38 глава.
Они едва переступили порог, как Элианора, не выдержав, опустилась прямо на пол у двери. Она прижала колени к груди, спрятав в них лицо, чувствуя, как лёгкое головокружение от переутомления и недавних эмоций накатывает волнами.
Теодор, снимая пальто, скользнул по ней взглядом и усмехнулся:
— Что, совсем ослабла, да?
Она не подняла головы, лишь прошипела сквозь зубы:
— Заткнись...
Нотт хмыкнул, но уголки его губ не предательски дрогнули в улыбке. Он подошёл ближе, опёрся о дверной косяк и лениво спросил:
— Ладно, ведьма, что будешь есть?
Элианора нехотя подняла взгляд, её глаза сверкнули раздражением:
— Кто сказал, что я вообще хочу есть?
— Я, — просто ответил Теодор, и его голос прозвучал так, будто спорить с этим было бессмысленно. — Тебе надо. Поэтому выбирай, пока я не выбрал что-то отвратительное сам.
Элианора тяжело вздохнула, качнула головой и устало опустила руки на колени, будто признавая своё бессилие.
Элианора наконец поднялась с пола, оттолкнувшись руками, и устало прошла к дивану. Она плюхнулась на мягкие подушки, запрокинула голову назад и закрыла глаза.
— Ты жесток, Нотт,— пробормотала она, даже не открывая век. — Заставляешь есть когда я не хочу.
Теодор, уже направлявшийся на кухню, бросил через плечо:
— Нет, я просто реалист. Если ты снова свалишься без сил, то в платье на бал мы тебя не потащим.
Элианора лениво приподняла брови, не открывая глаз:
— «Мы»?
Он открыл шкафчик, громко гремя посудой, и усмехнулся.
Элианора всё же не выдержала и слегка улыбнулась уголком губ.
— Удивительно... твоя забота звучит как угроза.
Теодор поставил кастрюлю на плиту и повернул голову в её сторону.
— А по-другому ты не поймёшь.
Он зажёг огонь, и в кухне раздалось знакомое потрескивание.
Элианора приподняла голову с подушки, глядя на него сквозь полуприкрытые веки. В её голосе звучала насмешка, смешанная с усталостью:
— Ты что, сам готовить будешь?
Теодор на секунду замер с половником в руке, бросил на неё ленивый, но дерзкий взгляд из-под ресниц и хмыкнул:
— А ты думала, эльф спустится с небес по первому моему щелчку?
Он ловко сдвинул рукав повыше, наклонился над плитой и принялся мешать содержимое кастрюли, будто делал это не впервой.
— Не переживай, Малфой, — добавил он с ухмылкой. — Если вдруг умрёшь от моей стряпни, считай, я сделал Волдеморту одолжение.
Элианора усмехнулась в ответ, снова откидываясь на диван:
— Знаешь, Нотт, это даже хуже, чем умереть от таблеток.
Элианора, всё ещё полулежа на диване, лениво обвела взглядом комнату и прищурилась:
— А куда Драко подевался?
Теодор, не оборачиваясь от кастрюли, отозвался сухо, с лёгкой усмешкой в голосе:
— Он вроде как твой брат, Нора. Он не обязан докладывать мне обо всех своих передвижениях.
Элианора хмыкнула, будто ожидая именно такой ответ. Достав из кармана пачку своих вишнёвых сигарет, она провела пальцем по картонной крышке и наконец-то выудила одну. Зажгла её коротким движением палочки, глубоко вдохнула терпкий аромат и почти с облегчением выдохнула, чувствуя, как знакомый вкус заполняет лёгкие.
— Наконец-то... свои, — прошептала она с лёгкой улыбкой, прикрыв глаза.
Теодор скосил на неё взгляд поверх плеча, задержавшись чуть дольше, чем следовало. Улыбка на его губах стала едва заметной, но в глазах мелькнуло то самое узнаваемое раздражённое тепло.
Элианора затянулась ещё раз, выпуская дым кольцом, и лениво бросила через плечо:
— Ну и что ты там возишься, Нотт? Сколько можно греметь кастрюлями, будто старуха на кухне.
Теодор отложил нож, медленно повернулся к ней и приподнял бровь:
— Я, между прочим, спасаю тебя от мучительной смерти с голоду. Варю тебе еду, пока ты сидишь и травишь свои лёгкие.
Он наклонился к плите, лениво помешал что-то в кастрюле, не переставая ухмыляться:
— Но если ты предпочитаешь ужин из сигарет и вишнёвого дыма — пожалуйста, я не мешаю.
Элианора фыркнула, откинулась назад и, щурясь сквозь дым, смотрела на него с насмешкой:
— Знаешь, тебе это идёт... изображать заботливого мужа на кухне. Прямо мило.
Теодор тихо рассмеялся, качнув головой:
— Осторожнее, Малфой. Ещё подумаю, что ты хочешь быть моей женой.
Элианора молчала дольше обычного. Только тихо потрескила сигарета между её пальцами, и в комнате витал терпкий вишнёвый дым. Теодор за плитой тоже не издавал ни звука — только звяканье ложки о кастрюлю нарушало тишину.
И вдруг её голос прозвучал глухо, без привычной насмешки, словно она сама удивилась, что сказала это вслух:
— А кто мы друг другу?
Теодор замер, его рука зависла над кастрюлей. Он медленно обернулся, прищурившись, будто хотел убедиться, что расслышал правильно.
— Ты серьёзно? — протянул он, всматриваясь в её лицо.
Элианора затянулась, выдохнула дым и всё так же холодно повторила:
— Серьёзно.
Он прислонился к столешнице, скрестив руки на груди, и усмехнулся, но в его глазах мелькнула тень, которую он тщательно прятал:
— Ну... я твой надзиратель, мучитель, иногда — спаситель. Друг? Враг? Всё сразу.
Элианора смотрела прямо на него, не моргая.
— Мне нужен честный ответ, Теодор.
Элианора молчала, в комнате тянулась густая пауза. Теодор наконец оторвался от кастрюли, обернулся и, прищурившись, спросил:
— А кем ты хочешь быть для меня?
Её брови приподнялись, губы дрогнули в усмешке.
— Что за встречный вопрос, Теодор? — холодно бросила она, стряхивая пепел в пустую чашку.
Теодор чуть склонил голову набок, глядя на неё испытующе, и угол его губ снова потянулся вверх:
— Просто интересно, снежинка.
Она отвернулась к окну, сделала ещё одну затяжку и промолчала, оставив его без ответа.
Теодор, облокотившись на край стола, не сводил с неё взгляда.
— И чего ты молчишь? — тихо, с лёгкой насмешкой спросил он.
Элианора, играя сигаретой в пальцах, подняла на него глаза, прищурилась:
— Ты ведь сам не ответил на мой вопрос. Кто мы друг другу?
Теодор криво усмехнулся, в его голосе скользнул вызов:
— Я отвечу... если ты скажешь мне, кто я для тебя.
Она затянулась дымом, выдохнула его медленно, почти лениво, но внутри что-то сжалось. Несколько секунд смотрела на него холодно, будто взвешивала, стоит ли вообще открывать карты.
— Ты хитрый ублюдок, Нотт, — наконец сказала она, склонив голову набок. — Всегда прячешься за словами.
Тишина снова разлилась между ними, но теперь она была натянутая, как струна.
Элианора затянулась глубоко, позволив дыму медленно разлиться в груди, и на миг задержала его, будто собираясь с силами. Выдохнула резко, холодно, словно слова, что рвались наружу, требовали такой же резкости.
— Я доверяю тебе, Тео, — произнесла она тихо, но каждое слово звучало отчётливо, как приговор. — Сижу у тебя дома, ем то, что ты готовишь, даже не думая о том, что там может быть отрава. Ты видел меня на грани жалкую, сломанную, и я всё равно осталась рядом. Я делила с тобой сигарету, позволяла то, что другим бы никогда не позволила. Я открылась тебе больше, чем кому-либо за всю свою жизнь.
Она вскинула на него взгляд — холодный, почти равнодушный, но в глубине его тлела искра.
— И как ты думаешь, кто ты для меня после всего этого? — закончила она, чуть приподняв бровь, будто бросила вызов, но в её голосе впервые звучала честность, не прикрытая сарказмом.
Теодор задержал на ней взгляд — долгий, внимательный, будто пытался прочесть каждую черту её лица. На губах появилась лёгкая улыбка, в уголках глаз мелькнула тень усталости, и он опустил взгляд в тарелку, словно слова было легче произносить, не глядя прямо в неё.
— Теперь я точно могу сказать, — тихо, но уверенно произнёс он, — что мы друг другу не друзья. Но и не враги. Мы больше всего этого.
Он снова поднял глаза на неё — спокойные, тёмные, с тем самым блеском, от которого сердце сжималось, будто он сказал гораздо больше, чем позволили эти слова.
Элианора на секунду застыла, держа в пальцах сигарету. Тонкая струйка дыма тянулась вверх, растворяясь в полумраке кухни. Она медленно выдохнула, словно взвешивая его слова, и губы изогнулись в лёгкой, холодной усмешке.
— «Больше всего этого», — повторила она, будто пробуя его формулировку на вкус. — Красиво звучит, Нотт. Но ты ведь понимаешь, да? От таких слов только ещё больше вопросов.
Теодор усмехнулся, откладывая нож. Его движения были ленивыми, но в глазах всё так же светилась сосредоточенность, будто каждое её слово он принимал слишком близко.
— Вопросы это еще ладно, — ответил он. — Но хуже это то, что иногда нет ответов.
Элианора чуть прищурилась, глядя на него сквозь дым, и на мгновение её взгляд потеплел — но она быстро отвела глаза, чтобы он этого не заметил. Она снова сделала затяжку и холодно бросила:
— Значит, мы в подвешенном состоянии. Ни туда, ни сюда.
— Не совсем, — спокойно возразил Тео, наклоняясь ближе, словно намеренно сокращая дистанцию.
Её пальцы дрогнули, но она сделала вид, что это случайность, и резко сменила тему:
— Лучше скажи, когда еда будет готова.
Теодор только хмыкнул и вернулся к плите, но уголки его губ всё ещё предательски тянулись в улыбке.
— Элианора, ты ломаешь все моменты. Всегда.
Она приподняла бровь, уголки губ тронула насмешливая улыбка. Погасив сигарету в ближайшей пепельнице, Элианора неторопливо поднялась со стула. Дерзко, но будто играючи, прошла к нему и остановилась рядом, склонив голову так, чтобы заглянуть через плечо.
— Правда? — почти шёпотом спросила она, изучая содержимое сковороды так, словно это был какой-то секретный эксперимент. — И что у нас тут...?
Теодор скосил глаза в её сторону: её волосы упали чуть вперёд, пахло вишнёвым дымом и её духами, и близость была почти нарочно подчеркнута.
— Еда, — хмыкнул он. — Чтобы ты, знаешь ли, не умерла от голода и не решила снова, что таблетки вкуснее.
Элианора усмехнулась чуть шире, глядя на него с тем самым холодным интересом, который всегда сбивал его с толку.
Она плавно наклонилась ближе, почти касаясь плеча Теодора, и, словно хозяйка на своей кухне, взяла деревянную ложку.
— А вдруг я всё-таки жду, что ты подсыпал туда яд? Было бы символично, — произнесла она тихо, с тем самым холодным азартом в голосе.
Не дожидаясь его ответа, она зачерпнула ложкой и попробовала, обжигая язык, но не подав виду. Затем чуть откинула голову назад и посмотрела прямо на него.
— Ну что ж... если это яд, то он весьма изысканный.
Теодор едва заметно усмехнулся, не отрывая взгляда от её лица.
— Дурочка, — сказал он, и в этих словах слышалась не злость, а какая-то странная, тихая привязанность.
Элианора легко запрыгнула на узкий кухонный подоконник возле плиты, подтянув колени и скрестив щиколотки. Держа сигарету между пальцами, она чуть склонила голову набок и неотрывно наблюдала за тем, как Теодор размешивает содержимое кастрюли.
В её взгляде не было ни усталости, ни привычной ленивой насмешки — только холодное, внимательное изучение, будто каждый его жест, каждое движение ножа или ложки раскрывали перед ней часть его самого. Она молчала, и это молчание становилось тяжелее любого вопроса.
Теодор чувствовал на себе этот прожигающий взгляд, словно она пытается понять его глубже, чем он готов позволить. Он сделал вид, что не замечает, но пальцы его всё же чуть крепче сжали деревянную ложку.
Элианора выпустила тонкую струйку дыма и наконец сказала негромко, почти равнодушно:
— Интересно наблюдать, как серьезный и холодный пожиратель смерти готовит мне еду...
Теодор, не выдержав её пронзительного взгляда, вдруг обернулся. На его лице мелькнула тень усмешки, и прежде чем Элианора успела что-то сказать, он свободной рукой коснулся её щеки, аккуратно приподнял лицо и легко, почти мимолётно, чмокнул её.
Она не отстранилась, только закатила глаза с привычной демонстративной усталостью, но уголки её губ всё равно предательски дрогнули. Улыбка, едва заметная, но настоящая, скользнула по лицу.
Теодор, словно ничего не произошло, вернулся к кастрюле, помешивая содержимое с тем же спокойствием. А в комнате будто стало теплее — от её улыбки и от того простого, бесхитростного жеста.
Теодор снял кастрюлю с огня, ловко разлил еду по тарелкам и одну поставил прямо перед Элианорой.
— Готово, — сказал он спокойно, будто между ними не было ни его внезапного поцелуя, ни её улыбки.
Элианора скользнула взглядом по тарелке, потом на него. В её глазах мелькнул лёгкий вызов. Она взяла ложку, попробовала и, будто нехотя, бросила:
— Не так уж плохо... для тебя.
Теодор усмехнулся краем губ и сел напротив, с той самой ленивой грацией, что всегда его выдавала.
И вдруг заметила, что внутри не поднялось привычное отвращение, не скрутило живот, не захотелось оттолкнуть тарелку. Наоборот — было почти... приятно. Она прищурилась, задумчиво глядя в тарелку, словно пытаясь угадать рецепт или найти на дне скрытую отраву.
Неужели этот чертов Нотт действительно что-то подмешал? — мелькнула язвительная мысль. Аппетит был таким неожиданным, что она невольно напряглась. Но, сделав ещё одну ложку, потом третью, поняла — есть хочется.
Она чуть усмехнулась уголком губ, всё ещё не понимая, откуда в ней это желание, но тарелку от себя не отодвинула.
Теодор действительно сидел напротив, подперев подбородок ладонью. Его взгляд был почти ленивым, но слишком цепким, чтобы это было равнодушие. Он смотрел — и не отводил глаз. Минуты тянулись, а он всё продолжал изучать её, будто каждый её жест, каждое движение ложки открывало ему что-то новое.
Элианора подняла глаза на него, ища в его лице подвох или скрытую насмешку. Но нет — только эта тягучая, тяжёлая тишина и взгляд, который невозможно было игнорировать.
Он будто жадно вбирал в себя сам факт: она сидит здесь, ест его еду, и впервые не пытается спорить или уколоть.
Элианора сделала ещё пару ложек, а потом резко поставила вилку в тарелку и прищурилась:
— Хватит так пялиться, Нотт.
Голос её прозвучал холодно, но в нём сквозила лёгкая нота смущения, которую она сама не заметила.
Теодор лениво откинулся на спинку стула, уголки губ дрогнули в ухмылке.
— А что? — протянул он, чуть склонив голову набок. — Мне нравится наблюдать за тобой. Редкий момент: ты ешь и не ворчишь. Это даже... красиво.
Элианора закатила глаза, но на щеках предательски проступил слабый румянец. Она снова взяла вилку и демонстративно сосредоточилась на еде, стараясь не смотреть на него.
Элианора неторопливо доела, поставила вилку в тарелку и, чуть откинувшись на спинку стула, какое-то время молчала.
Она прошла в зал, мягко ступая по полу, и почти беззвучно опустилась на диван. Спинка кресла слегка хрустнула под её весом, но Элианора не обратила на это внимания — просто вытянула ноги и откинулась назад.
Через мгновение в дверях появился Теодор. Он даже не спросил разрешения, просто как-то по-домашнему, нагло и в то же время естественно, подошёл и опустился рядом. Затем, небрежно перевалившись на бок, улёгся так, что его голова оказалась у неё на коленях.
Элианора не оттолкнула его, лишь на миг напряглась, а потом, будто приняла это за должное, снова уставилась в потолок.
— Скучно... — протянула она, выдыхая это слово так, словно оно само сорвалось с её губ, обволакивая пространство лёгкой тоской и холодной усталостью.
Теодор прищурился, не двигаясь, только лениво скользнул взглядом по её лицу снизу вверх, а потом чуть усмехнулся, будто именно в этой скуке находил особое очарование.
Теодор чуть приподнял голову, продолжая рассматривать её снизу вверх. Его губы тронула едва заметная ухмылка:
— Скучно? — в его голосе сквозила насмешка и одновременно странная мягкость. — Так это же твоя любимая эмоция, Малфой.
Он снова опустил голову ей на колени, как будто закрепляя своё место. Его пальцы машинально играли с подолом её свитера, а взгляд был прикован к её лицу, которое освещалось мягким светом камина.
— Хочешь, я тебе устрою развлечения? — добавил он чуть тише, и в его голосе прозвучала опасная обещающая интонация.
Элианора опустила на него взгляд, прищурилась и холодно усмехнулась, но в уголках губ промелькнула тень интереса.
Элианора склонила голову набок, её пальцы лениво скользнули по его волосам, словно она позволяла себе секунду слабости. Прищурившись, она произнесла холодно, но с лёгкой насмешкой:
— И какие же именно развлечения ты мне предлагаешь, Нотт?
В её голосе прозвучало одновременно равнодушие и вызов, будто она проверяла, насколько далеко он готов зайти.
Теодор лениво приподнялся, чуть ближе склонившись к ней, так что его дыхание коснулось её щеки. В уголках губ заиграла кривая ухмылка:
— Ну... могу предложить тебе пару игр, — протянул он с намёком, явно наслаждаясь её реакцией. — Не таких уж скучных, как карты или шахматы.
Его ладонь легко скользнула к её колену, будто случайно, но задержалась там дольше, чем следовало. Глаза сверкнули насмешкой и чем-то опасным:
— В конце концов, мы оба прекрасно знаем, что тебе не всегда хочется оставаться такой холодной и неприступной
Элианора медленно перевела взгляд на его руку, лежащую на её колене, затем подняла глаза на Теодора.
— Ты правда думаешь, Нотт, что можешь играть со мной в такие игры? — её голос прозвучал тихо, но в каждом слове чувствовался вызов.
Она не убрала его руку, но и не придвинулась ближе. Лишь слегка наклонила голову, будто изучая его, словно решая — позволить ли этой наглой дерзости перерасти во что-то большее.
— Осторожнее, — добавила она с холодным шёпотом. — Никогда не знаешь, чем это может закончится.
Теодор даже не стал отвечать — лишь лениво приподнялся, нависая над ней. Его рука скользнула чуть выше по её бедру, вторая уперлась в спинку дивана рядом с её плечом, запирая её в этом тесном пространстве.
Губы были так близко, что Элианора чувствовала его дыхание, но он не спешил — просто смотрел прямо в её глаза, нарочно дразня, будто проверяя, выдержит ли она напряжение.
— Ты сказала, никогда не знаешь, чем это закончится, — прошептал он с кривой усмешкой, не отрывая взгляда. — Мне даже интересно проверить.
Её губы дрогнули, будто она собиралась что-то сказать, но вместо слов Элианора резко подалась вперёд и сама настигла его губы. Поцелуй вышел жадным, требовательным, как будто она устала от его намёков и решила заставить замолчать самым прямым способом.
Теодор отозвался сразу — глубоко, сдержанно-яростно, будто ждал этого всё это время. Его пальцы сильнее сжали её талию, притягивая к себе ближе, а другой рукой он провёл по её волосам, чуть запрокидывая её голову назад.
Воздуха между ними почти не осталось, каждый поцелуй становился всё дольше, всё горячее, пока мир за пределами дивана и вовсе перестал существовать.
Их поцелуи уже не имели ничего общего с прежними уколами флирта — это было стремительное поглощение, будто они боялись потерять момент. Теодор поднялся над ней, не отрываясь от её губ, и движение за движением стягивал с неё одежду. Она отвечала ему тем же, резкими рывками, не заботясь ни о застёжках, ни о складках.
На полу одна за другой падали вещи — его рубашка, её свитер.
Всё шло вон, не имело значения. Оставались только они двое, жадные, упрямые, словно испытывающие друг друга на прочность даже в этом.
Теодор склонился к её шее, оставив там горячий след дыхания, и хрипло прошептал:
— Ты сама вынудила...
Её ответом был тихий смешок сквозь прерывистое дыхание и новый рывок к нему, без намёка на остановку.
Элианора откинулась на диване, а Теодор уже нависал над ней, не оставляя пространства. Его губы жадно ловили её дыхание, поцелуи становились всё глубже, настойчивее, будто он боялся, что в следующий миг его оттолкнёт. Но она не отталкивала напротив, пальцы крепко впились в его рубашку, словно удерживая рядом.
Ткань за тканью падала на пол: сначала его пиджак, потом её свитер. Их движения были неровными, поспешными, но в этом и было что-то опасно-прекрасное — нетерпение, смешанное с отчаянной жаждой. Он прижимал её к себе, будто боялся потерять. Она отвечала с тем же безрассудным голодом.
В комнате царил хаос из дыхания, шёпота и глухих звуков — стук локтя о подлокотник, шелест падающей одежды. Всё остальное будто исчезло. Был только он, только она, их взгляды — горячие, тёмные, почти безумные.
И чем сильнее они отдавались этой близости, тем отчётливее становилось: это не просто порыв. Это была война — сдержанности против желания, холодности против живого огня, которым они теперь горели вместе.
Его губы жгли её шею, каждый поцелуй будто оставлял огненную метку. Ладонь Теодора прошла по её спине, прижимая сильнее, и Элианора выгнулась навстречу, уже не пытаясь скрыть, как сильно её трясёт от этого жара.
Он опустился ниже, скользя губами по её ключицам, по линии груди — и с каждой секундой её дыхание становилось всё прерывистей. Пальцы Элианоры сами нашли его плечи, вцепились в кожу так, что наверняка останутся следы.
Одежда падала на пол — быстро, неаккуратно, как ненужная преграда. Оставались только они, их тела и этот голод, рвущий изнутри. Теодор навис над ней, глаза тёмные, будто затянутые туманом, и шепнул почти в её губы:
— Мерлин, Элианора...
Она ответила не словами — пальцы потянули его ближе, и их тела столкнулись в жарком порыве. Каждое прикосновение, каждый поцелуй становился глубже, смелее, пока страсть полностью не захватила обоих.