Война сердец

Утро было серым, с молочным светом, как будто тучи зависли прямо над домом, не давая солнцу пробиться. За окном шёл тихий ветер, по стеклу царапала ветка старой яблони. Где-то далеко, внизу, глухо проехал трамвай. Ксюша лежала, не двигаясь, под одеялом. Она всё ещё была в своей вчерашней одежде: рубашка, скомканная на груди, джинсы чуть сползли с пояса. Она так и не переоделась — не было ни сил, ни желания.

На прикроватной тумбочке лежала записка. Аккуратно сложенная, уже почти как чужая. Не было больше ощущения, что это её. Как будто она просто перехватила чей-то чужой кусочек жизни, и теперь надо отдать обратно.

В комнате пахло пылью, старой мебелью, домашним теплом. Где-то на кухне бабушка хлопотала — гремела кастрюлями, ставила чайник. Зазвучало радио — «Маяк» — с его вечной сводкой про сельское хозяйство и показатели по дояркам.

Ксюша встала только тогда, когда в квартиру медленно пополз запах манной каши.

Бабушка, не заметив ничего особенного, встретила её с улыбкой:

— О, проснулась, девочка моя! Иди-ка умывайся, завтрак на столе. Каша на молоке, как ты любишь. И маслице сверху положила.

— Спасибо, — тихо ответила Ксюша, пряча взгляд.

Она пошла в ванную. Там пахло детским мылом и зубным порошком. Холодная вода обожгла лицо. Она посмотрела в зеркало: синячки под глазами, нос красноватый. Как будто простыла. Хотя на самом деле просто больше не было слёз.

Когда она вернулась, бабушка уже нарезала хлеб — чёрный, «кирпичик».

— Слушай, бабуль... я, наверное, сегодня домой поеду, — проговорила Ксюша, не поднимая головы.

— Ну... если надо, конечно, поезжай, — бабушка удивлённо посмотрела на неё поверх очков. — А чего так вдруг?

— Да так... дела дома. Надо.

— Ну, как скажешь. Только чтоб весточку подала, как доедешь. А то я ж за тебя волнуюсь.

Ксюша кивнула.

Бабушка не знала, и Ксюша не хотела, чтобы знала. Пусть думает, что просто у неё свои дела. И хорошо.

Саша пришёл около одиннадцати. Было слышно, как он открывает дверь и кидает ключи в банку на полке. Ксюша сидела в кресле, раскачивалась, держа в руках сложенную кофточку. В лицо ему не смотрела.

— Чё сидишь? — спросил Саша, проходя в комнату. — Опять в себе ковыряешься?

— Я уезжаю сегодня, — коротко сказала Ксюша.

Саша остановился.

— Прямо сегодня?

— Да. Сегодня вечером. Возвращаться надо.

Он посмотрел на неё пристально.

— Я думал, ты ещё побудешь. Отдохнёшь.

— Мне нечего здесь делать, — пожала плечами. — Всё уже.

— Всё? — Саша присел на край стола. — Это ты из-за него, что ли?

Ксюша молчала.

Он нахмурился.

— Слушай , ты, конечно, не маленькая уже, но у тебя вообще в голове есть что-нибудь? Или ты реально решила, что он тебя ждал? Что у вас там, сказка?

Ксюша опустила глаза.

— Ты не понимаешь, Саша. Это не просто так было.

— А что? Большая любовь? — он хмыкнул. — Он тебе в отцы годится. Ему под тридцать, Ксюх. Он мужик взрослый, а ты — школьница. Он чё, по-твоему, должен был с тобой на свидания ходить? Или за тебя в ЗАГС бежать?

— Я сама всё знаю, — резко сказала она.

— Ни хрена ты не знаешь, — жёстко сказал он. — Ты только думаешь, что знаешь. Он мог тебе нравиться, хорошо. Ты влюбилась. Все мы влюблялись. Но он-то что? Он ушёл и правильно сделал. Это ты за ним бегала, а он — взрослый, понял, что это ненормально. И ушёл. И всё.

Ксюша отвернулась.

— И ты его ещё защищаешь. А ты подумай — что бы батя сказал, если бы узнал? Да он бы его сам в армию проводил, только не на два, а на двадцать лет. Не видишь, как это всё выглядело?

— А ты думаешь, я специально это всё? — голос у неё сорвался. — Я же не выбирала. Это просто случилось.

Саша замолчал. Потом встал.

— Случилось, значит. Ну и хорошо, что закончилось. Он сделал правильно. А тебе — пора бы повзрослеть. У тебя вся жизнь впереди, а ты с глазами, как у вдовы.

Он посмотрел на неё с сожалением. Хотел сказать что-то мягче — но передумал.

— Поехали на вокзал — я провожу. Только давай без этих романтических соплей.

Сборы прошли быстро. В сумке — те же вещи: джинсы, кофта, спортивки. Она молча сложила их, завязала ремешок, надела куртку. Бабушка сунула ей узелок: термос с чаем, два бутерброда с колбасой, яблоко.

— В дороге перекусишь, — сказала, улыбаясь. — И не забывай — позвони, как приедешь. Хоть с соседского, хоть с автомата.

Ксюша кивнула.

На улице было уже тепло. Дворники лениво подметали тротуары, дети играли в классики, где-то хрипло играло радио. У ларька с пивом стояли мужики, курили «Беломор».

В трамвае пахло пылью, краской и чужими пальто. Саша молчал почти всю дорогу, только раз спросил:

— Денег хватает?

— Да, — кивнула она.

У кассы взяли билет, потом в киоске — пачку «Юбилейного», газету и жвачку «Турбо». На перроне ветер дул сильнее. Поезд стоял гружёный, гудел дизель. Вокзальный гул, чай, голос кассира по громкой связи — всё это будто отдалялось от неё.

Перед посадкой Саша заглянул ей в глаза.

— Ты, если что — звони. Но только не вздумай опять за ним бегать. Он свою дорогу выбрал. Ты тоже выбери. Только нормальную.

Она кивнула.

— Я всё поняла.

Он хмыкнул, глядя, как она поднимается в вагон.

— Ну да... поняла, как же.

Поезд тронулся. Ксюша смотрела в окно, пока перрон не исчез. Она уже не плакала. Просто ехала. Назад. Домой. Куда-то, где было ещё что-то целое. Может быть.

***

Поезд дрогнул на остановке, и Ксюша с трудом соскочила с нижней ступеньки вагона. Была уже глубокая весна, но ветер дул резкий, с речки, с привкусом ещё не ушедшего холода. Под ногами хлюпала чёрная грязь, перемешанная с щебнем. Вокзал был почти пуст — редкие фигуры с авоськами, старик с газетой, дежурная в будке, у которой потрескалось стекло.

Ксюша поправила шарф, перекинула через плечо спортивную сумку и пошла в сторону дома. Пешком. Автобус ждать не хотелось — не было сил.

Город был как всегда: чуть сонный, затянутый туманом от угля и свежим запахом мокрой земли. Под ногами чавкала глина, за забором тявкала собака. На углу работал киоск, пахло газетной бумагой и "Космосом" — сигаретами, которыми баловались старшеклассники.

К дому она подошла почти к девяти. В окнах горел свет. Всё было, как всегда: пахло жареным луком с кухни соседей, где-то капала вода, в подъезде, как обычно, стояло ведро с тряпкой — уборщица Раиса Ивановна, видно, прибиралась с утра.

Ключ щёлкнул в замке с сухим звуком. Дверь открылась с лёгким скрипом. Ксюша вошла в квартиру тихо, как будто кралась. Всё внутри было таким же, как и всегда: пахло утренним кофе, влажной тряпкой и жареной картошкой. На вешалке висела отцова куртка, рядом — мамин платок. Радио в кухне глухо гудело голосом диктора: сводка погоды.

Она сняла кроссовки и поставила сумку у стены. Сердце колотилось. Из кухни послышались шаги.

Мама вышла в коридор. У неё на лице было всё сразу: усталость, тревога, злость, обида.

— Ну, здрасьте, — выдохнула она. — Вернулась всё-таки.

Ксюша подняла глаза, виновато кивнула.

— Мам, я...

— Помолчи, — отрезала она. — Мне даже не с чего начать.

Молчание.

— Ты... понимаешь вообще, что ты натворила? — спросила мама, скрестив руки. — Ты что, взрослая уже, сама решаешь — уезжать, не уезжать?

— Я же тебе сказала, что не поеду на соревнования...

— Сказала. А я тебя отпускала? Отцу — ни полслова. Думаешь, мне легко было, когда он с работы пришёл?

— Я не хотела скандала...

— Ты его всё равно устроила, — бросила мама. — А теперь иди, раздевайся. Папа в зале. Только, Ксюша, я тебя прошу — не начинай с ним бодаться. Лучше помолчи.

Ксюша кивнула, разулась и прошла по коридору. Пол скрипел под ногами. Стены, обитые старенькими коврами, словно сжимались вокруг неё. Всё до боли знакомое, но чужое.

В зале отец сидел в кресле у окна, с газетой в руках. Пепельница полная, пахло махрой и валидолом. При её появлении он даже не поднял глаз.

— Ну, — тихо начал он. — Я думал, ты в Ленинграде.

— Я... — Ксюша сглотнула, — Я уехала в Москву.

Отец отложил газету, посмотрел на неё пристально. Молча. Секунд десять.

— Ты что, совсем с ума сошла?

Она опустила глаза.

— Ты понимаешь, что ты сорвала всё? Команду подвела, тренера. Ты знаешь, как на тебя рассчитывали?

— Я знаю, — выдохнула она.

— Ты даже мне ничего не сказала. Утром проснулся — Мать твоя сидит, чуть не плачет. Я, как дурак, в спортзал, никто ничего не знает. А она, оказывается, к бабушке поехала. Молодец. Независимая.

Он поднялся, прошёлся по комнате.

— У тебя что в голове, Ксюша? Это что, протест какой-то? Или ты решила, что вся жизнь — это так, мелочь, а вот твои чувства — главное?

— Я просто... я не могла остаться, — сказала она, глядя в пол.

— Да ты хоть представляешь, как ты нас подставила? Люди спрашивают, а я не знаю, что отвечать. Все думают, ты заболела, а ты, оказывается, экскурсию себе устроила!

Он остановился и вдруг рявкнул:

— Ты думаешь, тебе всё с рук сойдёт, потому что ты девочка?!

Ксюша вздрогнула.

— Пап...

— Завтра же пойдёшь к тренеру. Извинишься. Всем всё объяснишь. Не надо сказок, но и молчать не выйдет. Ты себе поставила пятно — теперь вытирай.

Он махнул рукой, тяжело выдохнул и сел обратно в кресло. Лицо было пепельным.

— Я не узнаю тебя. У тебя никогда не было глупостей в голове. А тут... — он покачал головой. — Ты взрослая стала, что ли? Только взрослость — это не самоволка, а ответственность.

Ксюша сжала губы. Молча пошла к себе в комнату.

Комната встретила её тишиной и запахом давно не проветривавшихся книг. На подоконнике стоял горшок с цветком, уже чуть поникшим. Всё было, как она оставила — даже чашка с недопитым чаем осталась на письменном столе.

Она села на кровать. Сумка всё ещё стояла у двери. Было ощущение, что всё произошло во сне.