Любовь под прицелом

Чонгук застыл в дверях зала, забыв даже о том, зачем сюда пришёл. Мысль о прогулке рассыпалась мгновенно, как только взгляд зацепился за фигуру Кима. Весь его мир в этот момент сузился до одного кадра: груша, холодный свет ламп и Тэхен, сражающийся не с ней, а с кем-то невидимым внутри себя.

Предплечья Кима напряжены, каждая жила проступает под кожей, будто стальные канаты. Удары ложатся чётко и ритмично, без лишней раскачки, словно тяжёлый топор врезающийся в древесину. В его движениях нет ни малейшей показухи — лишь голая, выточенная работа, доведённая до автоматизма. Кулаки забинтованы, но даже грубая ткань не спасает: Чонгук видит на белой материи маленькие пятна крови, оставленные безжалостными касаниями о кожу груши.

Ноги Тэхена стоят чуть шире плеч, стойка выверена до сантиметра, вес плавно перекатывается с носка на пятку, и при этом корпус остаётся неподвижным, словно его вбили в пол железными гвоздями. Когда груша отлетает с сухим хлопком в сторону, он даже не сбивается с равновесия — лишь слегка поворачивает корпус, принимая движение, и снова идёт в атаку.
Его лицо сосредоточено до предела. Брови сведены в напряжённой складке, глаза не мигают,смотрят не на грушу, а сквозь неё, будто цель гораздо дальше. Будто за этой грубой кожаной оболочкой он видит врага, которого обязан уничтожить. От напряжения скулы заострились, впалые щёки подчёркивают тень под скулами, и от этого черты становятся резче, холоднее. По вискам скатываются капли пота. Одна из них медленно стекает по лицу, задевает угол рта и исчезает где-то на подбородке.

Чонгук невольно задерживает дыхание. В нём пробуждается странное чувство — смесь уважения и тревоги. Это похоже на наблюдение за диким зверем: завораживающе, но опасно. Уходить не хочется, но и вмешиваться страшно. Всё же долг берёт верх. Он делает шаг вперёд, и его голос гулко разносится под высоким потолком зала:

— Ким. Прекращай. Возвращайся в комнату. Отбой был уже час назад. Ты должен быть в постели.

Ответа нет. Только новый удар, такой сильный, что в груди у Чонгука будто откликнулся собственный стук сердца.
Он хмурится и подходит ближе, на этот раз тверже:

— Тэхен. Тебе нужно отдохнуть. Перед подъёмом ещё четыре часа.

Но Ким будто глух. Он продолжает методично врезаться в грушу, словно и не слышал приказа генерала. И в этот момент Чонгук чувствует раздражение — горячее, колючее, редкое для него самого. Дисциплина должна быть неоспоримой, а перед ним стоит мальчишка, который её игнорирует.
Генерал подходит вплотную. Его шаги звучат тяжело, решительно. Он поднимает руку и кладёт её на плечо Кима. Сильную, напряжённую, будто каменную поверхность мышцы. Но Тэхен не расслабляется — наоборот, словно натягивает струну ещё сильнее.
В одну секунду всё меняется. Ким резко останавливается, тяжело и часто дыша. А потом — будто кто-то перерезал невидимую нить. Его корпус разворачивается, кулак взмывает вверх, и в следующую долю мгновения удар устремляется прямо в лицо Чонгука.

Генерал реагирует молниеносно: отшатывается в сторону, пятка с глухим звуком скользит по полу. Кулак проходит в сантиметре от него, воздух резанул по щеке.

— Неожиданно, — с сухой усмешкой бросает Чонгук, и в его глазах появляется опасный блеск.

Тэхен, наконец, осознаёт, что произошло. Он моргнул, оторвался от транса, и впервые за это время посмотрел прямо на него. Взгляд — ошарашенный, даже растерянный. Сняв наушники, он достаёт из кармана чёрный кейс, аккуратно складывает туда их, будто это даёт ему время вернуть контроль над собой. А потом медленно, всё ещё тяжело дыша, поворачивается к генералу лицом.

— Что вы здесь делаете? — голос звучит хрипло, и в нём больше усталости, чем вызова.

Чонгук подходит ближе, невольно отмечая, как грудная клетка Кима ходит в быстром ритме, как влажные пряди волос прилипли к вискам, как кулаки всё ещё сжаты.

Он улыбается — коротко, почти хищно:

— У меня к тебе тот же вопрос.

— У меня тренировка. Разве не видно, товарищ генерал?

Голос Тэхена звучал резко и твёрдо, словно он пытался не просто ответить, а отстоять собственное право на этот зал, на этот момент, на самого себя. В его тоне сквозило что-то большее, чем простая дерзость — это было ощущение личной территории, в которую никто не должен входить.

Чонгук не раздражается. Ему это кажется почти забавным. В этой колкости есть жизнь, горячая и неподконтрольная, и именно она невольно вызывает у него усмешку. Он наклоняет голову вниз, будто хочет скрыть выражение лица, но предательский изгиб губ всё равно выдаёт его.

— Вижу — отвечает он спокойно, без малейшего намёка на раздражение.

— Твоя стойка неправильная. Позволь, я покажу.

Генерал подходит к груше. Его шаги ровные, уверенные, и в каждом движении ощущается сила, которая не нуждается в доказательствах. Он становится напротив, занимает позицию. Это не просто жест инструктора, это демонстрация — основа силы, её начало.

Стойка — это база. — Его голос звучит твёрдо и отчётливо, как команда.

Ноги расставлены точно и выверенно. Одна чуть впереди, другая остаётся позади. Вес перенесён правильно: шестьдесят процентов на переднюю ногу, сорок — на заднюю. Колени слегка согнуты, готовые к любому резкому движению.
Корпус развернут боком, чтобы сохранить баланс и свободу рук. Плечи опущены, пресс напряжён, вся фигура словно собрана в пружину, готовую разжаться в нужный момент.

Главное — не сутулиться. — Его взгляд на миг скользит к Тэхену, будто проверяя, слушает ли тот каждое слово.

Руки подняты высоко. Кулаки прикрывают подбородок. Подбородок сам слегка опущен вниз, так, чтобы взгляд оставался острым и сосредоточенным. Чонгук на секунду задерживает дыхание, сосредотачивается, и его глаза будто прожигают грушу насквозь.
Мгновение — и удар. Точный, резкий, хлёсткий, будто сама энергия воздуха собралась в кулаке и обрушилась на снаряд. Груша уходит в сторону с глухим звуком, возвращается, но генерал без усилий перехватывает её ладонью и мягко останавливает движение, словно даже этот предмет обязан подчиняться ему.

Он поворачивается к Тэхену.

— От позы зависит всё. Сила. Точность. Скорость. Даже то, сколько ты сможешь выдержать.

Он подходит ближе. Слишком близко. Его присутствие ощутимо, оно словно заполняет пространство вокруг. Ким на секунду колеблется, но всё-таки разворачивается к груше, позволяя. В его глазах мелькает недовольство, но он молчит.
Руки Чона ложатся на плечи солдата. Ладони тяжёлые, уверенные, но движение мягкое. Он выпрямляет спину, осторожно надавливая на мышцы, и чувствует, как Тэ послушно выравнивается. Это почти самое главное — правильная осанка.
Его руки медленно спускаются ниже. Крепко берут за предплечья, разворачивают их, ставят в правильную линию. Кулаки солдата оказываются там, где должны быть. Солдат двигается, но не сопротивляется. Только дышит всё глубже, тяжелее, словно воздух вокруг стал плотнее.

Чонгук продолжает. Его ладони скользят ниже и останавливаются на талии. Он чуть разворачивает корпус солдата, придавая нужный угол, и именно в этот миг всё меняется.

Воздух в зале словно густеет, становится тяжёлым. Пространство вокруг сжимается, и в нём остаются только двое. Слишком близко. Слишком ощутимо. Под ладонями Гук чувствует, как напрягаются мышцы, и это напряжение передаётся ему самому. Он слышит дыхание младшего. Сбивчивое, частое, слишком громкое для этой тишины.

В голове вспыхивает мысль. "Чёрт..." Кажется, всё выходит далеко за пределы намеченного.

Тэхен резко поворачивает голову. Их взгляды сталкиваются. Неожиданно, остро, словно удар в упор.

И тогда всё вокруг исчезает.

Юноша смотрит так, будто сам не понимает, что чувствует. В его глазах растерянность и гнев, напряжение и то, что он пытается скрыть глубже всего. Зрачки расширены, взгляд мечется, будто ищет спасение, но выхода нет. В нём слишком много сразу: страх, смятение, тревога, желание, которое он сам не готов признать.

Чонгук не отводит глаз. Он всматривается, будто пытается прорваться сквозь стены, которые этот мальчишка возводил вокруг себя.
И понимает, что эти глаза — не просто глаза. Это дверь. Прямая дорога туда, куда ещё никто никогда не заходил.
Звуки зала растворяются. Гул вентиляции исчезает. Свет ламп будто тускнеет. Даже запах пота и кожи больше не ощущается. Всё, что остаётся, — это точка контакта: ладони, плотно лежащие на теле, и взгляд в упор, от которого невозможно оторваться.

Глаза никогда не лгут. В них всегда правда, которую невозможно скрыть словами.

А правда Тэхена слишком противоречива. Он волнуется. Или боится. Или жаждет того, чего себе не позволяет. И Чонгук это видит. Чувствует каждой клеткой. Но разгадать окончательно не может.

И именно эта невозможность сводит его с ума.

Но Чонгук не даёт сойти себе с ума. А точнее жалко трусит, разрывая контакт с Тэхеном,
вырывает себя из магнетического притяжения, исходящего от парня. Каждая клетка тела будто сопротивляется, но здравый смысл берёт верх. Он делает шаг назад, дистанция между ними вновь становится безопасной, руки уже не лежат на талии солдата, а глаза больше не ищут отражения в чужих.

— Теперь ты стоишь правильно, Тэхен, — произносит он ровно, сдержанно, но в голосе сквозит лёгкая мягкость, едва заметная для постороннего. — Можешь продолжать тренировку. А я пойду. Вернусь в комнату. До подъёма ещё три с половиной часа, думаю, я немного подремлю. И тебе советую сделать то же самое. Увидимся на линейке. Спокойной ночи.

Он делает паузу, ещё раз мельком оценивает Кима — быстрый взгляд, скользящий по плечам, осанке, положению рук. Всё на месте. Всё в порядке.
Затем Гук делает шаг назад и, словно побеждая внутреннюю слабость, разворачивается и выходит из спортивного зала. Шаги звучат быстро и решительно, но внутри остаётся лёгкая дрожь — смешение удивления, напряжения и странной, почти чужой тревоги. Он знает, что этот момент будет преследовать его ещё долго, однако сейчас важно сохранить самообладание. И он это делает, уходя прочь, оставляя позади не только зал, но и ощущение, что мир на мгновение остановился между ними.

Тишину военной академии ночью нарушает лишь мерный гул вентиляции в спортзале, да редкие глухие удары по груше, сливающиеся с тяжёлым, рваным дыханием. Огромное помещение утопает в полумраке: окна затемнены, а под потолком горят холодные лампы, отбрасывающие резкие, ломанные тени на стены. В этот час зал пуст — никого, кроме него. Никого, кроме Тэхена, его ярости и кожаной груши.

Каждый удар, каждое движение — не просто тренировка. Это его ритуал. Его способ держать себя в руках, когда мир рушится и всё внутри рвётся наружу. Он бьёт, будто от этого зависит его жизнь. Бьёт, чтобы заглушить мысли, сомнения, тоску. Каждый удар — вызов самому себе. Каждый отскок груши — как новый виток борьбы. И он снова возвращается, снова поднимает руки, снова идёт в атаку.

На стене его тень повторяет движения, превращаясь в мрачного двойника, который никогда не сдаётся. В голове звучит счёт — чёткий и строгий: раз-два, раз-два-три... Никаких посторонних мыслей, никакого страха, ни сожалений. Только тело, сталь и цель.
Но иногда он ломается — и тогда позволяет себе бить без счёта, без ритма, без правил. Просто до хрипоты, до дрожи, до того, пока сердце не взрывается в груди. В эти моменты из него вырывается всё, что он так долго держал внутри. Боль. Злость. Обида на отца, на академию, на весь этот мир, где никто не спросил его, чего он хочет. Отвращение к себе, к своим слабостям. Крик, который не слышит никто.

Кулаки срываются с бинтов, кожа горит, мышцы ноют от перенапряжения. Тело требует остановиться, но он не слушает. Удар за ударом — пока не гаснет злость, пока внутри не остаётся ничего. И вот наступает пустота. Та самая, нужная солдату. Та, где нет ни боли, ни сомнений, только холодная ясность.
Тэхен наконец отрывается от груши. Долго стоит, опустив голову, чувствуя, как по вискам катятся капли пота. Потом медленно снимает перчатки, будто сбрасывая с себя вместе с ними всё, что давило. Вытирает мокрое лицо, глубоко вдыхает ночной воздух и выходит наружу.
Академия спит. А он идёт в темноту, где никто не услышит его шагов.
___________

Чонгук возвращается в комнату задолго до подъёма. Коридоры академии тихие, и шаги звучат слишком громко, будто выдавая то, что он скрывает даже от самого себя. В теории у него есть время лечь, прикрыть глаза, дать телу несколько драгоценных часов сна. Но сон не идёт.
Он ложится на спину, сцепив руки за головой, и смотрит в потолок. В груди всё ещё остаётся глухое эхо того момента. Того прикосновения. Слишком близко. Слишком неправильно. И слишком естественно в то же время. Он вспоминает, как под его ладонями напряглись мышцы Тэхена, как тот дышал быстро, нервно, будто боролся не только с тренировкой, но и с самим собой. Чонгук думает о том, как Тэ не оттолкнул его, не отвернулся, а позволил — позволил направить, исправить, коснуться. Эта уступка кажется невероятной.

«Не заостряй на этом внимание» — уговаривает себя Чонгук, резко выдыхая и закрывая глаза. Ему нельзя зацикливаться. Сейчас важнее рота. Важнее расписание. Важнее дисциплина. Всё остальное — лишнее.

И всё же, даже когда он силой заставляет мысли свернуть в сторону обязанностей, в голове снова и снова вспыхивает этот взгляд — прямой, резкий, почти обжигающий.

⸻

Подъём застал его бодрствующим. День начался привычно: утренняя перекличка, завтрак в столовой, однообразные, почти механические тренировки. После — выезд на стрельбище, где гул выстрелов перемешивался с командным голосом Чонгука. Всё идёт по плану, но ощущение, что внутри него назревает что-то странное, не оставляет его до самого вечера.

И когда солнце начинает клониться к горизонту, он решает. Собирает роту на спортивной площадке.
Солдаты выстраиваются быстро, привычно. Усталые, но дисциплинированные, они стоят в ровном строю, ожидая новых приказов. В воздухе витает напряжение, словно все подсознательно ждут очередной тяжёлой тренировки. Но Чонгук смотрит на них и понимает — этот месяц был слишком изнуряющим. Им нужен отдых. Хоть один настоящий вздох.

— Сегодня мы идём на пляж, — говорит он. Голос звучит спокойно, но в рядах мгновенно проносится оживление. Шум. Улыбки. Неслышные вздохи облегчения. Для кого-то это радость, для кого-то — долгожданное освобождение хотя бы на вечер.

Через пятнадцать минут рота уже собрана. Каждый достал заранее приготовленные вещи для купания, ведь все знали, что море рядом, и каждый втайне ждал этого дня.
Чонгук тоже переоделся. На нём тёмные шорты чуть выше колен и простая светлая безрукавка. Он позволяет себе облегчить форму — жара требует этого. Его шаги уверенные, взгляд сосредоточенный, как всегда. Но внутри есть странное ощущение: он словно ждёт чего-то, сам не понимая чего.

Перед выходом он пересчитывает бойцов. Один, второй, третий... каждый на месте. Его требовательный взгляд скользит по лицам и фигурам, проверяя дисциплину даже в момент отдыха. Убедившись, что все в строю, он разворачивается и ведёт колонну к берегу.

Путь недолгий. Академия действительно стоит рядом с морем, и собственный участок пляжа принадлежит только им. Никого постороннего, никакого шума — только шум прибоя и бескрайний горизонт.

⸻

Когда рота оказывается на песке, все будто освобождаются от невидимых оков. Солдаты снимают обувь, раздеваются, смеются, переговариваются. Их шаги оставляют следы на влажном песке, и волны тут же смывают их. Воздух наполнен солью, свежестью и какой-то невероятной лёгкостью, которую никто не чувствовал уже давно.

Тэхен стоит чуть в стороне. На нём простая футболка и шорты, под которыми спрятаны плавки. Он тянет ткань через голову, снимает футболку и аккуратно складывает её на песок. Затем — шорты. Всё аккуратно, тщательно, будто он не может позволить себе хаоса даже в этом. Подхватывает Чимина за руку и вдруг — впервые за долгое время — смеётся искренне. Бежит с ним прямо в воду, не думая ни о дисциплине, ни о правилах, ни о том, что кто-то смотрит.

Вода встречает его мягко, теплом, прогретым солнцем. Волны накатывают легко, ласково, и он погружается только до тазовых косточек, позволяя телу привыкнуть. Он чувствует, как напряжение постепенно отступает, уходит вместе с каждой волной.