16 глава.
Крики и стоны, что ещё минуту назад заполняли улицы, постепенно стихли. В воздухе висел запах дыма, гари и чего-то железного, приторного — крови. Разрушенные дома догорали позади, а отравленная еда уже делала своё дело в сердцах несчастных людей.
Толпа Пожирателей, словно стая волков, медленно отходила от разорённого города. Их капюшоны были заляпаны пеплом, на масках играли отблески огня. Никто не говорил — каждый утонул в сладком послевкусии хаоса.
Вскоре они добрались до леса, раскинувшегося неподалёку. Тяжёлые сапоги вдавливали влажную землю, ветви хлестали по мантиям, но никто не жаловался: это был их привычный марш. В чаще леса, под сенью вековых дубов, они остановились.
Тьма здесь казалась гуще, чем в любом подземелье, а лунный свет почти не пробивался сквозь кроны. В этой жуткой тишине только дыхание десятков Пожирателей и шелест ветра напоминали о том, что жизнь вокруг всё ещё существует.
Темный Лорд вышел вперёд, его силуэт словно сливался с тенями, и остановился посреди круга. Его голос разнёсся холодным эхом, заставив даже самых жестоких из них невольно вздрогнуть:
— Сегодня... мы развлекались как никогда. — пауза. — Но среди нас есть предатель.
И лес сразу будто стал ещё темнее.
Темный Лорд шагнул ближе к кругу, и каждый из Пожирателей чуть отшатнулся, хотя никто не осмелился сделать шаг назад. Его голос звучал низко и вязко, будто змей медленно скользил по траве:
— Я... долго думал, что этот человек верен мне. Верен нашему делу... — пауза. Волдеморт чуть наклонил голову, его тонкие пальцы скользнули по рукояти палочки, и тишина стала гнетущей. — Я доверял ему. Я позволял ему быть рядом.
Он сделал ещё шаг, и теперь его змеиные глаза медленно перебегали с лица на лицо. Никто не смел поднять взгляд, все смотрели в землю, чувствуя, как от этого взгляда может вспыхнуть сама душа.
— Но, как видите, — он сделал вдох, будто смакуя каждое слово, — доверие... не всегда оправдано.
Некоторые Пожиратели судорожно сглотнули. Лес будто сжался, воздух стал тяжелым. Волдеморт говорил медленно, растягивая каждую паузу так, чтобы в этих промежутках каждый успел представить себе худшее.
Волдеморт поднял палочку так резко, что тишина треснула, как тонкое стекло.
— Авада Кедавра!
Зеленая вспышка ослепила всех на мгновение. Воздух содрогнулся, и раздался глухой звук падения.
Элианора моргнула — и мир рухнул.
На земле неподвижно лежала Нарцисса. Ее лицо оставалось спокойным, почти мирным, будто она просто заснула. Но пустота в глазах говорила об обратном.
Всё внутри Элианоры оборвалось. Лес, люди, голоса — всё слилось в гул, который не имел смысла. Только одно слово стучало в голове: мама.
Волдеморт стоял неподвижно, и только змеиные глаза горели в полумраке. Его голос, холодный, режущий, прорезал оцепенение:
— Вот что будет с теми, кто решит предать меня. — Он говорил почти спокойно, и именно эта холодность была страшнее крика. — Запомните: я не прощаю слабости.
Пожиратели молчали. Никто не шелохнулся. Лишь ветер трепал мертвые листья, и от этого казалось, что весь лес склонился перед тем, что произошло.
Элианора стояла, будто окаменевшая. Ее ноги дрожали, но тело не слушалось.
Драко рухнул на колени так, будто под ним исчезла земля. Его пальцы дрожали, он тянулся к матери, но не смел прикоснуться — словно надеялся, что если не тронет её, то всё окажется иллюзией. Его губы беззвучно шевелились, и лишь спустя несколько мгновений из них вырвался сиплый шёпот:
— Мама...
Его лицо исказилось, и в серых глазах блеснули слёзы, которых он всегда боялся показать. Но теперь они катились свободно, словно пробивая стены, возведённые годами.
Люциус стоял неподвижно, как статуя. Лицо его оставалось почти каменным, но руки выдавали то, что творилось внутри: пальцы вцепились в трость так, что костяшки побелели. Он не произнёс ни слова. Только один короткий взгляд в сторону Волдеморта — взгляд, полный ужаса и сломанной гордости. Но в следующий миг Люциус склонил голову, заставив себя снова принять позу покорного раба.
Внутри Элианоры всё разрывалось. Она видела брата, раздавленного на глазах у всех. Она видела отца, который даже в этот момент предпочёл молчать, спрятав за маской горя свою немощь и трусость.
А сама она... не смела сдвинуться.
— Выдвигаемся дальше, — голос Темного Лорда разнёсся над поляной холодным эхом, будто сам воздух содрогнулся от его слов. Он произнёс это спокойно, почти буднично, словно только что не убил женщину, которая считалась одним из самых преданных ему людей.
Толпа Пожирателей откликнулась мгновенно. Они зашуршали плащами, один за другим бросаясь следом за своим повелителем, словно стая чёрных теней, послушных каждому его жесту. Их лица, скрытые масками, выражали одно — слепое подчинение. Никто не смел смотреть в сторону бездыханного тела Нарциссы.
Люциус шагнул вперёд, не колеблясь ни секунды. Его фигура была согбенной, но движение — отточенным и быстрым. Он не бросил ни взгляда на жену. Не позволил себе. Не остановился у сына. Только чуть крепче вцепился в свою трость, как будто именно она удерживала его от того, чтобы рухнуть. Для Волдеморта он оставался верным псом — и это было важнее всего, даже важнее семьи.
Элианора не двинулась.
Она стояла, словно её ноги приросли к земле. В ушах звенело, а мир перед глазами расплывался. Её сердце било так сильно, что каждый удар отдавался болью в висках.
Драко не пошёл за ними. Он остался, упрямо, как будто все силы, что были в нём, он вложил в то, чтобы не оторваться от тела матери. Он сидел на холодной земле, обхватив её руку, и шептал одни и те же слова, тихо, отчаянно, будто молитву:
— Мама... мама... не оставляй меня...
Элианора смотрела на него и чувствовала, как внутри всё рвётся.
Элианора стояла, как вкопанная. Её пальцы до боли вонзились в ладони, но она не ощущала ни боли, ни холода. Только пустоту.
По щекам тихо, беззвучно скользнули слёзы. Сначала одна — случайная, предательская. Потом вторая. И вскоре лицо стало влажным, словно она не плакала, а медленно таяла под тяжестью этого ужаса.
Она даже не пыталась их вытереть. Не могла. Тело не слушалось, ноги будто окаменели, и единственное, что оставалось живым в ней — это глаза, полные невыносимой боли.
Перед ней — Драко, сжавший мёртвую руку матери. Позади — уходящие тени Пожирателей. Где-то среди них исчезал Люциус, даже не оглянувшись.
А она... она не могла сделать ни шага. Лишь стояла и плакала. Плакала так тихо, что казалось, будто сама земля слышит её рыдания, но не люди.
Она хотела кричать. Хотела броситься к Нарциссе. Хотела удержать брата. Хотела, чтобы всё остановилось. Но могла только стоять и смотреть. И слёзы катились дальше, выжигая ледяную маску, за которую она так отчаянно держалась.
Элианора медленно, будто сквозь вязкий туман, подошла к телу матери. Колени сами подкосились, и она опустилась на землю рядом с Драко.
Нарцисса лежала такой спокойной, словно просто уснула. Лёгкий холод исходил от её кожи, и это ощущение прожгло Элианору до самых костей.
Она в последний раз всмотрелась в её лицо, пытаясь запомнить каждую линию, каждый изгиб, как будто этим могла удержать её здесь, в жизни.
И вдруг что-то внутри прорвалось. Все стены, вся ледяная маска рассыпалась. Слёзы хлынули, и она, не в силах больше держаться, уткнулась в плечо матери.
— Мама... прости... — её голос сорвался, сломался, превратился в отчаянный всхлип.
Она плакала навзрыд, забыв обо всём: о Пожирателях, о Темном Лорде, о собственных планах. Мир сжался до одного — холодного тела матери и невыносимой боли в груди.
Драко молчал, сжав зубы так сильно, что по челюсти проступили жилы.
Боль Элианоры была не просто острой — она была всепоглощающей, разрывающей изнутри.
В груди словно разверзлась пустота, чёрная и бездонная. Воздух больше не наполнял лёгкие, а обжигал, превращая каждое дыхание в мучение. Казалось, что сердце вырвали и оставили зияющую рану, которая пульсировала в такт рыданиям.
Слёзы катились бесконечно, как будто тело пыталось вымыть из неё весь яд, всю вину, накопленную за эти месяцы. Но они не облегчали. Наоборот — каждый всхлип резал горло и напоминал о том, что больше нельзя ничего исправить.
Её разум разрывали голоса: один — кричащий, обвиняющий, что это её вина, что если бы она не была такой одержимой, мать была бы жива; другой — отчаянно цепляющийся за мысль, что всё произошло слишком быстро, что она не могла предотвратить. Но вместе эти голоса сводили её с ума.
Элианора чувствовала, что теряет почву под ногами. Весь мир вокруг стал размытым, бесполезным. Осталась только эта боль — жгучая, выжигающая, такая сильная, что хотелось завыть, разорвать себя, лишь бы перестать её чувствовать.
И хуже всего было то, что именно мать всегда оставалась её тихим светом, её связью с человеческим. И теперь этот свет был погашен навсегда.
Элианора захлёбывалась собственными рыданиями, будто в груди прорвался плотный заслон, который она годами возводила вокруг себя. Всё то, что она когда-то прятала за холодными словами, насмешками и безразличным взглядом, прорвалось наружу в одном страшном потоке.
Её тело тряслось, пальцы царапали землю возле матери, ногти ломались, но она даже этого не замечала. Грудь сжимала такая тяжесть, что казалось, рёбра вот-вот сломаются. Она не могла дышать — воздух заходил рывками, а в голове шумело, как будто целая река ревела внутри черепа.
Слёзы текли так сильно, что размывали всё перед глазами, и в какой-то момент Элианора действительно ослепла от боли — она видела только размытые очертания лица матери, и от этого её крик стал ещё громче, отчаяннее.
Это была не просто печаль — это была истерика, первая настоящая слабость в её жизни. Та, которую она всегда запрещала себе.
Драко сорвался так резко, что Элианора даже вздрогнула. Его глаза горели — не просто злостью, а ненавистью, настоящей, из той, что прожигает до костей.
— Ненавижу тебя, Элианора! — его голос сорвался, гулкий, дрожащий, будто сам он едва держался, чтобы не сломаться.
Элианора подняла на него покрасневшие от слёз глаза, растерянные, полные боли. Но в ответ не встретила жалости — только обвинение.
— Это твоя вина! — он шагнул к ней ближе, указывая на мать. — Ты придумала этот мерзкий план! Ты! Если бы не твои идеи, мама бы жива...
Он почти захлёбывался собственными словами, и каждое из них било Элианору сильнее, чем любое проклятие.
— Ты убила её! — он кричал так, что голос его сорвался на истошный хрип. — Ты всегда играла во взрослую, пыталась всем доказать, что умнее, хладнокровнее. А теперь смотри, что натворила! Смотри! Это на твоих руках её кровь!
Элианора отшатнулась, словно он ударил её кулаком. Сердце рухнуло куда-то вниз, дыхание перехватило. Она хотела возразить, сказать, что не знала... что не хотела... но слова застряли в горле. Всё, что она могла — это смотреть на него, на его перекошенное горем и ненавистью лицо.
И в тот миг ей показалось, что сама реальность рвётся в клочья. Сначала умерла мать, а теперь брат — тот, кто был ближе всех, — проклял её.
Слова Драко прозвучали, как приговор.
— Ты превратилась в психически нездорового, одержимого человека.
Он сказал это почти шёпотом, но в этом шёпоте было больше яда, чем в любом крике. Его глаза — полные слёз и ярости — смотрели на неё так, будто она была не сестрой, а чудовищем, чужой.
Элианора застыла. Всё внутри оборвалось. Казалось, сама душа сделала вдох — и больше не выдохнула.
Она осознала.
Она правда осталась одна.
Её пальцы дрожали, дыхание стало рваным. Она не чувствовала ног под собой. Пустота разрасталась, затягивала, как воронка.
Она сидела на земле возле тела матери и впервые поняла, что вокруг неё — только мрак.
И что, может быть, брат прав: в её глазах поселилось что-то чужое, безумное.