24 глава.
Они шли по узкой тропинке, мрак густо обволакивал всё вокруг, и только хруст веток под ногами нарушал тишину. Элианора прижимала к себе книгу, словно боялась, что у неё её вырвут, а Теодор шёл чуть позади, лениво засовывая руки в карманы.
Неожиданно он заговорил:
— Как там с Драко?
Элианора резко обернулась, прищурив глаза.
— Ты специально это спрашиваешь?
— Просто интересно, — безразлично пожал плечами Теодор, но в голосе сквозило что-то скрытое.
Элианора тяжело вздохнула, отвела взгляд в сторону.
— Он избегает меня. И даже не хочет говорить со мной.
Теодор криво усмехнулся.
— Как маленький ребёнок...
— Не говори так о нём, — твёрдо перебила Элианора. Её голос дрогнул, но она заставила себя говорить спокойно. — Его тоже можно понять.
Теодор усмехнулся уже тише, чуть качнув головой, но больше ничего не сказал. Только ускорил шаг, догоняя её, а в его взгляде промелькнуло что-то, что Элианора не уловила.
Они шли всё дальше, ночной лес будто давил своей тишиной. Книга в руках Элианоры казалась тяжёлой не только из-за веса, но и из-за того, что в ней, возможно, скрывался ответ на мучившие её вопросы.
Теодор снова заговорил, на этот раз чуть мягче:
— Послушай... Драко ведёт себя неправильно. Он не должен был отстраняться от тебя.
Элианора стиснула пальцы на корешке книги, будто защищалась ею.
— Нет, — покачала она головой, — он прав. Я виновата. Я всегда делала вид, что справлюсь сама, что мне никто не нужен... А теперь он просто не хочет быть рядом со мной. И я сама довела всё до этого.
Теодор нахмурился и остановился, заставив и её замедлить шаг.
— Ты опять начинаешь. Ты слишком много берёшь на себя. Ты не виновата, что твой брат слабак и убегает от проблем.
Элианора резко посмотрела на него.
— Он не слабак! Просто... просто у него тоже есть свои причины. А вот я всегда была рядом и ничего не смогла сделать, чтобы удержать его.
Теодор фыркнул, но в его взгляде на мгновение мелькнуло уважение к её упорству.
— Ты ненормальная, Малфой.
Элианора отвернулась, уставившись в темноту впереди.
— Может, я и ненормальная. Но это мой брат.
Теодор хотел что-то ещё сказать, но лишь тяжело выдохнул, догоняя её.
Они остановились на тропинке, где сквозь кроны пробивался тусклый лунный свет. Элианора шла впереди, но вдруг сбавила шаг и, почти не глядя на Теодора, тихо выдохнула:
— Давай не будем возвращаться...
Теодор нахмурился, его шаг замедлился. Он внимательно всмотрелся в её лицо, будто пытаясь понять, серьёзна ли она.
— Не возвращаться? — повторил он медленно, с лёгкой усмешкой. — Тогда они решат, что с нами что-то случилось.
Элианора чуть приподняла плечо, словно её это не трогало.
— Вернёмся завтра. — Она говорила спокойно, но в её голосе звучала усталость, почти ломкость. — Думаешь, они вообще заметят?
Он смотрел на неё долго, молча, и в его глазах мелькнуло что-то между недоверием и интересом. Будто он впервые видел, как Элианора позволяет себе усталость и сомнение.
— Ты удивляешь меня, Малфой, — наконец произнёс Теодор с кривой ухмылкой.
Она не ответила, лишь крепче прижала к себе книгу, и в этот момент её силуэт показался хрупким на фоне тёмного леса.
Они уже почти дошли до того места, где портключ должен был перенести их обратно, но Элианора вдруг остановилась и резко повернулась к Теодору.
— Знаешь что... — она на секунду замолчала, будто обдумывая, стоит ли говорить дальше. — Пойдём на Астрономическую башню.
Теодор прищурился, на его лице мелькнуло удивление, а затем привычная насмешка.
— Почему именно туда? — спросил он лениво, хотя глаза его явно загорелись любопытством.
Элианора выдохнула и отвела взгляд в сторону.
— Потому что все эти годы я сидела там, — тихо произнесла она. — Это было единственное место, где я могла чувствовать себя... свободной.
Теодор хмыкнул, но не стал отпускать колкость. Вместо этого он посмотрел на неё чуть внимательнее, как будто увидел Элианору с другой стороны — не холодную и надменную Малфой, а ту, кто прятался на башне, чтобы просто дышать.
— Ладно.
Элианора кивнула и впервые за долгое время позволила себе лёгкую улыбку.
Портключ дернул их обоих вперёд, и через миг их ноги коснулись холодного камня. Они оказались на вершине Астрономической башни.
Ночь была густая, почти бархатная, усыпанная множеством звёзд. Слабый ветер трепал волосы Элианоры и чуть качал края её мантии. Она шагнула вперёд к каменному парапету, опершись ладонями, и на мгновение прикрыла глаза, вдыхая свежий воздух.
— Здесь... всё такое же, — прошептала она, глядя вдаль. — Я помню, как сидела тут часами. Никто не искал. И это было... и больно, и спокойно одновременно.
Теодор тоже вышел вперёд, встал рядом, но не стал облокачиваться, лишь скользнул взглядом по её профилю.
— Ты странная, Малфой, — усмехнулся он, хотя в голосе почти не было насмешки. — У тебя есть всё: деньги, сила, имя. А прячешься от всех, как маленькая девочка.
Она отвернулась, чтобы он не заметил блеск в её глазах, но Теодор всё равно уловил это движение. Он сделал шаг ближе, настолько, что их плечи почти соприкоснулись.
И он вытянул сигарету, предлагая ей, как будто между ними никогда не было вражды.
Элианора скользнула по нему холодным взглядом, заметив знакомую пачку сигарет в его руках. Сухо усмехнулась:
— Твои не буду, — отрезала она и, словно нарочно, достала свои.
Оранжевое пламя на миг высветило её лицо, сделав его резким, почти жестоким, а потом погасло, оставив в темноте лишь слабое мерцание кончика сигареты.
Теодор приподнял бровь, уголки его губ дрогнули.
— Принципиальная, значит? — протянул он, затягиваясь и выпуская дым в сторону. — Как всегда.
Элианора глубоко вдохнула, задержала дыхание и выпустила дым через нос, отчего её профиль стал ещё более хищным.
— Не путай принципиальность с брезгливостью, Нотт, — холодно ответила она.
Но Теодор только криво улыбнулся и спокойно затянулся снова, глядя прямо в неё, будто испытывал её терпение.
Элианора молчала, выпуская дым в сторону ночного неба. Несколько минут они стояли рядом на башне, и только ветер свистел между каменных зубцов.
Первым нарушил тишину Теодор.
— Скажи честно... ты когда-нибудь думаешь, что всё это зря? — его голос был хриплым, не от сигарет, а от чего-то глубже. — Эти убийства. Эта гонка за местом рядом с ним. Ты правда хочешь стать такой же, как они?
Элианора сжала сигарету пальцами, словно хотела сломать её.
— Я хочу, чтобы Волдеморт заплатил. Он забрал у меня мать. Забрал всё, что у меня было. — она выдохнула и нервно усмехнулась. — Ради этого я готова стать кем угодно. Даже чудовищем.
Теодор повернулся к ней, серьёзный, без привычной усмешки.
— Ты уже не чудовище. Ты живая. Сильная. А они — просто тени, которые держатся за его силу. — он сделал паузу. — Если ты хочешь его убить, может, тебе и не нужен он, и не нужен титул «правая рука». Может, тебе нужен кто-то рядом, кто сможет удержать тебя.
Элианора резко посмотрела на него, в её глазах мелькнула боль, спрятанная под ледяной маской.
— Ты? — спросила она с ядовитой усмешкой. — Ты ведь сам мечтаешь стать правой рукой. Сам жаждешь власти. Не строй из себя спасителя.
На секунду Теодор замолчал, а потом вдруг снова вернулся к привычной насмешке.
— Может, я просто хочу, чтобы ты чаще смотрела на меня так, как сейчас. — он шагнул ближе, забрал у неё сигарету и сам сделал затяжку, оставив на её фильтре след своих губ. — Знаешь... вкус твоих сигарет куда лучше моих.
Элианора возмущённо выдохнула, протянула руку, чтобы вырвать сигарету, но он отстранил её, удерживая.
— Ты больной, Нотт, — прошипела она, но уголки её губ дрогнули, выдавая нечто совсем иное.
Он улыбнулся криво, с ленивым вызовом.
Теодор сделал ещё одну затяжку и медленно выдохнул дым ей прямо в лицо, будто проверяя её реакцию. Элианора замерла, потом усмехнулась холодно:
— Ты совсем потерял страх, Нотт.
Он чуть склонил голову, уголок губ дернулся.
— Страх это для тех, кто живёт ради других. А я живу ради себя. — он вернул ей сигарету, но пальцы задержал на её руке дольше, чем нужно. — Хотя, признаюсь, иногда ради тебя тоже.
Элианора закатила глаза и сделала затяжку.
— Ты думаешь, я поверю в этот твой бред? В твою красивую игру словами? — она наклонилась ближе и почти шепнула. — Я вижу, как ты пытаешься поймать меня в свои сети. Но не выйдет.
— Уже вышло, — тихо ответил он и ухмыльнулся.
Она резко раздавила сигарету о каменный парапет и встала перед ним, слишком близко.
— Если думаешь, что я — твоя игрушка, ошибаешься.
Теодор усмехнулся ещё шире, его глаза сверкнули.
— Игрушка? Нет. Я вижу в тебе равную.
И он сделал шаг ближе, теперь между ними не осталось воздуха. Элианора смотрела прямо в его глаза, не отступая, хотя сердце колотилось.
— Осторожнее, Нотт, — прошептала она ледяным тоном. — Слишком близко подойдёшь — обожжёшься.
— А я люблю боль, — ответил он, и уголки его губ чуть дрогнули, будто он ждал, сорвётся ли она первая.
Теодор вдруг резко сжал её запястье, притянув к себе так близко, что дыхание Элианоры обожгло его губы. В глазах вспыхнула ярость, смешанная с отчаянием, будто он больше не мог играть в это притворство.
Он хотел сказать ещё что-то, но слова растворились — Теодор просто прижал её к холодной стене башни и наклонился. Его поцелуй был жёстким, почти яростным, без просьбы и разрешения, как будто он пытался вырвать из неё признание, которое она не собиралась давать.
Элианора сначала замерла, поражённая резкостью, но через секунду сжала его плечо, не отталкивая. В её сердце слились ненависть, боль и то опасное притяжение, которое она отрицала до этого момента.
Когда он отстранился, его дыхание было тяжёлым, а голос низким и сорванным:
— Вот так выглядит моя правда.
Его рука всё ещё держала её запястье, но не так сильно, как прежде — теперь в этом было больше отчаянной просьбы, чем грубой силы.
Элианора стояла, будто вкопанная. Губы ещё горели от его прикосновения, дыхание сбилось. Она попыталась что-то сказать, но слова застряли в горле:
— Ты... ты...
Теодор чуть склонил голову, и на лице его появилась та самая дерзкая, опасная улыбка, в которой переплелись вызов и слабость.
— Да, — выдохнул он тихо, — я самовлюблённый, глупый, безрассудный придурок.
Он не дал ей опомниться. Его пальцы скользнули к её щеке, и он снова накрыл её губы своим поцелуем. На этот раз в нём не было той ярости — он был мягче, но всё равно властный, будто он наконец решился и боялся отпустить.
Элианора вздрогнула, сжала кулаки, словно боролась сама с собой. Но не отстранилась. Её сердце билось так, что она почти слышала стук в висках.
Элианора словно оказалась между двух огней.
Её внутренний голос яростно кричал: «Ты что творишь?! Ты же ненавидишь его! Этот заносчивый, наглый, раздражающий... мерзавец! Он только и ждал момента, чтобы доказать, что ты слабее!»
И тут же другой голос, тихий, но пронзительный, словно шёпот в груди: «А почему тогда ты не отталкиваешь его? Почему сердце рвётся из груди, когда его губы касаются твоих? Почему руки предательски дрожат, когда он смотрит так близко?»
Она чувствовала вкус его упрямства, его тепла. И чем дольше длился поцелуй, тем больше рушились стены, которые она столько лет выстраивала.
«Нет! Ты должна остановиться! Это неправильно!» — кричала одна часть её.
«А может, впервые за долгое время это правильно?» — шептала другая.
И Элианора застыла в этом противоречии — ненависть и притяжение, страх и жажда — всё смешалось в ней, и она не знала, кто победит.
Теодор всё-таки отстранился, но лишь на долю секунды — чтобы увидеть её реакцию. Элианора стояла неподвижно, глаза расширены, дыхание сбилось. На щеках играли пятна жара, будто её только что окатили пламенем.
— Нотт...— едва слышно сорвалось с её губ. Она не договорила. Внутри всё смешалось: злость, растерянность, страх перед самой собой.
И вдруг что-то в ней сорвалось. Элианора резко шагнула вперёд, схватила Теодора за ворот мантии и сама прижалась к его губам.
Когда Элианора наконец ответила, Теодор будто перестал дышать. Он не ожидал — совсем не ожидал, что она сорвётся так внезапно, с этой яростью, с этим хриплым почти рыком в груди.
Её губы были горячими, настойчивыми, и он понял — это не нежность, это отчаяние. Она тянулась к нему не потому, что хотела романтики, а потому что её душила ненависть к самой себе, к миру, к тому, что ей приходится делать. И всё это Элианора вылила в один резкий поцелуй.
Теодор ощутил, как внутри него всё переворачивается. Он привык видеть в ней холод, язвительность, колючую защиту. Но сейчас он чувствовал — за этой бронёй пульсирует что-то живое, хрупкое.
И его охватило странное желание — не только ответить на её поцелуй, но и удержать, не дать ей снова оттолкнуть его, не дать снова спрятаться за маску. Он прижал её сильнее, почти жадно, пальцы сжали её плечо, словно он боялся, что если ослабит хватку, она исчезнет.
Элианора резко оттолкнула его, словно сама себя ударила. Воздух вырвался из её лёгких рывком, глаза расширились, щеки горели. Она прижала пальцы к губам, будто хотела стереть этот поцелуй, будто сам факт того, что она позволила себе такое, был преступлением.
— Мерлин... — прошептала она, едва слышно, дрогнувшим голосом.
Но Теодор не отступил. Его дыхание было тяжёлым, он шагнул к ней снова, взгляд пылал — не злостью, а какой-то дикой смесью желания и вызова.
— Не смей делать вид, что этого не было, — выдохнул он хрипло, его губы дрогнули в кривой, опасной усмешке. — Ты сама ответила мне. Не вздумай теперь притворяться.
Он склонился ближе, так что она чувствовала его дыхание у своей щеки, и добавил:
— Сколько бы раз ты ни говорила «нет» — твои глаза всё равно выдают тебя, Малфой.
Элианора тяжело вдохнула, словно вырывала слова изнутри силой:
— Это было ошибкой, Нотт, — её голос дрогнул, но она заставила его звучать твёрдо. — Давай забудем это.
Она отступила на шаг, будто между ними должна появиться стена, спасительная дистанция. В её взгляде мелькнула паника, смешанная с гневом на саму себя. Она будто пыталась стереть всё, что только что произошло, одним холодным предложением.
Теодор застыл. Его губы всё ещё хранили тепло её ответа, и он почти рассмеялся — хрипло, безумно, с какой-то странной горечью.
— Забудем? — повторил он, сделав шаг вперёд, а затем ещё один, пока снова не оказался слишком близко. Его глаза сверкали. — Ты правда думаешь, что после этого можно взять и просто вычеркнуть меня из головы?
Он приподнял подбородок, глядя прямо в её глаза, и его усмешка стала опасной:
— Мне жаль тебя разочаровывать, Малфой... но забыть не получится.
Элианора прикусила губу, словно удерживая внутри целый вихрь чувств. Она скрестила руки на груди, выставив привычную защиту, — холодность, надменность, ледяной щит Малфоев.
— Это ничего не значит, — произнесла она с подчеркнутым равнодушием, будто каждое слово было острым лезвием.
Но пальцы её слегка дрожали, выдавая волнение. Она незаметно пыталась спрятать руки в рукава мантии, чтобы он не увидел. Взгляд её на миг скользнул в сторону, лишь бы не встретиться с его глазами. И дыхание... слишком неровное, словно она только что пробежала целую милю.
Теодор усмехнулся — медленно, хищно, почти с вызовом. Он видел каждую трещинку в её маске, видел, как внутри неё бушует огонь, который она пытается превратить в лёд.
— Ничего не значит? — он наклонился ближе, его голос стал низким, обволакивающим. — Тогда почему ты дрожишь, Малфой?
Его слова повисли в воздухе, как заклинание, от которого не укрыться.
Элианора прищурилась, приподняв подбородок чуть выше — жест, которым она умела резать больнее, чем любым заклинанием. Голос её прозвучал холодно, колко, почти насмешливо:
— Дрожу? — она фыркнула. — Нотт, ты слишком высокого о себе мнения. Просто ты — ошибка. И чем скорее мы оба это забудем, тем лучше.
Она нарочно подчеркнула последнее слово, словно ставя точку в разговоре. В её взгляде было столько льда, что даже звёздный свет, отражавшийся в глазах, казался холодным.
Но Теодор лишь улыбнулся уголком губ, будто её колкость только подогрела его интерес.
Элианора всё ещё тяжело дышала, сердце никак не хотело успокаиваться. Она отвернулась, будто боялась, что он прочтёт её мысли по глазам, и почти неслышно, шёпотом сказала:
— Пошли лучше обратно в Малфой Мэнор...
Голос прозвучал твёрдо, но с лёгкой дрожью, как будто она пыталась спрятать за холодной маской слишком много всего — и смятение, и растерянность, и раздражающую её саму слабость.
Теодор смотрел на неё с задержкой, будто взвешивая каждое её слово. В уголках его губ ещё теплилась та самая ухмылка, но в глазах промелькнуло что-то иное — тяжёлое понимание, что она ставит границы.
— Как скажешь, Снежинка, — тихо произнёс он, и только в этом прозвище чувствовалась насмешка, обёрнутая почти нежностью.