часть 17
Вдох и выдох с хриплым стоном. Шасту кажется, что его выбросило гигантской волной на берег. Будто его унесло цунами в открытое море, что, веселясь, поломало его тело о скалы, протащило по каменистому дну и острейшим рифам, оскоблив о кораллы кожу, а после выкинуло за ненадобностью. Постыдное хныканье не заставляет себя ждать. Это невозможно. «Больно! Так больно!» — силится сказать Шастун, но язык не ворочается. Пытается кричать, но из глотки не вылетает ничего громче натужного шепота. И Антон сипит, захлебывается в слезах за неимением других альтернатив. Тяжелый ботинок опускается рядом. Парень смыкает мокрые ресницы, обреченно, как животное перед убоем. Затихает на долю секунды. С него станется лишь прижать к себе теснее руки. Ни отпрянуть, ни шелохнуться. Искусанные губы беззвучно повторяют одно и тоже. И на сотом кругу Позов считывает, что они твердят «пожалуйста».
—И так уже полдня.
От голоса Арса хрипы возрастают, становятся жалобнее.
— Неудивительно. Чудо, что он вообще жив остался.
— Сможешь ему... помочь?
— В его случае «помочь» — это пустить пулю в лоб. Попов скрещивает руки, закатывает глаза:
— Ну ты понял.
— Знаешь, когда я советовал тебе найти хобби для души, я не то чтобы это имел в виду. Реально лучше б лобзиком фигурки выпиливал, раз уж руки чешутся... Оно тебе точно надо?
— Точнее некуда, — хмыкает Арс.
— Ладно, поможем чем сможем. И принеси ему чего-нибудь укрыться, пока он не околел тут с кровопотерей-то. Да и его пугать меньше будешь.
— Антон, мне необходимо поставить капельницу, позволишь? — обращается уже к пациенту Позов, аккуратно, стараясь не задевать пузыри от ожогов, пробует отнять от груди стиснутые кисти, дабы добраться до локтевого сгиба, но те не поддаются. — Антош? Но от ласковых сокращений имени пленник только больше скукоживается.
— Антон, ты слышишь? Дима пристально изучает паренька, вменяемость которого окончательно повисла под вопросом: «Свет горит, а дома никого». Зрачки бегают, мечутся как заведенные по лицу доктора, но нет и толики узнавания. К заветному «пожалуйста» добавляется вымученное «не надо».
— Я не причиню тебе вреда. Здесь всего лишь физраствор с глюкозой, — проговаривает Позов, неуверенный, что его слова в принципе воспринимают, прогоняет жидкость по трубке системы, вытесняя воздух. Силком разгибает правую руку, дезинфицирует место прокола. Нагло врет, что все хорошо. Вводит в вену иглу, регулирует скорость капельницы, фиксирует катетер пластырем.
— Ты много крови потерял — надо хоть как-то это дело восполнить, — мягко присмиряет слабого, но тем не менее буйного больного. В обезумевшем взгляде мелькает осознанность.
— Отрежь...
— Что?
— Отрежь ее... — не сразу, но губы складываются в глухую просьбу.
— Не могу больше терпеть...
— Ты же понимаешь, что речь идет об ампутации? — Да...
— Ты не сможешь ходить, Антон. Пленник горестно сглатывает сгусток слюны и соплей:
— Я и так и так не смогу.
Дима запускает пальцы под заскорузлые перевязки на ноге, хмурится, осматривая уродство.
— Прошу, — с придыханием выталкивает из себя заключенный, — боль такая, что... — предложение прерывается лающим кашлем, переходя в спутанные стенания.
— Пока есть возможность спасти конечность при условии, что заживление пройдет нормально, я не пущу тебя под нож.
— Тогда умоляю не приходи больше... Ничего не хочу, только умереть.
— Я поговорю с Арсом насчет болеутоляющего, — успокаивает мальчишку доктор. «Бессмысленно. Он не разрешит», — хочется возразить Шасту, но короткий диалог порядком его извел, и он покорно предоставляет тело для плановых процедур, если кого-то, конечно, интересует его согласие.
***
— Ты не припомнишь, я воду в вино когда-нибудь превращал? Нет? Вот и я не помню. А с хера ли ты тогда решил, что я воскрешу твой полутруп, а?
— Настолько плох? — Арсений отрывает взор от накладных, незамедлительно откладывая их в сторону в стопку к другим бумагам, повелительным жестом приглашает собеседника войти в кабинет. Но Поз и без того проходит и располагается в кресле у рабочего стола.
— У него нет четырех процентов кожи, зато есть зияющая рана, в которой хорошенько поколупались, множественные порезы в ней же и не только, коллекция ожогов третьей степени, анальные трещины, что уже стабильно, и ангина вишенкой на торте. Сам как думаешь? Попов ухмыляется, воссоздавая в памяти обстоятельства полученных увечий.
— И это лишь свежие травмы.
— Последние деньки выдались насыщенными. Дима укоризной смеряет друга.
— Этот мелкий засранец был не прочь в меня шмальнуть. И сколько шума он наворотил своей беготней, забыл?
— Так может нет причин его и лечить? — осторожно наводит на мысль Позов.
— Нет... — Арс теряется, путаясь в словах и эмоциях. Честно прислушивается к ощущениям.
— Для меня это важно, — изрекает он наконец.
— Понимаешь?
— Нет, но раз важно — значит важно.
— Спасибо.
— Что уж там. Однако сколько ему осталось? Месяц?
— Отсрочка до конца лета, да.
— А что потом?
— Да, Арсюш, что потом?
Ухоженные, аристократично длинные пальчики пробегаются по корешкам книг, стоящих в ряд на полке дубового шкафа. Как явный признак того, что с работой на вечер можно заканчивать. Попов заметно бледнеет, таращась куда-то за левое плечо доктора.
— Арс, ты спал сегодня?
— А? Что? Да. Как раз таки сегодня, — припоминает тревожные бредни на стуле, после которых позвоночник буквально отказывал.
— Я просто задумался. А потом... потом и посмотрим, — тряхнув головой, сгоняет наваждение и переключает тему:
— Что касательно лечения?
— Не берусь делать прогнозы, поэтому пока будем надеяться, что регенерация будет протекать без серьезных осложнений. Что по моему скромному мнению маловероятно. Ты бы в нем сразу черную дыру проковырял, чего уж... Раствор бы еще дня четыре прокапать. Жар сбивать. И, Арс, ему нужна анестезия хотя бы на первых порах.
— Исключено. Он не заслужил.
— Он ни на перевязки не дастся, ни...
— Все он дастся. А если нет, я с ним побеседую.
— Уже побеседовал.
— К тому же у вас медиков есть славная поговорка: «хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается».
***
Шаги гулко разносятся по пустынному голому коридору. С потолка лианами свисают оборванные провода, так и норовя шипастым гарпуном дотянуться и схватить за волосы девчонку, осмелившуюся нарушить их покой. Строительная пыль клубами вьется в тонком луче фонаря. Молотое в крупу стекло впивается в подошву кеда, неприятно шкрябая о бетон. Стойкий запах сырости следует по пятам. За шиворот колкой крошкой осыпается стекловата, торчащая из переплетения ржавых труб.
«Вроде чисто», — Морена, прикрываясь рукой, замирает в устланном мусором помещении, прислушиваясь. Впечатление, что их здесь всего двое: она и темра, крайне обманчиво. Лабиринты заброшенного недостроя с нулевой оживленностью обладали завидной посещаемостью даже в ночное время. Правда, и визитеры здесь были соответствующие. Алкаши, наркоманы, скучающие дети и подростки, желающие пощекотать нервы, изредка люди с намеком на оккультизм — и вуаля — коктейль из ярких и неординарных личностей готов. Так что разгуляться слишком не выйдет. Да и Морен волнуют более регулярные «постояльцы» сего пристанища. Высвечивая призрачные ступеньки, лавируя меж битых бутылок, оберток, пакетов и полусгнивших тряпок, девушка начинает спуск вниз, уже и не скрывая своего присутствия. Ноги подгибаются от будоражащего тело предвкушения. Желудок и горло будто облепили насекомые и трогают своими маленькими лапками. Ползают по селезенке и печени, копошатся в петлях кишечника. Надоедливые жуки. Из подвала веет могильным холодом. Воняет гарью. Углы гирляндами украшают паутины с серыми грязными хлопьями. Морен отдергивает поеденное молью одеяло, служившее подобием двери ближайшей комнатки. Внутри лишь пара сопревших матрасов с вылезшим наружу поролоном и смрад такой, что приходится заткнуть нос рукой.
—Буэ, — Морена выпускает плед, брезгливо вытирая ладонь о джинсовый сарафан. Подтягивает съехавшую лямку пушистого, по-детски розового рюкзака, продвигается дальше. За поворотом тоннель своеобразного городского склепа — а разило тут так, будто кто-то действительно умер (впрочем, если и нет, то Морен ли не знать, что это дело поправимое) — значительно расширялся, плавно переходя в просторное цокольное помещение. Впереди маячит оранжевый огонек. Доносятся мужской и женский голоса. Кнопка фонаря щелкает, и тот отправляется в сумку. Победная улыбочка, блеснув напоследок, тонет во мраке. Однако не успевает Мориша занести ногу в направлении огня, как на плечо девушки ложатся замызганные пухлые пальцы и ее резко разворачивают на себя.
— Вай! — взвизгивает она.
— А кто это у нас здесь нарисовался? — грузный мужчина в распоротом ватнике и мешковатых спортивных штанах издевательски наматывает правый хвостик в прическе Морен на палец.
— А? — Никто, — скривившись от благоухания перегара в сочетании с пропитанной потом и другими продуктами жизнедеятельности одежды, отшатывается девчонка.
— А в рюкзаке что?
— Н-нич-чего, — влажный страх бликом отражается в очах.
— Какое совпадение! «Никто и ничего».
— Так себе шутейка... Слушайте, у меня нет денег. Я просто ищу своего кота...
— Так пойдем вместе поищем, чего ты? — со смешком предлагает бездомный, увлекая непрошенную гостью за собой.
Покуда ее не особо нежно волокут за шкирку, вынуждая спотыкаться о каждый встречный кирпич, Мориша делает пометку о скидке на габариты и нехилый рост бездомного.
— Глядите кого нашел!
Они выходят к своего рода лагерю, озаренному чахлым костерком. Подле на строительных блоках полукругом расселись еще двое местных: неряшливая лохматая женщина в протертой до нит кожаной дубленке и такой же расхристанный немытый мужичок с сальными клоками волос. И через миг Морена летит в песок, ободрав колени и оцарапав ладони. Она шипит, затравленно озираясь.
— Тебе лишь бы школьниц мацать, — сердито выговаривает вновь прибывшего товарища женщина.
— Эта сама полезла, — выплевывает тот, глумливо пиная ступню девушки, которую при желании мог бы с легкостью раздавить под звонкий хруст суставов.
— А тебя что, мама не предупреждала не шляться где попало? — безучастно любопытствует женщина теперь уже у Морен.
— Она слегла в гроб раньше, чем мы внесли в расписание пункт «поболтать по душам», — Мориша грозно зыркает на толстяка, что столь «любезно» доставил ее в точку назначения, и знакомство с которым не задалось еще с детской площадки. Но ярость и обещание расправы таятся за завесой паники:
— Мне нужен только мой кот, пожалуйста, я вас не потревожу! Морена любила играть искренне. Часть нее, пожалуй, даже верила в накал страстей и беззащитность жертвы. Бездомный наконец отступает и перестает нависать стращающим утесом над девочкой, видимо решив, что той бежать все равно некуда. Мориша не торопясь поднимается, отряхивается.
— Рюкзак на бочку, — командует второй мужчина. «Нет, так мы не договоримся».
— А если и я не без гостинцев? — робко сообщает девчонка, неловко переминаясь, обнимая махровую сумку — свою важнейшую ценность. Изумление вперемешку с жадным лоском беспардонно бросается в глаза, увеличиваясь в разы, стоит Морене светануть очертания бутылки. Значит, Мориша на верном пути.
— Откуда?..
— Стащила из отцовского бара, — и не моргнув, находит ответ она. Крадучись сблизив дистанцию, опасливо передает коньяк объемом в четверть литра женщине прямо в руки. Заостряет внимание на пальцы, спрятанные в натянутые по самое не могу замусоленные рукава водолазки:
— Не идеально, но сойдет.
— Что это? — подозрительно спрашивает бездомная, повертев и откупорив бутылку. Принюхивается к отнюдь не дешевому пойлу.
— Моя страховка. От унылого вечера, — бесхитростно подмечает ночная гостья.
— А судя по всему еще и залог за кота.
— Ну это совсем другой разговор! — мужчины оказываются куда менее придирчивы.
— Милости просим, мадемуазель, к нашему огоньку! Садитесь.
Откровенная враждебность спадает. Хотя Мориша отчетливо понимает: черта с два новые друзья ее отпустят за спасибо и пару глотков алкоголя.
— Сядь! — прикрикивает на нее за промедление здоровяк и, положив обе руки на хрупкие плечи, припечатывает всем своим весом к одному из блоков на земле. Умостившись на него, Морена спихивает чужие ладони. Ведет лопатками. По спине будто змеятся горячие дорожки. Чувствуется шевеление в толще мышц где-то под ребрами. Складки балахонистой футболки под сарафаном еще более провоцируют зуд. Мориша ерзает. Игнорировать его все сложнее. Кажется, застарелые шрамы открылись. Точнее, в них проели ходы желтовато-кремовые личинки. Их жирные тельца скручиваются и растягиваются в непрерывном движении. Того и гляди, еще чуть-чуть — и они повалят вовне. Чесотка крапивными пятнами распространяется на поясницу. Охота разодрать спину напрочь, проскрести до самого позвоночника. Морен трет шею, сцепляет кулаки, вонзая ногти до четких полумесяцев на коже. Усилием воли концентрируется на танцующих тенях. Вычурные и угловатые они прытко скачут по поверхностям, кокетничая с рыжими язычками пламени, то наседая удушающим кольцом, то уступая завоеванные территории огню. Копоть, усеянная золотыми созвездиями искр, валит вместе с клубами дыма, просачиваясь в дыру и щели на потолке — раззявленные пасти с арматурой вместо зубов.
Спиртное расходуется быстро. Компанию горе-собутыльников довольно скоро ведет. И в напускной боязни больше нет нужды, и маска сбрасывается отмершей чешуей.
— Кота ты искала, девочка? Съели мы твоего кота! — заливается хрюкающим смехом толстяк, стреляя своими мелкими хмельными глазками в сторону Морен, невзначай мазнув ее по коленке.
— Заведу другого, — зеркалит оскал Мориша. «Менее воображаемого».
— И что же? Это правда? Что вы едите всякую падаль? Голубей там... Кошек облезлых?
— Нет, мы что по-твоему совсем животные? — подключается к обсуждению женщина.
— Не пугайте мне девчонку!
— Не вижу особой разницы, — жмет плечами та.
— Тебя, кстати, как звать-то?
— Кристина, можно Крис.
— Так вот, Крис, в мире не все так однозначно. Если мы в таком положении оказались, не значит, что опустимся еще ниже. В твою радужную реальность это может и не укладывается, но о порядочности людей нельзя судить по внешним данным.
— Поэтому вы решили меня грабануть для наглядности? — хихикает Мориша. Брови саркастично взметаются вверх.
— Вопрос выживания. Если бы не оно, может и жизнь совсем иначе оформилась.
— Если бы да кабы...
— А думаешь легко на улице без денег и документов? Ни паспорта, ничего! Бесплатно кто их восстановит? Да и на работу кто возьмет?.. А меня собственный сын из дома выгнал...
— Было за что? — подпирает щеку рукой, скребнув за ухом, Морена.
— Не нужна я ему стала — наркоман проклятый! А может, и я где неправильно воспитала... себе же на голову. Да и в обществе мы никому не сдались. Вовка вон тоже без имущества остался, — бездомная кивает на товарища, что был постарше. Зенки того давненько бездумно застекленели.
— Помог ему кто, когда квартиру обманом отобрали, а его на мороз выставили? Нет. Сам, конечно, половину и пропил... Но все же...
Речь обрастает паузами, прыгает с темы на тему, подолгу подвисает на отдельных фразах, покуда не стопорится вовсе. Кожа под майкой печется, раздражаясь.
— Пора, — ставит точку Морен.
— Куда? Э-э! Ты не уйдешь отсюда даром, — агрессирует крупный мужчина.
— Ну тогда у меня есть еще один подарок.
— Какой же?
— Место в морге.
Тон отливает жидким металлом. Секундное замешательство. И складной нож бьет точно в область бедренной артерии. Отдаленный звук тычка от соприкосновения плоти со сталью. Ткани чмокают — лезвие покидает ногу мужчины справа от девчонки. Плеск крови. Она пульсирующим горным родником сочится через штанину, пропитывая ее насквозь. Мужчина заторможенно охает. Женщина вскрикивает и в ужасе зажимает рот ладонью. Жирдяй вскакивает, но попятившись спотыкается о блок, на котором сам же сидел, и падает на пол с красноречивым «бум». Этой заминки вполне хватает, чтобы выудить пистолет из сумки и направить на дезориентированных жертв.
— Согласитесь, тусовка была тухлой! — наслаждается произведенным фурором Морена.
— Чш-ш-ш, не спеши, не надо, — махнув стволом, указывает она на бесплодные попытки толстяка встать. И почти с сочувствием добавляет:
— Да-а, я знаю, что голова кружится.
— Что ты творишь?!
— Избавляю твоего друга от жуткой смерти на морозе и проблем с имуществом и пьянством, — криво улыбается Морен. Оборачивается на безуспешно сдавливающего рану Вовку.
— Нет-нет. Убери руки и подними так, чтобы я их видела. Девушка осматривает вялых как сонные мухи, но тем не менее объятых паникой бомжей, поочередно угрожая пистолетом, держа на контроле каждого. Эффект определенно хорош.
— Т-ты б-блефуешь. О-он не н-настоящ-щий...
— Да? Ха-хах! В таком случае у тебя только одна попытка это проверить, — патрон досылается в патронник с характерным металлическим лязгом. — Всех касается: кто побежит — словит маслину в затылок.
Алая жидкость стремительно приливает, стелясь красным бархатным ковром по бетону. Лицо Вовы бледнеет, становясь белее снега. Покрывается холодным липким потом. Пальцы трепыхаются в треморе, хватаются за ляжку все беспорядочнее. Впрочем, Морен уже все равно: при подобном кровотечении поздно что-либо делать.
— Люди так трясутся за свои глотки, что забывают про не менее важные сосуды... Забавно, да? Можно потерять до половины объема крови и выжить или же около полулитра и умереть. А вся фишка в скорости. Три-четыре минуты — и клиент готов, — Мориша решает поделиться информаций, которую ее некогда заставил зазубрить Вениамин, а ныне высеченной на подкорке.
Девчонка продолжает усмехаться, приплясывая, вышагивает вокруг. Наносит еще парочку хаотичных ударов в бок и так проваливающемуся в обморок мужчине. И пинает того ногой в грудь, теряя к нему всякий интерес.
— Зачем?! Кто ты?! — срывается в истерику женщина, едва ли поборов ступор.
— Здрасте, приехали! Мы ж знакомились.
— Т-ты уб-бьешь нас?
— Да, если это еще не очевидно.
— Пожалуйста! Не надо! У меня сын... «И дальше по тексту... Классика», — закатывает очи Морена.
— Я еще внуков не повидала! Прошу!
— Полчаса назад у тебя их и в помине не было, — склоняет голову Морен, облизывая пересохшие от внезапного жара губы. В ее ладони снова сверкает нож. В мгновение ока преодолев расстояние, девушка оказывается вплотную ко второму мужчине. Он бормочет какие-то извинения невпопад, канючит, клянчит сохранить его бренную жизнь. Но Морена не слышит: сплошной белый шум. Она как под водой. Лезвие врезается в горло по самую рукоятку. В ушах молотом стучит сердце. Чудится журчание, с которым оно насосом качает по артериям кровь. Дыхание учащается. Время замедляет ход и будто бы останавливается. Каждый мускул напряжен до предела. Мориша тянет нож обратно. И реальность лавиной обрушивается на слух, обостряясь в десятки крат. Трещат хрящи гортани, рвется кожа. Багряный бурный фонтан брызгает во все стороны. Поросячьи глазки на оплывшем лице вылазят из орбит, постепенно мутнеют. И Морена не может оторваться от зрелища того, как их покидает жизнь, а ее собственные разбухают как блюдца. Покалывающий кончики пальцев зной собирается в теле, вместе с мурашками скапливаясь внизу живота тугим узлом, а после враз разносится по нутру сухим теплом. Мышцы резко расслабляются. Пьянящая эйфория кружит голову. Это лучше, чем алкоголь и наркотики вместе взятые. Восторженный выдох. Мориша отталкивает от себя безжизненную тушу — и та бухается навзничь. Выцепляет взглядом следующую жертву: женщина, у которой похоже отнялись ноги, пробует слинять тайком. Но без толку. «Убить?» Скользкий теперь нож перехватывается крепче. Бездомная рыдает, беспомощно вылупившись.
— П-пожалу-уйста! У меня внуки! «Забываешься, Морен». Дурман рассеивается.
— Мне не нужны твои внуки.
— А что ты хочешь? Денег? Я... я могу воровать! Я соберу тебе столько, сколько захочешь! Прошу! Я сделаю, что угодно! Найду, что угодно! Только скажи, что тебе нужно?!
— Пальцы. Мне нужны твои пальцы. Скажем так, — театрально призадумывается девчонка, — отдашь добровольно — останешься жить.
Смысл не сразу доходит до адресата, но вскоре, сообразив, что это не розыгрыш и иного выхода нет, женщина выполняет требование убийцы и кладет левую ладонь на блок тыльной стороной вверх.
Барабанные перепонки готовы лопнуть от истошных воплей. Фаланги никак не желают отставать от суставов даже под чудовищным давлением тесака — и Морен приходится рубануть еще раз. Горсти рубинов орошают лицо. Мориша смещает колено, которым фиксирует запястье несчастной, и ставит ступню прямо на обух ножа, подсобляя своей массой. Тошнотворный хруст. И кисть лишается трех пальцев за раз. Безымянный болтается бесполезным придатком на хлипкой прослойке мяса и кожи с белеющей косточкой внутри. Морена отсекает и его. Приводит схлопнувшуюся в беспамятство женщину в чувство. Льет весело пузырящуюся перекись.
— Вуаля! У нас пенная вечеринка! — гогочет девчонка. Протягивает бинты.
— Ну как, отрезвляет?
— Ты-ы!.. Гнида! Мразь последняя!
— Эй-ей, чуть больше уважения к человеку с пушкой. Не жадничай — у тебя их еще семь, — заворачивает обрубки в пакет Морен. Разоружившись, подбирает опустевшую бутылку, тщательно протирает салфеткой, так же запаковывает в рюкзак, чтобы выкинуть по дороге. — Ты сгниешь за колючей проволокой, как только тебя найдут! — рассыпается в гнусных проклятиях бездомная.
— Фокус в чем? Ментам чхать на вас с высокой колокольни, как и тем, кто вас крышует. Надумали мужики выпить, перебрали слегка и закончили пьяной поножовщиной. В этом нет ничего необычного. Одним бомжом больше — одним меньше. К тому же в полиции у меня друзей достаточно, чтобы узнать, если ты вдруг решишь начать рассказывать фантастические истории. Да и отсутствие пальцев — особенность примечательная, сама понимаешь, мне не составит труда найти тебя, твоего сына, будущих внуков... Поэтому хоть один слушок что, что-то случилось...
—А что-то... с-случилось? — слезно выжимает из себя жертва.
— То-то же, — злорадно хлопает ее по щеке Мориша, довольная ответом.
— А с рукой что?
— Собака укусила...
Морен небрежно отсчитывает несколько тысяч наличными:
— За сообразительность. Уверена, в аптеке дадут рекомендации. И, насвистывая озорной мотив, девушка как ни в чем не бывало бредет к выходу.
— Зачем ты это делаешь?! — окликает ее бездомная прежде, чем гостья скрывается в темени.
— Мне просто нравится, — поразмыслив, отзывается та.
***
Бесцеремонные тормошения разрывают цепкие объятия забытья. То, что это не врач, Шастун понимает сразу, издает тоскливое мычание. Это всегда было по-своему безжалостно — доставать его из пустоты в те редкие моменты, когда он находился не здесь. Не в персональной темнице, услужливо организованной психопатом. Новое разочарование ждет Антона, как только он замечает, что Арс явился не для кормежки или уборки. Боль все так же грызет ногу, оттесняя на задний план даже волдыри на торсе, плечах и предплечьях. Шаст банально не сможет дать маньяку то, за чем тот пришел, что парень собственно и пытается объяснить, пока его как марионетку усаживают и опирают на ледяную шершавую стену. Ранее получение более тяжкой травмы означало хоть какое-то спасение, обеспечивая неприкосновенность на пару-тройку дней. Однако не сейчас.
Антон похож на мертвеца: серая с зеленоватым оттенком кожа, графитовая тушевка синяков вокруг воспаленных глаз, голубовато-землистого цвета губы. Единственные красочные вкрапления — Арсовы отметки. Он с умилением поглаживает узника по нечесаной макушке с налетом перхоти и выделений, раскатывая жирный глянец на подушечках пальцев. Наклоняется, целует в лоб, параллельно замеряя температуру. Пленника знобит. Без лекарств сегодня не обойдется. Придется проконтролировать: этот дурачок так и норовил отказаться от лечения при первой же подвернувшейся возможности. «Кстати о здоровье, может быть, стоит утеплить подопечного как-нибудь еще? — Попов скептично оглядывает лежбище с пуховым одеялом. — Хотя бы на время». Не то чтобы щенок чего-то достоин, но и так легко окочуриться Арс ему не позволит.
Арсений молча извлекает из внутреннего кармана пиджака маленькую картонную коробочку и вручает Антону. Ее черные грани, украшенные витиеватой бронзовой лозой, стянуты смоляной атласной лентой. На крышке красуются изящный бант и полоска ажурного кружева. В таких обычно дарят ювелирку или другие особо ценные вещи.
— Что это? Шаст чует неладное: явно ж там не ключ от кандалов.
— Открой — узнаешь.
Шастун развязывает бантик с замиранием сердца. Траурная лента спадает изворотливой гадиной. Открывает крышку.
Пальцы... Женские пальцы с потемневшими сгустками крови на плисовой подкладке. Руки колотятся, роняя коробочку с содержимым себе же на колени. Влажные фаланги разлетаются по пододеяльнику, где на светлом фоне каждая морщинка, синюшная вена и частички расслоившейся плоти видны еще четче. И только теперь Антон обращает внимание на окольцованный узорчатым ободком обрубок. Позолоченные листья обрамляют распухший палец, поддерживая в центре простенький цветок из четырех жемчужин с нежным перламутровым блеском. Кольцо оказывается странно знакомым. Шаст присматривается. Причина дежавю обретает ясность.
— Нет... Я не верю, — качает головой Антон.
— Ты лжешь...
Но Арсений не произносит и слова. Пульс сбивается с ритма. Отчаянное «пожалуйста» шепотом взывает скорее к небесам, чем к мучителю. Мать бы не рассталась с кольцом полюбовно.
— Вы ее убили.
Догадка звучит оглушающим приговором. Как будто лишь после его провозглашения он становится действительным. В промерзших от уныния зеницах что-то рухнуло. По ощущениям, целый небоскреб, что разом сложился как карточный домик. Сдается, под ним и погребли парня неподъемные каменные плиты. Шастун просто не понимает. Как? Откуда в одном человеке может умещаться столько жестокости? Шаст уже похоронил друга, себя, свою свободу. Разве этого недостаточно?
Попов наблюдает, как ядерным взрывом сметает руины остова личности. Алчно впитывает коллапс чужой вселенной. Вот он — настоящий дождь из пестрых стекол. Подобных впечатлений садист не испытывал ни когда ломал Антону кости, ни когда жег и резал непорочное поначалу тело. Такой уровень феерии мог сравниться разве что с временами, когда Арс насиловал парнишку в одни из первых дней. Кто знал, что мертвого можно убить дважды? Да, Тоша морально умирал тысячи миллиардов раз, но все то рядом не стояло с нынешним результатом.
— Зачем?.. Зачем ты это сделал?!
— Я? Нет, дорогуша, это только на твоей совести, — тычет листком со списком фамилий в лицо Арсений. Пленник испускает неистовый утробный рев раненого зверя, исходящий из самых глубин и потаенных уголков души. Он и не стремится формулировать дикий вой во что-то адекватное, просто высвобождая часть боли. Швыряет разворошенную коробочку куда-то в психопата. Съезжает по стене на пол, не прекращая орать. Путается в одеяле, кусает костяшки. Откуда только хватило воли на этот порыв?
Арс подается ближе. Невероятно. Завораживающая вспышка сверхновой. А как известно, звезды мерцают ярче прежде, чем угаснуть. Вечно скрупулезный Попов сбрасывает пиджак на пол. Следом под ноги летит рубашка. Отвращение сдохло. Так же как и чистоплюйство. Осталось только желание. Грязь и похоть. Шастун кажется таким горячим. И все еще привлекательным, хоть и выглядит как выпотрошенное месиво. В припадке, он не до конца осознает, что происходит и почему его переворачивают. А затем все же протестующе голосит и отбивается. Снова. Будто впервые. Ни капли приевшейся апатичной покорности. Шумный, живой как никогда. Но Арсу нравится его шум. Наверное, он тоже болен.
***
Оцепенение обволакивает вязкой смолой, не дает пошевелиться. Горе парализует, душит. Каждый новый глоток кислорода — маленькая победа. Только вот чего ради? Собственное тело давно стало тюрьмой. Оно только мешает. Бороться за право на существование нет смысла. Последний островок чего-то светлого уничтожен. Шаст не может больше сбегать в воспоминания, как раньше. Арсений добрался и до них. Теперь там были лишь люди, для которых Антон является потенциальной угрозой. Арс вполне прозрачно намекнул, что продолжит вычеркивать имена, повесив список на клочке скотча для наглядности. Дни минули чередой проплешин в ватном коконе комы. Шастун не был уверен сколько. Он никак не мог взять в толк, что творилось с ним и вокруг. Да и не то чтобы юноша ставил такую цель. Его лихорадило. Жар не желал спадать, но и согреться не удавалось. Подплавленный мозг генерировал бред, переиначивая картины прошлого, искажая события до неузнаваемости, раскрашивая алым поверх. Однако худшее было не это. Стены, потолок и пол без остановки твердили с присвистом: «Убийца, убийца, убийца!..» И хуже всего, что это правда. Их нельзя ни заткнуть, ни игнорировать. Хотя Антон и сам знает, что непомерно виноват. Не смог смириться со своей никчемной судьбой и подставил всех...
Так парень и лежит пластом, не в состоянии руки поднять. При всем при этом Арс не преминул им воспользоваться раз или два. Вроде бы доктор захаживал. А может это все и вовсе пустые галлюцинации.
***
— Шастун Антон Андреевич... Антон Шастун... Шастун Антон... — монотонно бубнит Антон. Проснувшись сегодня утром, он долго не мог вспомнить, как его зовут и что он вообще такое. Это пугало не на шутку. Информация в голове не держится совершенно. Словно прошлое вытащили, освежевали и отсекли как ненужную кожу. Будто Шаст и не видел ничего, кроме четырех подвальных стен. Свой возраст вычислить так и не удалось, как и дату рождения.
— Шаст... — Шастун уже и не помнит, почему это важно, однако механически повторяет опять и опять, как робот.
***
Ток пробегается по озябшим пальцам припекающим разрядом. Тепло. Мягко. Приятно. Как в объятиях матери. Щеки горят от ее ласковых рук. Пахнет молоком и чем-то специфичным, чем-то из детства. Из тех далеких лет, когда можно было примчаться со двора с разбитой коленкой и в испачканных шортах, прошмыгнуть на кухню, пожалиться на закинутый на крышу трансформаторной будки мяч и обломившийся яблоневый сук под ногами. Получить легкое журение и, конечно же, ободряюще взъерошивающие во́лос ладони.
Попов огорченно цокает, созерцая, как Антон отупленно размазывает картофельное пюре по щекам, ляпая пальцы, челку, постель рыхлой клейкой субстанцией. Стоило только на минуту отвернуться — и вот, пожалуйста. Все мытье на смарку. Надо полагать, Арсений все же перегнул палку. Его чудесный витраж выцвел. Какая жалость! И по идее вот он — конец. Съесть, что осталось, вырыть ямку на заднем дворе да и все. С глаз долой, из сердца вон. Даже красивые вещи иногда ломаются, и их приходится выкидывать. Но Тоша не просто красивая вещь. Он вещь любимая. И Арс со вздохом плетется за ведром воды.