часть 15
Антон обводит языком наиболее крупную вену на колом стоящем члене. Возвращается к набухшей раскрасневшейся головке и обхватывает ее губами, задевает уретру. Старательно воспроизводит круговые движения языком, вспоминая, как ему самому нравилось когда-то. Арсений с глубоким вздохом откидывается на спинку стула, взъерошив волосы младшего. Шаст резко спускается вниз, захватывая орган полностью, сосредотачивается на том, чтобы подвернуть губы под те зубы, что еще остались. Все же лишиться их и без того малочисленного количества не хотелось. Раскачивает головой вверх-вниз, ускоряясь. Пытается не обращать внимания на лезущие в лицо лобковые волоски. Туда-обратно. Вот так. Как будто всю жизнь этим занимался. Парень пробует воскресить в памяти сон, что так жестоко был растоптан. Кажется в нем он был дома, хоть и на больничной койке, в окружении матери и бабушки, клялся никуда не уезжать. В последнее время так редко снится что-то кроме кошмаров. Хотя еще чаще Шастун словно и не спит вовсе — просто лежит в отключке. Рука на затылке сжимается, требуя взять глубже, и сама же направляет мальчишку. Дышать невозможно — и из глаз непроизвольно накрапывают слезы. Вопреки тому, что Антон за сегодня все выплакал, выполнив ежедневный лимит: за утро его изнасиловали уже дважды и вот опять... Попов стал наведываться по несколько раз за сутки: то ли желая наверстать упущенное, то ли поставив перед собой цель превратить и так безрадостное существование пленника в кромешный Ад.
— Хоть для чего-то твой длинный язык пригодился. Шаст чувствует, что его сейчас вырвет, и дело даже не в члене, вбивающемся в глотку. «Надеюсь, ты сдохнешь», — читается во взгляде жертвы. Но Арса это лишь подстегивает. Воздуха критически не хватает. Антон упирается в колени мучителя, пальцами собирая складки на брюках. Отстраниться не получается. Вдобавок больное тело сотрясается приступом надрывного кашля: все же жизнь в промозглом подвале без одежды на пользу здоровью не пошла. И Попов, внезапно зашипев, подобно жирной серой гадине, отталкивает парнишку, позволяя вдохнуть. Но облегчением и не пахнет. На нежной кожице детородного органа багреет тонкой нитью крохотный порез.
— Зубов лишних много? Шастун склоняет голову, припадая к земле, стремясь стать как можно меньше и незаметнее, прикрывается руками.
— Н-нет... Это с-случайн-ность. Я не хотел... Прошу, не нужно... — лепечет что-то невразумительное Антон. Его грубо вздергивают, и Шаст утыкает взор в потолок, куда-то за Арсения, тихонько поскуливая.
— Мне-то не ври. Не хотел он... Парень не успевает среагировать и остановить кулак летящий в лицо. Обжигающая боль — Шастун хватается за нос. Кровь хлещет фонтаном, образуя дорожку на бетонном полу. В то время, как мучитель придавливает уныло болтающийся без какой-либо деятельности член жертвы. Сначала несильно, а после весьма ощутимо, заставив взвизгнуть.
— Чего остановился? У тебя здесь всего одно назначение, — Арс убирает обувь с посиневшей мошонки. Шаст обиженно хнычет, поспешно кивает и, ляпая алым все вокруг, вновь подается к паху мужчины.
Антон знает, что выглядит жалко, однако ничего не может с этим поделать. У него есть выбор между лечь под психопата условно-добровольно либо же отказаться, испробовать побои на своей шкуре или чего похлеще и все равно лечь под психопата. И это еще не беря в расчет длительных воспитательных бесед, что последуют после; так обожаемых Арсением, обязательно сопровождавшихся криками, беспросветным ужасом и кровью. И Антону все реже хватало духу выбирать второй вариант. Да и стало хуже. Намного хуже. Если раньше Попов просто брал, что хотел, не спрашивая и не слишком заботясь о душевных терзаниях самого парня, то теперь он намеренно причинял как можно больше страданий. Вне зависимости от покладистости Шаста маньяку не составляло труда найти повод для наказания, или вовсе выдумать его на худой конец.
Вдруг натяжение кожи и волос на макушке возрастает, и Шастуна тянут наверх. Он выпускает изо рта пенис, наблюдая единственным не заплывшим от побоев глазом за свисающими струнами вязкой слюны, смешанной с кровью, они растягиваются до предела и лопаются. «Боже, как мерзко...» Вообще Арсений обычно старался не бить его по лицу, видимо, чтобы не изуродовать свою игрушку до неузнаваемости. Впрочем, похититель и без серьезных увечий умудрялся изобрести сотню способов поизмываться.
Антон вскрикивает, когда Арс поднимает его и сжимает неловко подогнувшееся израненное бедро, помогая забраться на колени. Оголенные костлявые плечи в кровоподтеках вздрагивают от резкого проникновения. Шаст впивается в удерживающие его руки и думает, что Сергею все-таки, наверное, повезло. «Лучше бы я тоже закончил куском мяса на тарелке, чем в лапах этого ублюдка и с членом в заднице...»
Шастун устало роняет потяжелевшую голову на груди мучителя: тело чересчур истощенно, чтобы хоть как-то откликаться на не унимающуюся панику. Попов все еще внутри, поэтому шевелиться нецелесообразно. В мыслях туман. Мозолистые пальцы осторожно изучают выступающие позвонки своей жертвы, легонько скребутся ногтями по затянувшимся корочкой шрамам. Исследуют каждую выемку и впадинку, очерчивают каждый остро выросший холмом бугорок, навевая представления о горных хребтах, где-нибудь в Альпах, где Арс не был никогда, или же о зубастых угрюмых скалах, о которые разбиваются волны бушующего моря. Попов сидит, пялится в пустоту, поглаживая сопящее податливое тело, и сознание уносится далеко-далеко. Антон — идиот: не ценит красоту. Мимолетную, исчезающую. Надо ж было так бездарно ее разбазаривать, да еще и едва не сгубить под конец! Хочется запечатлеть это явление. Если бы Арсений только умел рисовать, он бы точно написал портрет мальчишки. Если бы умел создавать, а не разрушать. Однако довольствоваться приходится малым. Мужчина хмыкает, осознав насколько иронично знакомой обернулась ситуация. В ответ слышится приглушенное бормотание в районе ключицы: что-то невнятное между «отпустить» и «прекратить». Что, опять?
— Раздражаешь. Парень тотчас умолкает. Пальцы скользят к пояснице, снова вздымаются к лопаткам, пересчитывая по пути все ребра. Руки разгоряченные, аккуратные. Шастун ненавидит и корит себя за слабость, но льнет к ним: это единственный шанс для извечно мерзнущего организма получить капельку тепла. Обманчиво нежная ладонь ложится на горло, вцепляется в подбородок, вынуждая взглянуть на насильника. Попов усмехается слишком ярко проступившему отвращению.
— Интересно, что бы твоя мать сказала, если бы узнала, чем ты занимаешься?
«А твоя семейка?» — хочется дерзнуть Антону, но он только, скривившись, отворачивается. Ошибка. Большой палец проезжается по скуле, сползает к пульсирующей сонной артерии. Арсений любуется видом на открытую шею и вдруг мрачнеет. На бледной бархатистой коже со старыми фиолетовыми мазками выстроилась вереница свежих пунцово-розовых отметин. Попов недобро прищуривается. Метки с содранными покровами плотным воротником окаймляют горло. «Это не мое...»
— Ничего не желаешь мне поведать? — подозрительно ласково уточняет Арсений.
— М?
Шастун недоуменно супит брови, не понимая, чего конкретно от него ждут.
— Что ж, не хочешь по-хорошему — будет по-плохому... Похититель с силой рванул Шаста назад за медленно отрастающие волосы, да так что в шее хрустнуло.
— Я не знаю, о чем ты! Пусти!
— Да что ты говоришь.
Голова запрокидывается в еще более неудобном положении. Кадык нервно прыгает вместе с лихорадочным сглатыванием. Маньяк невесомым прикосновением пробегается по ожерелью из синяков на шее ровно в том месте, где еще совсем недавно ее удавом обрамляла цепь. Зрачки расширяются от нахлынувшего предчувствия чего-то страшного.
— Что же, закончить дело кишка тонка оказалась? — спокойно продолжает Арс, но Шастун уже видит зарождение шторма в холодных водах океана.
— Молчишь? А что отвечать? Антон пытался. Честно пытался повеситься на цепи, да не вышло, раз уж физически сбежать не получается. Что в этом удивляет Арсения? Шаст и сам бы в прошлом ни разу не подумал, что придет к такому решению, однако иного варианта он не видел. Раньше он многого не предполагал.
— Не получилось, — выходит безэмоциональный шелест. Попов все же сталкивает парня со своих колен — и Антон больно стукается затылком о пол. Переворачивается со стоном, но, прежде чем удается хотя бы приподняться, на голову, прошуршав, надевают черный мусорный пакет. Смехотворная попытка выкрутиться. Конвульсивный глоток кислорода, не увенчавшийся успехом. Пленка неприятно липнет к лицу, забиваясь в рот и ноздри, оседая пластиком на языке. Парень почти выпадает из реальности, когда пакет также рывком стаскивают.
— Ты хоть знаешь, что происходит при удушье? — психопат треплет за щеку оглушенную жертву, борющуюся с одышкой.
— Смерть не будет быстрой, Тош. Мешок снова оказывается на голове.
— Мы не умираем мгновенно. Антон вертится, хрипит, царапается, силится разодрать закупорившую дыхательные пути пленку, но тиски на запястьях не дают.
— Это случается куда скорее при наличии достаточной высоты, если посчастливится сломать шею. При твоем же раскладе с неполным повешением сидя или даже полулежа, — Арсений метнул взор на довольно низко торчащее из стены кольцо, от которого тащилась цепь, — подобному исходу не бывать. Мужчина ставит колено на будто участвующую в бешеных скачках грудь, затрудняя любые подвижки к свободе.
— Петля затягивается, сдавливает вены, но не артерии, спрятанные куда надежнее. Кровь приливает, а убывать ей некуда. Физиономия и глотка разбухают, капилляры в глазах лопаются, на коже проступают точечные кровоизлияния, начинаются судороги, кстати говоря, весьма болезненные... Отек легких, пена изо рта, еще и распухший язык высовывается, как у сдохшей скотины.
Шасту вновь разрешают вырваться и подышать. Увы, ненадолго. Попов встает, обходит распластавшееся тело, неспособное собрать в кучу собственные конечности, награждает парой серьезных пинков в живот. Бедняга подтягивает более-менее функционирующую ногу к грудине, принимая позу эмбриона, чтобы хоть как-то защититься. Но Арсений спустя секунду бьет по спине, попадает по почкам. Пленник елозит по полу, извивается в ногах, постепенно откатываясь, будто Арс его не догонит. Такое бывает, если червяков тыкать палкой. Отвратительных, склизких червей. И все же, что Попов нашел в парнишке? От былой красы-то мало что осталось. До сих пор загадка. Да и черт с ним. План простой как три копейки — выжать все без остатка и выкинуть. Не он первый, не он последний. Хотя расставание будет несладким.
— Потом мышцы расслабляются, и угадай что? Правильно! Все лишнее покидает организм: рефлективное мочеиспускание, семяизвержение и прочие прелести, хотел бы я сказать, жизни... Что, хочешь обоссаться перед кончиной? Нет? Попов перешагивает незадачливого суицидника. Опирается двумя руками на спинку стула.
— Агония. Паралич. Смерть. Для человека в петле — целая вечность. Тошнотворное зрелище, надо заметить. Тебе под стать.
— Прямо как секс с тобой, — подает голос Антон. Попов ухмыляется: именно этого бунтарского духа в какой-то степени не хватало.
— Помнится, давеча ты был вовсе и не против. Шастун страдальчески морщится: Арс любит ковырять не только телесные раны.
— Тебе ведь понравилось?
— Нет.
— Какая ты все-таки лживая и убогая шлюха.
— «Убогая»? Здесь только одно убожество — ты. Так отчаянно демонстрируешь вовлеченность в общество... Аж, смешно. Хозяйство, дом, уйма работы, да? Может хватит делать вид, что твоя деятельность вообще кому-то нужна? Ты как долбанная деталька лего, лишняя в конструкторе. Такая же бессмысленная и пустая. Ничтожество, которое не в состоянии даже осознать, что такое сопереживание. Ты эмоции-то испытываешь, нет? —Я так и думал, — Антон говорит тихо, в пол, без всплесков интонации, но четко произнося каждую букву своей спонтанной речи, что, кажется, копил годами. Внутри будто щелкнул невидимый рубильник. Терпение лопнуло. Еще секунду назад было до безумия страшно, а сейчас Шаст выгорел, как лампочка. И, возможно, теперь во тьме появился просвет — тонюсенький лучик надежды в черном глухом тоннеле.
— И из меня лепишь подобие себя. Арсений перебирает пальцами по гладкой, покрытой лаком поверхности спинки, отбивая дробь по дереву.
— Как так вышло, а? Что? Родители тебя не любили?
— Нет, любили...
— Тогда в чем дело, ушлепок? Дядя в детстве домогался? Или мать была проституткой, и ты стал поехавшим маньяком, подглядывая, как она развлекает клиентов?
— С огнем играешь.
— И что, трахнешь меня? Или может изобьешь? Все, что ты умеешь... Жену свою ты тоже насиловал? Ни одна девчонка не даст пустому злобному ублюдку с тупыми рыбьими глазами. Уверен, если она и была согласна на сношение с тобой, ты ей на хер не упал. Попов не возражает, не крушит все в ярости, не прерывает вошедшего во вкус пленника, не переходит в словесную атаку, не приводит в сиюминутное исполнение изощренное наказание, хотя рта открывать не позволял. «Ну же!.. Где вся твоя вспыльчивость, урод?» Шаст, казалось, прошелся по всем сферам жизни особо болезненным у серийных убийц и непростительно поздно сообразил, что Арсений анализирует. Так же как и поздно давать заднюю.
— А дочь? Ей ты...
— Довольно.
— ...Тоже был не нужен?
— Сам себе не нужен...
— Молчать! — затыкает обоих собеседников Арс летящим в стену стулом, где бедный предмет мебели приземляется, разлетевшись на запчасти. — Неужто решил, что самый умный? Все напрасно. Надежда — вдребезги. Былое безразличие сыпется в пух и прах.
— У меня с самоконтролем все не так плачевно. И заруби себе на носу, если я вдруг и отправлю тебя на тот свет, я сделаю это настолько медленным и жестоким методом, что ты пожалеешь, ой как пожалеешь. Это я тебе гарантирую.
Психопат отходит к дальней стене, обламывает и так фактически отвалившуюся ножку стула.
— Любой побег, неважно, отсюда или из твоей симпатичной оболочки будет караться одинаково, по всей строгости. И мне совершенно плевать, куда ты собрался: в царство Божье или снова настучать ментам на меня. Мужчина возвращается к Антону, садится на корточки.
— Так ты был недоволен нашими половыми отношениями? — протягивает отломанную ножку. — Хорошо. Приговор еще не озвучен, однако парень чувствует, как затряслись поджилки и сердце ухнуло в пятки. Он догадывается, но не хочет понимать намек.
— Нет, — Шаст мотает головой, когда Арс всучивает ему деревяшку.
— Не делай этого...
— Я и не буду. Ты сам все сделаешь, потому что хочешь разнообразия в интиме, да, Тош? И поверь, тебе точно не понравится, если это сделаю я. Воспоминание о том, как в него запихивали дубинку, прошибает холодным потом. Только вот она была в два с половиной раза меньше. Шастун принимает обломок в дрожащие руки. От несправедливости саднит в груди. Ножка стула пугающе неудобной формы. С четырьмя острыми гранями и плавным изгибом, так бонусом она еще и значительно расширяется по всей длине к противоположному концу.
— Это нереально...
— Опять твои глупые отговорки, — закатывает глаза Попов.
— Дай сюда!
— Нет! Нет!!! — Шаст истошно вопит, буквально отскакивает от похитителя несмотря на тормозящую неповоротливым балластом ногу, увлекая за собой фрагмент мебели. Закрывает лицо ладонями. Задушенные рыдания вырываются наружу. Антон уже выучил, что жалеть его никто не будет да и на доброту старшего можно не рассчитывать, и все равно не прекращает унижаться, уговаривать, извиняться за тупость и прочие грехи, хвататься скрюченными пальцами за одежду и руки мучителя, стоит тому нагнать улизнувшую игрушку. Слово «пожалуйста», наверное, приросло к языку от количества повторений. Так происходит каждый раз. Шастун потом долго будет себя проклинать. Если это самое «потом» наступит.
— Ты знаешь правила, Антош. Либо ты, либо я — выбирай. Очередная насмешка — иллюзия выбора.
«Меньшее из зол. Меньшее... Без травм так и так не обойдется».
— О матери подумай лучше.
— Ты же мне обещал... Бесполезно. Парень еще раз оглядывает деревяшку, сопоставимую с целым бревном в заданных условиях. Плакаться некогда, да и некому. «Может, если частично... Ну, какое частично?! Это же блядская ножка стула! За непослушание будет хуже...»
— Время вышло.
Это катастрофа. Самая настоящая что ни на есть трагедия, от которой нельзя ни убежать, ни спрятаться. «Нужно его успокоить. Как-то отвлечь. Хотя бы попробовать. Ага, после того как довел до точки кипения. Легко сказать, да трудно сделать». Попов склоняется над пленником, властным жестом веля передать предмет экзекуции ему.
— Арсений...
— Ноги.
На Арса разговоры никогда не действовали. Шаст всхлипывает и раздвигает колени. Подчиняется, потому что не подчиниться в этот момент означает кару еще чудовищнее, чем можно представить. Антон проглатывает слезы и неприязнь и прижимается губами к кистям рук, что отбирают обломок, цепляется собственными, как клещ. Покрывает разбитые костяшки, будто высеченные из бесчувственного мрамора, россыпью поцелуев снова и снова.
— Прости-прости, — шепчет.
Настойчиво тянет чужие запястья на себя, и те на удивление поддаются. Влажными губами поднимается ко внутреннему сгибу локтя до закатанного рукава рубашки, ластясь к рукам, причинившим столько боли, что описать невозможно, как оголодавший бездомный пес. Впрочем, то было недалеко от истины. Про таких, как Попов, говорят, что они по локоть в крови. Шастун с этим утверждением был в корне не согласен: Арс, пожалуй, мог бы искупаться в пролитой им лично кровище с головой. Антон отпускает руки палача, боязливо касается щеки кончиками пальцев, ведет по колкой щетине, морально перешагивает через себя и целует уже в губы. Закрывает рабочий глаз, впускает язык похитителя, вторую ладонь кладет тому на шею. Маньяк рывком дергает тело ближе. Позабытая ножка стула зловеще упирается меж бедер. На мгновение в сердце, всполохнувшись, разливается тревога, что психопат вспомнит о покинутой вещице. Арсений улавливает эту перемену. Смеется. Заламывает руку едва ли не до вывиха в суставе.
— Умоляй меня. Умоляй, чтобы это был я, а не бездушное полено, — приказывает Арс, гадливо улыбаясь.
— Умоляю, пожалуйста, пусть это будешь ты...
— Давай-давай, красочнее и во всех подробностях. Шастун проговаривает детальнее, угождает, предает самого себя, а иначе никак. В уме что-то складывается. Теперь, кажется, он понимает, чем заслуживает к себе такого жестокого отношения. «Слабый и бесхребетный. Безотказная шлюха, способная только на возбудиться, когда ее насилуют». Попов сгребает жертву под себя, нависая сверху:
— Видишь, ты сам об этом попросил.
***
Дверь отворяется с утра пораньше. Свет затапливает комнату, являя Арсения с новым стулом. Мужчина бесстрастно проходит, ставит стул по центру бетонной коробки, удаляется к недосягаемой для Антона стене. Заключенный напряженно наблюдает за приготовлениями очередного «сюрприза». Ничего путного можно не ждать: как только в их прелюдиях появляются стул и кейс, который Шаст ненавидит всей душой, можно сразу начинать молиться о скорейшем избавлении.
— Чего сидим? Особое приглашение нужно? Шастун теснее щемится в угол. Хотя как никто знает: выйти так или иначе придется.
— Время не резиновое, Тош, — мурлычет убийца. А за приторно-сладким тягучим, словно пахучий липовый мед, тоном мелькают нотки угрозы. Больше предупреждений не будет, и парень решает не рисковать. Урод дрессирует его как собаку. «Нет, с собаками обращаются лучше», — поправляет себя Шастун. Но что он может противопоставить? Страх давно начал вытеснять все человеческое. Ползать на пятой точке не очень-то комфортно, особенно учитывая факт того, что Попов ни разу не был с пленником нежен. А еще ледяной пол нещадно морозит нагое тело. Но другого доступного средства передвижения нет.
— Ну что ж, с твоей мамой я уже познакомился, — завязывая узлы покрепче, намертво прикручивая к подлокотникам тощие запястья, констатирует Арсений.
— Милейшая женщина, между прочим.
Он умело переплетает веревки, как гигантский мохнатый паук, коварно расставляющий сети. А Антон — мелкая мушка, которой не подфартило в них увязнуть.
— Да и о моей семье ты заочно выводы сделал. Не хочется даже гадать, куда клонит похититель.
— Теперь было бы здорово узнать остальных людей в твоем окружении.
— У меня нет никого в окружении.
— Ни друзей, ни родственников?
— Вы убили моего друга, помнишь?
— Кстати, было вкусно. Ах, стоп... ты ведь и сам продегустировал. Шастун стискивает кулаки, но соображает, что благоразумнее промолчать.
— Нож или горелка? — склоняется над чемоданчиком Попов.
— Рано плакать начал. Мы еще даже не приступили. Так что?
— Нож...
— Хм. А я за горелку. Придется идти на компромисс. Арс наглядно презентует компактный газовый баллон, распечатывает его, крепя насадку. Шаст смотрит сквозь него в одну точку, не мигая, белый, как полотно, — бери да расписывай кармином. Откровенный парализующий безвыходностью трепет почти осязаем на расстоянии. Арсению нравится, когда Тоша не сдерживается и безнадега плещется через край.
— Итак, заявляешь, у тебя никого нет, сиротинка моя? А мне вот тут списочек накатали. Неувязочка, — экспрессивно взмахивает руками насильник.
— К примеру, кто такая Воронцова Юля?
— Не знаю...
Убийца одаривает жертву скептичным взглядом:
— Неужели.
— То есть она просто соседка... соседка, да, по лестничной клетке. Мы пересекались всего несколько раз. Непроницаемые глаза пристально изучают лицо в ссадинах напротив, видимо, определяя верить юноше или нет.
— Славно. Очень славно, — нараспев изрекает Арс и поворачивает клапан подачи газа. Последний отзывается неприветливым злорадным шипением. Маньяк нажимает на рычажок — и из горелки вылетает струя блеклого голубоватого пламени, в которую он окунает широкое лезвие немалого ножа. Шаста начинает трясти. Он слишком хорошо представляет, каким тяжелым будет ожог, насколько глубоко заденет нервы нож и как долго будет протекать восстановление.
— Я же сказал! Все сказал!!! Я больше ничего не знаю!
Прожорливый огонь облизывает равнодушный метал, блистая переливами крошечных сапфиров в серебрянном отражении.
— Чего ты еще хочешь?! — надрывается Антон, когда каленое железо замирает в считанных сантиметрах над левым предплечьем. Попов скучающе описывает в воздухе круг:
— Тебе следовало постараться и выдумать что-нибудь получше. А после без тени милосердия плашмя опускает нож.
Кожа будто вскипает, вздувается, образуя бурлящие пузыри. Они лопаются, высвобождая миниатюрные фонтаны с прозрачной жидкостью, тут же испаряющейся от попадания на металл. Верхние слои кожи расползаются, обнажая плоть, прилипают к лезвию и в конечном итоге отрываются обугленными свалявшимися комочками вместе с ним.
— Хватит!!! Боже, пожалуйста, хватит! Шастун орет, нелепо дрыгается, инстинктивно стремится отнять руку от разогретого в несколько сотен градусов орудия, с чем прекрасно справляются путы. И даже когда ножа уже нет, пленник все никак не может угомониться.
— Ну-ну, завел шарманку, — хлопает по щекам парня садист, вновь завладевая вниманием.
— Как смыслишь, игра простая. Я задаю вопрос — ты отвечаешь правду и ничего кроме правды. Шевелишь извилинами, припоминаешь свою прошлую бренную жизнь и людей, которые в ней присутствовали. А иначе... — он многозначительно косится на горелку, — я заскучаю. А мы этого не хотим, не так ли?
— Н-не заставляй меня... Что они тебе сделали? Я здесь. Мне некуда деться.
— И ты бы не согласился поменяться местами с кем-нибудь из них?
— После всего, что было? Антон испорчен. Его тело испорчено, осквернено сотни тысяч раз. Он обезображенный инвалид, которому самое место в подвалах и катакомбах, чтобы не показываться на солнце и не шокировать общественность. Человек-плесень. Нечто давно умершее, что стоило бы закопать в сырую землю и предать забвению, вычеркнув из памяти. Однако это нечто все еще дышит, вопреки не первой стадии разложения.
— Нет. Все наиболее ужасное, что могло случиться — уже случилось. Так в чем суть?
— Как благородно, — присвистывает Арс. Пламя гудит стенаниями множества привидений заброшенных коридоров замка. Сизые блики сменяются насыщенно-алым свечением раскаленного металла. Горящий рубин кляксами растекается по всей площади оружия, размываясь в подступающих слезах. Лезвие отводят от пышущего жаром агрегата, предоставляют пару ничтожных секунд на «остыть». Шаст как завороженный не может отвести взора. Сталь темнеет, словно покрывается налетом черного стекла, красный уголек тухнет. На этот раз острие скатывается по плечу. Арсению не нужно даже давить на нож: он идет как по маслу. Воняет жженым мясом. Плоть дымится. Опаляются волосы. Скворчит, прижигаясь, кровь. Тесак исчезает, но судорожно колотящиеся мышцы все еще ощущают порез за порезом. Сознание плывет. Увы, хлесткие пощечины приводят парня в чувство.
— Я расскажу, стой! Юля, она... она была девушкой Сереги, — сбивчиво тараторит Шастун.
— Она ни при чем. Не убивай ее, прошу...
— Не могу ручаться за свое настроение. Больше конкретики.
Попов, как выявилось, до неприличия любознательный слушатель. И список у него действительно был. Он спрашивал обо всем: о семье, друзьях, коллегах, подкрепляя вопросы прожженой шкурой. Антон пытался юлить, недоговаривать, но достаточно быстро смекнул, что добрый пласт информации психопату и без того известен. Стоило Арсу поймать пленника на лжи — и вопли не заставляли себя долго ждать. И Шаст сыпал именами, историями, едва ли не адресами, если требовалось, взращивая еще одну причину для ненависти к себе. «Трус. Жалкий трус и предатель. Всех сдал и перечислил, разве что кого позабыл».
Арсений — сущее чудовище, обожающее играться с людьми и калечить судьбы. Кракен с морского дна, распустивший свои мерзкие щупальца, показывая, что способен дотянуться ими до всего, что дорого Антону; что выбраться из его захвата жертве уже невозможно. Монстр распыляется, ничем не прикрытое удовольствие обнажает пытку ради пытки. «Для профилактики» обновляются клеймом инициалы на впалом животе. Как если бы у Шаста был хоть один шанс стереть из головы положение вещей.
— Ирина Кузнецова? — искреннее ликование. Естественно, это-то социопат оставил на десерт.
— Мы работали вместе, ничего больше...
— Совсем ничего?
— Дружили, гуляли иногда. На этом все.
— Ответ неверный, — отчеканивает мучитель, отступает к горелке, приговаривая с пародией на печаль:
— Тоша-Тоша, ты меня разочаровываешь! Мы только, казалось, нашли общий язык, а ты опять за старое... Стоит бдительности притупиться, и вот опять! Нож повисает готовый вот-вот воткнуться чуть выше колена.
— Не надо... Не делай этого... Я понял... все понял. Тебе незачем это делать, — шмыгает носом, запинаясь и прожевывая фразы, а порой и предложения, младший.
— Да ну?
— Да...
— И что же ты понял?
— Что я не выйду из подвала. Что мне некуда бежать. Что ты найдешь меня.
— Чудненько. Только есть некоторое «но»: знания необходимо закреплять.
Рыдания перерастают в истероидные завывания. Однажды определенно точно Антон сойдет с ума, если Арс не запытает его до потери всей крови, остановки сердца, не заморит голодом или банально не выпотрошит, как протухшую селедку, и того раньше. «Оно, наверное, и неплохо. Было бы куда легче, если бы я перестал понимать, что со мной происходит», — думает Шастун, сокрушаясь от безысходности. «Если что-то выше существует... Если меня кто-нибудь слышит. Пожалуйста, пусть все прекратится! Хоть так, хоть как... Умоляю!»
***
Соленая капля пота как по спирали катится по взмокшим кудряшкам волос, склеившихся на лбу. Она колеблется вместе с ними в такт звучным шлепкам позади. Сам Антон их почти не чувствует. Вернее, уже не различает: все слилось в сплошной поток адовой боли, и он чересчур сосредоточен на том, чтобы элементарно не упасть. Желтоватая жидкость сочится по усеянной волдырями багрово-розовой коже на предплечье, пачкает белоснежную простынь, пахнущую стиральным порошком. Она так несуразно задирается, открывая вид на корками приставшую к матрасу грязь, лишний раз доказывая: Шастун подобной чистоты не достоин. Массивные толстые пузыри с кровянистым содержимым помимо давящего невыразимого нытья пронизывает едкой болью ежесекундно, и Шаст теряется в том, как сподручнее поставить локти, на которые он опирается, так, чтобы не задевать ранения. Бедро непрестанно саднит. Кости ломит. И мышцы сводит от изнеможения. В голову будто бы налили расплавленный свинец. Все кружится. Скорее всего у Антона вновь поднялась температура, но кому было не плевать на его простуду? Локоны падают на глаза, коричневато-русым шатром застилая обзор. Не солгать, предположив, что будет чудом, если Шастун не поседеет к тому моменту, как Арс с ним закончит.
— Тош, если ты будешь прятать от меня свои прекрасные глаза, то, поверь мне, я их вырву, затолкаю в банку с формалином и поставлю на рабочий стол. Пленник делает над собой титаническое усилие и вскидывает замыленный взор. Величественное огромное зеркало, как из другой вселенной, аляповатым пятном вписывалось в невзрачную обстановку. Антон впервые видит, как это выглядит со стороны. Покрасневшее зареванное лицо, одутловатое от ударов. Едва начавший сходить с век лиловой тенью отек. Померкшие осколки изумруда таращатся навыкате с исступленной дикостью. Клочья волос беспорядочно спутаны. Тело, на котором нет живого места, еле держится на четвереньках в неприглядной позе с оттопыренным задом. Сложно признать себя в этом затравленном бесформенном желе, бывшим человеком. А за спиной пыхтит зверь. Свирепый и властный. Сердце щемит от жалости к себе. «Неужели ему мало?»
Лицезреть действо невозможно, и Шастун переключается на «интерьер». Пересекающая его трещина набивает оскомину. Нескольких фрагментов зеркальной поверхности не хватает. Антон пересчитывает безликие кирпичи в верхних рядах, что попадают в отражение. Очами находит громадную пыльную паутину с единственным нынешним другом — пушистым упитанным членистоногим; смещается дальше. Да только нет тут больше ничего. Бетонный пол, четыре стены, ведро и судно — вот весь мир парня теперь. Тоша слишком вялый, чем весьма досаждает. Он не кричит, не просит, практически не рыпается. Даже как-то грустно. А главное, до осточертения постно. Попов никогда не был фанатом некрофилии. Он похабно сминает ягодицы, что так идеально ложатся в руки, щипает как следует, намереваясь растормошить жертву, а когда и это не помогает, потирает межягодичную кожу, скребнув ногтем, и внезапно вгоняет в тушку палец в дополнение к собственному члену. «Не пикнул».
В жилах клокочет азарт. Арс напирает жестче, сменяя ритм, толкаясь поочередно то фаллосом, то пальцем. Тот вдавливается в анус, вспарывая его изнутри. По краю кольцевых мышц точно маленькой пилой пилят. Нервы наматываются на ее зубцы, рвутся. Скручиваются в тугие ржавые пружины, готовые выпрыгнуть из обивки старого дивана. Сиплый нечленораздельный звук. Шаст кусает тыльную сторону ладони. Садист пропихивает еще один палец. Становится до умопомрачения узко.
— Вытащи! Я не вынесу... — сдается Антон, но снисхождения не получает, и остается только терпеть и ждать. Очи бешенно бегают, оголтело вращаясь по орбите глазных яблок. И наконец натыкаются на педантично сложенную в стопку одежду насильника. Из ее прослойки торчит бережно укрытая рукоятка ствола. Шастун недоверчиво смаргивает влагу: в подвале Попов обычно «навещал» его без пистолета. Пленник осмеливается украдкой обернуться, проверить, не врет ли зеркало. Вещи и правда лежат по левую руку, чуть поодаль, на углу расстеленной простыни. До оружия рукой подать. Нужно только добраться. Дыхание заметно учащается. Антон подается вбок. Кишки сворачиваются в клубок. В теле напрягается каждый мускул. Секунду назад еще безвольное, оно теперь переходит в состояние змеи перед нападением. Один резкий бросок — и Шаст у цели. Вывернуться. Схватить ствол. Поднять, нацелить на ублюдка. Точный выстрел в голову. Пуля входит в лоб как влитая, окрашивая стену фонтаном из мозгов. Конечности неестественно дергаются напоследок. И труп убийцы валится на тюфяк. «Нет, нужно быть осторожнее. Если Арсений вздумает выбить пистолет, у меня не хватит сил что-то предпринять. Необходимо действовать наверняка. Я не имею права облажаться». Шастун переводит взгляд на маньяка, тот увлечен «своим делом» и вроде ничего не заподозрил. Всего-то и надо, что улучить правильный момент. Оружие опять приковывает к себе внимание. Дерьмово, да и черт с ним. Шаст прошел через месяцы издевательств — переживет и еще несколько минут терзаний. Он послушно позволяет себя направлять, смиренно насаживаясь на половой орган, по случаю продвигаясь ближе к манящей приблуде, как магнитом притягивающей к себе.
«Еще чуть-чуть».
Толчки набирают обороты, таранят изнывающее нутро. Арс запрокидывает голову, растворяясь в оргазменных судорогах и расплывающейся горячей неге. Синие глаза закатываются. Шастун мычит, не совладав с ощущениями и тем не менее протягивает левую руку назад.
«Только бы дотянуться. Только бы достать...» Негнущиеся пальцы достигают свернутых джинс, цепляются, подтаскивают вещи, нащупывают шероховатый пластиковый корпус. Липкие от пота они смыкаются на рукоятке. Попов отпускает жертву со стоном удовлетворения и фокусируется на Антоне ровно в тот миг, чтобы встретиться с зияющим дулом пистолета. Его шатает из стороны в сторону, потряхивая как лист на ветру.
— Не подходи! — шипит Шаст лежа полубоком, угрожая стволом в исхудалой руке. Это даже сексуально.
— А то что? Убьешь меня? — насмешливо поднимает бровь похититель.
— А дальше что? Ты-то больше не побегаешь, — мягко оглаживает левую ступню.
— Не трогай меня, блять! — истерично взмахивает пушкой парень.
— Наперед ты явно не продумал, — покорно застывает Арсений. Антон нацеливается нетвердой рукой. Оружие ходит ходуном.
«Просто выстрелить в упор. Ничего сложного». Пред внутренним созерцанием, что называется, проносится вся жизнь. Синева с надменным прищуром ждет приговора.
«...Действовать наверняка...»
Шаст умудряется презрительно улыбнуться и приставляет к виску пистолет. «Как тебе такое, а?» И жмет на спусковой крючок