду. Но за этой внешней безупречностью скрывалась нечеловеческая концентрация. Каждый взмах руки, каждый шаг, каждый поворот головы приходилось контролировать, прогоняя команды через разум, заставляя тело подчиняться силой воли.
Снаружи всё выглядело идеально: тот же собранный, резкий, почти неуязвимый солдат. Никто не видел, как его взгляд терял фокус на долю секунды дольше, чем раньше. Никто не замечал холодных капель пота на висках, которые выступали не от усилий, а от внутренней перегрузки. Никто не знал, сколько сил уходило на то, чтобы не рухнуть лицом в пыль плаца после построения.
Он ощущал взгляды на себе — скользящие, оценивающие, иногда сочувственные. Но один взгляд прожигал спину сильнее всех. Чонгук. Тяжелый, пристальный, беспокойно-внимательный. Взгляд, от которого невозможно было спрятаться, взгляд, который видел слишком много. Тэхен чувствовал его буквально кожей, как невидимое прикосновение между лопаток.
Именно тогда, когда отбой уже звучал официально, когда корпус общежития погружался в глубокое дыхание сна, Тэхен начал тайком выбираться в тренировочный зал. Тишина там стояла глухая, будто стены глотали каждый звук. Слышно было лишь его дыхание, удары сердца и глухой лязг железа. Он приходил не ради физической формы — мышцы можно восстановить. Он искал контроль. Над телом, которое внезапно стало чужим, непослушным. Над мыслями, которые упрямо стремились в темные углы памяти. Над той звенящей пустотой, что незаметно начала заполнять его изнутри, как ледяная вода трюм тонущего корабля.
Каждый вечер он буквально вырывал себя из койки, преодолевая немую волну тошноты и тяжести в конечностях. Каждую ночь Тэхен вел войну на два фронта: с телом, которое дрожало и предательски отказывалось слушаться, и с разумом, который утопал в белом шуме усталости, давящем на виски. Он стискивал зубы до хруста, глотал горечь металлической слюны и делал ещё один подход. Ещё одно упражнение. Ещё один круг.
Пальцы вцеплялись в холодный турник так, будто он удерживал не железо, а реальность, чтобы та не разорвалась на части.
Но реальность ускользала, как сухой песок сквозь пальцы.
Сначала — едва заметно. Легкий, тонкий звон в ушах после особенно тяжелого подхода. Пара глубоких вдохов — и все проходило. Но с каждой тренировкой звук возвращался быстрее, рос, превращаясь в назойливый писк, а потом — в низкий, гулкий гул, будто в его голове кто-то забыл выключить старый перегруженный трансформатор.
Вместе с шумом приходила и другая напасть — внезапные приступы тошноты и головокружения. Мир резко плыл перед глазами, уплывал куда-то вниз, и приходилось хвататься за стену или вцепляться в перекладину, чтобы не упасть.
Тэхен чувствовал, как слабость становится все глубже, не исчезает даже после отдыха, как холодный липкий пот пробивается на спине, несмотря на прохладу зала. Пальцы начинали мелко дрожать, мышцы сводило болезненным тремором, который невозможно было остановить.
Он срывал дыхание, хватая воздух рвано, громко, будто задыхался:
— Блять... нет... не сейчас... — хрипло выговаривает, ощущая, как горло будто стянуто ремнем.
Его сердце колотилось в груди, бешено, неровно. Шум в голове стал почти нестерпимым, превращаясь в сплошной белый рев. На секунду темнота перед глазами сгущается, и мир рассыпается на куски.
Но он снова вцепляется пальцами в холодное железо.
Сжимает зубы.
Делает еще одно движение.
Контроль ускользает.
А он цепляется за него, как утопающий за последний вдох.
Он сделал еще одно подтягивание, рваное, неровное — и в этот момент мир перед глазами неожиданно качнулся, будто кто-то резко дернул его за плечи. Потолок и пол поменялись местами, холодное железо турника выскользнуло из влажных пальцев, и ладони, покрытые потом, не смогли удержать хватку.
Тэхен рухнул вниз, глухо ударившись коленом о деревянный настил. Звук отозвался где-то внутри, тяжелой, тупой болью, но даже она показалась отдаленной, как будто происходила не с ним. Он тяжело вдохнул, втянув влажный, застоявшийся воздух зала, но грудь будто сомкнулась в тисках, и воздух застрял, не доходя до легких.
Сначала пришел звон — высокий, пронзительный, как комариный писк прямо в мозг. А затем всё утонуло в вязком, гулком шуме, похожем на нарастающий рев прибоя. В голове стало так громко, что собственные удары сердца слились с этим шумом в единый пульсирующий гул.
Он попытался подняться, сперва опершись на ладонь, но пальцы предательски дрожали и разъезжались по полу. Плечо содрогнулось от слабости, мышцы будто превратились в ватные, лишенные силы и упругости. Он медленно, почти по-собачьи, подтянул одно колено под себя и рывком поднялся на ноги — но комната тут же закрутилась, словно пол под ним закачался.
— Чёрт... — едва слышно выдохнул он, хрипло, будто слова резали горло изнутри.
Зал плыл, границы предметов расплывались, железные тренажёры превращались в размытые, черные силуэты. Свет от потолочных ламп резал глаза, больно, как иголки, и от этого мутило еще сильнее. Он зажмурился, пытаясь собрать остатки концентрации, и сделал первый шаг к двери.
Каждый шаг отдавался эхом в висках, как удар молота. Колени дрожали, пятки не чувствовали пола, стопы наливались свинцом. Казалось, что ноги принадлежат кому-то другому, что он управляет ими издалека, словно дергает за сломанные нити марионетки.
Ещё немного. Только коридор. Только дойти до комнаты.
Но тело не слушалось. Дыхание сбилось, стало рваным, грудь судорожно поднималась и опускалась. Его пальцы пытались нащупать стену, найти опору — наконец, холодная, шероховатая поверхность оказалась под рукой, и он почти повис на ней, будто только она удерживала его от падения.
Каждый шаг давался ценой борьбы с самим собой. Зал остался позади, но коридор до комнаты казался бесконечным, вытянутым и узким, как сон, из которого невозможно выбраться. Глаза слезились, и картинка распадалась, словно кто-то налил мутной воды поверх реальности.
Он опирался на стену, скользя ладонью по холодной краске, оставляя на ней влажные, горячие следы. Сердце билось неровно, сбиваясь с ритма, дыхание гудело в ушах.
В какой-то момент колени окончательно предали его — он споткнулся, скатился по стене и оказался на полу, прижавшись щекой к холодным плиткам. Они казались ледяными, влажными, будто вынимали из него остатки тепла.
Тэхен попытался подняться еще раз, но тело больше не откликалось. Мышцы словно выдернули из розетки — ни силы, ни связи, только тупое, тянущее ощущение, что внутри него что-то оборвалось.
Где-то далеко за дверями звучали голоса, шаги... шум казался размытым, глухим, как через толщу воды. Он медленно моргнул, пытаясь поймать фокус, но веки становились тяжелее с каждой секундой.
— Боже..я должен дойти..— снова прошептал он, язык почти не слушался.
Он сделал последнюю попытку — подтянуться ближе к стене, чтобы хоть как-то опереться на неё... но рука сорвалась, и он снова осел на холодный пол.
Темнота медленно, но неумолимо подкатывала, заполняя углы сознания, и всё, что он мог сделать — вцепиться в нее из последних сил, как будто только упрямство могло удержать его на поверхности.
Тэхен брёл по коридору, вцепившись пальцами в холодную стену, как будто только она удерживала его на ногах. Дыхание сбивалось, сердце колотилось где-то в горле, а мир вокруг плавал и искажался, будто сквозь мутное стекло.
Он считал двери, стараясь держаться за привычные ориентиры. Ещё чуть-чуть... ещё пара шагов... Его комната была совсем рядом, он почти видел её размытый силуэт впереди.
Но тело отказывалось слушаться. Ноги налились свинцом, колени дрожали, мышцы будто превратились в вату. Голова кружилась всё сильнее, и каждый вдох отдавался болью в висках.
Тэхен сделал последний шаг, почти коснувшись пальцами двери... и мир внезапно качнулся, как палуба во время шторма. Пол ушёл из-под ног. Он ударился плечом о стену, скользнул по ней вниз и рухнул на холодный кафель, не успев даже выставить руки.
Холод плиток обжёг кожу, но сил пошевелиться уже не было. Он тяжело втянул воздух, чувствуя, как пальцы дрожат, а веки становятся невыносимо тяжёлыми. Звуки коридора — шаги, приглушённые голоса где-то далеко — постепенно глохли, словно их кто-то убавлял ручкой громкости.
Последнее, что он успел понять, прежде чем провалиться в темноту, — это ощущение ледяного пола под щекой и мысли, пульсирующей где-то на грани сознания:
«Все..будет хорошо.»
____________________________________
День выдался на редкость тяжелым — выматывающим до самых глубин, как будто каждый вдох стоил усилий. Чонгук целый день провёл на стрельбищах и полосе препятствий,уже не чувствуя себя живым,а тело ноет от бесконечных нагрузок. Но усталость была не единственным грузом. Что-то другое, более глубокое, тяжелое, как давящий камень в груди, не давало ему покоя.
Он изредка поглядывал на Тэхена. И каждый раз что-то внутри неприятно сжималось. В нём было что-то... неправильное. Слишком тихий, слишком молчаливый, как будто звук в нём убавили,убили. Обычно ясный, твердый взгляд теперь был затуманен, в нем скользила едва уловимая отстранённость, как тень, прячущаяся в углу. Чонгук видел, как Тэхен машинально сжимал и разжимал кулаки, как иногда вздрагивал от резкого звука выстрела или крика инструктора. Движения были точными, но за этой точностью скрывалась чрезмерная, болезненная концентрация, словно он удерживал себя в узде из последних сил.
Это беспокоило Чонгука сильнее любой физической боли. Беспокойство липло к нему, словно холодный пот, и не отпускало.
Когда объявили отбой, казалось, день наконец закончился. Чонгук дошёл до своей комнаты, ввалился на койку и с глухим стоном опустился на матрас. Тело просило сна, но сон не приходил.
Стоило закрыть глаза, как перед ним вспыхивали лица. Не живые — те, кого уже нет. Лица друзей, сослуживцев, тех, чьи голоса еще недавно звучали рядом. Кто-то кричал, кто-то молил, кто-то просто смотрел — без слов, с пустыми, стеклянными глазами. Воспоминания накатывали, как волны — глухие, давящие, неотвратимые. Чонгук снова и снова открывал глаза, впиваясь взглядом в потолок, но достаточно было моргнуть — и всё возвращалось.
Он не спал. Он не мог спать.
Вдруг тишину разорвал глухой стук в дверь. Резкий, чужой звук заставил его вздрогнуть. Сердце бухнуло о рёбра, как от выстрела в упор. Чон резко сел на кровати, ладони холодные, влажные от пота. Тишина за дверью стояла густая, тягучая, и это только усиливало тревогу.
— Кто? — голос сорвался на хриплый шепот.
Снаружи раздался короткий кашель, затем старческий, чуть глуховатый голос:
— Это сторож, — сказал он, почти шепотом. — Чонгук, тут... дело одно. Я видел, свет у тебя горит. Думал, не спишь.
Чон провел рукой по лицу, отгоняя остатки навязчивых образов, и подошёл к двери.
— В чем дело? — спросил он, открывая её.
На пороге стоял ночной сторож, закутанный в старую, выцветшую телогрейку. Сгорбленный, с усталым лицом, он выглядел так, будто часть ночи несёт на плечах саму тьму.
— Я, это... — старик замялся, понизив голос ещё сильнее. — Смотрю, свет в конце коридора горит. Думал, забыли выключить. Подошёл... а там ваш солдат, что недавно в лазарете лежал. Этот... Тэхен, кажется. Сидит один. В темноте. У окна. Часов с двенадцати, наверное. Не двигается. Как каменный. — Старик сглотнул, словно ему самому стало не по себе. — Мне аж, не по себе стало. Может, глянешь?
Чонгук коротко кивнул. Спорить не имело смысла.
— Разберусь.
Он выключил свет, закрыл дверь и шагнул в холодный, тёмный коридор. Тишина была странной, давящей, будто воздух вокруг стал плотнее, тяжелее. Чон двигался быстро, но бесшумно, чувствуя, как собственное дыхание кажется слишком громким.
В конце коридора никакого света не было. Ни единого луча. Чонгук нахмурился, тревога внутри ощутимо подросла. Зал тонул в темноте, лампы выключены. Никаких шагов, ни малейшего шороха.
— Тэхен? — позвал он вполголоса, но ответа не последовало.
Он вошёл в зал, обвёл его взглядом. Пусто. Тишина, только глухое эхо собственных шагов. На миг Чонгук даже почувствовал облегчение: может, он ушёл.
Но мысль не давала покоя. Сторож говорил, что тот сидел там часами. Чего ради тогда уходить? Что-то было не так.
Тревога стала почти осязаемой. Внутри что-то сжалось, холодным узлом в животе. Чон развернулся и быстрым шагом направился к комнате Тэхена.
Дойдя, он остановился у двери и прислушался. Полная тишина. Ни звука шагов, ни шелеста одеяла, ни ровного дыхания спящего человека. Только гул ночи.
Он постучал. Сначала тихо, затем громче, чувствуя, как растёт раздражение вместе с тревогой.
— Тэхен? Ты там?
Ответа не было.
Он сжал кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Сердце ударяло слишком громко, кровь в висках стучала, как барабан. Внутри закипала та смесь беспокойства и злости, что всегда возникает, когда близкий человек упрямо рушит себя, а ты стоишь рядом и ничего не можешь сделать.
Он вдохнул глубже, пытаясь подавить растущую дрожь в груди. Но с каждой секундой молчание за дверью казалось тяжелее, плотнее, будто за ней сгущалась сама темнота.
Тэхен лежал на холодном полу коридора, но уже почти ничего не ощущал. Будто его тело и разум разделили невидимая грань. Ни звука, ни боли, ни даже собственного дыхания — только густая, вязкая тьма, накрывающая сверху, будто тяжелое одеяло. Сознание плавало где-то вдалеке, в мутной, туманной бездне. Мысли цеплялись за обрывки реальности, но они ускользали сквозь пальцы, как мокрый песок.
Он не знал, сколько времени прошло — минуты или вечность. Все звуки исчезли, даже стук собственного сердца будто растворился. Было только пусто. Так пусто, что даже страх умер.
И вдруг... сквозь эту мертвую тишину прорезался голос.
Глухой, хриплый, но до боли знакомый. Голос, который он узнал бы среди тысячи. Голос, за который всегда цеплялся, даже когда силы покидали его.
— Тэхен?
Имя. Его имя.
Что-то дернулось внутри, словно из глубины груди внезапно вспыхнул крошечный огонёк. Этот голос... вытаскивал его обратно. Срывал с самого края небытия, заставляя возвращаться, цепляться за мир, который ещё несколько секунд назад казался безвозвратно потерянным.
Он тяжело вдохнул. Сухой воздух обжёг горло, вернул резкость ощущений. Рука дрогнула, поскользнулась по холодному полу, но он, стиснув зубы, попытался приподняться. Мир плыл, стены ходили кругами, пол то поднимался, то уходил вниз. Лёгкие будто разрывались, сердце гулко билось в ушах, но он заставил себя встать на колени, держась за стену.
Пальцы нащупали дверную ручку. Он навалился на неё плечом, удерживая шаткое равновесие, и в этот момент ладонь машинально ударила по кнопке света. Комната вспыхнула ярким, режущим глаза белым светом.
Дверь распахнулась.
На пороге стоял Чонгук. Запаханный, тяжело дышащий, с тёмными тенями усталости под глазами. От его фигуры исходила та плотная, давящая аура, которую Тэхен всегда узнавал безошибочно.
Но в этом помутнении он не видел лица Чона — только ощущал его присутствие. Огромное, тяжёлое, обволакивающее, почти физически ощутимое. И именно это ощущение держало его на грани сознания.
Голова закружилась сильнее, ноги дрожали, как будто их подрезали изнутри. Он попытался сделать шаг, но тело предательски не слушалось.
— Ге...нерал... Чон...? — слова сорвались едва слышным, хриплым шепотом.
Это были последние обрывки его голоса, последние крохи сил.
И тут всё оборвалось. Мир резко качнулся, и Тэхен, потеряв равновесие, рухнул вперёд — прямо в руки Чонгука.
—Блять! Тэхен! — выдохнул Чон, успев поймать его прежде, чем он ударился о пол.
Он обхватил его, прижимая к себе крепко, ощущая, насколько тот лёгкий и холодный. Сквозь ткань формы чувствовалось дрожание его тела — мелкое, бессильное, почти незаметное.
— Слышишь меня? Эй! — голос Чонгука звучал резко, но в нём пробивалась паника, та самая, которую он ненавидел больше всего. Он потряс его за плечо, но голова Тэхена бессильно свесилась ему на грудь.
Сердце Чонгука стучало в бешеном ритме. Страх обрушился на него тяжёлой волной, мешая дышать. В висках гулко отдавало только одно: "Нет. Только не это. Не с ним."
Он осторожно провёл ладонью по лицу Тэхена, пытаясь найти хоть какой-то отклик — движение век, дрожь губ, что угодно. Ничего.
Чон шумно вдохнул, заставляя себя сохранять контроль, но внутри уже бурлила злость — на него, на Тэхена, на обстоятельства.
— Упрямый сучонок... — прошептал он, прижимая его крепче. — Ты же не имеешь права... вот так просто...
Он поднял его, тяжело, но аккуратно, перекинув руку Тэхена себе за плечо, и потащил в комнату. Его шаги отдавались глухим эхом по пустому коридору, а свет сверху дрожал, будто сам разделяя тревогу.
Чон не видел ничего вокруг. Был только он, тяжёлое, обмякшее тело в его руках и громкий, рваный стук собственного сердца.
Внутри бушует злость, почти ярость — на Тэхена, на себя, на всё вокруг. За что? Почему он довёл себя до этого? Почему он не заметил раньше? Почему позволил ему оказаться на грани?
Паника не уходит. Она живёт в его руках, что сжимают плечи Тэхена, в груди, которая будто рвётся на части, и в голове, где одна мысль бьётся в висках:
Не потеряю. Не позволю.
Он прижимает его крепче, поднимая, чувствуя, как мышцы ноют от напряжения, но страха больше, чем усталости.
Каждый шаг до комнаты кажется вечностью. Пол едва слышно скрипит под его ногами, коридор растягивается бесконечной петлёй. Чонгук слышит только одно — свой рваный, тяжёлый вдох и тишину, в которой нет отклика от Тэхена.
_______________________
Чонгук распахнул дверь своей комнаты ногой, держа Тэхена на руках, и почти вбежал внутрь. Тело того казалось слишком лёгким, слишком неподвижным, будто чужим. Он уложил его на свою кровать, дрожащими руками поправляя подушку под головой, стараясь хоть как-то устроить удобнее.
Сердце стучало где-то в горле, дыхание было рваным и резким. Чонгук схватил телефон, лихорадочно набрал номер лекаря, но в трубке звучали только короткие, сухие гудки.
— Давай... ну же, возьми... чёрт... — его голос срывался, становился всё ниже, будто глухой рык.
Он набрал снова. Гудки. Ноль реакции. Он почувствовал, как холод растекается по груди, как будто что-то ледяное схватило его сердце.
Снаружи — тишина. Вся академия спала, никто не дежурил, никто не слышал его. Он был один. Один с Тэхеном. И в этом одиночестве тревога становилась почти невыносимой.
Чонгук откинул телефон на стол, шумно втянул воздух и склонился над Тэхеном. Его ладонь коснулась лба — и кожа обожгла пальцы. Жар. Ненормальный, пульсирующий, прожигающий.
— Чёрт... — выдохнул он сквозь зубы, сжимая челюсть так сильно, что скрипнули зубы.
Он нащупал его запястье, проверяя пульс. Быстрый. Слишком быстрый, неравномерный. Это был сигнал опасности. Он поднялся, резко открыв ящик тумбы, начал вытаскивать всё, что могло пригодиться: полотенце, бутылку с водой, аптечку. Движения были резкими, почти судорожными, будто каждая секунда стоила слишком дорого.
Вернувшись, он смочил ткань холодной водой и положил её на лоб Тэхена. Ладонь дрожала. Снова побежал в ванную, намочил ещё полотенца, протёр виски, шею, грудь, пытаясь снизить температуру. В комнате было холодно, но ему казалось, что воздух обжигает кожу — настолько он был перегрет изнутри тревогой.
Чонгук работал быстро, почти автоматически, но внутри всё горело. Его дыхание сбивалось, мысли путались, но руки продолжали действовать. Снова проверил лоб — жара меньше не становилось.
Он сел рядом, упёршись локтями в колени, и на мгновение закрыл лицо ладонями, будто хотел отгородиться от реальности. Сердце грохотало так, что отдавалось в висках.
"Спокойно... держи себя в руках... только не потеряй его."
В этот момент Тэхен тихо застонал, еле слышно, будто во сне, и это простое, слабое движение вернуло Чонгука в реальность. Он резко поднял голову, перехватил полотенце и снова выжал его в холодной воде, стараясь сделать компресс свежее, холоднее.
— Держись... слышишь меня? — его голос был тихим, но в нём звенела сталь. — Ты не имеешь права... просто взять и сдаться.
Чонгук прикрыл его одеялом, но оставил грудь открытой, чтобы тело хоть как-то дышало. Он подложил ещё одно полотенце под затылок, снова проверил пульс. Всё ещё слишком быстро.
Он встал, подошёл к окну, открыл его настежь, впуская ночной холодный воздух. Тонкий сквозняк пробежал по комнате, и Чонгук снова вернулся к нему, устраивая импровизированный лёд, намочив ткань в воде, которую держал у батареи.
В какой-то момент он понял, что сам дрожит — не от холода, а от адреналина и страха. Его грудь сжимала тупая боль, дыхание шло неровно, но руки всё равно продолжали работать, методично, упрямо.
"Я не дам тебе уйти."
Время будто растянулось. Минуты текли вязко, словно смола. Тихое шипение ночного ветра за окном, приглушённые капли воды с мокрых полотенец и хриплое, прерывистое дыхание Тэхена — всё сливалось в единую тяжёлую симфонию тревоги.
Чонгук склонился к нему, проверяя температуру снова и снова, сжимая челюсть так сильно, что сводило скулы. Каждый раз ему казалось, что сердце вот-вот разорвётся, но руки не останавливались.
Чон сидел на краю кровати, нависая над неподвижным телом Тэхена. Его собственное сердце колотилось так громко, что казалось — его можно услышать на всю комнату. Он снова коснулся лба Тэхена — жар обжигал пальцы, будто кожа горела изнутри.
"Слишком горячий... слишком..."
Внутри всё сжималось от паники, но внешне он был собран. Его пальцы дрожали, но движения оставались чёткими. Он подхватил миску с холодной водой, в которой уже плавало несколько кубиков льда, смочил полотенце и аккуратно провёл им по шее, вискам, груди. Вода стекала по ключицам Тэхена, оставляя на коже блестящие дорожки, но он не реагировал.
— Давай, Тэхён... — тихий шёпот сорвался с его губ, почти мольба. — Прошу блять.
Он осторожно подложил холодный компресс под затылок, проверил пульс. Всё ещё быстрый, слишком резкий, будто сердце Тэхена отчаянно боролось за каждый удар.
Чонгук снова и снова менял полотенца, намочив уже третье по счёту. В комнате стало влажно и прохладно, открытое окно пропускало ночной воздух, но внутри ощущение жара всё равно не отпускало — оно исходило не только от тела Тэхена, но и от нарастающего страха, что он может его потерять.
Он попытался дозвониться лекарю ещё раз, но телефон лишь молчал. Вся академия спала, и никто, кроме него, не знал, что происходит. Никто не поможет.
"Сам. Только я. Должен сам."
Чонгук глубоко вдохнул, заставляя себя действовать дальше. Снял с Тэхена рубашку, чтобы телу было легче дышать, обернул мокрым полотенцем грудь, шею, запястья, лодыжки — всё, что могло хоть немного сбить температуру. Каждое его движение было резким, но осторожным, точным, будто от этого зависела жизнь.
Прошла, казалось, целая вечность. Лёд в миске растаял, вода стала почти тёплой, но лоб Тэхена наконец перестал быть раскалённым. Жар всё ещё держался, но уже не такой невыносимый. Чонгук приложил ладонь к щеке, задержав дыхание... и почувствовал едва заметную прохладу.
Он выдохнул — долгий, дрожащий, будто с этим воздухом выходила вся накопившаяся тревога.
Силы стремительно покидали его. Всё тело ныло от напряжения, пальцы сводило судорогой, и только теперь он понял, что сидит в одном положении уже больше часа. Веки тяжело наливались тяжестью, но он не позволял себе закрыть глаза, продолжая следить за каждым вдохом Тэхена.
"Мы еще с тобой поговорим..." — пронеслось в голове, почти как клятва.
Он ещё раз проверил пульс, погладил влажные волосы солдата, поправил компресс на лбу. Всё казалось немного стабильнее, ровнее. И только тогда, когда почувствовал, что дыхание Тэхена стало чуть спокойнее, Чонгук позволил себе сдаться.
Он опустился рядом, не раздеваясь, просто лёг боком на край кровати, протянув руку к Тэхену, будто боялся, что тот исчезнет, если отпустить. Его ладонь легла на горячую кожу лба, как немой обет: "Я здесь. С тобой."
Веки окончательно смежились, дыхание выровнялось. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь редким шумом ветра из открытого окна и неглубоким, прерывистым дыханием Тэхена.
А затем Чонгук провалился в сон — тревожный, тяжёлый, но единственный, который его тело смогло вынести после этой ночи.
________________________
Ночь была невыносимой. Она растянулась в липкую, душную вечность, каждый час которой был наполнен болью и беспамятством. Тэхен метался в беспокойном полусне, сбрасывая с себя одеяло, чтобы спастись от пожирающего жара, и тут же содрогаясь от леденящего озноба, заставлявшего его искать тепло. Его тело ломило, будто переехал каток, а в висках пульсировала тупая, раскаленная боль. Горло пересохло и саднило, каждый вдох обжигал огнем. В короткие моменты прояснения сознания он бессильно хватал воздух, пытаясь остудить внутренний пожар, но потом волна лихорадки вновь накатывала, унося его в темные, бессвязные видения.
Утро не принесло облегчения. Оно ворвалось в сознание не ярким светом, а мутным, расплывчатым маревом. Тэхен открыл глаза, и мир перед ним плясал, расплывался и двоился. Он зажмурился, пытаясь прогнать туман, и медленно, с огромным усилием, стал осознавать реальность. Потолок.Чужой. Белый. Повернув голову,он уткнулся взглядом в незнакомые стены, тумбочку, на которой стоял стакан с водой и... Его сердце бешено заколотилось,выбивая тревожный ритм. Это была не его комната.
Паника, острая и холодная, пронзила жар, пронзила ломоту в теле. Он резко приподнялся на локте, и в этот момент взгляд упал на другую сторону кровати. Там,на самом краю, буквально на кромке матраса, спал Чонгук. Он лежал на боку, отвернувшись к стене, свернувшись калачиком, чтобы занимать как можно меньше места. Одеяло было натянуто только до его пояса, будто он сознательно оставил большую часть кровати и все тепло больному. Он казался удивительно маленьким и беззащитным в своем неестественно скромном положении, словно старался стать невидимым.
Тэхен сглотнул,пытаясь протолкнуть ком в пересохшем горле, и почувствовал, как больно сделать даже это простое движение. Взгляд снова метнулся к стакану на тумбочке.
«Вода. Мне нужно пить. Но тронуть этот стакан... это будто признать, что я здесь надолго. Признать его заботу. Нет.»
Солдат ещё раз осмотрелся. Мысли в голове Тэхена путались, сплетаясь в один непрерывный вопль:
«Что происходит? Почему я здесь? Почему он здесь? Надо уйти. Сейчас же».
Он,не дыша, медленно, сантиметр за сантиметром, стал отодвигать одеяло, стараясь не скрипеть пружинами матраса. Каждое движение отзывалось ноющей болью во всем теле. Вот его ноги коснулись прохладного пола. Он почти закончил, почти был свободен.
Сделав шаг, он попытался выпрямиться, но мир внезапно опрокинулся. Голова закружилась с такой силой, что пол ушел из-под ног, сменившись провальной пустотой. Темнота набежала на края зрения, а в ушах поднялся оглушительный шум. Он беспомощно пошатнулся вперед, уже готовый рухнуть на пол.
В этот миг одеяло на кровати взметнулось. Послышался резкий шелест простыни, и сильные, уверенные руки подхватили его под подмышками, не дав упасть.
—Ким!
Голос Чонгука был сонным,но настолько полным испуга и заботы, что пронзил даже туман в голове Тэхена.
Прежде чем Тэхен успел что-либо понять или воспротивиться, Чонгук, не отпуская его, мягко, но настойчиво усадил обратно на край кровати. Его пальцы, обхватившие раскаленное плечо Тэхена, казались удивительно прохладными.
—Куда ты? — голос Чонгука стал тверже, теперь в нем читался упрек. — Ты всю ночь горел, я еле тебя с того света вытащил. Сиди. Никуда ты не идешь.
Тэхен невольно отшатнулся от прикосновения, спина его напряглась. Он опустил голову, уставившись на свои руки, беспомощно лежащие на коленях, стараясь не смотреть на Чонгука.
Услышав слова Чона, Ким опешил. Как это никуда не идёт?
— Товарищ командир.. Мне нужно к себе. Я, наверное, итак доставил вам проблем.
Чонгук тяжело вздыхает, присаживаясь рядом с солдатом на край кровати. Чон молчит, подбирая слова.. но, через долю минуты, все же подаёт голос.
—Ты всю ночь метался в жару, твой пульс был как у птички, а теперь ты пытаешься просто уйти? Пока что ты останешься здесь. До подъёма. Как только объявят подъем мы с тобой пойдем в медпункт, и будем что то с тобой делать.. Просто ответь, зачем? Разве ты не понимаешь, что переусердствуешь? Так не должно быть, Тэхен.
Глупая, детская обида поднялась комом в горле. Он не ребенок, чтобы с ним так разговаривали.
— Я... я просто не хотел мешать, — выдавил он хрипло, и даже его собственный голос прозвучал слабо и жалко, что лишь усилило досаду.
— Не нужно было обо мне заботиться.
Но сквозь стыд и раздражение пробилось холодное, неприятное понимание. Он видел усталость на лице Чонгука, темные круги под глазами, помятость его формы. Тэхен вдруг понял, что Чонгук спал в форме. И этот упрек был не из-за злости, а от... страха. От беспокойства.
И это ранило гораздо сильнее. Он сжался внутри, почувствовав себя неблагодарным идиотом. Вместо благодарности он пытался сбежать и теперь заставлял Чонгука, который не спал из-за него всю ночь, еще и нервничать и злиться. Он не нашел ничего лучше, как просто молча сильнее сжать губы и кивнуть, сдаваясь под тяжестью этой вины. Его плечи опустились, с него будто сдуло всю спесь и осталась лишь усталая, больная оболочка. Но, как бы сильно Тэхен не чувствовал стыд за себя, ему нужно уйти. Есть ещё пара часов до подъёма, пускай Чонгук поспит ещё немного.
-Нет, Тэхен. Ты не умеешь контролировать себя. Ты не научишься контролировать тело, пока не научишься контролировать разум. Я.. я могу помочь, Тэхен. Я не сплю ночами, и если буду сидеть с тобой на тренировках, будет хоть какой то толк.
Тэхен долго молчал, глядя в одну точку, будто пытался собрать воедино собственные мысли. Его горло сжало что-то вязкое, похожее на вину, но тяжелее, глубже. Взгляд скользнул на Чонгука — усталые глаза, тени под ними, легкая бледность, прилипшие к вискам пряди. Всё это ощущалось сильнее любых слов, чем все упреки и мольбы, которые могли бы прозвучать. И в какой-то момент он просто... сдался.
Медленно, почти неуверенно, Тэхен кивнул.
— Хорошо... — его голос прозвучал тише шёпота, словно он боялся, что слова развалятся, едва слетев с губ. — Хорошо, я согласен.
Он сделал короткую паузу, вдохнул глубже, собираясь с силами. — Но... я не хочу больше сидеть здесь, — он отвёл взгляд, будто не решался смотреть прямо на Чонгука, потому что тот взгляд давил, прожигал. — Не могу.
Он поднялся резко, словно от чего-то сбегая, но движения вышли слишком порывистыми. Тэхен сам не ожидал, как сильно дрожат пальцы, когда он толкает ладонью холодный край кровати и выпрямляется. Чонгук, будто опасаясь, что тот сорвётся куда-то, мгновенно встаёт следом. Его тень накрывает Тэхена, и внезапно между ними становится слишком мало воздуха.
— Подожди, — голос Чонгука прозвучал хрипловато, низко, как будто он сам не ожидал такой резкости. Его рука резко ухватила запястье Тэхена, холодная от бессонной ночи ладонь впилась в кожу так, что Тэхен дернулся.
Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Всё произошло слишком быстро — рывок, шаг навстречу, и теперь их разделяют считаные сантиметры. Слишком близко. Слишком невыносимо.
И в этот момент пространство словно замкнулось. Всё вокруг стало приглушённым, исчезли звуки, дыхание застыло. Только сердце, бешено колотящееся, гулко отдавалось в ушах, будто собственная кровь оглушала. Тэхен поднял взгляд — и столкнулся с глазами Чонгука.
Глаза. Чёрные, глубокие, опасные. Там не было усталости, не было злости — только какая-то буря, невыносимая и жгучая, от которой сердце уходило в пятки. Тэхен почувствовал, как жар стремительно разливается по шее и щекам, как лёгкие будто забывают, как дышать.
Он не понимал, что сильнее пугало — близость Чонгука или собственная реакция на неё. Каждый вдох ощущался громче обычного, и расстояние между их губами казалось настолько крошечным, что одна неосторожная мысль могла всё разрушить.
Секунды тянулись вязко, бесконечно. Полминуты? Минута? Может, вечность. Они стояли так, молча, не двигаясь, как будто любое движение могло разорвать невидимую нить, соединяющую их взгляды.
И всё же Тэхен первым опустил глаза, вырываясь из этой тягучей петли. Он резко отстранился, едва не задевая плечом спинку кровати, будто пытался поставить между ними хоть какое-то расстояние.
— Извини... — хрипло выдохнул он, стараясь спрятать дрожь в голосе.
Чонгук тоже отступил на шаг, руки почти незаметно сжались в кулаки, и взгляд его метнулся в сторону, избегая лица Тэхена. Атмосфера была вязкой, неловкой, и казалось, что воздух в комнате снова можно вдохнуть только наполовину.
Но ни один из них не нашёл сил что-то добавить. Между ними повисла тишина, но в этой тишине сердце всё ещё било слишком громко.