V (ч. 1)
«Печальный мир!
Даже когда расцветают вишни...
Даже тогда»
К. Исса
Райду хоронили по мусульманским обычаям. Никого из нас не допустили на похороны, ее отец был категоричен в этом вопросе.
— Кем ты ей приходишься? Ты просто соседка. Неверных не будет на похоронах, — сказал он миссис Дуглас в тот день, когда она снова выходила ругаться с ним.
Почти сразу после похорон Райды миссис Дуглас захворала. Миссис Флетчер находилась рядом с ней, и она сообщала Китти, что здоровье миссис Дуглас стремительно ухудшилось за всего пару дней. А ночью у нее поднялась температура и она бредила во сне. Мы с Китти пришли ее навестить на следующий день.
— Она сейчас спит, — предупредила миссис Флетчер. — Мегги тяжко. Она очень прониклась Райдой. Да и у девочки почти никого не было, и она часто выходила к ней.
Это было жестоко со стороны отца Райды не дать миссис Дуглас попрощаться. У миссис Дуглас не было детей, и наверняка в Райде она увидела человека, которому может стать если не родителем, то близкой подругой. И так внезапно потерять человека, которого уже поселила в сердце.
— Сейчас вернусь, — сказала я и вышла из дома.
Подойдя к дому Райды, я постучалась, но никто не откликнулся. Я постучалась еще несколько раз, но ответа так же не последовало. Тогда я начала бить сильнее кулаком по двери, не знаю по каким причинам, но я чувствовала, что дома должен быть человек. Вдруг дверь открылась и передо мной стоял мужчина среднего роста с короткой бородой и нахмуренными бровями.
— Что вам нужно? — буркнул он, неодобрительно проведя взглядом по мне.
Я сразу почувствовала неприязнь. Думаю, если бы я не имела никакого представления об этом человеке и увидела его, то я бы все равно почувствовала неприязнь, но в том случае совесть бы начала вести со мной борьбу, шепча, что так неправильно. Но я знала, кем он был, поэтому совесть спокойно дремала. Мне не хотелось вести с ним беседы, и тем более умолять, я бы куда охотнее плюнула ему в лицо, но я понимала, что свои личные желания я должна держать под уздой, ибо только этот человек мог дать разрешение на посещение могилы. Я представилась и рассказала ему о ситуации с миссис Дуглас. Сказала, что они с Райдой были хорошими подругами, и невозможность попрощаться с ней приносит женщине боль. Отец Райды встретил мои речи без сопереживания.
— Вам нечего делать у могилы моей дочери. Женщинам вообще не нужно посещать могилы.
Но я не унималась. И когда я уже отчаялась и почти сдалась, мужчина прервал меня и согласился. Я была удивлена, даже пробормотала благодарность и поспешила обратно в дом миссис Дуглас.
Миссис Дуглас с особой радостью встретила новости. Она уже не надеялась на что-то, особенно после всех ссор. Было решено, что отец Райды отведет нас к могиле и даст немного времени на прощанье.
— Цветы, нам нужны цветы, — миссис Дуглас была такой бодрой впервые за последние дни.
Мы с Китти вызвались купить цветы. Набрав белых цветов, мы уже через час ехали прощаться с Райдой. Отец Райды предупредил нас, чтобы мы сдерживали свои эмоции.
По исламу смерть человека — это не окончание его жизни и исчезновение, а переход из одного мира в другой. Верится, что умерший будет испытывать мучения из-за чрезмерного оплакивания своих родных. Я приложила все усилия, чтобы не заплакать. Ты достаточно страдала при жизни, Райда, получи же заслуженный отдых на небесах.
Миссис Дуглас тоже старалась держаться, но у нее это выходило хуже. Только увидев место, где теперь покоилась Райда, она сильнее схватила миссис Флетчер и Китти, чтобы не упасть. Она взяла цветы и положила их на могилу. Присев на землю, миссис Дуглас начала говорить что-то очень тихо. Мы поняли, что она говорила с Райдой, поэтому отошли чуть подальше. Слезы текли по щекам Китти, она была более эмоциональной по натуре. Я обняла ее. Так странно, что судьба продолжала сплачивать нас с Китти. Раньше я воспринимала ее как приятную собеседницу, для меня она всегда была больше подругой Амели, чем моей. Хоть мы и учились вместе в школе, я не была и не намеревалась сближаться с Китти. Она была мне мила, но в ней еще говорила детская наивность, и ей не была присуще та гибкость, которая позволяет легче переносить тяготы жизни и воспринимать жизнь менее серьезно. У Китти были убеждения, которых она строго придерживалась, и мысль об измене которым не могла возникнуть в ее голове. Ее категоричность была мне не близка, для меня некоторые вещи были просто вещами. Не злом и не добром, просто вещами и воспринимала я их соответственно. Осуждение — не было моей сильной стороной, и, хотя были исключения, чаще я выбирала безразличие. Но за последние полгода Китти очень повзрослела. Не знаю, было ли это во благо или нет, но она уже утратила ту наивность с оттенками сахарной ваты, которая была частью ее на протяжении долгого времени. Я только надеялась, ее сердце продолжит оставаться таким же добрым, и она не потеряет огонек души, который становился все бледнее.
Прошло две недели с нашего посещения могилы. Жизнь текла в том же русле, но я знала, что стать той, которой я была всего каких-то недель назад уже нельзя. Порой человек годами не меняется, его жизнь протекает в одном темпе, не внося ничего нового, не бросая его с одного угла в другой, переворачивая его бытие с горизонтальной плоскости в вертикальную. Порой судьба не затевает козни какое-то время, усыпляя бдительность человека, и в момент, когда ему кажется, что он счастлив, что его жизнь удалась, она бросается с таким рвением, испытывая его всевозможными горечами. И тогда человек меняется по часам. Уже утром он не тот, кем засыпал.
Я стала чаще проводить время с Грейси. В какой-то мере она стала моим якорем, моим смыслом. Прижимая ее к себе, я отпускала печали и начинала дышать свободнее. Я даже уговорила маму отпустить ее на ночевку ко мне и миссис Фолкнер. В тот вечер мы пекли сахарные печенья и рассказывали смешные истории. Мы были семьей. Той семьей, к которой всегда хочется возвращаться после тяжелого дня. Той семьей, которая обнимет, окутает своей лаской, не осудит. Я потеряла эмоциональную связь с матерью, с отцом же общалась еще реже, но у меня все еще была семья. Люди, которых я люблю и которыми дорожу. Люди, счастье которых приносило счастье мне самой.
Грейси – чудесный ребенок, и никогда у меня не возникало мысли относиться к ней иначе, как к родной сестре. Она была моей сестрой, частью меня, и в тот вечер, когда на кухне миссис Фолкнер мы общими усилиями устроили бардак, и мука разлетелась по всем поверхностям, я видела эти горящие глаза, два алмаза на маленьком, точеном лице Грейси, и ко мне пришло осознание, что я никогда не хочу давать ее в обиду. Оно пришло так незаметно и ненавязчиво, возникло так естественно, будто всегда присутствовало во мне, и только сейчас решило проявиться. Никто из нас не всесилен, но мне захотелось, чтобы Грейси как можно чаще улыбалась так искренне и широко, что можно было посчитать все ее молочные зубы. Любить кого-то – прекрасное чувство, ведь любовь, в первую очередь, заполняет любящего. Она делает весь его мир прекрасным: краски ярче, чем прежде, звуки отчетливее, даже воздух на вкус кажется слаще. В тот день я поняла, как сильно люблю Грейси, и это осознание теплым одеялом укутало меня. В моем сердце было так много любви к этому ребенку, что эта любовь начала исцелять разбитые куски.
Перед наступлением лета в нашем городе проводилась книжная ярмарка. С Китти мы не виделись с того дня, и традицию обедов решили отложить на какое-то время, на удивление Савье, который намеревался учувствовать в следующей.
— В чем смысл жизни, если она так легко может оборваться? — спросила меня тогда Китти, когда мы ждали, пока миссис Дуглас договорит с Райдой.
— Не знаю, Китти.
Сейчас я думаю, что мы сами придаем жизни смысл, нет какого-то определенного и абстрактного. Что смысл может заключаться в чем угодно, в человеке, ремесле, но лучше если смысл жизни – сама жизнь. Но тогда я не могла сказать что-либо.
— Зачем все это? Наступит день и мое существование на земле сотрется. Будто его и не было никогда. Словно я и не сосуществовала.
— Китти, пожалуйста, не думай об этом. У всего есть начало и конец, и конечность нашей жизни не делает ее бессмысленной. Почему бы нам не научиться наслаждаться «сейчас»?
— Потому что «сейчас» не приносит мне никакого удовольствия. И «сейчас» быстро кончается, и на смену ему приходят последствия.
— Но у нас все равно останутся наши воспоминания. И в сложные времена мы можем прокручивать в голове моменты, которые мы пережили, и вспоминать, как счастливы мы были тогда.
— Не знаю, Саванна, все это не звучит утешительно для меня.
— Китти, что бы ни случалось, не разочаровывайся. Ведь как только ты разочаруешься в жизни, обратного пути не будет.
— Но это сложнее с каждым разом...
— Я знаю, — ответила я ей тогда, выдержав зрительный контакт с ее заплаканными глазами. — Но мы будем стараться.
Прогуливаясь по книжным рядам в ожидании Китти, я наткнулась на прилавок с японской литературой. Мой взор завлекли необычные цвета и узоры на обложках книг, и мне захотелось познакомиться ближе с содержанием, из моего окружения мало кто читал азиатскую литературу. За прилавком уже стояли две девушки и парень в белой льняной рубашке и свободных синих брюках. Мне его силуэт показался знакомым, и я подошла чуть ближе, чтобы рассмотреть. Это был Винсент. Мы снова столкнулись с ним, и мне это показалось уже закономерностью: сталкиваться с Винсентом в неожиданных местах с определенными интервалами. Он держал в руках том стихов. Заметив, что кто-то разглядывает его, он поднял голову и увидел меня.
— Вот так встреча, — его голос был ровным, удивление выдавалось только в глазах.
— Что читаешь?
— На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер. Это хайку. Красиво, не правда ли?
— Ты находишь это красивым?
— Да. А ты разве нет?
Я чуть приблизила голову и прочла трехстишье еще раз.
— Я нахожу это одиноким. На одинокой ветке, покинутой всеми листьями, сидит одинокий ворон. Да еще и в осенний вечер. Можно ли придумать время более печальное, чем осенний вечер?
— Одиночество не всегда печально. По мне это красивое хайку. Ворон может сидеть и наслаждаться осенним вечером. Его ветка не занята другими воронами, ему не приходится ни с кем ее делить. Он свободен и не обременен обществом шумных воронов, может ли быть что-то более прекрасное в осенний вечер?
— Да, не сидеть на голой ветке в холоде, например. Может бы ворону было куда уютнее в осенний вечер быть в объятии своей семьи.
— Занимательно, что у тебя есть такая сторона.
— Какая?
— Чувствительная.
— Я просто сказала о смысле, который мог быть вложен автором.
— Нет, ты сказала о чувствах, возникающих у тебя при прочтении этого хайку. Не стоит так отнекиваться от слова «чувствительный», оно не подразумевает что-то плохое.
— Неправда, в чрезмерной чувствительности есть много отрицательных черт.
— Я не говорил о чрезмерной чувствительности, напротив, очень даже умеренной и здоровой чувствительности. Все-таки я склоняюсь к мысли, что чувствовать много лучше, чем не чувствовать вообще.
— Иногда мне хочется не чувствовать ничего. Ни печаль, ни одиночество, ни злобу. Но потом понимаю, что это и заставляет нас чувствовать себя живыми. Дни тех, кто не испытывает ничего наверняка такие серые и похожи один на другого.
— Такая жизнь может вызвать скуку, а потом и тошноту. В чем смысл делать что-либо, если не получать никакого удовольствия от этого.
— Ты здесь долго?
— Я здесь случайно. У меня встреча со знакомыми из школы, и решил заглянуть, пока ждал.
— И сразу подошел к прилавку с хайку?
— Пару лет назад начал знакомство с японскими авторами. А ты куда первым делом подошла?
— Меня привлекли оформления этих книг.
— Мне уже пора, встреча назначена на четыре. У тебя есть планы вечером? Я вроде говорил о том, как у вас здесь скучновато, может поспособствуешь скрашиванию моего вечера? Обещаю принести том с хайку, чтобы ты все же нашла не печальный.
— Вечером планов нет, но...
— Вот и отлично. Тогда в восемь «у Дяди Джека»?
— Ты знаешь «у Дяди Джека»? Ты же вроде не местный.
— А что, это место доступно только для местных?
— Нет, просто это довольно маленький бар, и знают о нем в основном местные. Но там очень расслабляющая атмосфера и смешной мистер Олдридж, сын того самого Джека.
— Тогда буду ждать тебя там.
Развернувшись, Винсент ушел, я тоже поспешила к другим прилавкам, но не могла выкинуть из головы нашу встречу. Каждый раз я находила что-то интересующее меня в нем. Меня это озадачивало, ибо интересными я находила не многих людей. Мне не был присущ снобизм, по крайне мере, мне хочется в это верить, однако едва ли я могла назвать пять по-настоящему интересных личностей, которые встречались мне за двадцать один год жизни. Я встречала образованных, успешных, амбициозных, но по-настоящему интересных, которых бы хотелось слушать, диалог с которыми приходилось бы заканчивать не без горечи на языке, еще долго прокручивая в голове мысли, озвученные ими, мало. Но «интересный» - понятие субъективное, для некоторых интересно то, что другие находят смертной скукой, поэтому нельзя было исключать вариант, что я сама наградила Винсента таким качеством в своих глазах.
Вечер приближался с особой медлительностью, не спеша, как девица на свидание с человеком не по нраву ей, будто давая мне время на раздумья. Стоило ли идти на встречу? Вопрос этот может показаться не сложным, так часто и бывает, когда вы встречаете новых людей, и при имеющемся желании продолжить общение и поддерживать связь, договариваетесь о встрече. Но все во мне испытывало некоторую тревогу при мыслях о встрече с Винсентом. У меня было странное ощущение, будто эта встреча изменит что-то во мне, принесет разлад в душевный покой, что хрупче фарфора, который я со всем трепетом пыталась достичь. Что-то во мне упорно продолжало сопротивляться идее идти на встречу, в то время как мое любопытство пыталось заглушить эти сигналы и тянуло вперед. Решив не разрываться далее, я все же надела белую футболку, джинсы и широкую джинсовую куртку, оставшуюся у меня от отца. Было странно, что я хранила ее у себя, как и пару его пиджаков, но это было не многое, что напоминало мне о его былом присутствии в моей жизни, как бы я не пыталась казаться равнодушной в этом вопросе.
Я опаздывала на десять минут, но время, которое я сознательно оттягивала, успокаивало меня. И когда уже у порога бара я решила развернуться и уйти домой, извинившись перед Винсентом позже, ко мне подошел Стэнли Олдридж, хозяин заведения.
— О, Саванна! Не ожидал увидеть тебя сегодня, — приобнял он меня с искренней улыбкой.
За те считанные разы, что я здесь бывала, мне удалось найти общий язык с этим вечно улыбающимся седеющим мужчиной, со множеством морщин, оставшимися у него от войны как напоминание. Мне не оставалось ничего, кроме как последовать за ним вовнутрь.