26 глава.
Тишину комнаты пронзил лёгкий скрип двери. Элианора, едва дыша, услышала шаги — медленные, осторожные. На пороге замер Драко. Его лицо побледнело ещё сильнее, чем обычно, взгляд застыл, словно он не мог поверить в увиденное.
На полу, дрожа и едва шевелясь, лежала его сестра. Рядом — следы ярости Люциуса: воздух ещё хранил гул недавних заклятий.
Драко сделал шаг вперёд, губы дрогнули, и он почти беззвучно, срывающимся голосом прошептал:
— Эли...
В этом коротком слове было всё — страх, отчаяние и растерянность. Он смотрел на неё, словно боялся, что если дотронется, она исчезнет.
Драко не выдержал — резко присел рядом, словно все его воспитанное хладнокровие рассыпалось в прах. Он осторожно поднял Элианору, прижал её к себе, поддерживая её голову на своём плече. Его руки дрожали, но он обнимал крепко, будто боялся, что если отпустит — она снова рухнет на холодный пол.
— Тише... тише, я здесь, Эли... — его голос был сдавленным, будто ком застрял в горле. Он даже не пытался скрывать дрожь в словах.
Элианора, с трудом открыв глаза, попыталась улыбнуться. Её губы едва заметно дрогнули, но голос звучал сломленно, хрипло, как будто каждое слово отдавалось болью:
— Драко... всё нормально...
Он резко покачал головой, вцепившись сильнее, словно боялся её потерять. В его глазах застыл ужас и гнев — он понимал, что «нормально» здесь совсем ни при чём.
Драко обнимал её так крепко, будто хотел защитить от всего мира, от боли, от самого их отца. Его пальцы сжимали её плечи, словно он мог силой удержать её душу здесь, не позволив ей погрузиться в темноту.
Он прижимал её к себе, уткнувшись носом в её спутанные волосы, дышал тяжело, прерывисто. Словно мальчик, который впервые осознал, что не может ничего изменить, кроме как просто быть рядом.
Элианора чувствовала его дрожь — и телом, и руками, и сердцем. Несмотря на собственную боль, она уловила, как сильно он боится за неё.
Драко сидел на холодном полу, не замечая ни боли в коленях, ни тяжести в груди. Все его внимание было приковано к Элианоре. Его пальцы осторожно, почти трепетно скользили по её волосам, по щеке, по дрожащим плечам, будто одно только его прикосновение могло собрать её изломанное тело обратно.
Слёзы жгли глаза, но он моргал, сжимал зубы, не позволяя им упасть. Он всегда должен быть сильным, так его учили, так требовал отец. Но сейчас эта маска трещала, и внутри всё кричало.
Он понимал, зачем она пошла на всё это, зачем терпела, зачем играла в опасные игры. И впервые за долгое время в нём не осталось ни злости, ни гордости — только вина, что он отвернулся тогда, когда она нуждалась в нём больше всего.
— Всё будет хорошо, Эли... — прошептал он хрипло, даже не веря собственным словам. Его ладонь скользнула по её холодной руке, он прижал её к своей груди. — Прости меня... пожалуйста...
Элианора едва могла держать глаза открытыми. Каждое дыхание отдавалось болью, тело предательски подрагивало от недавних пыток. Она слышала слова Драко как будто сквозь толщу воды — глухо, искажённо, но они всё равно проникали внутрь.
Он просил прощения. Он — тот, кто когда-то отвернулся от неё, кто держал холодную дистанцию. И вот теперь он обнимал её так, будто хотел заслонить от всего мира.
Её губы дрогнули в слабой улыбке, едва заметной. Голос был хриплым, сломанным, но всё же прозвучал:
— Драко... ты ни в чём не виноват... — её слова были тихим шёпотом, больше похожим на дыхание. — Я... я сделала свой выбор... всегда сама...
Она слегка повернула голову, её взгляд остановился на его лице — таком близком, таком растерянном. И в её глазах на миг промелькнула мягкость, какой он не видел уже много лет.
— Спасибо... что сейчас... рядом...
После этих слов силы покинули её, и веки медленно сомкнулись, оставив Драко с её тяжестью на руках и сдавленным чувством, что он держит не просто сестру, а всю свою вину и всю свою надежду сразу.
Драко сидел, не отрывая взгляда от лица сестры. Она уже не отвечала, но дыхание было — тяжёлое, сбивчивое, но живое. Он гладил её по спутанным светлым волосам, будто этим мог стереть боль, заставить всё вернуться назад.
В груди поднималась тяжесть, которую он не испытывал никогда. Гнев, вина, отчаяние — всё смешалось в нём. Он понимал, что если оставит её здесь, рядом с отцом и под оком Тёмного Лорда, Элианора не переживёт.
Драко осторожно поднял её на руки. Она была тяжела от безвольности, но он держал крепко, словно боялся выронить.
— Мы выберемся... — сказал он твёрже, хотя голос всё равно дрогнул. — Я найду способ.
В этот момент Драко Малфой впервые по-настоящему осознал: он больше не пешка в чужой игре. Он — щит для сестры. И если придётся сражаться против всех, он это сделает.
Драко осторожно поднял Элианору с пола и перенёс к кровати. Он посадил её на край, поддерживая за плечи, словно боялся, что она снова рухнет. Осторожно уложил и, как в детстве, укрыл плотным одеялом, чтобы её дрожь хоть немного утихла.
Он присел рядом, не отрывая взгляда, и в этот момент она отвернулась к стене. Но он всё равно заметил — по её бледной щеке медленно скатилась слеза, оставив едва заметный след.
Драко тихо выдохнул, сжав кулаки так, что побелели костяшки. Но голос его был мягким, почти шёпотом:
— Эли... не прячься. Всё нормально.
Он протянул руку, хотел коснуться её лица, стереть слёзы, но замер в сантиметре, боясь причинить ещё боль.
Элианора долго держалась, но вдруг что-то внутри сломалось. Сначала дрогнул её голос, а потом по щекам полились слёзы — тяжёлые, беспомощные, словно вырвавшиеся из глубины души.
Она закрыла лицо ладонями и сквозь рыдания прошептала:
— Драко, я очень устала...
Голос её дрожал, хрипел, ломался. Она пыталась говорить спокойно, но каждый слог прерывался всхлипами.
— Я устала быть вечной тенью... устала вечно продумывать планы в своей голове... — она едва успела вдохнуть, и новая волна слёз накрыла её. — Я так устала, Драко. Я так хочу нормально поспать, а не просыпаться каждые пять минут...
Она прижалась к нему, словно ища хоть какое-то укрытие от всего мира. Тонкая, дрожащая, но в этот момент такая настоящая и беззащитная.
Драко молчал, только крепче прижал её к себе, положив подбородок на её макушку. Он чувствовал, как её плечи содрогаются от рыданий, и в душе у него всё разрывалось от бессилия.
Драко медленно обнял её крепче, словно боялся, что она вот-вот рассыплется в его руках, как стекло. Его пальцы осторожно перебирали пряди её волос, шептали утешение там, где слова не могли прозвучать.
— Эли... — он прошептал её имя почти беззвучно, — тебе больше не нужно держать всё в себе.
Он отстранился ровно настолько, чтобы увидеть её лицо. Слёзы блестели на щеках, ресницы слиплись, а губы дрожали. Драко большим пальцем стёр каплю с её кожи, и в его взгляде не было ни осуждения, ни жалости — только боль и нежность.
— Я рядом, слышишь? — его голос дрогнул, но он заставил себя говорить твёрдо. — Ты можешь позволить себе быть слабой рядом со мной. Я не дам тебе одной тащить всё это.
Он снова прижал её к себе, укутал одеялом плотнее, будто хотел защитить не только от холода, но и от всего мира. Его рука гладила её по спине, и он тихо, почти детским тоном, шептал:
— Спи, Эли. Спи спокойно. Я не отпущу тебя.
И он действительно держал её так, словно клялся: пока он здесь, ей ничего не грозит.
Элианора ещё какое-то время всхлипывала, её плечи мелко дрожали. Она пыталась сопротивляться, будто сама себе не разрешала расслабиться, но усталость брала верх. Голова её опустилась на плечо Драко, дыхание становилось тише и ровнее.
Драко сидел, не двигаясь, почти боясь нарушить хрупкое затишье. Он чувствовал, как её пальцы бессильно сжали ткань его рубашки, словно она держалась за последнюю опору, и сердце его болезненно сжалось.
Минуты тянулись, и вот слёзы на её ресницах высохли. Элианора глубоко вдохнула, выдохнула — и сон медленно накрыл её. На её лице всё ещё оставался след боли, но в этот миг она впервые за долгое время выглядела мирно.
Драко осторожно поправил одеяло, укрыл её до самого подбородка и склонился ближе, шепнув едва слышно:
— Спи, сестрёнка. Я здесь. Я обещаю.
Он сам не заметил, как его пальцы продолжали водить по её волосам — мягко, успокаивающе. И сидел так, пока Элианора, доверившаяся ему хоть на миг, спала впервые без кошмаров.
Внутри Драко бушевал целый вихрь. Он смотрел на её уставшее лицо и чувствовал, как тяжёлый ком вины оседает где-то глубоко в груди.
Он винил себя за то, что раньше не замечал, насколько ей тяжело. За то, что позволял себе глупые обиды, холодные слова и отстранённость. А теперь, когда она лежала разбитая, едва дышащая после пыток, он впервые осознал: всё это время Элианора боролась не только за себя, но и за него, за их семью.
Внутри было и другое чувство — ярость. Ярость на того, кто позволил себе поднять на неё руку и использовать «Круцио». Ярость на их отца, на Волдеморта, на весь мир, который считал, что их можно ломать, как бездушные шахматные фигуры.
Но сильнее всего была нежность. Тепло к этой упрямой, гордой сестре, которая, даже будучи раздавленной, всё равно держалась до конца. Драко гладил её волосы и думал: «Она всегда была сильнее меня. Даже сейчас...»
И где-то в глубине он пообещал себе — больше не оставить её одну. Никогда.
***
Элианора проснулась от мягкого, чуть дрожащего света рассвета, пробивающегося сквозь тяжёлые шторы. Веки её были тяжёлыми, тело ломило, но впервые за долгое время сон был глубоким — без рывков, без кошмаров.
Она медленно повернула голову — и замерла.
На стуле рядом с кроватью, опустив голову на край матраса, сидел Драко. Его волосы были растрёпаны, глаза закрыты, дыхание ровное, но видно было — он не спал полноценно, лишь дремал, всё время оставаясь настороже. Его рука всё ещё держала её ладонь, словно он боялся, что, отпусти он её хоть на миг, она снова исчезнет.
Элианора смотрела на него долго, и в её груди поднималось странное чувство — одновременно лёгкая боль и тёплая благодарность.
Она осторожно сжала его пальцы .
Элианора с усилием подтянулась, опираясь на локти. Каждое движение отзывалось огненной болью в теле, будто её кожа и кости всё ещё помнили каждое «Круцио». Сухие губы дрогнули, когда взгляд упал на небольшую сложенную бумагу на тумбочке.
Она осторожно дотянулась, кончики пальцев предательски дрожали. Бумага была скомкана по краям, как будто её долго вертели в руках, не решаясь оставить. Элианора развернула её.
Строчки были узнаваемым почерком — чуть резкие, с привычным нажимом, будто слова рвались наружу.
«Хотел покурить с тобой и поговорить. Как мы обычно это делаем. Но ты заснула.
Впервые увидел тебя спящей... И это странно. Ты выглядела не так, как всегда. Не колючей, не холодной, не с каменным лицом. Признаюсь, даже милой. И мне не хотелось тебя будить.
Я хотел предупредить... Не знаю зачем и почему, может, просто чувство. Но теперь я буду реже появляться в Малфой Мэноре. Только по заданиям, собраниям.
Поэтому надоедать тебя каждую секунду и каждый день я уже не смогу, к несчастью.
Но это не значит, что ты от меня отвязалась. Нам нужно поговорить. Насчёт... всего. Да и просто снова увидеться.
Ладно, это звучит жутко странно, ты, наверное, сейчас скривила рожу и думаешь: "что за сентиментальная мерзость? Зачем он вообще мне об этом пишет?»
Кудрявый засранец.»
Элианора замерла. Кончики её пальцев скользнули по бумаге.
Она действительно скривила губы, но в глазах всё равно блеснуло что-то другое — тёплое, против её воли.
Элианора едва заметно улыбнулась — совсем чуть-чуть, уголком губ. Настолько тихо и невольно, что сама этого даже не поняла. Тепло кольнуло в груди, но тут же сменилось тревогой, когда за спиной раздался голос.
— Что за письмо такое, что ты аж улыбаешься? — услышала она лёгкий, чуть насмешливый тон Драко.
Элианора резко вздрогнула, будто пойманная на чём-то запретном. Пальцы судорожно сжали записку, и она медленно обернулась.
— Ладно, можешь не делать это лицо. Я и так знаю, что оно от Теодора. — он приподнял бровь, сдерживая насмешку. — Он оставил его, думая, что я сплю.
Элианора застыла, будто ее застигли врасплох. — Эээ... — вырвалось у нее неуверенно, и она нервно отвела взгляд.
— И вообще, — продолжил Драко, слегка склонив голову набок, — что это за таинственные «мутки» у вас там? Может, расскажешь? — его голос звучал с легкой насмешкой.
Элианора, все еще не убирая письмо с рук, холодно усмехнулась и сказала:
— Ничего. Ты же сам знаешь: любовь и я — вещи несовместимые.
Драко прищурился, в голосе проскользнуло нечто резкое:
— Тогда почему ты его поцеловала?
Ее пальцы судорожно сжали край листка. Она тяжело выдохнула, стараясь выглядеть безразличной, но в глазах мелькнула боль:
— Видимо, этот слух уже облетел всех Пожирателей смерти... — она откинула голову назад и горько усмехнулась. — Это было... ошибкой.
Элианора стояла к нему полубоком, пальцы всё ещё сжимали письмо, словно это был кусок железа, а не обычный лист пергамента. Бумага шуршала под её хваткой, выдавая напряжение.
Она медленно повернула голову, и взгляд её, холодный и острый, встретился с глазами Драко. В них мелькнула вспышка — не гнева, а чего-то глубже, что она пыталась спрятать за маской равнодушия.
— Ты ничего не понимаешь, — сказала она с той самой колкостью, что так часто ставила точку в их разговорах. — Даже если бы что-то и было... какая разница? Всё это — бред. У нас нет права ни на что подобное.
Драко шагнул ближе, его рука чуть дрогнула, будто он хотел коснуться её плеча, но вовремя остановился.
— Разница есть, Эли. — Его голос сорвался на шёпот, но от этого звучал только резче. — Потому что, чёрт возьми, я вижу, как ты сама себя уничтожаешь. Ты пытаешься убедить всех, что у тебя сердце из камня. Но я знаю, что это ложь.
Она фыркнула, но это больше походило на сбившееся дыхание.
— Сердце? — её губы искривились в улыбке, больше похожей на рану. — Его у меня давно нет. Его вырвали вместе с моим детством, вместе с моей матерью, вместе со всем, что я когда-то любила.
Её голос дрогнул, и она сжала зубы, пытаясь взять себя в руки.
Драко смотрел на неё, и вся его бравада, привычная надменность куда-то исчезли. Он видел не ледяную Элианору, которая всегда держала всех на расстоянии, а девушку, которую довели до предела.
— Ты врёшь себе, — тихо сказал он. — Если бы у тебя не было сердца, ты бы не плакала ночью, думая, что никто не видит. Ты бы не дрожала, когда он к тебе приближается. Ты бы не защищала его взглядом, когда в комнате слишком много ненависти.
Элианора резко отступила на шаг, будто слова Драко ударили её сильнее любого заклятия.
— Замолчи, — прошипела она, но в её глазах уже блестели слёзы, предательские, неуместные. — Ты ничего не знаешь.
— Тогда скажи мне, — Драко поднял голову, его голос зазвучал твёрже. — Скажи, что это всё — ложь. Что тебе плевать. Скажи это мне в глаза, и я отстану.
Её пальцы разжались, письмо упало на пол. Она опустила голову, прядь волос упала на лицо, скрыв её выражение. Но тишина всё сказала за неё.
Драко понял, что ответа не будет.
И всё же он не отступил. Он медленно наклонился, поднял письмо и сжал его в руке.
— Знаешь, в чём твоя проблема, Эли? — сказал он тихо, почти ласково, но в каждом слове звучала боль. — Ты боишься не Волдеморта. Не отца. Не боли. Ты боишься себя.
Она вскинула взгляд, и на миг маска снова вернулась — ледяная, непроницаемая. Но в её глазах мелькнуло нечто, что уже невозможно было скрыть.
Элианора смотрела на него так, будто каждое его слово было раскалённым лезвием, которое резало её изнутри. Сердце колотилось, дыхание сбивалось, но она упрямо молчала.
Драко шагнул ближе, почти вплотную, и его голос прозвучал глухо, словно удар в грудь:
— Признай, что я прав. Хотя бы раз, Эли.
Она стиснула зубы, ногти впились в ладони так сильно, что почти прорвали кожу.
— Хочешь, чтобы я призналась? — её голос задрожал, но в нём ещё оставалась сталь. — Хорошо. Да, я боюсь. Я боюсь, что однажды я не выдержу. Боюсь, что перестану контролировать себя.
Последние слова вырвались с горечью, почти шёпотом, и она сразу отвернулась, будто жалела о сказанном.
— Доволен? — резко бросила она, вытирая ладонью слёзы, которые всё равно предательски скатывались по щекам. — Теперь ты счастлив, Малфой?
Драко смотрел на неё, и в его взгляде не было ни насмешки, ни злорадства — только тихая боль и странное облегчение, будто он ждал этих слов слишком долго.
— Нет, — сказал он медленно. — Я не счастлив. Но, наконец-то, я услышал правду.
Элианора резко развернулась, делая шаг назад, словно ставя стену между ними.
— Запомни, — её голос снова стал холодным, как лёд, но глаза выдавали всё, — это был первый и последний раз, когда я открылась. Больше — никогда.
Драко чуть усмехнулся, но в этой усмешке не было лёгкости.
— Ты можешь сколько угодно повторять себе это, Эли, — произнёс он тихо, — но я единственный, кто всегда будет за тебя, даже если весь мир против.
Её дыхание сбилось, и она сжала кулаки, будто удерживая саму себя, чтобы не сорваться.
Драко стоял напротив, прислонившись к дверному косяку, и не сводил с неё внимательного взгляда. В его голосе скользнуло что-то настороженное, почти ядовитое:
— Так всё-таки... нравится ли тебе Теодор?
Элианора резко вскинула голову, в глазах мелькнула ярость.
— Да пошёл ты, Драко! — рявкнула она, обжигая его взглядом. — Это не твое дело, и я не собираюсь обсуждать эту тему!
Повисла тишина, в которой было слышно лишь её прерывистое дыхание. Она отвернулась, прикусила губу, будто сдерживая бурю внутри. Но вскоре плечи её дрогнули, и она тяжело выдохнула, словно выдавливая из себя слова, которые не хотела признавать.
— Я не знаю, — прошептала она, глядя в пол. — Мне страшно. Меня тянет к нему, и это... сжигает меня изнутри. Но в то же время я вижу в нём конкурента. Соперника.
Она подняла взгляд на Драко, и глаза её блестели, будто от слёз, которых она не позволяла себе пролить.
— Понимаешь? — её голос сорвался. — Мне страшно, что если я открою ему сердце... он просто воспользуется этим. Ударит в спину.
Элианора резко замолчала, будто пожалела, что сказала слишком много. Но слова уже прозвучали — голые, честные, болезненные.
Драко замер на мгновение, будто все вокруг потеряло звук. Его лицо побледнело, губы сжались, и в глазах вспыхнул такой холод и сосредоточенная ярость, что Элианора ощутила, как воздух вокруг них будто стал плотнее. Он сделал шаг вперёд — и голос, который до этого почти не срывался, сейчас прозвучал низко и горячо, без привычной насмешки:
— Я убью его, если он хоть что-то тебе сделает.
Слова вспыхнули краткой, смертельной искрой. В них не было театральной бравады — было обещание, которое давалось кровью и долгом. Драко смотрел на неё так, будто готов был отдать всё, чтобы защитить единственное, что в нём ещё оставалось человеческим. Его кулаки сжались; по шее вздулись жилы; и в тоне слышалась не только угроза другому, но и отчаянная просьба к самой Элианоре — разреши ему быть её щитом.
Она вскинула на него усталый взгляд: в её глазах — смесь удивления и почти неловкой боли. Несколько секунд молчания растянулись, будто небо задержало дыхание. Элианора почувствовала, как внутри что-то отозвалось — не облегчение, не благодарность в обычном смысле, а какая-то дикая надежда, которую она боялась признать даже самой себе.
— Драко... — слабо выдохнула она, но слово это было едва слышно.
Элианора на мгновение закрыла глаза. В её груди плескалось столько противоречий — вина, усталость, страх, жалость, отблеск чего-то нежного, что она ещё вчера называла слабостью. Наконец она прошептала, ровно и холодно, но в голосе слышалось согласию:
— Не делай глупостей, Драко. Если ты будешь убивать слепо — это только усугубит. Будь хитрым.
Его губы дернулись в едва заметной улыбке — смешной, усталой, по-мальфойски закрытой. Он наклонился и коснулся лба её лобом, как делают это дети, успокаивая друг друга. В этот жест вмещалась вся его решимость: он будет рядом, он будет раздражающим, страшным, мудрым или глупым — но он не даст ей упасть снова.
Элианора вдруг приподняла уголок губ и, мягко дернув загоралку, спросила почти по-детски:
— Покуришь со мной?
Драко моргнул, будто его застали врасплох, и начал было отпираться, ровным, сухим голосом:
— Я не к...
Она не дала ему договорить, перебив спокойно и с твердой уверенностью:
— Я знаю, что ты куришь.
Он на секунду замер, удивление пробежало по лицу; затем, привычно сдержанно, спросил:
— Откуда у тебя такая осведомлённость?
Элианора пожала плечами, бросив взгляд на пачку в руках:
— Забей. Идёшь?
Драко чуть помедлил. В его глазах мелькнула внутренняя борьба — желание остаться рядом и долг, который тянул его в сторону обязанностей. Наконец он ответил ровно, но без тени колкости:
— Нет. Мне нужно проведать Теодор.
Она кивнула, не настаивая. В комнате снова повисло молчание — не напряжённое, а какое-то тихое, теплое от недавно пролитых слов и обещаний. Драко поднялся, подошёл к окну, на мгновение задумался и, прежде чем выйти, бросил коротко, почти по-братски:
— Позже захвачу с собой. Не зазнавайся,Эли.
Элианора усмехнулась в ответ, уже не в силах заставить себя выглядеть недосягаемой. Он вышел, дверь за ним тихо заскрипела. В комнате осталась тёплая пустота — и пачка, и письмо, и запах недосказанных слов.
Элианора медленно поднялась с кровати, каждая мышца отзывалась ноющей болью, будто тело протестовало против малейшего движения. Она, скривившись, начала рыться в ящиках и полках в поисках сигарет. Пальцы натыкались на мелкие безделушки, книги, клочки пергамента... и вдруг — на тонкой деревянной рамке задержался её взгляд.
Фотография.
Люциус — надменный, с холодной ухмылкой. Рядом Драко, ещё подросток, хрупкий и гордый одновременно. Она сама — почти ребёнок, с натянутой улыбкой, будто вынужденной. И... мать.
Мать смотрела с фотографии мягко, сдержанно, и в то же время так живо, что сердце Элианоры болезненно сжалось. Глаза её зацепились за этот знакомый взгляд — тёплый, тихий, полный той заботы, которую она чувствовала лишь в детстве.
Долго она стояла, вцепившись в рамку, не в силах отвести глаз. Слёз не было — будто они выгорели в ней давным-давно. Только пустота, тянущая вниз. Наконец, с усилием она отложила фотографию в сторону, как будто боялась уронить вместе с ней и ту крошку воспоминаний, что всё ещё грела изнутри.
Искать сигареты стало проще. Она нашла пачку, но когда сунула одну к губам, резкий приступ кашля согнул её пополам. Воздуха не хватало, грудь сдавило, мир на мгновение поплыл перед глазами. Элианора опёрлась о край стола, стараясь восстановить дыхание. Несколько минут прошли в борьбе с собственным телом. Но, выпрямившись, она всё же крепко сжала сигареты в руке, словно это был её личный вызов самой себе.
Она вышла из комнаты, медленно, но решительно. Прошла по коридорам, спустилась вниз. На этот раз она не хотела оставаться рядом с Мэнором — стены давили, воздух казался тяжёлым, насыщенным чужими тайнами.
Сигарета, прохлада вечернего ветра и расстояние от дома. Вот что ей было нужно.
Элианора шагнула за калитку и направилась в сторону рощи, где когда-то пряталась от всех. Ей хотелось вдохнуть по-настоящему — свободу, пусть даже на короткий миг.
Элианора шагала всё дальше от дома, но каждый шаг отзывался резкой болью в теле, будто мышцы и кости сговорились напомнить ей о каждом пережитом ударе и напряжении.
Она крепче закуталась в плащ, но холод пробирал всё равно — изнутри.
В груди неприятно щемило. Она остановилась, прижала ладонь к груди, и новый приступ кашля согнул её пополам. Горло саднило, дыхание сбилось, а в голове мелькнула мысль, сухо, безэмоционально: «Простыла, наверное.»
Она не удивилась. Это даже показалось ей закономерным — тело наконец решило выдать счёт за всё.
Добравшись до старой лавочки возле деревьев, Элианора тяжело опустилась на неё. Дерево было холодным и шершавым под ладонями, и в этой неровности было даже что-то утешающее — напоминание, что мир живой, настоящий, не только её боль существует.
Она достала сигарету, закурила. Первый вдох обжёг лёгкие, второй — будто разодрал их изнутри, заставив снова кашлянуть. Но она всё равно затянулась — упрямо, будто именно в этом заключалась её маленькая победа.
Дым клубился перед глазами, медленно растворяясь в ночи. Элианора прикрыла глаза и позволила себе несколько секунд тишины. Сигарета согревала пальцы, а внутри разливалось странное ощущение: смесь усталости, боли и какой-то горькой, но честной свободы.
Элианора сидела на лавочке, сигарета догорала в пальцах, когда вдруг рядом опустился кто-то ещё. Она резко повернула голову, сердце рванулось в груди — но незнакомец не делал никаких резких движений. Его лицо скрывал глубокий капюшон, силуэт растворялся.
Молчание. Только шелест листвы и её приглушённый кашель нарушали тишину.
— Вижу, тебе плохо, — неожиданно заговорил он, голос низкий, ровный, будто чужой, будто слишком спокойный. — У меня есть то, что сделает твою жизнь ярче.
Элианора хрипло рассмеялась, хотя в её смехе не было радости — только горечь.
— Денег у меня нет, — она резко затянулась сигаретой и выпустила дым почти в его сторону. — Даже не пытайся вытрясти их из меня.
— Деньги не нужны, — отозвался он. И вдруг вытянул руку из-под плаща. На ладони поблескивала крошечная стеклянная баночка, размером не больше напёрстка. Внутри переливались крошечные бело-серые таблетки, будто притягивающие взгляд.
Элианора настороженно взяла её, скользнув пальцами по прохладному стеклу.
— Что это? — спросила она глухо, прищурившись.
Незнакомец чуть склонил голову набок.
— Попробуешь — узнаешь. Любой исход будет на твоей вине. Съешь — снова почувствуешь себя лучше. Не съешь — ничего не изменится. Твой выбор: верить мне или нет.
Элианора сжала баночку в руке, и что-то в его голосе, спокойное и неумолимое, заставило её на секунду задуматься.
Мужчина поднялся с лавки. Его движения были тихими, размеренными, будто он не касался земли.
— Захочешь увидеть меня вновь, — он протянул ей свернутый плотный лист, почти пергамент. — Здесь сможешь найти меня.
Она машинально взяла свёрток, пальцы дрогнули. Незнакомец накинул капюшон плотнее, и в следующее мгновение растворился в темноте, оставив её одну.
Элианора долго смотрела на баночку в своей ладони. Она блестела , как маленький соблазн, как выбор, который мог изменить всё.
Она потушила сигарету, пальцы дрожали чуть меньше — не от холода, а от какого-то внутреннего напряжения. Баночка лёгка и холодна в ладони; крышка поддалась с едва слышным щелчком. Она на секунду задержала таблетку у губ, думка мелькнула коротко и цинично: даже если умру — так будет лучше. Потом проглотила.
Сначала — тишина. Ничего не происходило, и это странно её успокоило: ожидание часто страшнее самого события. Она встала, шагнула, направилась обратно к дому, и мир вдруг начался заново — как будто кто-то резко увеличил контраст и включил цвет там, где было серо.
Воздух стал плотнее, но легче; каждое движение казалось собранным и плавным. Звуки — шагов, листвы, далёких голосов — приобрели странную ясность, как будто кто-то внезапно настроил старый инструмент. В голове вспыхивали цепочки мыслей, не связанные раньше: обрывки мелодий, лица людей, запахи — всё это складывалось в узоры, которые не требовали усилий, чтобы увидеть их целиком.
Боль, что ещё недавно жгла грудь и дико ломала пальцы, словно отступила подальше; не исчезла совсем, но стала далёкой, как эхо. Вместо неё появилась лёгкость — не простая радость, а что-то громкое и распахнутое, будто она снова стала ребёнком, которому можно бежать по полю без страха. Сердце билось ровно и широко, каждая клетка требовала движения, смеха, безумной, идиотской свободы.
Её взгляд скользнул по знакомым очертаниям Малфой-Мэнор — тёмные башни, оконные огни — и они вдруг не давили; наоборот, казались частью сцены, в которой ей разрешили играть.
Ей хотелось улыбаться. Ей хотелось кричать. Ей хотелось бежать прочь от всего, что было только что — от боли, от страха, от лютистого совета отца и мучительных воспоминаний. Ей казалось, что она может поднять дом руками, что она проживёт тысячу жизней, если захочет. Сила текла, не от заклинаний, а изнутри — горячая, обманчивая, свободная.
И вместе с этой волной подъёма где-то в уголке сознания мелькнуло шершавое предупреждение: это не настоящая победа. Но сейчас оно было далеко — тонкий голос, заглушённый яркостью. Элианора ещё не готова была слушать его.
Она остановилась и прошептала, как подтверждение самого себе: «Наркотики...»
Простите, я очень сильно путаюсь. Столько в голове мыслей, что я уже совсем схожу с ума. Я составила план, где все идет плавно, по полочкам, но все равно я словно что то забыла добавить. То, что сейчас разрушит всю логику событий.
И еще, извиняюсь, если где то есть ошибки или что то непонятное. Если есть вопросы задавайте из в комментарии. И пишите, пожалуйста, свой отзыв.
Мне важно знать, что вам все понятно, и я не запутала все друг с другом...