27 глава.
Дверь за её спиной тяжело захлопнулась, и тишина Малфой-Мэнора обрушилась на неё, густая и вязкая. Элианора едва удерживалась на ногах — не так, чтобы падать, но шаги её были мягко сбивчивыми, как будто она плыла в каком-то своём ритме.
Из темного угла холла тихо раздалось:
— Элианора?.. — голос был удивлённый, недоверчивый.
Она резко повернула голову, волосы скользнули по плечам. На неё смотрел Лоренцо, его взгляд метался — между настороженностью и тревогой.
— М? — протянула она с лёгкой улыбкой, будто это был единственный ответ, на который у неё хватило сил.
Он сделал пару шагов ближе, вглядываясь в её лицо, в глаза, в странную мягкость движений.
— Всё в порядке? — спросил он уже тише, но твёрже.
Его голос звучал так, будто он уже заранее подозревал: нет, не в порядке. Но ему хотелось, чтобы она солгала, чтобы сказала привычное «да» — и тогда можно было бы отложить страшные догадки на потом.
Элианора выпрямилась, будто в ней не дрожали мышцы и не кружилась голова. Губы изогнулись в почти безразличной линии.
— В порядке, — отрезала она сухо, даже резко, словно пресекала разговор на корню.
Её голос прозвучал непривычно — хриплый, чуть сорванный, но холодный. Она смотрела прямо на Лоренцо, взглядом, в котором не было ни капли доверия, ни желания что-либо объяснять.
Он на мгновение остановился, прищурился, словно пытался уловить под маской её ледяного спокойствия что-то другое. Но Элианора, как всегда, была безупречна в умении закрыться.
— Ладно... — тихо сказал он, но в его тоне скользнула тень сомнения.
Мысли в голове Элианоры скакали, как взволнованные птицы в тесной клетке: одна требовала логики — копаться в книгах, идти по плану, искать сведения о монстре; другая — требовала немедленного действия и одного лица, одного взгляда, который мог хоть на минуту унять бурю.
Она остановилась посреди комнаты, ладони вцепились в подоконник.
В груди распирало — не от ран, а от напряжения и новой, робкой надежды, что тот взгляд Теодора может дать ей больше ответа, чем любая страница в книге.
«Если я сейчас перемещусь к нему...» — мысль упиралась во всё, что знала она о рисках. Волдеморт следит; Люциус внимательно считает каждое её движение; Теодор — мишень и соперник одновременно. Но под действием таблетки страх казался далёким: мир вокруг приобрёл чёткие контуры, а сердце требовало простоты — быть рядом с тем, кого не могла понять и в ком одновременно нуждалась.
Она надела капюшон, припала к зеркалу и всмотрелась в своё отражение. Лица почти не было видно — только бледный лик с тёмными кругами под глазами и взгляд, в котором светилось что-то похожее на решимость. Элианора сжала кулаки, будто убеждая себя — это не по слабости; это шаг ради истины.
План в голове выстроился так же быстро, как и приходил: тихо — без объявлений, без крестражного шума, без свидетелей.
Элианора стояла посреди комнаты, будто загнанная в клетку собственными мыслями. Тело жгло от избыточной энергии, каждая клеточка кричала — двигайся, делай, ищи. В голове крутились слова, будто чужой голос шептал: «Ищи... найди монстра... выполняй... будь полезна...»
Она резко провела рукой по волосам, будто пытаясь выбить из себя навязчивый зов. Но остановиться не могла. Шаги по комнате становились всё быстрее — туда-сюда, туда-сюда. Она вдруг поймала себя на мысли, что ей... отчаянно хочется видеть Теодора. Его взгляд, его раздражённые ухмылки, даже его язвительные слова.
— Чёрт, — прошипела она, останавливаясь.
Мысль, что он сейчас сидит у себя, спокойно дышит, живёт — в то время как её рвёт изнутри, стала невыносимой.
Она опустила взгляд на карман, вытащила оттуда небольшой портключ. В пальцах он будто зазвенел, резонируя с её внутренним хаосом.
«Могут быть защитные чары... могут не пустить... могут обнаружить...» — здравый смысл бился в её сознании.
Но другой голос, громче, яростнее, шипел: «Плевать. Ты хочешь — значит, иди.»
Элианора глубоко вдохнула, сжала портключ в ладони и прошептала почти шальной усмешкой:
— Ну что ж...
Портключ дрогнул в её руке — лёгкая вибрация превратилась в мощный толчок, и пространство вокруг неё сорвалось в вихрь. На долю секунды Элианора ощутила, как грудь сдавило, будто её вытянули из самой реальности, а затем мир раскрылся новым дыханием.
Она резко шагнула вперёд — и оказалась в другом месте. Воздух был другим: прохладнее, чуть влажный, с примесью пыли и старого дерева. Магия защитных чар будто скользнула по её коже, но — удивительно — не остановила, не отбросила, не разорвала в клочья. Она прошла.
Она стояла в коридоре, тускло освещённом факелами. Тишина гудела в ушах, сердце колотилось, а глаза блестели от странного смешения облегчения и возбуждения.
Где-то дальше — его комната. Её пальцы всё ещё сжимали портключ, но теперь ладонь дрожала — не от страха, а от нетерпения.
Элианора выдохнула, откинула волосы за плечи и пошла по коридору, её шаги отдавались гулким эхом.
Она не знала, что скажет Теодору, когда войдёт. Она вообще не знала, зачем сюда явилась. Но внутренний зов гнал её вперёд: увидеть. просто увидеть.
Коридор казался бесконечным — одинаковые двери, одинаковые факелы на стенах, пол, отдающий холодом камня. Элианора шла наугад, кусая губу и ощущая, как внутри всё ещё бьётся это ненормальное, сладкое чувство после таблетки: будто каждая клетка её тела вибрировала, требуя движения, действия, контакта.
И вдруг — скрип двери.
Она вздрогнула, резко обернулась. Из одной из дверей вышел Теодор. Волосы чуть растрёпаны, рубашка не застёгнута до конца, в руке он держал сигарету. Вид у него был сонный, раздражённый... но в следующую секунду он застыл.
— Это... мои галлюцинации? — хрипло спросил он, уставившись на неё.
Элианора стояла в нескольких шагах, чуть покачиваясь, её глаза блестели, а губы приподнялись в едва заметной улыбке.
— Если это твои галлюцинации, Нотт... — её голос был низким, странно мягким, почти насмешливым, — то ты слишком много обо мне думаешь.
Теодор моргнул, сделал шаг к ней, но всё ещё не верил.
— Чёрт, Малфой... ты же не можешь быть здесь. Ты не должна быть здесь.
Теодор сделал ещё шаг, затянулся сигаретой, словно пытаясь отогнать дурной сон, и медленно протянул руку к Элианоре.
— Ты же исчезнешь, как только я коснусь, да? — пробормотал он, губы дрогнули в усталой полуулыбке.
Элианора чуть прищурилась, её дыхание было слишком быстрым, глаза блестели ненормально ярко. Она не двинулась с места, просто смотрела, как его пальцы приближаются.
Он коснулся её плеча. И замер. Тепло. Живое тепло, пульсирующее под кожей. Она не исчезла.
Теодор резко втянул воздух, бросил сигарету прямо на пол и крепче сжал её плечо.
— Мерлин... Ты настоящая.
Элианора едва слышно рассмеялась, низко, странно.
— Разочарован, Нотт?
— Нет, — выдохнул он, глядя на неё так, будто в голове его всё рушилось. — Я в полном ахуе.
Теодор будто потерял терпение — шагнул вперёд, и за секунду расстояние между ними исчезло. Его ладонь скользнула к её талии, пальцы сомкнулись жёстко, почти грубо, словно он боялся, что она растворится, если не удержит.
Элианора едва успела вдохнуть, как он притянул её к себе. Их тела столкнулись, и от резкости движения у неё закружилась голова.
— Ты что, с ума сошёл?— выдохнула она, но голос сорвался, не прозвучав так холодно, как она хотела.
Теодор всмотрелся в её глаза — эти ненормально сияющие, горящие глаза, от которых у него внутри всё сжалось. Он наклонился ближе, так близко, что её дыхание смешалось с его.
— Если это сон, пусть он, чёрт возьми, никогда не кончается, — хрипло сказал он.
И в следующий миг его губы резко накрыли её губы. Поцелуй был рваный, жадный, с надрывом — он вцепился в неё, как в единственную реальность, в доказательство, что она здесь, с ним.
Элианора в первые секунды будто утонула в этом поцелуе. В голове всё вспыхнуло ещё ярче — наркотик усилил каждое прикосновение, каждый звук, даже ощущение ткани его рубашки под её пальцами. Мир растворился, остался только Теодор и его губы.
Она резко схватила его за волосы, вцепившись в кудри, будто хотела удержать его или наоборот — сделать больно, проверить, настоящий ли он. Тео тихо застонал, но не отстранился — наоборот, прижал её к стене так, что лопатки болезненно ударились о холодный камень.
— Чёрт... — выдохнула она сквозь поцелуй, её дыхание сбивалось. Голос в голове шептал: «Вот оно. Вот то, что держит тебя живой...»
Её пальцы дрожали, тело било то жаром, то холодом. Она чувствовала, как внутри всё перемешалось — злость, боль, желание и странное отчаянное счастье.
А у Тео дыхание сбивалось в такт её дыханию. Он прижимался всё сильнее, как будто боялся, что стоит отпустить — и она исчезнет.
Тео не дал себе ни секунды подумать. Его губы снова накрыли её — жадные, горячие, требовательные. Он прижимал Элианору к стене так сильно, будто хотел вдавить её в камень. Его пальцы скользнули по её талии, сжали так, что она едва не застонала от этого грубого движения.
Элианора вцепилась в его рубашку, словно в спасательный круг. В голове шумело, наркотик превращал каждое касание в вспышку, в бурю. Сердце билось как бешеное. Она смеялась и плакала одновременно, губы дрожали, но она не отстранялась.
Её пальцы снова дернули его за кудри, заставляя его сильнее склониться к ней. Тео выдохнул ей прямо в губы, срываясь:
— Ты... так ужасно бесишь меня...
Он снова поцеловал её, ещё жёстче, будто хотел стереть всё, что было до этого момента. В комнате было только тяжёлое дыхание и звук их тел, ударяющихся о стену.
Он почти тащил её, не выпуская из объятий. Каждое движение было резким, нервным, будто он боялся, что если отпустит хоть на секунду — она исчезнет. Его губы то прерывались на короткие поцелуи, то снова накрывали её с яростью, как будто он боролся с самим собой.
Дверь поддалась не сразу, но Теодор, всё ещё прижимая Элианору к себе, толкнул её плечом. Замок щёлкнул, дверь распахнулась и с глухим стуком захлопнулась за ними. Сигарета, осталась лежать на полу, затоптанная каблуком.
В комнате воздух был душный, тяжёлый. Тео прижал её к двери, его ладонь скользнула по её щеке, потом за шею — крепко, властно. В его глазах пылала смесь злости и желания, и Элианора впервые видела его таким.
Она чувствовала, что внутри у неё всё горело, наркотик усиливал каждое прикосновение в сотни раз. Слова застревали где-то в горле, и единственное, что она могла — отвечать на его поцелуи, цепляясь за его волосы, за его рубашку, за него самого.
Комната Теодора встретила их полумраком — лишь слабый свет луны пробивался сквозь занавески, бросая серебристые полосы на стол, заваленный книгами, и на массивную кровать в углу. Воздух был густым, пах пылью, древесиной и чуть-чуть дымом свечей, которые он часто забывал тушить.
Его дыхание было тяжёлым, прерывистым, губы всё ещё искали её кожу, шею, висок. Он толкнул её ближе к кровати, и в его движениях чувствовалась какая-то безумная смесь страсти и злости, словно он хотел доказать что-то не только ей, но и самому себе.
Элианора, дрожащая от переполняющей энергии, прижималась к нему сильнее, цепляясь пальцами за его кудри, словно боялась, что он исчезнет, растворится. Внутри всё пылало — наркотик усиливал каждое касание, превращал его в огонь.
И вдруг — без предупреждения — Теодор схватил её за ткань на плечах и одним резким движением разорвал её рубашку. Тонкий хлопок разошёлся под его пальцами с сухим треском, куски ткани упали на пол. Его глаза вспыхнули в полумраке — злые, жадные, голодные.
Она ахнула, но не отодвинулась. Её сердце колотилось так, будто вот-вот вырвется.
Ткань рубашки бессильно свисала с её плеч, а куски упали на пол, будто подчёркивая необратимость происходящего. Тео, тяжело дыша, смотрел на неё снизу вверх, стиснув зубы. Его лицо было перекошено смесью страсти, ярости и какой-то мимолётной боли.
— Твою мать... Малфой, — вырвалось у него с хриплым отчаянием, будто эта фамилия была ножом в его груди.
Но в ту же секунду он не выдержал — шагнул ближе, почти вдавился в неё всем телом. Его губы нашли её шею, жадно, без паузы, оставляя горячие следы. Он будто хотел стереть всё, что связывало её с кем-то другим, вгрызаясь в её кожу своим присутствием.
Его руки скользнули вниз — крепко схватили её за бёдра, заставив её прижаться к нему ещё сильнее. Ладони сжали её так, будто он боялся, что она растворится прямо в его руках. Движения были резкими, порывистыми, но в них пряталась отчаянная нежность, которую он сам не хотел признавать.
Он снова задыхался от собственного желания, от её близости. Его лоб упал ей на плечо, губы коснулись кожи чуть мягче, чем секунду назад. Будто в этом хаосе он вдруг ощутил: она — настоящая, живая, здесь, и в эту минуту принадлежит только ему.
Тео, всё ещё прижимая её к стене, вдруг рывком потянул край своей футболки. Ткань застряла на секунду, но он грубо дёрнул её через голову и швырнул на пол, будто лишняя вещь мешала ему дышать.
Грудь и плечи блеснули в тусклом свете комнаты — кожа чуть влажная от напряжения, каждая мышца на пределе. Он снова впился в её взгляд, дыхание сбивалось, и в этом взгляде была и злость, и отчаянное желание, и какая-то беззащитная честность, которую он ненавидел в себе.
Его руки снова вернулись к ней — одна обвила её талию, вторая скользнула по спине, притягивая ближе, не оставляя ни миллиметра расстояния. Он будто хотел раствориться в её дыхании, в её тепле, стереть все сомнения, стереть даже саму мысль о том, что рядом с ней мог быть кто-то другой.
Его пальцы, всё ещё дрожащие от накатившей энергии и желания, скользнули к пуговице её джинсов. Тео почти рывком расстегнул её, будто каждая секунда в одежде казалась пыткой. Его дыхание стало прерывистым, горячим, и оно обжигало её кожу, когда он склонился ближе, почти касаясь губами её щеки, шеи, виска.
Ткань поддавалась неохотно, и от этого его движения становились только грубее, яростнее — словно он боролся не с джинсами, а со всем миром, который мешал ему забрать её себе.
Он выдохнул хрипло, сдержанно выругался себе под нос, и в тот момент его взгляд скользнул к её глазам — тёмным, слегка затуманенным, но всё ещё живым. В этом взгляде он искал ответ: остановить ли его... или позволить довести всё до конца.
Её пальцы, до этого напряжённо сжимавшие край простыни, вдруг отпустили. Она выдохнула, коротко, будто признаваясь самой себе — да, она поддаётся.
Её руки дрогнули и скользнули к его плечам, будто хотели остановить... но вместо этого ухватились за него крепче, вжимая Теодора ближе. Джинсы под его пальцами поддались, он резко стянул их вниз, и ткань с шорохом упала к её ногам.
Его губы вновь прижались к её шее, жадные, горячие, а дыхание сбивалось в короткие, почти болезненные выдохи. Он целовал её так, будто боялся, что через секунду её не станет, будто это была их последняя ночь.
Элианора чувствовала, как всё её тело горит, как кровь гулко стучит в висках. Голос внутри, рождённый таблеткой и адреналином, кричал: «Да, вот это — жизнь. Вот это — свобода.»
Её дыхание стало прерывистым, грудь вздымалась чаще, а сердце колотилось так громко, что, казалось, Теодор тоже слышал его стук.
Он снова поймал её губы, но теперь поцелуй был совсем другим — без остатка контроля, только жадность, только безрассудство. Его пальцы рвали последние преграды между ними, а она, вместо того чтобы остановить, помогала — сама стаскивала остатки одежды, будто боялась передумать, если даст себе хоть секунду тишины.
Она знала: это безумие, это неправильно, это опасно... но в эту секунду всё внутри кричало: «Не останавливайся.»
И когда они наконец поддались полностью, это было похоже на падение в бездну, в которую они прыгнули вместе, без страха, без оглядки — с единственным чувством, что им нужно только друг друга здесь и сейчас.