часть 19
—Как каникулы проходят? — Морена плюхается на стул ровненько напротив Антона. Парень в свою очередь тоже приподнимается из осточертевшего существования в горизонтальной плоскости, подкладывает под пятую точку одну из подушек, садится. Безразлично оглядывает подсунутую ему железную миску с объедками, вперивает глаза в пол, наблюдая из-под ресниц за парой ботинок.
— Какая ты бука, — изрекает их обладательница.
— Учти, я не уйду пока не поешь. Взор вновь метается к блюду — плов с грибами. Даже жаль. Шастун еще помнит, кто является непосредственно убийцей матери, и находиться в помещении с отвратительной тварью под личиной обычной девицы выше человеческих сил.
—Ладно, — с колючим холодком бросает Морен. Откидывается на спинку стула и, скрестив руки на груди, замирает немым изваянием.
Так оба и пялятся в давящее ничто. А уж в этом искусстве Шаст преисполнился от и до. Морена не выдает своей жизнедеятельности вообще никак, оставаясь абсолютно недвижимой, будто и вовсе слилась с предметом мебели. Словно людские проявления для юной социопатки настолько чужды, что она забыла как дышать. И Антон, попривыкнув, чуть расслабляется. Но еще через сорок минут выдержка девушки дает сбой. Первой из-под контроля выбивается правая нога, закинутая на колено. Ее нервозные потряхивания отображают все напряжение, витающее в воздухе. Природное любопытство вылазит наружу. Укротить его все сложнее, и девчонка все чаще крутится в поисках развлечения. Стул внезапно перестает быть удобным. Лампа слишком неестественно белая, вдобавок непрерывно гудит. Хотя полнейший вакуум без единого шороха и писка, наверное, еще хуже. Мориша сползает с кресла, шмякается задницей на землю, умостившись затылком на сидушку, прикрывает веки. Но на голом бетоне не шибко комфортно, потому, вытянувшись струной и размяв суставы, Морена все же забирается обратно. Хмыкает при обнаружении тщательно избегающего ее личности взгляда пленника. Усаживается боком, забрасывает на спинку злосчастного стула голень, вторую, фактически отворачиваясь от Антона, а после свешивается вниз головой, как раз на тот уровень, чтобы уловить ненависть болотных глаз. Отпускает издевательскую усмешку, помахав пальчиками в приветственном жесте. Продолжая подметать пол волосами, мысленно затевает нехитрую забаву: «сосчитай все шрамы на давнем приятеле». Но увечий оказывается куда больше запаса терпения девчонки. И кровь к черепушке приливает быстрее. А тишина все тянется липкой патокой. Одним словом — скука смертная.
— Ты же в курсе, что если Сене действительно приспичит тебя накормить, он перестанет с тобой сюсюкаться? — девушка лениво встает, не спеша прохаживается к двери, распахивает ее настежь, впуская свежий кислород.
— Привяжет к стулу, просунет огромную трубку в рот или нос и затолкает прямо в пищевод до самого желудка. Мероприятие, поверь мне, так себе. Узник не отвечает, но подбородок поджимается сам собой. «Значит, слушает», — криво склабится Морен.
— Хотя зря ты так. Арс реально неплохо готовит. Она прогулочным шагом подбирается к зеркалу во весь рост, прихорашивается, корчит рожицы, обходит его кругом, пробегается пальцами по сетке трещин:
— Что за игры в салон красоты у вас тут по вечерам? Или Граф насто-о-олько в себя влюблен? Вопрос остается риторическим, а Мориша переключается на активное исследование камеры и жилплощади Шаста по совместительству. Немного поодаль от зеркала и так же вне зоны досягаемости самого пленника расположился металлический тазик, служивший Антону и раковиной для умывания, и несоразмерным подобием ванны, когда разрешалось «помыться» или хотя бы обтереть себя мокрой тряпкой. Тут же находились мыльница, губка, зубная щетка и бритва (Попова, вероятно, куда больше волновали растительность на лице парня и нечищенные зубы, чем происходящее в целом), а еще пустое ведро с пластиковым ковшом.
— Мдэ, негусто, — комментирует девчонка, нюхая шампунь из этой коллекции богатств. Выдавливает мыльный пузырь из флакона, сдувает в свободный полет, а точнее падение, щелкает крышечкой. — Как ты здесь вообще развлекаешься? Еще один вопрос удачно проигнорирован.
— Знаешь, бойкот — это как-то невежливо, мама тебя не учила? А ведь такая праведная и воспитанная женщина... Стрела бьет в цель. Сгорбленные плечи едва заметно дергаются, а кисти впиваются в одеяло, лежащее подле. Заключенный мимолетно зыркает в сторону мерзавки, но той вполне хватает доли секунды, чтобы рассмотреть злые слезы, стоящие в очах. Провокация удалась.
— Ой, что-то не так? — притворно удивляется Мориша. Супит брови, «припоминая», где же она могла оступиться.
— Ах, да-а, кажется, в голове что-то всплывает... Хотя странно, как такое могло вылететь? Схожие моменты — по пальцам пересчитать можно. Шастун всхлипывает. Измочаленная психика не справляется ни с какими нагрузками.
— Ну ты чего? — Морен направляется к Антону, опускается на корточки рядом.
— Хочешь шутку? Эй, гляди, анекдот! Просыпается мужик в скорой помощи, после жуткой аварии, и врач его спрашивает: «Сколько пальцев я показываю?» Пациент отвечает: «Двенадцать!» И врач говорит: «Правильно! Некоторые из них Ваши». Хлюпанья носом возрастают. Однако узник все равно упрямо молчит.
— Ладно-ладно. Тема пальцев — это табу, я поняла. Больше не буду. Могу даже на мизинчиках поклясться, — безвинно хихикает девушка, ковыряя больную мозоль иглой с ребяческим азартом.
Вдруг девчонка затыкается, а сталь в зеницах устремляется куда-то вверх. Мориша вскидывается, заинтересованная мохнатым пятном на стене, в коем признается жирное, гордо шествующее членистоногое. Шаст скашивает зрение следом: старый добрый сосед по углу застывает, прячась в выемке меж кирпичей, как только Морена ногтем задевает одну из длиннющих лапок. Потерроризировав паука с полминуты, Мориша заносит ладонь в аккурат над незваным гостем, намереваясь прихлопнуть бедное животное. То самое единственное создание здесь, ни разу не попытавшееся втоптать Антона в грязь.
— Стой!.. Морен изумленно зависает.
— Пожалуйста, оставь его, — просит Шастун. На что та пожимает плечами и делает в точности наоборот.
Звонкий шлепок кожи о камень звучит отрезвляющей пощечиной. На что Шаст вообще посмел надеяться? Выжженные в памяти Арсовы слова: «Рот будешь открывать, когда я ширинку расстегну», — стоят в ушах. Вещь не решает, что да как — за нее это делают хозяева. Пора вызубрить эту аксиому и не разочаровываться где ни попадя.
Морен прыскает с хохоту:
— Видел бы ты свое лицо! Она отнимает ладонь, ударившую мимо, предоставляя обзор на затаившееся членистоногое, которое тут же, как только зримая угроза миновала, стартует с места, улепетывая как угорелое.
— Куда?! — возмущенно восклицает Мориша, в два счета настигает жертву, ловко заточив в жменю.
— Держи, — возвращается к парню. И не дожидаясь, пока трофей вновь сбежит, а мальчишка отойдет от сквозящего отчаянием ступора и удосужится забрать своего питомца, стряхивает того на патлатую макушку.
— Арсений предупреждал, что ты притормаживаешь.
Девушка отступает к дальней стене, подводит итоги:
— Так он таки умеет говорить! Кто бы мог подумать! Пропустив колкости, Шаст, кое-как совладав с тремором, бьющим руки, особо бережно снимает шурудящего в волосах обитателя подвала и с трепетом, подсадив повыше, отправляет того на все четыре стороны.
— Пауки, кстати, к деньгам, ты знаешь? «Зачем мне теперь нужны деньги?» — невольно вовлекается в размышления Антон, исподлобья буравя обувь посетительницы и не рискуя оторваться от подошвы.
— Да Попов гребаный барахольщик, — ворчит тем временем Морен, прокладывая себе путь среди истлевшей мебели, сваленной в одну кучу.
— Всякий мусор собирает, емае! — она протискивается к массивному доисторическому шкафу, приотворяет створку. Но вопреки ожиданиям, внутри ничего занимательного: дюжина жестяных банок с засохшей краской, кисти, малярный валик, испорченные вешалки, заплесневевший холст, поеденная молью шуба.
— Тебя вот оставил.
Этот упрек Шасту предъявлялся так часто, что он и сам готов был принять его на веру.
Мориша издает громкий чих от взвившейся пыли и окончательно теряет энтузиазм к изучению антиквариата местного разлива. Она уже чует грядущие несколько часов унылой тягомотины, соображая, как ее разбавить, когда в поле видения попадает схоронившийся за обветшалым креслом небольшой чемоданчик.
— Вах! — присвистывает Морена, глазея на содержимое. Шастун же, у которого уже рефлекс на щелчки механизмов кейса выработался, ее восторга не разделяет, машинально теснясь к углу и плотнее кутаясь в одеяло. Та часть парня, что отвечала за выживание, по обыкновению искала спасения, и розыски эти — так же по традиции — не увенчались успехом.
— А я уже хотела спросить, где атрибуты нашего злобного гения. В чемодане на контрасте бардака вокруг безукоризненные чистота и порядок. Мориша так и представляет, с каким самозабвением Попов методично выкладывал рядами ножи всевозможных размеров и форм, скальпели со съемными лезвиями к ним, иглы с обширной вариацией длин и толщин, горелку без баллона, плоскогубцы, молоток, клещи, щипцы разного калибра, зубила, гигантские ножницы, ручную дрель, паяльник, острые тонкие крючья, хирургическую пилу. Морен выуживает ее на свет, проверяет заточенность зубцов подушечками пальцев. Арсений не раз пугал Шаста ампутацией, но все ограничивалось рваными ранами и измывательскими речами о том, насколько юноше повезло, что его жалеют, и что он должен быть благодарен. И Антон был. Стоило только поднести беспощадный стылый металл, и он был готов рассыпаться в благодарностях, петь дифирамбы, с подобострастием умолять о том и об этом.
— Окей, вопрос про игры снят с повестки дня. Грустно брякнув, пила занимает исходную позицию, заставив пленника неуютно поежиться. Лязг стали прочно укоренился дурным предзнаменованием в затравленной душонке, способной, кажется, уже вслепую определять, какие орудия пыток будут использованы сегодня. Все же с большинством из них та была знакома не понаслышке.
— Нет, ну вот это я понимаю, дедов инструментарий! — Морен любуется в отражения клинков, еле-еле перебарывая стойкое желание нарушить царивший в кейсе перфекционизм, памятуя, как Попов ревностно относится к личным вещам. В кармане на крышке чемодана также нащупывается сверток с бинтами, ватой, пузырьком нашатыря, антисептиком, жгутом, некими ампулами со шприцами. В этом же отсеке хранятся и мотки веревки, и наручники. И Морена, перелапав все, что можно и нельзя, уже было собирается задвинуть треклятый чемодан за кресло, дабы избежать излишних соблазнов, как вдруг замечает незаслуженно обделенный вниманием объект. Типичная полицейская дубинка оказывается не так проста, на что намекают устрашающе ощетинившиеся на конце электроды и выступающие насечки на корпусе. Мориша жмет на кнопку, екает от неожиданности. Бело-голубая молния, магически запертая в жезле, неистово вьется, жаждая приволья, грозно шипит разъяренным зверем — еще чуть-чуть, и выскочит. Треск стоит такой, будто кто-то сверху сыплет миллионы стеклянных бусин на пол. Они катаются по бетону, отпрыгивают, раскалываются на сотни бряцающих неограненных кристаллов. Палец съезжает с кнопки — и чудо меркнет. «Явных следов не будет, — снует навязчивым тараканом по серым извилинам заразительная мыслишка.
— Да и кому Антон пожалуется?»
— Больно? — как бы невзначай осведомляется Морен. «А ты попробуй», — растекающаяся по венам желчь всего на миг просачивается в поблекших радужках болот, и Шастун, торопливо склонившись, утыкается куда-то перед собой. Девчонка лукаво прищуривается: «Так даже приятнее». Проворачивает шокер в руке. Медленно, смакуя каждое мгновение, подкрадывается, подобно змее перед атакой. Словно и правда сейчас мелькнет раздвоенный язык и отведает на вкус обреченность, скопившуюся в камере густым киселем. Ледяная дубинка касается шеи, вынуждает поднять подбородок.
Тревожное сглатывание в пересохшем горле. Стрекот электричества. Обжигающая боль. И хотя Антон был готов, вскрик вырывается из груди. В безотчетном стремлении отпрянуть парень впечатывается затылком в стену, да так, что в глазах заискрило.
— Не на себе же пробовать, верно? — объясняется Морена, как если бы умела читать мысли. И не давая продыху, ток снова жалит в области шеи. Кровь оседает на языке: видимо, Шаст прикусил его в приступе судорог. Мир перекувыркнулся вверх тормашками. Шастун упустил момент, после которого он уже лежит, корчась. Сознание пульсирует болью, в ушах звенит. Хочется схватиться за голову, но конечности не подчиняются. И парень очень надеется, что не заработал очередное сотрясение.
— А я волновалась, что не встретимся! Догоняешь, почему я здесь? В этом офигеть какой пласт твоей вины, — дубинка тыркается куда-то под ребра.
— К примеру, у меня появилась тьма свободного времени, и это ни черта не оплачиваемый отпуск. Я теперь самозанятая! Ты лишил меня дохода, ты и твои ссаные пробежки. Опять жужжание — на этот раз разряд пронзает мочку уха. Мозг по ощущениям сварится через три, два, один... Но нет, Антон до сих пор скулит и дрыгается, как оглушенное насекомое. Морен хищно облизывается, потирает плечо у лопатки.
— Мне позарез нужны были бабки в весьма сжатый срок. А ты всю малину загубил... Фразы доходят тяжело, урывками. И то, что долетает — просто смешно. Вдвойне смешно, что жалобы исходят от настоящей мрази, загубившей жизнь парня, что только начиналась, и двоим его близким. Сволочи, обманом заманившей его в Ад на земле, который Антон переживает изо дня в день.
— Я рад...
Получается хрипло, и дыхалки едва хватает. Однако лицо психопатки озаряется подлинным ликованием, от коего смердит уже усвоенными нотками безумия.
— Поди, мотивы Арсения становятся понятны, — Мориша оборачивается, ища новый способ поизгаляться.
— А если добавить воды? Че будет?
А Шастун знает благодаря Попову и совершенно не хочет повторять сей бесценный опыт, но слово не воробей... И Морена успела подобрать двухлитровую бутылку с питьевой водой у матраса. Однако дух эксперимента обламывается о шум из недр дома.
— Тс-с-с! — приказывает убийца. «Пес не лаял. Для Сени рано. Показалось?»
— Барабашки, — беспечно махает рукой она.
— Продолжим. Девушка с прежним авантюризмом откупоривает бутылку, отбрасывает пластиковую пробку и выплескивает остатки воды на распростертую в ногах жертву. Знакомое потрескивание чудовищно близко. Шаст и не пытается сопротивляться, лишь крепче зажмуриваясь.
Скрип песка и шелест в коридоре — и Морен как раз вовремя выключает шокер, чтобы буквально почувствовать пару лазурных глаз между лопатками. «Не показалось».
— Марфа? — девушка, развернувшись, убирает дубинку за пояс.
— А что ты здесь делаешь?
— Прячусь, — из-за угла дверного проема высовывается сперва курносый миниатюрный, как у фарфоровой куклы, носик, а затем и сама малышка. Она стесненно мнется, виновато улыбаясь.
— Выходит, я тебя застукала. Опять шпионила?
— Нет, меня мама заставляет суп есть. А он с фасолью... Такая бяка! — горестно вздыхает девочка.
—А меня как нашла? — Тучи на крыльце. И я видела тебя в саду утром, а потом на веранде вместе с Арсением Сергеевичем, — хвалится дедукцией Марфа.
— Все-таки шпионила.
— Да нет же!.. — Марфа силится что-то возразить, как все же примечает кряхтение собирающего себя с пола парня.
— Ого! Он живет тут? Она наклоняется вбок, выглядывая из-за преградившей обзор Морены, что подалась вперед.
— Мрачновато.
— Так! А ну кыш! Не то суп пойдешь есть. Я тебе раскраски принесла вчера — вот иди рисуй. Вечером приду — вместе закончим.
— Они все в доме.
— Хочешь я схожу, заберу? Или бери Тучи и идите в сад — погуляете.
— Но я хочу с тобой! Просящий тон вкупе с нарочитым акцентом на последнем слоге — и все потуги девушки состроить физиономию построже развеиваются в пух и прах.
— Твоя мать меня убьет, — простонав, трет переносицу Морен и тем не менее отступает, позволяя Марфе присоединиться к их сомнительной для ребенка компании. И даже представляет друг другу:
— Марфа — Антон, Антон — Марфа.
Безобидное «привет» звучит не к месту, подчеркивая неправильность происходящего. Это как привести ясельную группу на экскурсию к уголовникам. Шастун взирает на этот театр абсурда, не иначе, с безмолвным «зачем?». Мориша и сама выражает легкое беспокойство, экстренно ликвидирует мини-оружейный склад, озадаченно почесывает в затылке. Но кажется, сия картина смущает только двоих из присутствующих. Марфа же с детской дотошностью принимается осваивать территорию, чуть надув губки, лишь когда не заимела ответа.
— Он язык проглотил — не обращай внимания, — утешает девочку Морена.
— Правда что ли?
— Да, еще какая! Трындел раньше без остановки, особенно со всякими маленькими девочками падкими на побрякушки... — девушка делает зловещую паузу, отчего кончики ушей малышки пристыженно вспыхивают, — вот и получил. Болтал-болтал, подавился, едва не помер, а теперь нем как рыба.
— Ты шутишь!
— Не, считай проклятие, — с убийственной серьезностью заявляет Мориша.
— Вот будешь нос везде совать — тоже что-нибудь случится, отсохнет например.
— Так не бывает, — сначала оторопь тенью проскальзывает в голосе, и белобрысые бровки хмурятся. Однако после девчушка высматривает смешинку на глубине хитрых по лисьи очей, показывает язык и восклицает:
— Враки-враки у собаки!
— Ишь ты умная какая! И как же мне тебя сбагрить?
— Уже никак.
— Так он живет здесь?
— Угу.
— А почему в подвале?
— А почему кикимора живет на болоте? — вопросом на вопрос отзывается Мориша, лихо лавируя среди неудобных тем.
— Ну-у-у... Ей там нравится? — предполагает Марфа.
— То-то же. Да? — Морен многозначительно изгибает бровь, покосившись на Антона. Шаст, спохватившись, кивает — безгранично плевать уже с чем соглашаться. Втягивает голову в плечи, пуще заматываясь в одеяло, безнадежно желая сохранить крохи тепла: редкие капли срываются с вымокшей насквозь шевелюры за шиворот — и жгучий озноб ползет по коже. Однако влажная от воды футболка и отсыревшее в промозглом подземелье одеяло никак не выручают замерзшую тушку. Бонусом противный кашель дает о себе знать. Марфа тоже зябко ведет ладонями по плечам будучи в одном легком платьице с коротким рукавом, прогоняя мурашки, выступившие на гуляющем сквозняке.
— Все. Хватит, — хлопает в ладоши Мориша.
— Простуды нам не хватало. Она сгребает в охапку девочку и выносит ее из подвала. Опускает на ковер в коридоре:
— Жди тут. «Что там Арс говорил про ключи?..» — Итак, я вижу не столь много вариантов развития событий, — снова перескочив порог Антоновой тюрьмы, переходит к делу Морен, — но в конце каждого из них ты ешь и не выпендриваешься. Соответственно, действуем либо по-хорошему, либо по-плохому. «Можешь не стараться. Ты не сотворишь ничего хуже», — устало смотрит на нее Шастун.
— Это какая-то личная неприязнь к плову? «К тебе».
— Старая болтливая версия тебя мне нравилась больше. «Мне тоже... наверное». Морена присаживается рядом, подносит миску с рисом к носу:
— Ну нормально же!
— Я не стану это есть, — произносят едва шевеля губами, так что девушке приходится придвинуться ближе, чтобы разобрать шепот.
— Почему?
— Мориша! — кричит в зияющую бездну неосвещенного спуска в подвал Марфа.
— Ты скоро? Особняк, хоть и манил своими хитросплетениями тайн и загадок из каждой щели, все же был объят сетями не только паутины, но и крайне недружественной атмосферы. И словно бы всей своей сущностью не любил гостей, как и его хозяин.
— Сейчас-сейчас! — откликается Морен и, к великому изумлению узника, вытащив нужный ключ, отпирает замок на кольце у стены, дергает цепь. «Что? Что ты делаешь?»
— Мы идем наверх, — наблюдая зарождение по-настоящему животной паники, поясняет Мориша. — Н-нав-верх?
— На этаж выше, ага.
«Что? Зачем? Почему? Мне нельзя! — зудящим роем кружит в мозгу.
— Я никуда не пойду!» Антон подтягивает колени к груди, зарывается в них лицом, неосознанно начинает покачиваться туда-сюда. Эти пошатывания чуть успокаивают. Но еще немного, и пленник вылетит куда-то за пределы человеческого понимания.
— Эй! Ты же не хочешь мне ребенка заморозить? Екала-манокала! А-а... Арсений-то и не против, — находит верный довод Морена, что, впрочем, и правда возымело эффект волшебной пилюли. Девушку одаривают недоверчивым взглядом, опасливо вылупив зенки на поданную руку.
— Я не хожу...
— А встать можешь? Давно пробовал? Давай, ну!
***
— Ты даже не стараешься! Е-мое, мы так три года подниматься будем, — пыхтит Морен, слыша лишь громкое сопение над ухом, от которого волоски, выбившиеся из общей массы, развеваются, как ленты на ветру, щекочут виски и щеки, лезут в нос, путаются с ресницами.
— Ноги-то передвигай! Однако Шастун целиком и полностью сосредоточен на том, чтобы не разжать задеревеневшие пальцы на плече девушки, которыми он вцепился мертвой хваткой одной руки, и не потерять опору в виде стены второй. Ручьями катится пот. Все без исключения мускулы в организме трясутся, не готовые к подобным нагрузкам. Перед глазами взрываются яркие пятна, сумбурным цветастым карнавалом застилая ступени, и Антон банально не видит, куда делать шаг. Фатальная слабость тянет вниз. И парень уже наверняка свалился бы, расшибив лоб, если бы не Морена. Кто знал, что для того, чтобы просто переставлять ноги одну за другой, требуется столько усилий?
— Подожди... Стой, — выдыхает Шастун, все же сползая на лестницу по стеночке.
— Ты решил подъем еще лет на пять развазюкать? — бурчит Мориша, но тоже устраивается на «привал».
***
Морена недовольно клацает зубами, обегая взором полки холодильника, в котором мышь не только повесилась, но и разложилась, не оставив и клочка завещания за неимением имущества. Нет, конечно, можно было бы предпринять попытку что-нибудь приготовить, но и проверять судьбу и то, насколько далеко простираются границы ревностного отношения Попова к личному пространству, себе дороже. В том, что Антон будет со смаком уплетать мясо в этом доме, Мориша дико сомневалась. Потому мясные закатки кустарного производства отвергаются сразу. А кроме залежавшихся сырых овощей и яиц предложить-то собственно и нечего. Так нынче на шею подсел не менее голодный и привередливый ребенок. Морен стукает дверцей, крутанувшись, облокачивается на столешницу подле и, сурово воззрившись на проблемного подопечного, нечто отрешенно взвешивает.
Шастун, казалось, легкие выплюнет от одышки и надсадного кашля. Изнеможенный, он как упал в предобморочном состоянии, так и остался в позе нелепой звезды на стыке кухни и коридора. Морена в принципе не возражала: позвоночник, рассчитанный на поддержание лишь одного человека в ее жизни, уже хотелось выдрать с корнем и ниточками нервов и свесить на вешалку до лучших времен, а до дивана нужно было протащиться аж в гостиную. Только вот диван и не был конечной целью. И все же мозговой штурм шел полным ходом, вопреки группе инвалидности, смешавшей все карты. И вот уже незаметно для себя самой девушка неровной поступью меряет комнату, останавливается напротив окна в столовой. За мутными разводами стекол догорают последние знойные деньки лета. Богато расписанная, насыщенная цветами картинка, будто масляными брызгами в палитре художника, как и всегда пышет умиротворением. Полдень. Работа застыла. На улице никого. Только гуси вразвалочку прогуливаются с надменной важностью по хозяйственному двору. Да спит в тени сиротливо брошенной тачки с дровами беспризорная кошка. И то все плывет в неком ленивом мареве, плавясь на солнцепеке. Тишь да гладь. Сумасбродность берет верх.
—Ты там Богу душу не о́тдал, часом? Потому что у нас теперь другие планы.
Антон и не стремится разобрать смысл чужих слов, просто лежа на краешке ковра и переводя дух, уставившись на дощатый потолок. И то ли угол обзора не слишком удачный, то ли Шаст чересчур отвык от адекватных жилищных условий — что-то изменилось. Но что? Этого Шастун понять не мог. Витая где-то в своих невеселых мыслях и ощущениях, он пропускает то, как сократилась безопасная дистанция между ним и убийцей, и реагирует только, когда проворные пальчики касаются левой лодыжки, что уже непростительно поздно. Морена подбирает ключ и намеревается вставить в замочную скважину, как вдруг встречается с неожиданно яростным отпором.
— НЕТ! — практически взвизгивает Антон, рванувшись назад. Цепь крылатым змеем следует за ним, раня ладони острыми чешуями, едва ли не ломает застревающие в звеньях ногти, заставляя Морену болезненно охнуть.
— Черт! — та выпускает цепь из рук, тут же облизывая и посасывая пострадавший ноготь.
— Она слишком длинная и только мешает! Но парень, переполошившись не на шутку, заладил одно:
— Нет! Нельзя! Нельзя! Пожалуйста, нельзя! Он не разрешит! Не трогай... Пожалуйста. Верни меня обратно!.. Антон скрючивается словно от боли, приобнимая себя неуправляемо колотящейся рукой, пятится опираясь на вторую. Это правило. Он обязан быть на цепи. Всегда. И малейший намек на его нарушение способен спровоцировать истерику и слезы. «Это все проверка?! Опять проверка??? Нет! Почему?!»
— Я не сделал ничего! Прошу! Я не виноват! Шастун продолжает отползать. На вопли прилетает встревоженная Марфа, крошечной птичкой вспорхнув со стула в столовой.
— Он меня накажет! Нет...
— Ну так-то Арс и из подвала выходить не разрешал, — «утешает» юношу Мориша. Антона будто окатили ледяной водой. Он цепенеет на невероятно долгие секунды, раскрыв рот не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть, как если бы его ударили в грудь коленом. Бросает полный ужаса, размытый в помешательстве взгляд. Шасту кажется, что он сейчас поседеет, а волосы и вовсе выпадут на месте. Все. Это конец. Расправы не избежать. В туманящем разум аффекте истощенный организм аккумулирует скудные крупицы энергии, впрыскивая запасы адреналина в кровь, и Шастун, подобно угрю в реке, ожесточенно заизвивавшись, ползком шмыгает куда подальше. С особой грацией просачивается меж стульев, в конечном счете ринувшись под стол.
— Лучше бы ты так рьяно по лестнице поднимался, — делает вывод о том, что парень очевидно не является приверженцем поговорки «сгорел сарай — гори и хата», Морена. И прежде чем она успевает сдвинуться хоть на миллиметр за королевой драмы, возомнившей стол неприступной крепостью, бедро заключают в крепкие объятия две миниатюрные ручонки. Марфа наблюдает за сценой, широко распахнув васильковые глаза, впившись в подругу огромной пиявкой.
— Солнце, все хорошо, — склоняется к малышке Морен, ласково потрепав ее по щеке. Прижимает девочку к себе в ответ, поднимает на руки, чуть укачивая, как совсем маленького ребенка. Прохаживается с ней по кухне, усаживает на столешницу напротив окна. Воркует над младшей. — Закрой уши и не поворачивайся, — Мориша придерживает белесую головушку, направляя в сторону пейзажа, дожидается, пока Марфа выполнит просьбу, приглаживает тугие косички. — Пизда тебе, если ты ее напугал, — зло цедит Морен, лязгнув отодвигаемым стулом так, что свернувшемуся под обеденным столом в три погибели беглецу кажется, что жалкое укрытие на раз-два сметет ураганом. И Шастун цепляется со страстью умирающего за свою последнюю надежду — ножку стола, чая врасти под столешницу элементом декора. «Вот уж действительно крыса под веником», — нагнувшись к жертве, думает Морена.
— Я же все равно до тебя доберусь. Вылазь, кому говорят! Она великодушно дает пару мгновений на «сдаться». Но Антон на добровольное сотрудничество, как выяснилось, не настроен, и усмотрев, в каком манящем жесте выставлены обезображенные десятками пыток пальцы, девушка заряжает по ним ногой.
Кисть слабеет. Как и тело: подъем и припадок истерии выжали все соки. Шаст не может более ни оттолкнуть Морен и ломануться в бегство, ни воспротивиться как-либо еще. Его неуклюже выкатывают, словно мешок с картошкой.
— Да брось ты реветь. Устроил вопрос жизни и смерти, — Мориша наседает сверху, всей своей массой пригвоздив мальчишку к земле, хотя в этом уже и нет нужды; избавляется от оков, внимая накрапывающим рюмзаньям за спиной. Разворачивается лицом, карабкается к груди, все так же оставаясь верхом, ставит на нее локти, сцепив ладони в замок, упирается в них подбородком, оценивая степень вменяемости мальчишки.
— Выкулишься наружу, воздухом без плесени подышешь, — стучит костяшкой по лбу пленника. — Может тут че заработает.
— Верни меня в подвал, — раздается протяжный скулеж.
— Я сделаю все, что прикажешь, просто... просто не нужно...
— Неа. Не для этого мы сюда так долго волоклись. Морена чувствует, как в теле под ней проходят волны неуемной дрожи. Занятно. Вряд ли кто-то решится назвать Арсения милым котенком, его уважали и в меру остерегались, но уровень страха, что он сумел вселить узнику при одном своем упоминании, поистине впечатлял.
— Выключи колотун. Это все — под мою ответственность. Антон не вникает, издеваются над ним или нет, да и ресурсов на то не имеет. Тело обвивает головокружительная легкость. Реальность становится пресной, предметы интерьера странно вытягиваются. Шаст проплывает мимо них, паря над своей же бренной оболочкой, пока где-то там внизу, на планете Земля Морен выпинывает его всеми правдами и неправдами за порог особняка. — Тяжелый зараза! Несмотря на то, что Антон жутко похудел и значительно потерял в весе, он все еще оставался взрослым двухметровым парнем, чем создавал неприличное количество трудностей. Морише Шаст чудится неповоротливым манекеном, состоящим отнюдь не из полого пластика, а из настоящего урана или золота; который ко всему прочему нельзя рассортировать по частям. Точнее технически можно, естественно. Однако владелец будет не в восторге. Наконец-то их процессия в полтора человека достигает прихожей и заветной входной двери. Финишная прямая; оттаскиваемый оковалок по фамилии Шастун собирает складки на ковре, подминая тот под себя. И Морена бухается задницей на веранду, буквально вывалившись из дома, роняет ношу, что безынициативным трупом распласталась посреди дороги. Тучи одним махом преодолевает крыльцо и уже тут как тут радостно тычется мордой в лицо хозяйке, выражая, как сильно скучал без нее. Таким же знаком широкой любви награждается и Марфа. Мокрый холодный нос обнюхивает и пожелтевшего до землистых оттенков Антона. И Мориша полагает, что все же не прогадала со свежим воздухом.
—Карета подана! — громыхнув строительной тачкой, провозглашает Морен. Но Шастун только сверлит ее своим остекленевшим взором, в котором нет ни какого-никакого согласия, ни понимания ситуации.
— Ой, не выкобенивайся. Кто тебе еще скажет: «прыгай в тачку»?
***
Внешний мир давит. Пространство слишком открытое. Дневной яркий свет режет глаза. Посторонние звуки наваливаются все и сразу. Происходящее похоже на сумбурный сон. Или беспокойный морок — вестник несчастий. Сердце то надрывается с сумасшедшей скоростью, готовое выскочить канарейкой из грудной клетки, то резко замедляется, делает паузу. Еще толику — и инфаркт хватит. «И пусть,» — с апатичным смирением думает Антон.
Очень хочется верить, что Попов квалифицирует все это как обычное непослушание, а не как попытку побега. Потому что за такое... Нет! Шастун даже вспоминать не хочет, каково это, когда мучения длятся сутками напролет и истязаниям нет конца и края. А зная маньяка, в ход также пойдет заклятый список с именами. Хотя плохо будет в любом случае. Арсению ведь только повод и нужен. Он не станет ни в чем разбираться. От подобных помыслов Шаста почти физически воротит. И тошнота подступает к горлу, вопреки тому, что блевать-то по сути и нечем. Морена решает отправиться по околице, перестраховываясь и минуя лишних свидетелей. Единственное колесо тачки изредка заунывно поскрипывает на петляющей огородами тропке. Верный Тучи рысцой плетется позади рядом с Марфой. Трелью поют птицы. Так и не скажешь, что творится нечто незаконное. Шастун как дикий напуганный кот в корзине. Тупо таращится вокруг, вкогтившись в борт тачки. Того и гляди, ощетинившись, вздыбит хвост трубой и сам изогнется в дугу, утробно заурчав, ощерится — самый что ни на есть звереныш. «Да не выйдет, — фыркает Мориша. — Зубы-то выбили». Потому парень лишь болтается китайским болванчиком на кочках и виражах.
— Мориш, я устала! Девушку настойчиво дергают за подол рубахи.
— Уже? — Морен останавливается, оборачивается. — Да, — подозрительно бодро отвечает Марфа.
— Сдается, Вы мною манипулируете, юная леди, — прищуривается, упирая руки в бока Мориша. И все же приседает на одно колено, открывая младшей спину, позволяя забраться на плечи.
— Главное, держись, а не то у меня руки заняты — грохнешься.
— Хорошо. А что такое «манипулировать»? Так они и доезжают до поросшего дворика на периферии: Морена щебечет с Марфой, объясняя значения новых слов, рассказывает сказки, занимая ту, шутит, отчего смех заливистым колокольчиком струится по окрестностям.
— Чего желаешь на обед? — любопытничает девушка между делом, снимая с шеи ребенка, порядком запыхавшись.
— Не знаю. А что есть?
— Что скажешь, то и приготовлю.
— Э-э-эм, хочу что-нибудь вкусное.
— Уговорились.
***
Мягкий теплый комок шерсти. Антон, будто пробудившись от коматоза, отдергивает руку.
— Смотри! — Марфа, просияв, протягивает пленнику белоснежного кролика с шоколадно-кофейными пятнами на ушках и хвосте.
— Это Пятнаш. Шаст мешкает, дезориентированно озирается. Он сидит в тачке, под навесом пристройки сарая. Вдоль стены оного с десяток деревянных клеток с грызунами. «Это не двор и тем более не сад Арсения. Морена и впрямь меня увезла. Какой же это кошмар...»
— Почему он такой? — девочка недоуменно оглядывается на старшую.
— Тормознутый? Леший его ведает. Может, в детстве роняли часто.
Заручившись молчаливым одобрением, Марфа действует настырнее. Всучивает белого кролика Антону и отправляется за следующим.
— А в доме что было?
— Видишь ли... — Морен осекается, подбирая слова, — люди бывают с особенностями.
— Болеет, что ли? Как бабушка Нюра?
— В точку.
Детские очи снова метаются к новому лицу в окружении, но на сей раз в них читается нечто совершенно иное, сочувствующее. Девчонка без какого-либо страха или стеснения преподносит второго зверька, крепко зажав его локтем, в кулачок обхватывает чужой мизинец, увлекая за собой. Осторожно, чтобы не задевать отшелушивающиеся струпья от ран по всей длине конечности, окунает ладонь, в несколько раз больше собственной, в шелковистую серую шерстку. И вот, Шастун сам проявляет инициативу, постепенно оттаивая от образа пластилиновой куклы, гладит кролика.
— Ее зовут Дымка. Она не кусается, не бойся. Воодушевленная тем, что донельзя чудно́го человека в тачке удалось растормошить, Марфа начинает запоем тараторить обо всем. О крольчихе, о том сколько у той братьев и сестер в семействе, как кого зовут и у кого какие привычки, какими махонькими родились крольчата по весне и как девочка подсобляла Морене их выхаживать. Покуда Антон беспомощно тонет в информации, Мориша подзывает едва ли не приплясывающую в ажиотаже подругу.
— Сделаешь мне одолжение? И что-то быстро прошептав на ухо, отсылает младшую. Утомленный мозг парня улавливает только «отнести» и «Мане». Вообще Шастун катастрофически вымотался. За весь день приключений было свыше, чем достаточно. «И почему нельзя просто с концами замуровать меня в подвале?..»
— Тебе повезло: ты ей нравишься, — когда Марфа исчезает из поля зрения, констатирует Морен. Она плавно подходит к не смеющему обернуться к ней узнику, хлопает того по плечам со всей присущей внезапностью, отчего Шаст чуть в космос не вылетел, напрочь позабыв о недееспособности.
— Но если мне хотя бы покажется, что ты ее обидел, я сочиню такую байку и заставлю Арса в нее поверить... О-ох! Он оценит! И изуродует тебя так, что мать родная на том свете фиг узнает. Ясно? Антон и хотел бы возразить, сказать, что именно это их и отличает — он ни при каких условиях не стал бы причинять вред невинному человеку, тем более ребенку — однако от последних строк желудок сворачивается, совершает кульбит и прилипает к позвоночнику. И Шастун, не в состоянии родить и слова, судорожно кивает.
— Вот и прекрасно, — Мориша грубо лапает беззащитную шею, бьет по щекам мальчишки подушечками пальцев. Прикосновения, что Шаст терпеть не может.
В итоге Морен его отпускает, рассаживает кроликов по клетям.
— И на твоем месте, я бы села боком. Иначе будешь до турецкой пасхи со сломанным копчиком ходить. Дискомфорт и боли и правда нарастают, отдают в таз, поясницу и даже кишечник. И хотя Антон не думает, что проживет дольше полугода, делает что велено.
Морен же демонстративно выбирает зверя покрупнее, взваливает на руки упитанного молочно-белого с размашистыми, будто чернильными, разводами на хребте кроля. Чешет за ушками, прикладывается лбом к такой же, измазанной в нефти или мазуте мордочке, цацкается как с дитем, разве что не целует. Одно резкое движение. Хруст. И ничего не подозревающий кролик обмякает со свернутой шеей. Шастун даже рта раскрыть не успевает.
—Так-то, — удовлетворенно цокает Морен.
— Не только к тебе судьба бывает жестока. Мертвое животное отправляется в тачку, а Мориша и Шаст смещаются к деревянному столу за углом. Потухшие глазки-бусинки печально провожают своих собратьев за решетками, так и не осознав, что конкретно произошло. Щелчок ножа. Девушка подвешивает тушку за задние лапки, пробивает носовую перегородку. Звонкий «дзинь» вместо панихиды — горячая еще кровь водопадом отстукивает дробь в пустой посудине. Опять кровь... Морена производит надрезы на суставах, располосовывает острым лезвием лапки до самого хвоста и стягивает мех вниз, как перчатку. Кожа снимается бесполезным теперь пиджаком, обнажая мышцы и прожилки. Ржавая кастрюлька наполняется алым. Запятнанные ошметки шерсти тополиным пухом взмывают в воздух. Антона начинает мутить. Бедро горит фантомным пожаром. Тело слишком хорошо помнит, что это, когда от тебя отдирают кусочки, сковыривают кожу ненужной оберткой, безжалостно кромсают ножом, несмотря на все попытки воззвать к милосердию.
Морен тем временем отделяет голову, хмыкает, с особым наслаждением глядя в чернющие зрачки, заполонившие собой всю радужку, затопившие белок, слившиеся в зияющие проломы в черепе воскового лица. Натуральный покойник. Или нежить из Нави. О том, что Антоша не умер, свидетельствует только бешено прыгающая грудь. Мориша избавляется от запястий, потрошит брюшко. Тучи на лету ловит обрезки и внутренности, лязгая громадной пастью. Благодарно рычит, не сводя с хозяйки хищных огоньков из-под косматых бровей.
***
Шастун не очень вникает, как оказался в доме и что он здесь делает. Камера, двор, окровавленный мех, вытянутые гирляндой кишки. Чувство, что Арсений следит и знает о каждом шаге. Записывает себе в блокнот посекундно все моменты, где Антон оступился, чтобы потом спросить за каждый отдельно взятый проступок. А Шаст даже не может быть уверен, что это не одна сплошная галлюцинация. Может быть, он уже давно свихнулся там на холодном полу под несколькими метрами земли?
— На! — Морена кладет на столешницу маленький ножик, миску, пинает ногой ведро для мусора у стола.
— Лук, картошку почистишь, помоешь — сейчас воды принесу... А! И морковку еще. Время с пользой проведешь. И Антон и вовсе перестает понимать, что происходит. А Мориша уже беззаботно ускакала топить печь, оставив пленника на едва уместившегося в старом кресле пса. Тот, деловито свесив лапы с подлокотника, устремляет взор на парня, по-человечески внимательно контролируя процесс. За два побега отлично выучив, на что способна эта тварь, Шастун робко, без ненужных телодвижений принимается за работу.
***
— Расскажи мне про лешего.
— Опять?
Марфа, болтая ногами, подпирает подбородок рукой, всем своим видом показывая, что готова слушать.
— Ты его видела?
— Раз или два.
— Какой он?
— Самый что ни на есть разный. Не всегда он видим. А если и видим, то и человеком может обратиться, и животным, да и растением, впрочем. Может подобно великану доставать до верхушек деревьев, а то и выше. Ему что лес, что газон — все одно. А через миг ступит на поляну и станет меньше травинки. Вообще, лесун любит лапти плести. Усядется на ветвях или пне — вот и занятие на весь день. В карты тоже горазд играть с другими лешими. Ставки у них — живность в лесу. Бывает, смотришь: дичи нет — это леший долг отдал, и наоборот.
— А есть главный леший?
— Нет. Велес есть. Ему все духи подчиняются. Он хозяин загробного царства.
— Велес? Это который змей наполовину?
— Именно. Вишь, и без меня все знаешь, — подмигивает Морен, отставляя уже замаринованное мясо.
— Ну че? Ты овощи почистил?
***
На клеенчатой скатерти, где хозяйничает Антон, появляется все больше составляющих творческого беспорядка: скляночки со специями, миски, мясо, травы, зелень, пиалки, ложки. Морена непоседливым вихрем мечется между кухней, проверяя русскую печь, верандой, курируя Шаста и помогая с нарезкой, двором, когда необходима вода и не только. Марфа непременно тягается следом, улучая периоды и для Антона с Тучи. Она красуется своими игрушками, таскает всякие диковинки, чирикая на два фронта. Девочку по-детски забавляет неловкость странного знакомого, его нескладные копошения. Мелкая моторика больному дается трудно. По той же причине с него снимаются какие-либо требования, и Мориша сама возится и с салатом, и с основным блюдом. Шастун же, заценив чучело белки на подставке бессловесным кивком, пока Марфа обещает принести что-то воистину очень и очень интересное, откидывается на диванчике, выдохнув впервые за остаток дня. Нельзя, наверное, испытывать лютую панику двадцать четыре на семь. Жар от огня потихоньку проникает и на застекленную пристройку. Солнце, прокрадывающееся сквозь короткие ажурные шторки, припекает затылок. И Антон млеет в расползающемся по организму тепле. Веки слипаются. Конечности наливаются тяжестью. Нет ни темноты, ни сырости. Когда еще он сможет посидеть на диване, в конце-то концов? Шаст нащупывает туповатый нож, что умыкнул под шумок. Скорее всего, никогда. Незаточенное лезвие не обнадеживает настолько, чтобы напасть, но, возможно, Антон смог бы воспользоваться им по-другому... Если сумеет решиться. И если пропажу не заметят. Однако относительное спокойствие разбивается, как только Марфа тайком приволакивает пистолет.
— Это Моришин, — заговорщицки шепчет она. «Что?» Стоило бы сказать, что Шастун потерял дар речи, но тот к нему и не возвращался. «Что это?!» — Однажды она и мне даст пострелять, — девочка запинается, прикладывает палец к губам, когда ее окликают, прячет оружие под салфеткой и скрывается на кухне.
«Я не успел ничего сделать! Я не сделал еще ничего! Ни-че-го!!! Слышишь?!» — хочется орать Антону. Сомнения в том, что Морена и Марфа лишь марионетки в руках Арсения, как собственно и сам Шастун, отбрасываются напрочь. Парень готов поверить в то, что это роботизированные куклы с масками людей, чем в то, что девушки не при делах. «Все примитивно не может быть просто так. Нет-нет-нет».
«Или... ...может?..»
Взгляд снова и снова дергается к пестрой праздничной салфетке. Пленник ведь уже видел такое. Проходили. А дуло все кокетливо выпячивается из-под розовой бумаги. «Зачем Попов со мной это делает? Зачем играет? Разве я сделал что-то не так?» Смелости хватает только на то, чтобы сдвинуть ствол с места. Тяжелый. Поразительно, но и Арс не выскакивает как черт из табакерки. «Морена не лгала? Или все это цирк и представление? А может, нелепый шанс на месть и избавление? А Марфа? Она тоже притворялась?» «Нет», — ставит крест на затее Шастун. И отсаживается подальше. Но следующее мгновение разворачивает ситуацию на сто восемьдесят градусов. Неожиданный грохот, от которого стены сотряслись, вздернул все живое внутри. Звон. И Шаст, сам не понимая, как так вышло, обнаруживает себя посреди комнаты с пушкой в руке. И прежде, чем он успевает опомниться, Морен фурией влетает на веранду, враз вставая как вкопанная. Оба обмениваются испугом на лицах. Антон знает, что нужно сдаться. Извиниться, насколько еще реально, реабилитироваться, и отдать пистолет. Но рука, будто направляемая некой неведомой силой, наводит оружие на человека напротив. Голос делается чужим.
— Ты убила маму.
***
Раз уж затоплена печь, Мориша в целях экономии времени и энергии соображает, что бы еще приготовить на завтра. Спрашивает, какую кашу желала бы Марфа.
— Кашу? — морщится ребенок.
— А чем плохо? Хочешь, могу к ней топленого молока сделать? Как раз за ночь изготовится. Только нужно глиняный горшочек найти — не помню куда дела, — девушка задумчиво скребет подбородок.
— В сервант его что ли запихнули... Погоди — отыщем.
Но стоит покинуть Марфу меньше, чем на две минуты, слышится дребезг посуды. Примчавшись на выручку чуть ли не шустрее Тучи, Морен застает девочку с ногами на столе. Та вся скукожилась под низвергшимся градом из стекл. И только боги ведают, как ей удалось вывернуть на себя целую полку из перекошенного навесного шкафчика.
— Ты в порядке? Не поранилась?
Девчонка ошарашенно мотает головой.
— Извини.
— Это всего лишь тарелки, — отмахивается Морена. Кухня вверх дном, но то совершенно не впервые. Веник в помощь — и улики преступления канут в Лету.
— Не ходи пока.
Мориша трескает черепками на выход и встречается с девятимиллиметровым дулом...
***
Кислород стремительно покидает легкие, но вдохнуть страшно: каждый новый глоток воздуха может стать последним. Время останавливается. «Все мозги скурила, молодец!» — гулким эхом раздается такой родной, однако пропитанный огорчением тон. И ведь не скажешь: «Я же брошу». Как будто и поздно уже. И только одна мысль мерзко колет под ребрами, заглушая все остальное. «Марфа!»
Морена поднимает руки. Медленно. Без провокаций. Давненько она не оказывалась по другую сторону оружия. Ждет смерти несколько мучительно долгих секунд. Не спускает с парня очей. Оценивает. Пистолет ходит туда-сюда, качаясь, как на волнах. Где-то в глубинах подсознания зарождается и мгновенно самоуничтожается шутка про «а не промахнется ли?» Антон едва справляется с тем, чтобы удерживать ствол одной рукой, частично навалившись на стол. Раскрасневшиеся глаза источают слезы. Ярости или бессилия — неизвестно.
— Ты не выстрелишь в меня, — девушка делает шаг вперед.
— Почему это?
— Предохранитель. И Шастун, замешкавшись, теряется еще больше.
— Там сбоку, — подсказывает Мориша.
— И ты не такой человек, Антон, — приближается уже увереннее.
— Ты жизнь мне сломала!.. — всхлипывает Шаст.
— И не только мне...
— И все же, ты не убьешь меня. Тем более не на глазах у ребенка.
— Мор.? — словно в подтверждение ее слов, в проеме кухни вырисовывается ошеломленная мордашка. Морен не отзывается, испытующе глядя на Шаста.
Прозрачные хрусталики срываются с ресниц все чаще. Разбиваются капелью о пол. Не будет свободы. Даже такой сомнительной. Истерзанной, выгрызенной гнилыми пеньками зубов. Будут только подвал и мучитель, безнаказанно воплощающий все свои грязные и уродливые фантазии в жизнь. Антон оседает вниз. Прячет в колени голову, зажимает ладонями уши. Бесхозный теперь пистолет отнимают.
***
Рот двигается. Что-то произносит. Однако все, что слышит Шастун, — циркуляция собственной крови. Невидимая удавка на шее душит, Антон начинает подвывать в голос. Парня вновь теребят — и он все же сосредотачивается на чужих губах. Со второй попытки складывает бессвязную околесицу в слова.
— Ты че, расстроился что ли?.. Обедать пора. Ну не хочешь есть — просто посидишь на кухне. Давай-давай. Пошли чай попьем. С ромашкой. Говорят, успокаивает.
— Т-ты с-скажешь Арсу? — получается совсем невпопад. Морен одаривает пленника изрядной долей скептицизма.
— Нет, если вернешь мне нож на родину. Он все равно такой же угол в сто градусов, как и ты.
— Х-хорош-шо.
Пар, пронизанный ароматом пряностей, клубами вздымается от горячего блюда. По запекшейся корочке мяса, украшенной веточками розмарина, оранжевой росой выступает сок. Морковь цепляет броским акцентом на цветастом ковре из овощей, на который и выложен кролик. Свежие томаты рубинами выделяются в салате. Стынет травянной чай. Скромное застолье кажется пиром. Это не два литра воды с запахом пластмассы на сутки. И не холодные остатки со стола маньяка. Во рту набегает слюна, а пустой желудок сводит судорогой. Спонтанная голодовка грозит пошатнуться. Хотя не то чтобы Антон всерьез на нее рассчитывал. Пуще удивляет лишь приглашение к столу. Эта доброта (или что это?) не может быть не фальшивой. Морена даже подпихивает свернутое в несколько слоев покрывало:
— Тебе нельзя сидеть на твердом.
Но голод диктует свои условия. И Шастун проигрывает себе же во внутренней борьбе. Впрочем, заключенный и позабыл, во имя чего она ведется.
Вместе с тем возникает очередное препятствие: вечно дрожащие кисти отказываются выполнять приказы разума. Потерявшие чувствительность пальцы из-за неправильно сросшихся костей нагло игнорируют его сигналы. Руки гуляют в безудержной пляске непросыхающего алкаша, и наколоть на вилку ломтик мяса — уже победа. А донести до отсутствующих зубов — миссия невыполнима. «И верно, тело ведь не мне принадлежит».
Когда с зубцов прибора в сотый раз соскальзывает кусочек пищи, стукнувшись о щеку, Шаст метает полный стыда и густого отчаяния взор на наблюдающую за сим издевательством над едой и инвалидом Морену.
— Можешь есть руками, если тебе так удобнее, — изрекает, жестикулируя, вилкой она.
— Тебя что, Сеня с ложки кормил?
— Нет... Обычно это был Дима.
— Мгхм, — поперхнувшись от растратившегося аж на пять слов узника, Морен хмурится:
— И Бога ради, не торопись. Я не отберу. Порция небольшая — позже получишь еще. Чтобы ты кони не двинул.
***
Воцаряется вожделенное равновесие. Антон практически кимарит, набив живот до отвала. Мориша, прибравшись на столе, чаевничает с Марфой, они болтают о том о сем. Тучи лежит у их ног, обгладывая перепавшие после плотного обеда кости, периодически подаваясь макушкой вверх, когда Морена тянется, чтобы почесать его за ухом. На улице, что просматривается с открытого настежь крыльца, лётают ласточки, гомоня что-то на своем, на птичьем. Морен гоняет нахальную жирную муху, заплутавшую на кухне. Подливает напитка, в том числе и парню. И ритм жизни замедляется. Даже Шастун вроде бы успокоился. Пес ведет ухом, ставит его торчком, и вдруг, встрепенувшись, зычно лает. Раз, другой. Морена с Марфой переглядываются и почти синхронно оборачиваются к порогу.
— А вот и гости!
Антон отрывается от блеклого лепестка, плавающего в чашке призрачной рыбехой, и сердце парня бухает в пятки. В дверях, переводя дыхание, словно после продолжительного бега, его худший ночной кошмар во плоти. И без того яркие глаза Попова темнеют от гнева, превращаясь в синие морские пучины. А Моренина усмешка выблескивает сполохом среди грозовых облаков. И Шастун всем естеством мечтает, чтобы этот шторм прошел мимо него.