25 глава.
В Малфой Мэноре стояла тягучая, гнетущая тишина. Казалось, стены сами впитывали каждый шаг, каждый вдох. Элианора и Теодор вошли в холодную гостиную, где воздух был пропитан страхом и непоколебимой властью.
У камина, в высоком кресле, сидел Волдеморт. Его змееподобное лицо едва освещалось пляшущим пламенем, а длинные белые пальцы неторопливо скользили по рукояти палочки.
— Вернулись, — голос Лорда прозвучал скользко и холодно, словно шипение змеи. — Значит, выжившие нет?
Элианора чуть склонила голову, чувствуя, как внутри всё сжимается от одного его взгляда. Теодор, как обычно, держался с внешним спокойствием, но его пальцы невольно дрогнули, выдавая напряжение.
— Всё выполнено, милорд, — отчётливо произнесла Элианора. — их Род стёрт с лица земли.
Волдеморт медленно поднялся, и тень от его фигуры легла на пол, вытянувшись, как когтистая лапа. Он приблизился, заглядывая им в глаза — сначала ей, потом Теодору.
— Хорошо, — прошипел он. — Вы оправдали мои ожидания. Но помните... доверие нужно заслуживать вновь и вновь. Одного подвига мало.
Элианора почувствовала, как по спине пробежал ледяной холод, но сумела удержать выражение лица — лишь лёгкий кивок. Теодор же ответил коротким:
— Мы не подведём.
Волдеморт снова сел в кресло, махнув рукой.
— Ступайте. Отдыхайте, пока я не призову вас снова.
Они вышли из гостиной, и тяжёлые двери за их спинами сомкнулись гулко и медленно, словно сами неохотно отпускали. В коридоре, где не было ни звука, кроме далёкого потрескивания факелов, Элианора шла уверенно, будто шаги её резали воздух.
— За нами наблюдали, — холодно сказала она, не поворачивая головы к Теодору.
Тот нахмурился, шагнув ближе:
— Как ты поняла?
Элианора остановилась, медленно склонила голову и почти шепнула, но так, что каждое слово звенело как сталь:
— Волдеморт не задал ни одного лишнего вопроса. Ни о заклинаниях, ни о деталях, ни о том, как мы справились. А он всегда требует отчёта. Значит... он уже всё знал.
Теодор стиснул челюсти, его взгляд на миг стал тёмным, тревожным:
— Думаешь, это был испытательный спектакль?
Элианора повернулась к нему, её глаза блеснули холодным светом:
— Думаю, мы только пешки в его игре. И каждая наша ошибка — повод стереть нас с лица земли.
Теодор хмыкнул, но в этом звуке не было веселья.
— Ну что ж, Малфой. Тогда придётся играть без ошибок.
Элианора резко развернулась, не дожидаясь ответа Теодора.
— Я пойду, — коротко бросила она, и каблуки её башмаков гулко отозвались по мраморному полу коридора.
Она шла, не оглядываясь, стараясь держать плечи прямыми и походку уверенной, хотя внутри всё сжималось от напряжения. Каждая тень, каждое колыхание пламени в факелах напоминало ей, что за ней могут наблюдать.
Дойдя до своей комнаты, она захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной. Сердце стучало так, будто его могли услышать даже сквозь стены.
Взгляд её упал на книгу, которую она успела спрятать.
Элианора, увлечённо перебирая страницы книги, ловила каждую строчку о редких существах. Лампа на тумбочке тускло освещала её бледное лицо. Она устало провела ладонью по вискам, и вдруг — ощутила чьё-то присутствие.
Мгновенно подняв взгляд, она застыла. На её кровати, совершенно спокойно, будто был там всегда, сидел Люциус Малфой. Его серебристые волосы поблёскивали в полумраке, а ледяные глаза внимательно изучали дочь.
Элианора резко втянула воздух, сердце подпрыгнуло к горлу.
— Отец... — выдохнула она, чувствуя, как ладони предательски дрожат.
Люциус чуть приподнял уголок губ — не то улыбка, не то гримаса.
— Испугалась? Ты слишком беспечна, Элианора. Даже в собственной комнате ты должна быть начеку.
Он скользнул взглядом к книге, лежащей рядом с её рукой.
Люциус не спешил вставать, он сидел на её кровати так, будто был хозяином не только комнаты, но и самой Элианоры. Его голос прозвучал холодно, обжигающе:
— За вами наблюдали. И всё мне доложили. — Он выдержал паузу, словно наслаждаясь тем, как его слова медленно проникают в её сознание. — Я думаю, ты это уже поняла.
Элианора почувствовала, как в животе сжался ледяной ком. В голове, как назло, всплыли воспоминания, которые она старалась вытеснить: как один из магов едва не разорвал её заклинаниями; как её дыхание прерывисто сбивалось, когда она впервые вслух произнесла Авада Кедавра; как Теодор прижал её к стене, слишком близко, слишком дерзко; как их губы столкнулись в том безумном, неподобающем поцелуе...
Она стояла, не двигаясь, и чувствовала, как кровь стучит в висках. Люциус смотрел так, будто видел её насквозь.
Люциус медленно поднялся с кровати. Его шаги были тихими, но в каждом слышалась угроза, словно пол сам дрожал от его гнева. Он остановился прямо перед дочерью, заставив её поднять взгляд.
— Ты совершила кучу ошибок, Элианора, — процедил он сквозь зубы, голос его был ледяным и резал воздух, как лезвие. — Ты теряешь контроль. Ты позволяешь эмоциям управлять тобой.
Его глаза сверкнули злостью, но за этим взглядом скрывалось нечто ещё — презрение, смешанное с отчаянием.
— Думаешь, я не знаю? — он наклонился ближе, почти шипя ей в лицо. — Ты дрогнула в бою. Ты позволила себе слабость. Ты... — он сделал паузу, задержав её взгляд. — Ты позволила ему коснуться тебя.
Элианора побледнела, сердце болезненно сжалось, дыхание перехватило. Он знает. Всё знает.
Люциус резко поднял руку и с силой сжал её челюсть так, что Элианора зашипела от боли. Его длинные холодные пальцы вонзились в кожу, заставив её голову слегка запрокинуться назад.
— Разве этому я тебя учил!? — его голос был хриплым от ярости. — Ты должна быть железом, Элианора. Сталью, которой режут, а не тряпкой, что рвётся при первом же натиске!
Он сильнее сжал её лицо, так что губы едва не задрожали, и продолжил:
— Я вложил в тебя всё, чтобы ты стала наследницей Малфоев. Чтобы ты затмила меня! Чтобы тьма лорда текла в тебе, как кровь. А что я вижу? — он резко встряхнул её голову, словно пытаясь выбить из неё слабость. — Слёзы, колебания, сомнения! Жалкие... чувства!
Его глаза сверкали — в них не было тепла, только фанатичная холодная ненависть к самой мысли о её слабости.
Люциус наклонился ближе, его ледяное дыхание коснулось её лица. Пальцы больно сжали челюсть так, что хрустнула кость.
— Ты думаешь, Лорд будет терпеть это? — прошипел он. — Он убьёт тебя. А если не он, то я сделаю это сам.
Он резко отпустил её, и Элианора, потеряв равновесие, пошатнулась, но не упала — не позволила себе. Однако это только сильнее разозлило Люциуса.
— Ах, всё ещё стоишь? — в его голосе зазвучала издёвка. — Думаешь, сможешь утаить слабость?
Он ударил её по лицу тыльной стороной руки — резко, с хлёстким звуком. Элианора почувствовала, как во рту выступает вкус крови.
— За каждую ошибку ты будешь платить, дочь, — он говорил ровно, почти холодно, но его руки дрожали от ярости. — Пока не поймёшь, что чувствовать — значит быть мёртвой.
Он снова замахнулся, ударил сильнее, так что её отбросило к изножью кровати.
— Встань! — рявкнул он. — Встань и докажи, что ты не ничтожество!
Люциус шагнул к ней, как хищник к добыче. Его глаза сверкали ледяной ненавистью.
— Встань! — рявкнул он, когда Элианора поднялась на колени, стирая с губ кровь.
Она не ответила. Не плакала. Лишь смотрела на него снизу вверх, и это бесило его ещё больше.
Он ударил её ногой в живот — резко, так, что её согнуло пополам, и тело рухнуло на ковёр.
Он поднял её за волосы, резко дёрнул голову назад. Её шея протестующе хрустнула.
— Я сделал из тебя оружие, а ты ведёшь себя как... как девчонка, которую можно сломать!
С этими словами он снова ударил — на этот раз кулаком в лицо. Удар был тяжелым, и Элианора почувствовала, как под кожей мгновенно разливается жар, синяк проступает прямо на глазах.
Но она всё ещё не кричала. Только тяжело дышала, сжимая зубы, не давая ему увидеть слабость.
Люциус оттолкнул её к стене, где она ударилась плечом и едва удержалась, чтобы не рухнуть.
— Встань! — снова. — Встань, Элианора!
Она поднялась, шатаясь, кровь стекала по подбородку.
Комната наполнилась жутким треском и вспышкой красного света.
— Crucio! — прорычал Люциус, и волна невыносимой боли пронзила тело Элианоры.
Она выгнулась дугой, рухнула на пол, пальцы судорожно царапали ковёр. Казалось, каждая клетка тела горела и рвалась изнутри.
— Любовь, — его голос резал слух, холодный и ядовитый, — это слабость. Глупая ошибка! Безрассудство, за которое платят жизнью!
Он поднял палочку выше, с презрительным прищуром наблюдая, как дочь корчится у его ног.
Элианора закричала — голос сорвался, и крик превратился в хрип. Слёзы текли по лицу, смешиваясь с кровью на губах. Она билась в агонии, но всё равно пыталась удержаться, не умолять.
— А теперь... задумайся! — Люциус навис над ней, крича почти в ухо. — Стоил ли этот никчёмный поцелуй твоих мук!?
Он не дал ей ответить — снова:
— Crucio!
Боль накатила, ещё сильнее, словно ножи вонзались в каждую жилу, ломая кости, выворачивая суставы.
И снова.
Снова и снова. С каждым разом тело Элианоры слабело, мышцы переставали слушаться. Она уже не кричала, только хрипела, срывая дыхание, глаза закатывались.
Люциус не останавливался. Его слова звучали почти с наслаждением:
— Запомни, Элианора. Чувства — твоя погибель. Запомни каждую эту боль! Чтобы впредь ни один взгляд, ни одно прикосновение... никогда больше не сделали тебя слабой.
Элианора лежала на полу, тело изломанное судорогами, пальцы слабо подрагивали, будто она больше не могла сопротивляться. Губы её беззвучно шептали что-то — молитву ли, проклятие, или просто хрип. Сознание уплывало, темнота готова была поглотить её.
Люциус наклонился, разглядывая её, как хищник добычу. Он заметил, как её глаза закатываются, дыхание становится рваным и редким.
— Нет, — процедил он, и его рука с силой ударила её по щеке. Резкий хлопок разорвал тишину.
Элианора дернулась, болезненно втянула воздух. Кровь выступила из рассеченной губы.
— Ты не потеряешь сознание, слышишь? — прошипел Люциус, снова сжав её лицо в ладони. Его пальцы впились ей в кожу, ногти оставили следы. — Я не позволю тебе сбежать в милосердную пустоту. Ты будешь помнить каждую секунду, каждую боль.
Он выпрямился, шагнул назад, и в его глазах сверкнул холодный блеск.
И агония вернулась, ещё ярче, будто всё её тело вспыхнуло изнутри. Элианора захрипела, пальцы впились в ковер до крови.
Люциус наблюдал, не моргая, и ударил её еще раз, когда её веки начали смыкаться.
— Держи глаза открытыми! — его голос звучал почти с наслаждением. — Учись, Элианора! Учись, что значит ошибка.
Люциус снова наклонился, и его холодный взгляд пронзал Элианору насквозь. Она уже почти не могла дышать, тело отказывалось слушаться, но он снова произнёс заклинание:
— Crucio!
Внутри неё взорвалась боль, будто тысячи игл впились в каждую клетку. Она застонала, изо рта вырвался хриплый крик, глаза едва держались открытыми.
Люциус шагнул назад, наблюдая, как её тело дрожит, как губы трясутся, а руки бессильно цепляются за пол. Он поднял руку, но вместо того чтобы ударить снова, холодно сказал:
— Запомни это, Элианора. Любовь, слабость, поцелуи — всё это никчёмно. Одно неверное движение — и ты горишь в агонии.
Он отпустил её челюсть, и она, наконец, рухнула на кровать, изнурённая, покрытая потом и мелкими ссадинами. Каждое дыхание давалось с усилием, тело будто отказывалось жить дальше.
— Думай, — добавил он, тихо, но с ледяной жестокостью, — стоит ли мимолётное чувство того, чтобы терпеть такую боль.
Элианора лежала, едва держа глаза открытыми, с ощущением, что мир сжимается вокруг неё. Холодный взгляд Люциуса обжигал даже после того, как он отвернулся и оставил её одну.
Её тело было словно разорвано на куски изнутри: мышцы не слушались, дыхание сбивалось, руки и ноги дрожали, словно сделали тысячу километров. Каждый вдох давался с болью, каждое движение казалось невозможным. Она лежала на кровати, чувствуя, как дрожь проходит по всему телу, а разум будто рассеян туманом — мысли путались, голова кружилась, глаза с трудом удерживали слёзы.
Сердце билось бешено, но одновременно было ощущение пустоты, словно часть самой себя была выжата наружу. Она знала: подняться сейчас почти невозможно. Каждая клетка тела кричала от боли, каждая попытка шевельнуться казалась невозможной.
И всё же, где-то глубоко внутри, среди страха и боли, тлела маленькая искра решимости: она должна выжить, она должна отплатить. Эта мысль была слабой, но она была.
Элианора лежала неподвижно, тело её дрожало, руки и ноги слабо подрагивали, словно сопротивляясь боли, но не способные что-либо сделать. Каждый вздох давался с усилием, лёгкие будто сжимались, грудь поднималась и опускалась неровно. В глазах застыл пустой, потухший взгляд, а разум пытался удержаться, не погрузившись полностью в тьму.
Её тело словно предавалось мучительной слабости, каждая мышца тянулась и дрожала, но она не могла пошевелиться — лишь кончики пальцев изредка дергались в бессильной попытке хоть как-то сопротивляться.