33 глава.
Элианора проснулась утром неожиданно легко. Будто впервые за долгое время её тело дало передышку — без боли, без тревожных снов, без того гнетущего чувства, что она падала в пустоту. Голова была яснее, дыхание ровнее. Она даже не сразу поняла, что именно изменилось — только спустя несколько секунд её взгляд упал на стул у стены.
Теодор всё ещё сидел там. Голова чуть склонилась набок, волосы падали на лоб, и было ясно, что он тоже задремал, не дождавшись её пробуждения.
И тогда её кольнула мысль: может, она выспалась только потому, что он был рядом?
Элианора медленно приподнялась на локтях, осторожно, чтобы не скрипнула кровать. Несколько мгновений она просто смотрела на Теодора. Его лицо казалось непривычно спокойным, почти безмятежным — ни тени раздражения или холодной маски, которые обычно прятали его эмоции.
Она не знала, что чувствовать. Смущение? Благодарность? Беспокойство? Слишком многое переплелось внутри, и от этого сердце предательски колотилось.
— Тео... — тихо позвала она, почти шёпотом, словно боялась разрушить это утро.
Он сразу шевельнулся, открыл глаза, будто и не спал вовсе. Его взгляд — усталый, но цепкий — упал на неё.
— Ты выспалась? — спросил он негромко.
Элианора кивнула, и на мгновение ей показалось, что в его глазах мелькнула едва заметная тень облегчения.
Элианора, всё ещё чувствуя тяжесть сна в теле, прикусила губу и отвернула взгляд. Горло сжалось, но она заставила себя выговорить слова:
— Ты... извини меня за вчерашнее...— голос сорвался почти на шёпот.
Каждое слово давалось ей с трудом, будто она вытаскивала его из самого сердца.
Теодор молчал. Лишь его взгляд стал тяжёлым, как будто он пытался прочитать между строк то, что она на самом деле хотела сказать.
Теодор медленно приподнял бровь, уголки его губ дрогнули, и вдруг он едва заметно улыбнулся, больше даже усмехнулся:
— Я думал, ты не умеешь извиняться.
В его голосе не было ни злости, ни насмешки — только тихая ирония, смешанная с облегчением.
Элианора отвела взгляд, чувствуя, как щеки предательски вспыхнули. Она прикусила губу, но уголки её рта всё равно дрогнули в слабой улыбке.
— Может, и умею... иногда, — прошептала она, стараясь спрятать смущение.
Теодор заметил её реакцию и, едва заметно усмехнувшись, мягко добавил:
— Тогда буду считать это утро особенным.
Элианора, почти не осознавая, как сама к нему потянулась, приблизилась к Теодору — словно её тело искало защиты там, где разум сопротивлялся. Он поднял руку и мягко провёл пальцами по её волосам, осторожно, будто боялся спугнуть этот хрупкий миг.
— Я заберу тебя в поместье Ноттов, — произнёс он спокойно, но твёрдо. — Ты будешь под моим присмотром.
Она резко подняла взгляд, в её глазах отразился ужас. Голос дрогнул, сорвался на шёпот:
— Теодор... меня отец убьёт...
Её плечи задрожали, а пальцы судорожно сжались в кулаки, будто даже мысль об отце парализовала её изнутри.
Теодор посмотрел ей прямо в глаза — спокойно, но с той жёсткой уверенностью, от которой не осталось места для сомнений. Его рука по-прежнему лежала на её волосах, пальцы чуть сильнее сжались в пряди, будто в молчаливой клятве.
— Я не позволю, — произнёс он низко, почти рычанием.
В этих словах не было пустого утешения — только холодная решимость, такая же острая, как лезвие кинжала.
Элианора отстранилась, глаза её поблёкли, голос сорвался будто отдавало эхом в пустой комнате:
— Я не смогу жить у тебя, — сказала она тихо. — Здесь мои дела. Я должна служить Волдеморту, выполнять приказы. Отец следит за каждым моим шагом. Если я уйду, он заметит. Если я останусь у тебя ,он подумает, что я предала род. И тогда он... он не простит. Это не только моя жизнь, Тео. Это цепочка, и я — звено, которое он держит в кулаке.
Её руки бессильно сжались у груди. В голосе промелькнула старая, привычная усталость — та самая, что отравляла ей ночи годами. Она подняла взгляд, и в нём читалась искрящаяся смесь отчаяния и упрямства:
— Я не могу просто так уйти и спрятаться. Если я сбегу — Волдеморт потребует отчёта, отец устроит скандал. Если я буду здесь — я смогу действовать, узнавать, пробираться туда, куда мне нужно.
— Тогда я буду наблюдать за тобой здесь, — сказал Теодор, и в его голосе уже не было прежней резкости; он был тихим, ровным, как приговор, который приведёт к делу.
Дверь резко распахнулась, и в комнату вошёл её отец. Его шаги были уверенные, тяжёлые, в глазах — сталь. Он окинул взглядом Теодора, сидевшего у кровати, затем задержался на бледной, уставшей Элианоре. Лёд проступил в чертах лица, и голос зазвучал низко, угрожающе:
— Что здесь происходит?
Тишина повисла в воздухе, словно сама комната затаила дыхание. Элианора инстинктивно напряглась, пальцы вцепились в край одеяла, будто в щит. Теодор же не отвёл взгляда — встретил холод отца таким же ровным, твёрдым, будто бросая вызов.
— Я спросил, — повторил отец, медленно делая шаг внутрь. Его пальцы сжали трость так, что костяшки побелели. — Почему посторонний мальчишка сидит в комнате моей дочери?
Тишина тянулась. Элианора прикусила губу, слова застряли в горле, а Теодор, не торопясь, поднялся с кресла. Его голос был спокойным, почти ледяным:
— Я здесь, потому что Элианоре нужен был кто-то рядом.
Взгляд отца метнулся к дочери, и в нём не было ни капли мягкости.
Элианора отвела глаза. В груди всё сжалось, дыхание стало прерывистым. Она знала: ещё мгновение — и грянет буря.
Отец шагнул ближе, его голос резанул воздух, как плеть:
— Моей дочери не нужна помощь от тебя!
Слова прозвучали так, будто в них была не просто злость, а приговор. Элианора вздрогнула, сжалась под этим холодом, но Теодор даже не моргнул. Он стоял прямо, плечи расправлены, словно в нём не оставалось ни капли страха.
— Вы ошибаетесь, — тихо, но твёрдо сказал он.
Мгновение — и в комнате будто стало холоднее. Отец прищурился, его пальцы сжали трость так, что та скрипнула.
— Ты смеешь спорить со мной в моём доме? — каждое слово звучало как камень, падающий в тишину.
Элианора резко вмешалась, голос дрогнул:
— Отец, пожалуйста... — Она хотела встать, но ноги её предали. Она прижалась к спинке кровати, не в силах выдержать этот поединок взглядов.
Теодор медленно повернул голову к ней, а потом снова встретил холодный взор её отца. В глазах Тео была сталь, но в них не было вражды — только решимость.
Отец сделал шаг вперёд, его тень упала на обоих. Голос прозвучал низко, холодно, сдерживая ярость:
— Слушай меня внимательно, Нотт. — Он выделил фамилию так, будто она была проклятьем. — Если я ещё раз увижу тебя рядом с моей дочерью — тебе не поздоровится. Я не позволю, чтобы она тратила время на жалких мальчишек, которые воображают себя её спасителями.
Элианора почувствовала, как сердце ухнуло вниз. Она открыла рот, чтобы возразить, но отец бросил на неё ледяной взгляд, и слова застряли в горле.
— Ты слышала меня, Элианора, — сказал он резко. — Больше никогда. Ни одного слова, ни одного взгляда. С этого момента он для тебя не существует.
Теодор медленно поднялся, его глаза встретились с глазами отца. В них не было страха — только холодное, почти презрительное спокойствие.
— Вы можете приказывать ей, — сказал он ровно, — но не мне.
Отец сжал челюсти, жилка на виске дернулась. Атмосфера в комнате натянулась, как струна, готовая лопнуть.
Отец шагнул ближе, и голос его уже не звучал сдержанно — в нём звенела угроза:
— Ты забываешься, Нотт. Моя дочь не игрушка для твоих забав. Держись от неё подальше, пока можешь ходить сам, а не ползать.
Теодор поднял подбородок, глаза его холодно блеснули:
— Забавы? — он усмехнулся, но в смехе не было тепла. — Вы хоть раз посмотрели на неё по-настоящему? Или вас волнует только то, как она выглядит рядом с вами, как отражает вашу власть?
Отец резко дернулся, будто его ударили.
— Следи за словами, Теодор! — прорычал он. — Я её отец. Я знаю, что для неё лучше.
— Нет, — перебил Теодор резко, впервые повысив голос. — Вы знаете только, что для вас удобнее.
— Довольно! — отец шагнул к нему вплотную, их лица оказались почти рядом. — Ещё одно слово — и я выкину тебя отсюда так, что забудешь дорогу.
Элианора стояла между ними, дыхание сбивалось, ладони дрожали. Она чувствовала, что ещё мгновение — и они кинутся друг на друга.
Элианора резко поднялась с кровати, сжав кулаки — она не могла позволить, чтобы Теодор и её отец сцепились. Но стоило ей сделать шаг, как в глазах потемнело. Она опустила взгляд и заметила: кожа на ногах стала мертвенно-бледной, а по всей поверхности расползались тёмные, болезненные синяки.
Ноги предательски дрогнули. Её тело обмякло, и она с глухим стуком рухнула на холодный пол.
— Элианора! — одновременно выдохнули оба, но первыми её глаза встретили испуганные, почти растерянные глаза отца.
Люциус резко повернулся к Теодору, его голос сорвался на крик:
— Какого чёрта произошло с моей дочерью!?
Он выглядел так, будто готов в ту же секунду убить Нотта, обвиняя именно его.
Элианора лежала на холодном полу, едва приходя в себя. В комнате сгущалось напряжение — воздух буквально вибрировал от ярости и ненависти.
— Нотт, проваливай из этой комнаты, — ледяным голосом бросил Люциус, его глаза сверкали, как у хищника.
Но Теодор не сдвинулся ни на шаг. Он стоял над Элианорой, словно щит.
— Если ты не уйдёшь, — голос Люциуса стал ещё жестче, — то Элианоре будет только хуже.
Теодор напряг челюсть, его взгляд стал стальным:
— Не смейте её трогать.
Люциус приподнял бровь, холодно усмехнулся:
— Защитником стал её?
И в ту же секунду его палочка взметнулась, и страшное слово сорвалось с губ:
— Crucio!
Элианора вскрикнула, её тело выгнулось в мучительной дуге. Боль пронзила каждую жилку, каждую клетку, а глаза наполнились слезами.
— Хватит! — рванулся вперёд Теодор, его голос сорвался. — Почему вы мучаете её, а не меня?! Она и так еле жива, вы не видите?!
Но Люциус даже не дрогнул, его лицо оставалось маской презрения:
— С тобой твой отец разбираться будет.
Он будто нарочно смаковал эти слова, зная, что ранит ими Теодора.
Элианора, скрючившись от боли, подняла голову, глаза были мутные, лицо бледное, но губы всё же дрогнули:
— Теодор... уходи, — прошипела она, голос был хриплым, будто каждое слово резало горло.
Она понимала: чем дольше он здесь, тем сильнее ярость Люциуса, и тем хуже будет для обоих. Её тело содрогалось от остаточных спазмов после заклинания, пальцы дрожали, цепляясь за пол, будто это могло удержать её на поверхности реальности.
Теодор застыл. Его челюсти были сжаты так, что скулы выступили, глаза метали искры. Он смотрел на неё — изломанную, бледную, измождённую — и весь его вид кричал о том, что он не собирается подчиняться.
Но Элианора снова выдохнула, чуть громче, почти умоляя:
— Уходи...
А Люциус стоял рядом, его палочка ещё не опустилась, и в глазах читалась холодная, смертельная насмешка: он наслаждался моментом.
Теодор сжал палочку так, что побелели костяшки пальцев. Его сердце гремело в груди, но не от страха — от ярости.
— Вы издеваетесь над ней, когда она едва держится на ногах! — выкрикнул он и направил палочку прямо в Люциуса. — Expelliarmus!
Заклинание пронеслось, ослепив комнату алым светом. Но Люциус отразил его с ледяной лёгкостью, едва взмахнув запястьем.
— Ах вот как? — протянул он, в глазах мелькнула опасная искра. — Смелости у тебя хватает, Нотт. Только вот сил — нет.
Он отправил в Теодора заклинание — мощный Stupefy, и воздух задрожал. Теодор успел выставить щит, но его отбросило к стене, и он с глухим ударом врезался спиной в каменную поверхность.
Элианора, едва держась в сознании, протянула руку, будто могла остановить их двоих, но пальцы бессильно соскользнули вниз.
Люциус сделал шаг вперёд, возвышаясь, словно хищник:
— Ты ещё не понял, мальчишка? Это моя дочь. И я решаю, что с ней будет. А твой отец уже давно ждёт повода, чтобы проучить тебя.
Теодор тяжело дышал, всё ещё сжимая палочку. На секунду он встретился взглядом с Элианорой — в её глазах, несмотря на боль и страх, горела просьба.
— Теодор, свали... — её голос дрожал, и каждое слово будто резало ему сердце.
Он сжал зубы так, что заскрипели. Внутри всё кричало: остаться, защитить, не дать ей умереть здесь! Но в то же время он понял — если он продолжит, Люциус сделает всё ещё хуже.
Тео медленно опустил палочку. Его глаза метнулись к Люциусу — злые, полные ярости и презрения.
— Это ещё не конец, мистер Малфой, — сказал он холодно, сдерживая дрожь в голосе. — Вы ещё ответите за то, что сделали.
Он бросил последний взгляд на Элианору. Его губы беззвучно произнесли: я вернусь.
И, сжавшись от бессильной злости, Теодор развернулся и вышел из комнаты, оставив за собой напряжённую тишину и гул ярости, которая теперь кипела в его венах.
Люциус шагнул вперёд, его лицо перекосилось от ярости:
— Разве я не предупреждал держаться от него подальше?! — его голос взревел, гулко ударяясь о стены. — Ты глупая! Ты позоришь моё имя!
Он вскинул палочку. В его глазах не было сомнений — только холодная решимость наказать.
— Нет!.. Не надо! — Элианора подняла руку, пытаясь его остановить, но палочка Люциуса уже сверкнула.
— Crucio!
Сила проклятия ударила её, как раскалённые ножи. Тело Элианоры выгнулось дугой, губы сорвались в крик, но голос тут же охрип и надломился. Она упала на колени, задыхаясь, пальцы дрожали, словно в них прошёл ток.
— Хватит... прошу... — выдавила она хрипом, слёзы обожгли глаза.
Люциус не опускал палочку сразу. Его лицо было каменным, но глаза горели смесью злобы и — глубоко внутри — страха, что дочь становится для него обузой. Он лишь спустя несколько мучительных секунд прекратил заклинание.
Элианора рухнула на пол, хватая ртом воздух, словно после долгого утопления.
— Ты заставляешь меня делать это, Элианора, — ледяным голосом произнёс Люциус, будто оправдывая сам себя. — Ты сама доводишь до такого.
Элианора лежала на холодном полу, её тело всё ещё содрогалось мелкой дрожью после проклятия. Вдруг кашель рванул её грудь. Сначала тихо, сипло... потом сильнее, пронзительнее.
Она зажала рот рукой — и почувствовала тёплую липкую влагу. Кровь. Тёмные алые капли прорвались сквозь пальцы, закапали на пол, оставляя пятна.
Девушка задыхалась, кровь забивала дыхание, стекала по губам. Она пыталась вдохнуть, но лёгкие словно наполнились огнём.
Люциус побледнел. Его рука с палочкой дрогнула, но взгляд оставался жёстким, хотя в глубине глаз мелькнула тень ужаса.
Элианора, захлёбываясь в крови, с трудом подняла взгляд на отца. Её дыхание рвалось из груди, каждое слово давалось мучительно.
Люциус смотрел на неё сверху вниз — холодный, мраморный, словно чужой. Ни капли сожаления, только презрение.
— Какой же ты слабой стала, — произнёс он тихо, но с ледяной жестокостью. — Позорище.
Он обернулся, его плащ взметнулся, ударив по воздуху резким движением. Не сказав больше ни слова, он вышел, оставив её на полу, истерзанную и задыхающуюся в тишине.
Дверь закрылась за ним гулко, будто поставив точку.
Элианора осталась одна — в комнате, пропитанной запахом крови и магии, с бьющимся в груди отчаянием.
Как только дверь за Люциусом захлопнулась, комната будто провалилась в глухую пустоту. Магия ещё дрожала в воздухе, отдаваясь болезненным эхом в каждой клетке её тела.
Элианора лежала на холодном полу, пальцы судорожно сжимали ткань платья у груди, а кровь, горячая и солёная, наполняла её рот. Каждый вдох был пыткой — словно острые осколки стекла пронзали лёгкие.
Её тело дрожало, но не только от боли — от осознания. Отцовские слова застряли в голове, звучали всё громче: «Позорище. Позорище. Позорище...»
Она зажмурилась, и по щекам сквозь кровь скатились слёзы. Мир казался чужим и безжалостным, а силы сопротивляться уходили.
Она чувствовала себя не дочерью, не человеком — а сломанной вещью, которую можно ломать дальше, пока не останется лишь пустая оболочка.
Но глубоко внутри, за этим отчаянием, тлел крошечный, едва заметный огонёк — злость. Злость на него. На себя. На весь этот мир, который жрал её изнутри.
Элианора лежала на полу своей комнаты. Тело было выжжено изнутри — ломка с каждой минутой становилась всё невыносимей. В груди жгло, лёгкие разрывал кашель, губы были в крови, а ноги не чувствовали земли. Она с трудом вдохнула, закрыла глаза, а потом, собрав остатки сил, попыталась подняться.
Холодный воздух обжёг кожу, когда она встала. Колени подкашивались, ноги были бледные, покрытые синяками, и каждый шаг отдавался вспышкой боли. Она хромала, тяжело опираясь о стену, но всё равно двинулась к двери.
Дверная ручка будто обожгла ладонь. Элианора вышла из комнаты и начала спускаться по лестнице. Ступени шатались под её ногами, перед глазами темнело, и несколько раз она почти сорвалась вниз, цепляясь за перила.
На первом этаже стояла группа Пожирателей Смерти. Их взгляды сразу обратились на неё. Шёпот пронёсся по залу — то ли насмешливый, то ли обеспокоенный.
Первой к ней подбежала Пенси. Её глаза округлились от ужаса:
— Элианора! Что с тобой?..
За ней — Астория, бледная, дрожащая:
— Тебе плохо? Ты вся в крови...
Элианора резко остановилась, подняла на них пустой, злой взгляд и хриплым голосом процедила:
— Отвалите.
Её слова ударили холодом, и обе девушки отшатнулись, но не отошли далеко, не в силах отвести взгляда.
Из тёмного угла вышел Лоренцо. Он лениво скрестил руки на груди, его взгляд скользнул по ней сверху вниз, цепкий и оценивающий.
— Что с тобой? — спокойно, но с каким-то скрытым интересом спросил он.
Элианора тяжело вздохнула, будто каждое слово могло разорвать ей грудь изнутри.
— Неважно... — прохрипела она. — Ты видел Теодора?
Брови Лоренцо слегка приподнялись.
— Зачем тебе он? — его голос был холодным, почти насмешливым.
Элианора почувствовала, как внутри что-то взорвалось. Вся боль, злость, отчаяние вырвались наружу. Она подняла на него налитые кровью глаза и со злостью прошипела:
— Какого чёрта ты вообще интересуешься?
Она толкнула его плечом, оттолкнула от своего пути, даже несмотря на то что едва держалась на ногах. Лоренцо чуть ухмыльнулся, но ничего не сказал — лишь смотрел ей вслед.
И тут она заметила, как к ней идёт Драко. Его шаги были быстрыми, решительными. Взгляд — острый, тревожный.
Элианора застыла, сердце болезненно дрогнуло в груди.
Драко ускорил шаг и оказался рядом с ней. Его серые глаза метнулись к следам крови у неё на губах, к бледным щекам, к синякам, проступающим сквозь тонкую ткань одежды.
— Это отец? — его голос был низким, напряжённым, в нём звенела злость, тщательно скрытая под маской спокойствия.
Элианора едва подняла голову, дыхание её было рваным, хриплым.
— Не только он... — она сделала паузу, будто каждое слово отдавалось острой болью. — Ты видел Теодора?
Драко прищурился, но ответил без колебаний:
— Если не ошибаюсь, он курит на улице.
Элианора закрыла глаза, собравшись с силами, и прохрипела:
— Отведи меня к нему.
Драко задержал на ней долгий взгляд. На секунду в его глазах мелькнуло сомнение — стоит ли ей вообще идти в таком состоянии. Но потом он кивнул.
— Хорошо. Только потом ты мне объяснишься.
Элианора устало фыркнула и прошипела, сжав зубы:
— Ещё чего...
Драко тихо усмехнулся — горько, безрадостно. Он молча протянул ей руку, подставив плечо, чтобы она могла опереться.
Они шли по длинным мрачным коридорам поместья. Каждый шаг давался Элианоре с трудом: ноги подкашивались, грудь сжимала боль, кашель едва не вырывался наружу. Драко шёл рядом, чуть вперёд, но всё время бросал быстрые взгляды на неё, готовый подхватить, если она рухнет.
За высокими дверями пахнуло свежим воздухом. Вечер был прохладным, небо затянуто тяжёлыми тучами. У подножия каменной лестницы, ведущей в сад, стоял Теодор. В тёмной мантии, с сигаретой в пальцах, он смотрел куда-то вдаль, будто отгородившись от всего мира. Седой дым струился вверх и растворялся в сером небе.
Элианора споткнулась на ступеньке, и Драко резко поддержал её за локоть. Теодор сразу заметил их. Его глаза метнулись к лицу Элианоры — к кровавым следам на губах, к смертельной бледности. Он выронил сигарету, даже не заметив этого.
— Элианора... — голос его прозвучал глухо, как удар.
Теодор шагнул к ней, но Драко встал чуть в сторону, давая понять, что пока не уйдёт, оставив их одних.
Элианора, не выдержав больше расстояния между ними, резко бросилась к Теодору. Ее руки дрожали, но она обвила его за шею, прижалась к нему всем телом, будто цеплялась за единственное, что держит её в этом мире. Голос сорвался на хрип, но слова прозвучали ясно, с отчаянием и жаждой спасения:
— Давай уйдём... жить у тебя.
Теодор замер, ошеломлённый её внезапной просьбой, её близостью. Его руки неуверенно скользнули по её спине, а потом крепко сжали её, прижимая к себе, будто он боялся, что если отпустит — она исчезнет.
Драко стоял чуть поодаль, и его глаза расширились от изумления. Он видел Элианору во многих состояниях: жестокой, холодной, даже обезумевшей от боли. Но такой — никогда. Никогда прежде она не позволяла себе слабость. Никогда не обнимала. Никогда не говорила подобного.
В воздухе повисла тишина, нарушаемая только её сбивчивым дыханием и глухим биением сердца Теодора под её ладонью.
Теодор, поначалу растерянный её внезапной слабостью, вдруг ощутил, как внутри него что-то щёлкнуло. Он крепче прижал Элианору к себе, наклонил голову к её уху и тихо, но твёрдо произнёс:
— Хорошо.
Его голос звучал так уверенно, что казался обетованием. Он не стал спрашивать «зачем» или «почему». Не стал уговаривать её подумать. Он принял её порыв так, будто и сам давно ждал этого момента.
Элианора закрыла глаза, прижимаясь к его груди, и впервые за долгое время почувствовала не страх, не злость, а крохотную искру безопасности.
Драко, всё ещё стоявший неподалёку, не мог отвести взгляда от этой сцены. Удивление в его глазах постепенно сменилось чем-то сложным — смесью ревности, тревоги и... облегчения? Он видел, что Элианора впервые нашла в ком-то опору.
Теодор не спеша отстранился от Элианоры, но оставил руки на её плечах, будто боялся, что она снова упадёт. Его взгляд резко стал холодным и сосредоточенным. Он бросил короткий, но твёрдый приказ:
— Драко. Пошли с нами ко мне. Нам нужно поговорить.
Драко вскинул брови, растерянно переводя взгляд с Теодора на Элианору. Она всё ещё прижималась к Нотту, и это казалось почти невозможным: Элианора Малфой — гордая, колкая, всегда держащая дистанцию, — теперь выглядела так, будто её мир держался на одном человеке.
Элианора только тяжело выдохнула, будто не в силах спорить, но и не собираясь возражать.
Тишина повисла между ними, нарушаемая лишь далёким шорохом ветра и чирканьем зажигалки в пальцах Теодора, который привычно сжал сигарету, но даже не зажёг её.
Драко наконец кивнул, но с напряжением в голосе:
— Ладно. Но вы двое мне всё объясните.
Теодор глубоко затянулся сигаретой, но тут же бросил её в сторону, будто не мог больше тянуть время. Он сжал руку Элианоры крепче, чем нужно, и посмотрел на Драко — твёрдо, без права на возражения:
— Беритесь за меня.
Драко скептически сощурился, но молча шагнул ближе. Он знал Теодора достаточно, чтобы понять — разговор будет не из лёгких.
Элианора дрожала, но не из-за холода. Она прижалась к Теодору сильнее, как будто одно его присутствие удерживало её на грани.
И в следующую секунду пространство сжалось, мир вокруг потемнел и скрутился в тугой вихрь. Резкая тяжесть потянула вниз, воздух вырвало из лёгких.
Они появились в большом, строгом зале поместья Ноттов. Тяжёлые занавески скрывали свет, в камине тихо тлели угли. Всё здесь дышало холодной тишиной — будто само поместье знало, что его хозяин не любит лишнего шума.
Элианора пошатнулась и почти потеряла равновесие, но Теодор успел подхватить её.
— Осторожнее, — тихо сказал он и усадил её в глубокое кресло у камина.
Драко стоял посреди комнаты, напряжённо оглядываясь, словно впервые видел дом Теодора. В его взгляде мелькнула зависть, смешанная с недоверием.
Теодор стоял прямо, опершись рукой о спинку кресла, в котором сидела Элианора. Его голос прозвучал резко, будто удар ножа:
— Элианора употребляет наркотики.
Элианора дёрнулась, будто её пронзили током. Она с испугом вскинула голову на Теодора, глаза расширились:
— Теодор! — её голос сорвался, дрожащий, умоляющий, почти полный паники.
Драко застыл. Секунда — и всё его лицо изменилось. Он резко выдохнул, шагнул ближе и уставился на неё с шоком, смешанным с болью:
— Что?.. — его голос сорвался на хрип.
Элианора отвела взгляд, вцепившись пальцами в подлокотники кресла так сильно, что побелели костяшки. Она не могла ответить. В груди поднималась ярость и стыд, смешанные в один ком, но слова застревали.
Тишина повисла такая тяжёлая, что слышно было только, как в камине треснуло полено.