Бег по минному полю.
Чонгук не был в бешенстве после этого. Нет. Он не был зол, он не был обижен. Он был в замешательстве. Он просто не понимал, как так просто можно сказать такое. Ведь пока он был на передовой линии, каждую секунду жертвовал собой, Тэхен, вероятнее всего, спокойно сидел дома. И это больше всего задевает чона. То что Тэхен просто взял, обесценил усилия чона. Разве.. разве он все это делал зря? Чон не из тех, кто кричит о подвиге. Он знает цену войне — грязь, кровь, холодные ночи и лица, которые больше не встретить. Знает, как пахнет порох и страх, как хрустит под сапогами снег, под которым лежат трупы. А потом приходит кто-то — умытый, сытый, с лёгкими словами на языке: "да похуй мне на эту войну.". Как можно вот так — взять и обесценить то, во что ушли жизни? Как можно оскорбить не только его, а тех, кто не вернулся, чтобы ответить? Они же не для наград старались. Не для громких слов. Они старались для мира.
Чон сидит на кровати в своей комнате, крутит в пальцах потёртую медаль, а за окном — мирная тишина. Та самая, за которую, казалось бы, и платили. Но в воздухе висит чужой голос, голос Тэхена, ещё свежий, ещё колкий.. И Чонгук сделал это с Тэхеном не просто так. А потому что не нашел слов для ответа. Да и что скажешь? Что героизм — это не красивые кадры из кино, а грязные окопы, где сутками ждёшь приказа, зная, что он может стать последним? Что война — это когда везешь раненого под обстрелом, потому что надо, а не потому что ждёшь славы? Чон смотрит на свои руки — шрамы, мозоли, следы от обморожений. Эти руки хоронили друзей. Эти руки держали чью-то жизнь, пока она не ускользнула сквозь пальцы. И кто-то посмел назвать это ничем. Чонгук кладёт медаль обратно в коробку. И впервые за долгое время задаётся вопросом: А если зря? ____________ — Почему ты вообще родился? Лучше бы умер. Позор семьи... Слова, сказанные грубым, холодным голосом, отразились эхом от стен, как удары по душе. В каждом звуке сквозила жестокость, в каждом слове — желание раздавить, уничтожить. И вот снова — тело, избитое, обессиленное, словно кто-то взял его с небес и безжалостно швырнул обратно на землю. Эти слова он слышал не впервые. Почти каждый день. Иногда даже чаще, чем звук собственного имени. Удары были болезненны, но всё же они не сравнились с болью, которую причиняли эти фразы. Слова были как осколки стекла, вонзающиеся глубоко внутрь, раздирая сердце на части. Лицо уткнуто в холодный пол. Слёзы, горячие и горькие, впитываются в него, оставляя влажные пятна. Он ненавидел себя. С каждым днём — всё сильнее. Это чувство росло, как тёмная опухоль, пожирая его изнутри. Желание исчезнуть, раствориться, умереть — сжимало горло сильнее любой руки. — Отец... я... — слова застревали, ломались, исчезали, не успев родиться. Он знал — у него нет права говорить. Нет права оправдываться. Нет права даже дышать без разрешения. За дверью стоял младший брат. Совсем маленький, с поношенным коричневым мишкой, которого он никогда не выпускал из рук. Глаза малыша были наполнены страхом, застелены прозрачной пеленой слёз. Ким заметил его краем глаза. Всё, что он смог сделать в этот момент, — это изогнуть губы в слабой, надломленной улыбке, будто говоря: «Всё в порядке». Он подмигнул брату, пытаясь скрыть боль, отогнать ужас, который тот видел. — Дэхен-и..иди спать. Я скоро приду. Старший Ким закрыл дверь, не позволяя брату смотреть дальше. Тэхен вздохнул с облегчением, но он знал — ад только начинался. ⸻ Холодный пот стекал по лбу. Пальцы дрожали, тело сводило судорогой. Он не понимал — это реальность или кошмар? Каждый вдох был рваным, как будто воздух резал горло изнутри. Он пытался проснуться, но сон держал его крепче любой цепи. Пульс ускорялся. Сердце колотилось так громко, что он слышал его удары в ушах. В груди сжималось, будто кто-то сдавливал её железной хваткой. Мир вокруг менялся. Стены становились выше, темнее. Они дышали. Из тени, где-то в углу, раздавался тот же голос. Он был ещё холоднее, ещё тише, но каждое слово врезалось в мозг, как нож в плоть: — Позор... Ты ничего не стоишь... Зачем ты живёшь?.. Он пытался закричать, но рот не открывался. Горло свело. Глаза метались по комнате, но всё вокруг искажалось: пол уходил вниз, потолок давил сверху. Воздух становился густым, тяжёлым, вязким. Его руки дрожали, кожа покрылась ледяным потом. Перед глазами мелькали образы — вспышки прошлого. Лицо отца, его глаза, в которых не было ни капли тепла. Запах алкоголя. Глухие удары. Плач брата за дверью. И снова... слова. Те самые слова. Один миг... и всё исчезло. Но исчезло — только снаружи. Внутри ад продолжал гореть. Тэхен вырвался из сна, будто из ледяной глубины — резко, с громким, рваным вдохом. Сердце гулко стучало в груди, отдаваясь в висках, пальцы дрожали, а по спине стекали тонкие ручейки пота. Несколько секунд он лежал, широко раскрытыми глазами глядя в темноту, пока обрывки кошмара всё ещё цеплялись за сознание: образы, голоса, ощущение удушающей тьмы. Казалось, если он закроет глаза снова, кошмар вернётся. Он сел, упершись локтями в колени, и провёл ладонями по лицу. Дыхание сбивалось, грудь болезненно сжимало. Несколько глубоких вдохов — выдохов, и он заставил себя подняться. Ноги были ватными, но холодный пол под босыми ступнями немного отрезвил. В ванной он открыл кран на полную, подставил ладони под поток ледяной воды и плеснул в лицо. Резкий холод обжёг кожу, согнал остатки сна, очистил мысли. Он повторил это снова и снова, пока дыхание не стало ровным, а дрожь — почти незаметной. В зеркало смотрел уже не испуганный человек, а тот, кто умел прятать страх глубоко внутри. Молча оделся: чёрная спортивная форма, плотно затянутые бинты на запястьях. Движения были быстрыми, чёткими — привычка, выработанная годами. И всё же в каждом движении сквозила едва уловимая спешка, как будто он боялся, что, остановившись, снова услышит эхо сна. Тренировочный зал встретил его тишиной и запахом резины. Он встал перед тяжёлой боксёрской грушей, на секунду замер, сжал кулаки. Первые удары были резкими, почти яростными — глухой звук металла и кожи заполнял пустое пространство. Он бил, пока боль не проступила в костяшках, пока мышцы не начали гореть. Каждый удар сбивал с него остатки кошмара, вырывал из памяти образы, гасил дрожь. Через какое-то время дыхание стало ровнее. Он опустил руки, положил лоб на холодную поверхность груши и закрыл глаза. Теперь — только тишина, только его пульс. Кошмар остался там, за пределами этого зала. ________________________________________ Тишина должна успокаивать. Раньше Чонгук мечтал о ней — о тишине без грохота снарядов, без воя бомб, без хриплых криков в рацию. Ему казалось, что в ней он сможет наконец выдохнуть, позволить себе расслабиться, почувствовать себя в безопасности. Теперь она здесь. Густая, вязкая, как вата, — и всё же он не может заснуть. Потому что тишина... она слишком громкая. В ней слышно всё. Каждое шороховое колебание, каждый чужой вдох или шаг. Где-то в коридоре кто-то проходит, и тело мгновенно напрягается, мышцы замирают, рука по привычке тянется к несуществующему автомату. За окном ветер перебирает листву, но в этом шелесте чудится осторожная, выверенная поступь диверсанта. Даже собственное дыхание — ровное, спокойное — кажется подозрительным. Слишком живое. Слишком хрупкое. И Чонгук ловит себя на мысли, что ждёт момента, когда оно вдруг прервётся. Он ворочается с боку на бок. Подушка оказывается слишком мягкой, одеяло — слишком лёгким. Тело привыкло к тяжести бронежилета, к каменной холодности земли под спиной. Даже звёзды за окном — чужие. Там, на позиции, они сияли иначе: ярче, ближе, словно могли согреть. Здесь же они будто смотрят на него с равнодушной высоты. Чонгук закрывает глаза — и видит их. Тех, кто не вернулся. Они не являются в кошмарах с криками или упрёками. Они просто стоят, молча. Смотрят. И от этого становится ещё тяжелее дышать. Он знает: утро не принесёт облегчения. Потому что война не заканчивается, когда объявляют перемирие.
Она заканчивается только тогда, когда перестаёшь просыпаться от её звуков. А он всё ещё просыпается. Просто лежать и уставиться в потолок — невыносимо. Мысли ходят по кругу, тяжелеют и давят на виски. Чон долго не может решиться, что делать. Сначала он садится на край кровати, упираясь локтями в колени, изучает комнату, словно видит её впервые. Потом, глубоко вздохнув, поднимается и подходит к шкафу. Нужно выйти. Прогуляться. Ощутить ночной воздух, прохладный и свежий, — может, это хоть немного поможет выдохнуть. Он медленно надевает спортивные штаны, тянет на себя безрукавку, сверху накидывает толстовку. Каждый жест кажется чуть замедленным, будто он боится разбудить кого-то. Закрыв дверь комнаты на ключ, он выходит в коридор. В кампусе тихо. Слишком тихо. Его собственные шаги звучат гулко и непривычно громко, будто кто-то идёт за ним следом. Чонгук ускоряет темп, направляясь в сторону спортивного зала. И вдруг — звук. Глухие удары, тяжёлое, рваное дыхание, короткие выдохи, почти рычание. Он останавливается, настораживается. Сердце на мгновение замедляет ход, но любопытство берёт верх. Осторожно подходит ближе и заглядывает в приоткрытую дверь. В зале, освещённом тусклым светом ночных ламп, он видит Ким Тэхена. Тот бьёт грушу так яростно, будто пытается разбить её в клочья. Каждое движение — это выплеск злости, боли, чего-то накопленного до предела. Удары идут один за другим, в бешеном темпе, а мышцы на руках и плечах ходят под кожей, как стальные канаты. На лбу у Тэхена блестит пот, в глазах — странная смесь усталости и гнева. Чонгук замирает в дверях, невольно задерживая дыхание..