часть 14
Арсений нетерпеливо барабанит пальцами по кожаной поверхности руля, нагретого на солнце: «Да где ее черти носят?» Вглядывается в обступивший проселочную дорогу лес. Деревня затерялась километры назад, и можно было уже не беспокоиться, однако то ли факт того, что Арс давненько не ездил этим путем, (да и в принципе старался его избегать), то ли предвкушение грядущего, а может и все вместе, навевало некую нервозность. В голову лезли, казалось бы, забытые образы прошлого. Стоило только внимательнее присмотреться, как день сменялся глубокой ночью, а небо окрашивалось в черную, будто бездонную пропасть. Лес растрачивал всю свою приветливость, превращаясь в рассадник угроз и кошмаров. А после одеяние тьмы распарывает на лоскуты, кромсая его в клочья, столп яркого оранжевого пламени. Запах бензина и паленой плоти смешивается в мерзкий до тошноты коктейль. Искры танцуют в бликах обломков и битых стекл так живо, что все вновь кажется реальным. Сердце екает, вспоминая каково это — играть в гонки со временем. Арс настолько уходит в себя, что стук в боковое стекло раздается как гром среди ясного неба.
—И снова здравствуйте! — Морен, запыхавшись, вваливается в салон автомобиля, спасаясь от зноя на улице. Тяжело выдохнув, обмякает в кресле.
— Фу-ух. Благодать... Что? — улавливает затаившееся на соседнем сидении недовольство.
— Даже не заикайся про опоздание! У меня и так рекордный марш-бросок был. И я предупреждала, что не смогу так просто из деревни выбраться. Арс закатывает глаза и дает по газам, не желая спорить.
— Ты ведь понимаешь, что, если Иваныч заподозрит неладное, у нас будут огромные проблемы? О-гром-ны-е, — повторяет по слогам Мориша, не получив должной реакции.
— Я и с первого раза услышал.
— И?
— И значит, мы будем действовать предельно аккуратно, — не отвлекаясь от дороги, отзывается Арсений.
— Убийство той милой женщины не особо-то вписывается в «предельно аккуратно». А если заказчик что-то прочухает и свяжет это с нами? Черт! Петр еще после прошлого провала осерчал и надулся как сыч. Тут уже и я сомневаюсь, что он никого не придушит. Ну, в особенности меня...
— Ты переживаешь из-за Петра и заказчика или из-за своих недопринципов? — скептично усмехается Арс, нисколь не тронутый доводами.
— И это тоже.
— И в чем же смысл, если им грош цена? Все равно не усидишь на двух стульях.
— Это не мешает мне попробовать, — упрямо фыркает Морен.
— Не соизволишь, кстати, посвятить меня в подробности своего великолепнейшего плана?
— Сзади, — коротко отвечает Попов.
— А остальные детали узнаешь по ходу дела. Морена удивленно озирается. На пассажирских сиденьях пара жестких черных папок укрытых лавиной растрепавшихся бумаг и картонок с пришпиленными на них кусочками образцов тканей.
— Так ты реально в командировке, — бормочет девушка, перегнувшись через полсалона, расчищая завалы, как после маленькой ядерной катастрофы. — Дальше смотри. Морен протискивается глубже и нащупывает странный сверток, притягивая его к себе. Устраивает на коленях серебристый пакет и заглядывает внутрь. В термосумке в отсветах фольги красуется стеклянный противень, плотно укутанный в пленку.
— Пирог? — Морена растерянно пялится на находку, стремясь получше изучить содержимое; недоверчиво зыркает на водителя и едва не роняет челюсть:
— Это Антон?!
— Ничтожно малый его процент. Смешанный с фаршем, разумеется.
— Интересное воссоединение семьи получится... — задумчиво изрекает Мориша, отмечая, что Арс даже посмеялся с шутки, что было особенно жутко и необычно для их «великодружественных» отношений. Делает помарку об отсутствии вменяемости спутника и откладывает на дальнюю воображаемую полочку в разделе под названием «тысяча и одна причина, по которым все-таки не стоит выводить Попова» в мысленной картотеке.
— Чердак у тебя, конечно, знатно протекает...
— Тебе и выпадет честь вручить подарок сразу после того, как проведешь нас в гости. Ты-то априори выглядишь миловиднее меня, — продолжает пояснения Арсений.
— Процесс нужно будет запечатлеть и, собственно, на этом пока твоя функция исчерпана. Будешь следовать инструкциям и нормально себя вести — никто не умрет.
— Да, раз плюнуть.
— Про пристойное поведение я серьезно, Морен. Чтобы все было не как всегда.
— Как всегда — это как?
— А то ты не знаешь! И никаких выходок, как если бы у тебя имелась запасная жизнь.
— Решил моим воспитателем заделаться? — Вынужденно.
— А за мороженным заедем, па-ап? — издевательски тянет Мориша.
— Конечно.
— Правда? — серые глаза на долю мгновения вспыхивают поистине детским восторгом, но так же быстро тухнут.
— Нет.
— А если я проголодаюсь? — начинает канючить она.
— Переживешь. А теперь будь добра — закройся, желательно до конца поездки.
— С Антошей тоже небось молчите целыми днями? — Да!
— Звезда!
Мориша, состроив кислую мину, вновь изображает видимость того, что ничего увлекательнее окна перед собой в жизни не видела. Однако длится это недолго, и вот она уже активно старается надышать теплым воздухом на стекло, чтобы порисовать рожицы.
— Петр Иваныч отпустил меня на неделю и еще два дня максимум, так к сведению. Это нам на все про все.
— Нам и этого с лихвой хватит.
— Хорошо, но, если что, виноват будешь ты, — поглощенная художествами на «холсте» откликается Морен.
— Назови-ка мне первое правило моей машины.
— Не говорить с тобой, с собой или с кем-либо еще и сохранять тишину?
— Нет, это второе. Первое — ничего не трогать. А ты, на минуточку, нарушаешь сейчас оба.
— Это тоже считается?
— Определенно да.
— Лады. Займу себя чем-нибудь еще.
Морена клацает ногтями по подлокотнику, гримасничает в боковое зеркало, раз семь меняет позу в поисках положения поудобнее.
— А воздух в колесах крутится?
— Морена!
— Молчу-молчу.
— Тебе не скучно?
— Нет.
— А Антон тогда зачем? Арсений одаривает Моришу таким красноречивым взглядом, что та все же бросает ковыряться в теме:
— Не мое собачье дело, я поняла.
Арс раздраженно щелкает зубами, когда Морен опять мельтешит на фоне. Физически не в состоянии усидеть на месте ровно более получаса, девчонка решает докопаться до ни в чем не повинной дверцы бардачка. И было бы еще полбеды, если бы Морена действительно нашла себе какое-никакое занятие или пусть даже трещала б, как радио, без остановки. Хотя в ее случае то были скорее досаждающие помехи. Но она зачастую требовала реакции на свои фокусы, порой бессовестно-играючи швыряя на чашу весов собственное и уж тем более чужое существование. И нынешняя поездка не была исключением. А это всего три часа езды. Из предполагаемых девяти...
— Лучше глянь в бардачке очки от солнца, — внешне не повел и бровью Попов, плавно сбрасывая скорость. Арс с холодным прищуром наблюдает, как рьяно кинулась исполнять просьбу девушка, прокручивает в кармане ветровки заранее заготовленный шприц, съезжает к обочине.
— Нету их тут... Ты чего?
Морен не успевает возмутиться, как встречается лбом с приборной панелью. Рука машинально взметнулась к оружию. Однако Арсений действует на опережение сковывая лишние трепыхания. Мориша изворачивается, царапает удерживающую ее руку. Арс злится и знакомит патлатую макушку с панелью еще раз, предотвращая попытки освободиться. Рецепторы извещают о лопнувшей коже и клочке вырванных волос. «Останется шишка», — где-то на заднем плане составляет учет Морена. Секунда — и в бедро впивается игла, стирая в прах уверенность в собственной неприкосновенности.
— Какого хера?! — отлетает в противоположную сторону Мориша, как только ей это позволяется. Мышцы в радиусе укола горят огнем.
— Больной придурок!
Она неверяще замирает, прислушиваясь к ощущениям. Массирует ужаленную ногу. Обескураженно хлопает глазами. На плечи наваливается подозрительное умиротворение.
— Что это? — Морен еще догадывается направить пистолет на комбинацию жирных размытых точек, заменивших спутника, но тот оказывается непомерно тяжелым. Чем пользуется водитель, без какого-либо труда изымая игрушку девочки. Морена понимает: Арсений не причинит ей вреда с вероятностью девяносто девять и девять процентов... Но ох уж эта одна десятая! В которую Попов мог уложить все, что угодно. Это очень сбивает с толку.
—Моя гарантия тишины. Тебе привет от Димы.
— Какой ты конченый...
— Забавно, Антон говорил тоже самое.
— Если это какая-то подстава, я спалю твою дибильную машину... И твой дом... И тебя.
— Обязательно. Если проснешься. Бороться с накатывающей сонливостью бессмысленно. Чугунные веки сами собой смыкаются. Мориша вся будто оседает.
— И как только Вениамин справлялся?
— Он не справлялся... — последний оброненный с придыханием шепот, после которого следует ритмичное сопение.
***
Осязание подсказывает через всепожирающее небытие, что с подбородка срывается ниточка слюны. Щеку не очень приятно холодит стекло, на которое она натыкается на каждом повороте. Что-то громко гудит под боком. Мориша приоткрывает один глаз. Пред ним нескончаемой лентой стелется серо-зеленое полотно. Оно уволакивает, отчуждая что-то, вроде бы, важное, скрадывая проблеск сознания.
***
Чувствительность постепенно возвращается, и Морена приходит к выводу, что ей совершенно неудобно. Вдобавок кто-то усердно ее тормошит.
— Нет, Тучи, еще рано... Отстань... Но ее лишь навязчивее расталкивают, бьют по щекам. Не слишком похоже на Тучи. Что-то происходит. Что-то откровенно не то. И Морен лениво пробует нащупать недостающий кусок информации. Лес, трасса, машина, поездка, Арсений... Арсений! Мориша резко подрывается с места в считанных милиметрах от носа, склонившегося к ней Попова, что еле сумел вовремя отпрянуть.
— Какие мы дерганные... С пробуждением! — протягивает бумажный стаканчик с чаем и, к удивлению обоих, пачку с пломбиром в шоколаде мужчина.
— Как спалось?
— Будешь с тобой не дерганным... — буркает Морен, готовая, пожалуй, ко всему.
— Что за аттракцион неслыханной щедрости?
— Компенсация за подпорченную шкуру, — устав ждать, когда девчонка соизволит расправиться с сомнениями, и всучив той стаканчик, Арс прикладывает мороженое к расшибленному лбу. Мориша, простонав от удовольствия, покорно замирает, покуда колкий мороз расходится по пульсирующему синяку.
— Но это не значит, что я не разобиделась!
— Ой, да заткнись ты!
***
Морена прискорбно цыкает, льнет поближе к зеркалу, со всех сторон рассматривая «подарочек» от Арса из-за завесы мыльных брызг. Надавливает на поврежденную кожу, на разрыве которой тут же скапливается горошиной мутная сукровица. В голове до сих пор шумит ветер. Скорее даже сквозняк, который вымел добрую долю пазлов из общей картины, покинув после себя мигрень и неспособность ответить на такие элементарные вопросы, как время суток на дворе. Узкое прямоугольное окошко в туалете забегаловки у заправки также сведений не предоставляет: небо заволокло пепельными лохмотьями туч, и сумерки сгустились куда раньше положенного. Праймер, тональный крем, консилер, пудра, и Морен как новенькая. Чуть погодя, Мориша принимается за полноценный макияж, орудуя тенями, тушью и подводкой. Не то чтобы красить глаза было необходимостью, но побесить Арса ожиданием в придорожном кафе, где Морен развела его на остановку, хотелось до жути.
На выходе из уборной Морена сталкивается с молодым человеком, насквозь пропахшим дешманскими сигаретами.
— Аккуратнее, киса, — он как бы невзначай проводит потной липкой рукой по бедру, смещаясь на талию, «придерживая» девушку, оценивающе хмыкает. Змей из шрамов на спине печется и чешется. Морена шевелит лопатками, будто бы это возможно — отстраниться от его колкой чешуи. Однако при этом выдает теплую, почти приглашающую улыбку, вышколенную до автоматизма. Пересекается взглядом с Арсом, ловит напутственное «идиотка!» и решает, что нужно непременно познакомиться поближе. Она заприметила компанию отбросов, куда был вхож и этот парень, еще с порога. Они сидели втроем за самым дальним столиком. Щуплый, стриженный ежиком мужчина с ввалившимися скулами и смешным бронзово-оранжевым загаром плохо идентифицируемой возрастной категории; жилистый лысеющий зэк, расписанный татуировками, словно сошедший с карикатурной гравюры, и тот самый мудак в спортивном костюме, любитель полапать официанток и простых прохожих. Кроме «четкой компашки нариков», как их про себя окрестила Морена, в заведении находилась парочка дальнобойщиков, суетливая семейка с двумя детьми и несчастная официантка. Что может быть лучше? Наемные убийцы со склонностью к каннибализму здесь чудесно гармонировали. Вот-вот и будет некий неказистый анекдот. Эх, даже жаль, что они не на «работе». Черви противно закопошились в рубцах вдоль позвоночника, когда «Бронзовый» и «Расписной», присвистнув, что-то прокомментировали по поводу прибывшей «цыпы», стоило только Морен приблизиться к ним с новым другом. Та благосклонно пропустила нелестные слова мимо ушей, надевая маску глупой наивности, стараясь припомнить, что Вениамин говорил о тюремных татуировках.
Погода все же портится окончательно. По пыльной витрине наперегонки бегут дождевые капли, играясь с отражением в них зелени и облаков. Арсений морщится, созерцая, как Морена уверенно наживает себе неприятности. Медом ей там, что ли, намазано? Каждый раз в такие моменты Попову казалось, что он курирует ясельную группу. Морен крайне редко думала дальше одного шага. А вкупе с ребячеством это выливалось в непредсказуемость. Как если бы они сидели на пороховой бочке, а Морена могла бы в любую минуту чиркнуть спичкой. Бонусом это нехило так ворошило в памяти последние годы в браке.
Петр также не любил подобные сюрпризы, с опаской отпуская подчиненную одну, вечно стремясь повесить кому на шею. Хотя прощал ей, наверное, все. Вопреки тому, что за некоторые вещи ее убить было мало. На особое положение, естественно, имелись свои причины. Главным образом подкупала щенячья преданность эдакой грязной работенке. Какой бы своенравной Морен ни была, если она бралась за дело, то действовала досконально. Вениамин неплохо ее натаскал. Нужно было отыскать жертву в городе-миллионнике или наоборот в глуши — пожалуйста. Разнюхать о человеке все — следим, ищем, копаем. Убрать кого-то, зачистив свидетелей? Переобщаться со всем сбродом в округе? Просидеть у прицела пять часов, выжидая пока цель покажет свой нос в зазоре штор? Сказано — сделано. Без лишних вопросов и раздумий. Необходимы только четкие указания. Какими правдами и неправдами удалось добиться такой лояльности, оставалось загадкой. У Морены, безусловно, были замашки выставлять границы и какие-никакие принципы, от которых Петр избавлял ее с переменным успехом, слой за слоем снимая как шелуху. И что лукавить? С пустыми руками девчонка не возвращалась. Увы, клоунада и жажда самодеятельности все перечеркивали. Однако Петр Иванович продолжал держать Морен при себе, не теряя надежды, что она образумится и перерастет. Что, по скромному мнению самого Арсения, было бесполезной тратой ресурсов и времени. Дурость не смогла выколотить из нее даже судьба-злодейка, и свято верить в иной результат как минимум иррационально. Да и если б загвоздка была сугубо в тупости... Оснований тронуться умом у Морен также хватало, а такое обычно уже не лечится — проходили.
—Что ты сделала? — сходу выдвигает претензию Арс, когда Морена снизошла до почтения его своим присутствием.
— Ничего. А должна была?
— Сказками Марфу пичкать будешь.
— Да честное слово, Арсений Сергеич, что бы я успела? Не надо на меня теперь подозрения вешать. Я помню, что у тебя пунктик на мнительность.
— Тогда помнишь и о наличии ранения?
— Да, и что?
— А то, что если вляпаешься, то я не буду тебя спасать.
— Как будто тебя кто-то просит...
— Ешь давай. Чем быстрее мы отсюда уберемся, тем быстрее это недоразумение закончится.
— А мне здесь нравится. Смотри вон, какой куст классный! — ткнула пальцем в плешивый фикус на подоконнике Морен.
— Можно ж задержаться. Я устала, ты тоже. Почему нет?
— Боюсь спросить: в каком месте ты перетрудилась?
— Ну а косточки размять? У меня задница отваливается! Все, я требую релаксации.
— В машине отрелаксируешь.
— Это не считается. Я до сих пор как мятая подошва. А из-за кого? Правильно, из-за тебя.
— Скажи спасибо, что ехала не в багажнике.
— О-о! Ну спасибо, что смиловались, Ваше Превосходительство.
— Не ерничай, — в оттенках сдержанного снаружи голоса мелькает что-то очень и очень недоброе, намекая не перегибать палку.
С неким недозвериным рычащим вздохом Мориша ляпает по столу, демонстративно растекается по нему, едва не окунув волосы в тарелку. Но секунду спустя, встрепенувшись, подскакивает и, заграбастав усушенный цветок, балансирующий между сдаться по примеру своих собратьев или продолжить вести неравную войну за место под солнцем, уносится с ним в обнимку, прощебетав что-то про насущный звонок.
Попов, мысленно пожелав удачи фикусу, переключается на более актуальные задачи. Но в голову настырно лезут то Антон, то, что еще хуже, опостылевшие в край картинки давно минувших дней. Взор непроизвольно падает на семейную идиллию по соседству. В потемках души разом всколыхнулось горькое раздражение, измаранное черной завистью. Детский смех путается с его же отзвуками из воспоминаний. И Арсений готов поклясться, что в поле зрения, по правую руку от него, как раз по уровню угла стола вновь промаячили агатовые завитушки кудрей с шоколадным отливом. Точно обернись он раньше — вот-вот встретился бы с их обладательницей. Оно и хорошо. Нет ни сил, ни храбрости смотреть в те пронзительно-синие глаза, точь-в-точь как у него самого. Пройди хоть сотня лет — вина за ошибки не смоется. А Арс слишком виноват...
Нет! Это все недосып и загруженность работой. Уж лучше снова вернуться к Антону. Его ошарашенное лицо, как только карты будут вскрыты. Извечно влажное мерцание в двух зеленых болотцах. Боязливо колеблющийся под рукой кадык на сжатой шее... Все вырисовывалось так явственно, что спуститься в подвал по приезде становится первостепенной потребностью.
Арсений мотает головой, будто собираясь вытряхнуть назойливые идеи: «Устроили проходной двор! Настоящая напасть. Нет, серьезно, нужно собраться».
Кстати о сборах. Морены нет дольше положенного. Рискованно дольше.
— Дура! Какая ж ты дура! — цедит Попов, сопоставив нервозные почесывания и внезапную социальную активность девчонки, и идет искать недостачу.
Морен, отрегулировав воду до летней температуры, запихивает горшок с зеленым жителем прямо в раковину, желая напоить бедное растение. Устроив тому крошечное наводнение, перекрывает кран, воркуя над объектом заботы, но безмятежность нарушают шаркающая поступь и щелчок двери.
— Вы дверью ошиблись, — безразлично замечает Морена, глянув в зеркало на двух появившихся в проеме мужчин.
— Мужской туалет дальше по коридору.
— Разве? А мне кажется, мы по адресу.
— Когда кажется — креститься надо.
— А ты с юморком, — ухмыляется «Бронзовый».
— Не хочешь отдать то, что взяла?
— Не понимаю о чем ты.
— Гони, что украла, иначе придется научить тебя манерам.
— Воу! Дрожу от страха, — сатирично вздымает брови Мориша. Но хлад ума выстрелом озаряет отсутствие привычной тяжести оружия на поясе: «Арсений, блять! Будь он неладен!»
— И что ты сделаешь? Маме пожалуешься? — вознамерившись топить до конца, прикидывает варианты того, что ей светит за дебош, Морена, вместе с тем перебирая лазейки для тактического отступления. Но у нее есть лишь не внушающие доверия элемент неожиданности и окошко под потолком. Крепко вцепившись в фикус одной рукой, девушка позволяет оттеснить себя в угол еще немного и предупреждает, хотя и сама знает, что это не так:
— Я буду кричать.
— Валяй. «Ладно», — внутренне пожимает плечами Мориша. Нож ложится в ладонь как родной. И как можно резче отправляется куда-то под ребра придурку в спортивном костюме. Морен еще успевает расслышать, как градом рассыпались отлетевшие от рубашки пуговицы и треснула ткань, когда ту рванули на себя. Но девчонка, вывернувшись ужом, заехала коленом в торс второму противнику, надеясь попасть по печени, и проскочила в комнатку непосредственно с кабинками. Захлопнув хлипкую дверь, бросается к крайней кабине и запирается там. «Осталось всего-то забраться наверх».
Жаль, с расшатанной щеколдой вышел просчет: ее вынесли с первых двух ударов.
Попов вломился как нельзя вовремя и ужасно не вовремя одновременно. Как он это и умеет. Втолкнув с собой в санузел и расписанного татуировками кадра, стоявшего на шухере, Арс без особых усилий расправился с ним, а заодно и с его носом, приложив того о раковину.
— Ты чего, дядь? — одаривают вниманием непрошенного гостя раненый, но рассвирепевший, как медведь, парниша и его друг. Однако ответа само собой не последовало. Возникает легкое замешательство. Чем непременно пользуется Морена, запустив горшок с высоты двери кабинки точно в голову одному из обидчиков.
— Я бы и сама справилась, — заявляет Морен, когда последний соперник отбыл в нокаут, а Арсений пытался отдышаться.
— Чертила, такой цветок угробил...
— Что, прости? Мориша подбирает с пола утерянный в потасовке нож, стирает с него красные разводы, пинает носком ботинка керамический черепок с горсткой земли и наконец замечает бурю в шаге от себя. Крылья носа раздувались с бешенной скоростью, выдавая клокочущую ярость внутри. Голубые глаза потемнели и глядели не мигая. А главное — была в них такая примесь презрительного огорчения и желчи, что весь триумф улетучивается. Так разочарованно на Морену не смотрел даже собственный отец.
— В машину. Быстро!
***
— Если я скажу «извини», это что-нибудь изменит? — не выдерживает зловещего безмолвия Морена.
— Арс?
— Арсений Сергеевич? Ноль внимания.
— Ну никто ж не умер!.. вроде бы. Нет тела — нет дела. А-арс! Кто вообще заметит такую мелочь? Безрезультатно. Только шквалистый ветер потоками швыряет крупицы воды на лобовое стекло, скорбно завывая. Да размеренно поскрипывают дворники. Морен неуютно ежится в накинутой на плечи чужой куртке, любезно отданной ей, дабы прикрыться.
—Если бы ты оставил мне пистолет, все сложилось бы совсем по-другому.
— То есть это я должен был предвидеть, что у тебя на уме? «Так, он заговорил — уже хорошо...»
— Что я тебе сказал? Не отсвечивать. А что сделала ты?
— Я и не хотела...
— Нет, Морена, ты хотела. Если человек не хочет, он не делает. А ты, скотина, как гадила, так и продолжаешь! Неудивительно, что ты свела в гроб всех, кто когда-либо был рядом!
— Ну не надо... Зачем сразу все перечеркивать?
— А что? Было иначе? Хоть один ебаный раз?! «Или нет...»
— Ты в целом одна сплошная потеря! — в два счета взвинчивается Попов.
— Можешь сколько угодно открещиваться от слухов, но нет дыма без огня, не так ли?
— Эй! Я не крыса!
— Как же! Ты из раза в раз подставляешь всех вокруг. Даже боюсь спросить, что будет с Марфой. — Не смей ее сюда приплетать! — начинает закипать Морена.
— Это вообще тебя не касается!
— Ты же как проклятие. Не было еще того, что бы ты не сумела разрушить.
— Хах! Кто бы говорил!
— Вениамин ведь не без твоей помощи в землю слег.
— Это ложь!
— Стоило ему выпереть тебя туда же, откуда притащил.
— Только вот это не я осталась ни с чем, кроме маразма, на старости лет.
— И уясни уже то, что тебя в детстве недолюбили, сугубо твоя проблема. Это не дает тебе карт-бланш творить всю херню, что рождается в твоей пустой голове!
— Да? Жене своей про недолюбили рассказывать будешь. Ах, да... ты же просрал свою семейку... или угробил? Что там по слухам?..
Арсений резко сворачивает и бьет по тормозам, отчего душераздирающе заверещали колодки:
— Выметайся.
— Что? Но там же дождь...
— Выметайся из моей машины нахер! Пока я тебя не прикончил ко всем чертям.
— Отлично. Катись куда хочешь, козел!
— И куртку оставь, жертва неудачного аборта. Морена гордо вскидывает подбородок, сбрасывает ветровку и, ляпнув злосчастной дверью так, чтобы вложить в жест вспыхнувшую агрессию, выходит под пронизывающие струи стихии.
Взмокшие ладони, потряхиваемые в раже, стискивают до боли в разбитых костяшках руль. Стрелка спидометра опасно ползет к отметке под двести. До безумия хочется разорвать кого-то на части. Не важно кого. Попов распотрошил бы любого. Крупные капли с треском лупят по крыше авто. Впереди сверкают зарницы, расчерчивая аметистовое небо розоватыми язвами. Трасса размывается, теряя четкость линий, тонет не только в пляшущих ручьях, но и в застилающем глаза гневе. Арсений с силой ударяет по рулю, еще и еще, выплескивая скопившиеся чувства.
— Так ли она не права? — полюбопытствовали в воспаленном рассудке. И Арсу как наяву видятся искривленные в насмешке губы и надменный хитрый прищур.
— Помолчи, — отмахивается мужчина.
— Тяжело слышать правду, да?
— Она не знает, что несет. Она все еще ребенок... причем не слишком одаренный.
— Хм, немудрено. Роль отца тебе всегда с трудом давалась. Впрочем, наша семейная жизнь и без того грандиозный провал.
— Скажешь, я во всем виноват? Так ты считаешь?
— Я считаю? — взрывается ядовитым хохотом голос.
— Я уже ничего не считаю... Арс, тебе нужно остановиться. Сейчас!
Попов, будто вынырнув из сна, хватает глоток свежего воздуха и только теперь замечает, что стремительно несется в фуру прямо по траектории. В какие-то жалкие доли секунды вернув самообладание, умудряется уйти от столкновения, расстроив непредумышленную попытку суицида. Выруливает из заноса на скользком покрытии и, включив аварийку, съезжает с дороги перевести дух.
— Это ты так считаешь, Сюш, — все еще осязает вспорхнувшие на запястье миниатюрные, едва теплые пальчики.
«Второй раз за день. И черт его знает какой за неделю. С этим явно надо что-то делать! Нужно сказать Диме... Или вернуться к таблеткам... Потом, все потом. Есть дела поважнее». Теперь на первый план выходит один до умопомрачения вредный ребенок. Чужой ребенок. Которого Попов так бесталанно проебал.
— Где это ущербное создание? — бормочет Арсений, разворачиваясь.
—Видимо, он все-таки не передумает, — Мориша вымокшая до нитки бредет по обочине, кутаясь в порванную рубашку, что мало спасает от разбушевавшейся природы.
— И как только можно было забыть рюкзак в машине?» Благо ливень еще относительно летний. Однако ледяное дыхание ветра все равно всякий раз пробирает до костей.
— Вай! — вскрикивает Морен, когда проезжающий мимо автомобиль окатил ее водой с ног до головы. С жужжанием опустилось стекло, и из салона показалась знакомая физиономия:
— Далеко намылилась?
— Извини?
— Садись уже, — закатывает глаза Арсений.
***
Антон шипит, сжимая кулаки, пока Дима обрабатывает ваткой с антисептиком многострадальные колени. Основной тягостный этап — изуродованное бедро и огнестрел — позади. Врач никуда не спешит, методично снимает старые повязки, размачивает их, не жалея перекиси, промывает порез за порезом, избавляясь от гноя, накладывает новые, пропитанные целебными бальзамами. Все четко выверено, как по инструкции, а доктор так увлечен процессом, будто бы внешний мир не существует для него вовсе, — это даже успокаивает.
— Я думал: вы должны лечить людей...
— А я чем, по-твоему, занимаюсь? — отстраненно осведомляется доктор, не отрываясь от процедуры. — Явно чем-то не тем.
Шаст приглушенно стонет, когда Позов переходит к многочисленным ожогам от шокера. Красных, а местами и темно-алых, почти чернеющих точек, целая россыпь в области паха, внизу живота, на ляжках — сюда Арсений бил чаще и дольше всего. Похожие на ветрянку пятна распространились и на остальные участки тела, перекликаясь с другими ожогами, гематомами и ранами, образуя своеобразную галактику.
— Ты сам прекрасно понимал, чем закончится побег.
— Как будто до него все было хорошо, — грустно усмехается Шастун. Внезапно его глаза намокают, а он отчаянно шепчет:
— Я ведь ничего ему не сделал... Зачем было так поступать со мной? Дима смотрит на него. Боль, обида и искреннее недоумение. Парень, совсем мальчишка, наверняка только недавно учебу окончил. Нешибко старше той же Морены уж точно. А еще Поз помнит, как в одночасье поблекли океанически-синие глаза друга, перегорев всего за одну ночь, превратившись в жалкие серые лужицы на асфальте. «Арсений, понятное дело, творит фигню несусветную. Но творит же! Впервые за столько лет. В конце концов, принцип «чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало» работает на ура. А значит, пусть будет так».
— У Арса всегда были свои причуды, — помолчав, подбирает наиболее равнодушный ответ Позов, с корнем уничтожая робкие росточки жалости. Антон, поджав губы, опечаленно кивает. Не то чтобы он ждал сочувствия, но безразличие лишний раз утыкает его носом в тотальное одиночество и беспомощность.
— Где Арсений? — маньяк и правда не появлялся вторые сутки, что служило новым поводом для опасений: не выдумал ли он чего еще?
— Уже соскучился?
Шастун стесненно отворачивается к стенке, надувшись и окончательно сникнув.
—Ладно-ладно, в командировку он уехал. У тебя есть несколько дней передохнуть. А теперь нужно, чтобы ты лег на бок, — Дима, копается в сумке, извлекает тюбик с мазью и одноразовые перчатки. Шаст отрицательно мычит, почуяв подвох.
— Оно само там не заживет, — устало объясняет строптивому пациенту необходимость лечения всех повреждений Позов. Но тот опять делает из этого трагедию достойную Шекспира, категорически отвергая всю важность задачи.
— Антон, тебе же хуже будет. Парень еще несколько минут ломается для приличия и, жалобно всхлипнув, выполняет требование.
Перетерпев кое-как медицинские мероприятия, Шастун, сгорая от стыда, затихает и выпадает куда-то в прострацию.
— У тебя еще кровь шла?
Антон неопределенно качает головой.
— Ясно, — вздыхает доктор.
— Я оставлю тебе слабительное и обезбол. И постарайся соблюдать постельный режим.
— А у меня есть другие варианты времяпровождения?
— Я имею в виду, левую ногу лучше вообще никак не напрягать. Ах да, чуть не забыл про утку...
— Я не смогу больше ходить, так ведь? Столько пустоты и безысходности было в этом вопросе, что жизненно важно стало переубедить пациента.
— Мышцы вполне способны срастаться. Я сшил их в силу возможностей. Теперь нужно подождать — и все восстановится.
Дима встает и уже собирается уйти, как вдруг Антон сконфуженно дергает его за штанину:
— Подожди... Можно мне хотя бы одежду?
— Арс велел не снабжать тебя ничем. Пленник смущенно поджимает губы.
— Но пока его здесь нет... Я поищу тебе одеяло.
— Спасибо.
Когда Позов оказывается на пороге, до него долетает надломленное: «Я не хочу так жить...» Он оборачивается. Мальчишка лежит, спрятав лицо в ладонях, мелко подрагивает. Доктор медлит, не решаясь взяться за ручку, раздосадованно цокает. — Справедливости ради, я настаивал на твоем убийстве, — бросает он и хлопает дверью.
***
Попов просыпается от орущей на всю катушку музыки и от перекрывающего биты «Се-е-ень! Мы волонтеры!» под самым ухом.
— Видит Бог, в один прекрасный день я разобью тебе лицо, — прячется под подушку мужчина, хватаясь за остатки сна.
— Придется встать в очередь, — парирует Морена, победно размахивая файлом с бумажками в проеме спальни.
— Можешь считать, у нас есть пропуск на хату! И еще кое-что интересненькое... Перепрыгнув через пару пустых бутылок из-под спиртного у кровати, Мориша оставляет данные на тумбочке и, свесившись на уровень забившейся «жертвы», предлагает:
— Кофе будешь?
— Значит, его ищут, — подводит итоги Арс, недоверчиво вертя в руках бейджи поисково-спасательной организации «Ангелы».
— Громко сказано. Заявление в ментовку, конечно, было написано, они его рассмотрели, проверили и в возбуждении дела отказали. Все-таки Антошка сам в отпуск уехал. Просто его мать оказалась слегка неугомонной женщиной. Но и это можно уладить. А волонтеры... Ха, готова поспорить, что и они ни черта не найдут, а может и вовсе ей откажут. Уж я об этом позабочусь. В общем побегает, пообивает пороги и успокоится. Либо же Иваныч вмешается.
— Если он еще не вмешался.
— Думаешь: он уже в курсе? — Мориша даже на стуле перестает качаться, встревоженно окинув взглядом тесную кухоньку съемной двушки.
— Мальчишка жив, с заказчиком мутная история — я бы на его месте в первую очередь выяснил, не всплыло ли чего.
— Я не видела никого из наших... Но тогда нелогично вальнуть его мать, сам посуди. К тому же объективно она совсем «невкусная». Да и протащить тело в Кладезь возможно только в чемоданчике по частям, и черт его знает, обнаружат этот конструктор на посте или нет. Короче, тут либо несчастный случай, либо я не знаю. Все шатко-валко.
— Поэтому и нужно быть настороже. Что тебе и талдычат.
— Не бузи. Ну а в остальном распорядок дня цели мало поменялся. И вот еще, чтобы ты не думал, что я совсем бесполезный говна кусок, коим ты меня и считаешь, — Морена выкладывает на стол сложенный листок.
— Это поименный список всех, с кем общался Антон, — еще из моих старых наработок. Арс внимательно изучает фамилии, адреса, номера и статусы касательно взаимоотношений с Антоном. — «Кузнецова — девушка»...
— Да это бывшая, не парься. Теперь вернешь мне ствол?
— За растворимый кофе? Еще чего.
— Эй!
— Не эйкай. Он все равно у тебя паленый.
— Откуда ты знаешь? — напрягается Морен, но получив краткое «Петр сказал», жмет плечами и вновь возвращается к досье.
***
Мориша липнет к лобовому стеклу, всем своим существом подавшись вперед. Дружная стайка неопрятных личностей рыскающих по помойке в поисках стеклотары и бесхозных вещей, орава школьников играющих в салочки на площадке, дама с коляской — единственные нарушители порядка ухоженного дворика. Но Морена неприкаянно скрябает себя по шее, взора не сводя с тройки забулдыжных пьяниц.
— Ты уймешься сегодня? — покосился на прыгающие в нервной чечетке коленки девушки Арсений.
— Они мне не нравятся.
--Отвяжись от бомжей. Морен бубнит что-то себе под нос о подобном закономерном конце при таком раскладе.
— И возьми себя в руки. Девчонка прекращает визуально буравить барышню затрапезной наружности и таких же неряшливых кавалеров, что ее сопровождали, поворачивается к Попову:
— А ты чего такой воодушевленный? Я думала, ты не любишь город...
— Я не люблю шум, Морен, во всех его проявлениях. Так что хватит болтать, соберись и идем.
— Во всих его плоявлениях, — передразнивает та. Дергает дверную ручку машины и шагает к нужному подъезду.
— Петр нам не простит.
— Ну знаешь, сделать что-то опасное со стилем, по-моему, это и есть искусство, — нагоняет девушку Арсений. На что Морена согласно хмыкает.
***
Морена на миг замедляет ход в узком коридоре хрущевки, любуясь в советском трельяже на плоды своих трудов. Прилежно уложенные пряди парика цвета воронного крыла, выгодно подчеркивающего скулы. Серый брючный костюм с как-то особенно по-деловому сидящим пиджаком (сам Попов одобрил). Висящий на шее ярким пятном бейджик, большими буквами гласивший «Кристина». Очки и карие линзы схожие оттенком с пожухлыми опавшими листьями в лесу. На самом деле за последние сутки, проведенные в каменых джунглях в постоянной слежке и опасениях, Морен начинала скучать по лесу, по их с Тучи прогулкам под сенью вековых сосен, потрескивающих на ветру. А бедный пес переносил разлуку и того хуже. Но жить тоже на что-то нужно, и девушка гонит бесплодные фантазии прочь. Природные пейзажи — удел Мориши, не Кристины. Ей было не до турпоходов. Учеба, естественно на отлично, сотня всяческих кружков, помощь родителям, непреодолимое желание привносить вклад в общество. Старательность, трудолюбие, усидчивость, педантичность, амбициозность — и вот он, идеальный ребенок, а также здоровый и успешный член населения. Возможно, у Морены были все шансы стать такой же, если б не жестокая воля случая.
Скользнув глазами по тумбочке, выцепив извещение о задолженности по кредиту и семейное фото в рамке на кружевной салфетке, девушка спешит в зал за убитой горем хозяйкой.
—Понимаете, мы не часто общались — я сразу и не заподозрила неладное, а как позвонила на работу его, в ресторан, так сказали, что он больше месяца не появлялся. Я теперь боюсь, что и поздно уже... — со слезами в очах с зеленцой знакомой до отпечатка на подкорке женщина в возрасте перелистывает потрепанный альбом с фотографиями.
— Антоша, он такой переживательный мальчик всегда был — когда дядя его умер, места себе не находил, еще с вертихвосткой своей связался, ох... — Вы главное не волнуйтесь: статистически в первые месяцы находятся до восьмидесяти процентов пропавших без вести, — приободряюще сжимает кисть хозяйки Арсений.
— Такой ужас — врагу не пожелаешь. Майя, может Вам валерьяночки накапать? — подключается Мориша.
— Сейчас принесу. Она ловит молчаливый указ заодно накрыть на стол и подготовить все к чаепитию, кивает и исчезает в проеме, ведущем на кухню. Та, хоть и казалась сперва невзрачной, была довольно уютной, а что еще радовало — не была пропитана скорбью и мрачным сиротливым уединением. Здесь не было этого искусственного, до осточертения вылизанного порядка, господствовавшего в остальных комнатах. Повлияла ли на женщину пропажа сына таковым образом, спустив с узды навязчивый перфекционизм, или то был постоянный конек Майи — неизвестно. Но кухня менее всего походила на вычищенный до блеска нежилой музей. Тут были и позабытые кружки с недопитым кофе, и ноутбук в окружении бумаг на столике в углу, и скопище лекарств от всего и вся (начиная таблетками для сердца и понижения давления, заканчивая седативными каплями и банальным сиропом от кашля). На подоконнике же расположилась стопка напечатанных листовок с улыбчивой моськой их общего приятеля. Морен бегло просматривает перечисленные приметы и думает, что списочек стоило бы подправить, например на отсутствие той или иной конечности. — Я понимаю, как это тяжело. Постарайтесь успокоиться, вспомнить все детали. Мы здесь, чтобы Вам помочь, — подает носовой платочек Попов, поглаживая вздрагивающую от рыданий женщину по спине, когда Мориша возникает у дивана со стаканом воды и успокоительного.
— Да... да. Вы правы, — благодарно утирает влагу с лица Майя, — сейчас не время.
— Красивое кольцо, — намереваясь отвлечь и хоть как-то приободрить хозяйку квартиры, замечает «Кристина», акцентируя внимание на обвившей палец золотой лозе с жемчужным крестообразным цветком посередке.
— Фамильная реликвия, — отвечает Майя, разливая чай по вычурным фарфоровым чашкам. — Оно в роду по женской линии передается... передавалось.
Позвякивая крышкой, чайник трясется в полноватых, однако аккуратных руках, коих уже успело коснуться время, оставив легкий след морщин и подсушив кожу. Майя и сама выглядит постаревшей на десяток лет. Не то чтобы Морен подбиралась к ней так близко, но седых волос будто бы стало больше. А может женщина просто-напросто позабыла об их подкрашивании, что в ее положении было весьма простительно. Графитовые пятна под глазами и отечность на лице выдают усталость длинною в недели. Потерявшая единственного ребенка мать задыхалась и чахла от недомогания.
— Давайте я сама, — предлагает Морена
— Уверена Ваш сын найдется. Поверьте мы и не с таким дело имели. Она усаживает Майю на стул и хлопочет вокруг. С досадой обнаруживает уже поданный пирог на своей тарелке. Арс не примет публичного отказа. Ну и ладно. И Мориша втихаря меняет тарелку с порцией на поменьше, покуда Попов не вернулся, отлучившись ради ответа на звонок.
— А это выпускной в школе... Морен фиксирует на камеру их мини-расследование на правах съемки для отчетности, диву даваясь, с какой одержимостью Попов изучает каждый уголок в биографии своей жертвы. Также немаловажно не забывать в нужный момент печально вздыхать и давать лживые обещания. Когда удается унять цунами крайней степени траура в безутешной душе матери, вопросы начинают повторяться.
— Значит, в полиции сообщили, что Ваш сын добровольно уехал из-за вопросов с наследством? — Он не мог меня не предупредить. Чтоб ни слова, ни полслова...
— А родственники по отцовской линии? С ними Антон не выходил на связь?
— Мы едва ли контактируем. Они считают: он просто загулял, мол, и раньше был раздолбаем, из детства еще не вышел. Говорят: я зря бучу подняла. Морена и Арс практически синхронно переглядываются: немое «ты думаешь тоже, что и я?» откладывается до более благоприятной обстановки.
— А вот отсюда можно поподробнее, пожалуйста...
***
Мориша беззвучно проворачивает ключ в замочной скважине, просачиваясь в темную прихожую квартиры. Так же неслышно расшнуровывает и стягивает кеды. Не включая свет, крадется по коридору, планируя сразу же улизнуть в выделенную ей комнату. Бодрящий сквозняк с озорством шуршит занавесками, развозя подолы штор по ламинату, загоняя орды комаров и ночных мотыльков на временное пристанище. Нечасто о себе отдаленным шумом мотора напоминают запоздавшие машины за окном. Да гудит холодильник на кухне. В остальном жизнь, кажется, застыла. Как будто мир окунули в черную вязкую смолу, припорошив ее звездами.
— Где ты была? — звон стакана о столешницу.
— Оу, ты еще не спишь?
— Я задал вопрос.
— Гуляла. Тебе-то какая разница?
Морена вздрагивает, когда из темени в дверях вырастает, как жуткая тварь подземного царства, фигура. Воздух, пропитанный крепким спиртным, плывет следом, пророча грядущие неприятности. Попов надвигается бетонной плитой. Мориша отходит, сохраняя дистанцию. Натыкается спиной на покрытую шершавой штукатуркой стену — и пятиться больше некуда. Мужчина неумолимо приближается и молчит. Что вертится у того на уме, остается только гадать. Морена на языке ощущает горьковатый привкус перегара. Еще секунда, и она в нем задохнется. Она упирается ладонями в мужскую грудь. Пальцы становятся липкими от исходящего через рубашку жара. Мориша поднимает голову, но из-за разницы в росте рассмотреть выражение лица не представляется возможным. Тишина давит на голову. И Морен понимает, что, если никто из них не начнет говорить, она просто умрет от страха.
— А-арс?.. Дыхание сбивается. Голос делается высоким и дребезжащим. Еще раз.
— Слу-ушай, меня никто не видел, и я была осторожна. Все хорошо, — скороговоркой выпаливает Морена. Руки приходится убрать, так как сдерживать натиск ими все равно не удастся. И Мориша обхватывает взмокшими пальцами увесистую статуэтку в виде бронзового слона на тумбе рядом.
— Арсений? Петр Иванович не знает, где она. Никто не знает. Даже верного Тучи нет рядом.
— В медцентре я была. Нужно было переговорить с одним неврологом. Я же не могу вообще не вылезать из квартиры... — опять пробует достучаться до коллеги Морена.
— И как прошло?
— Да как обычно: ничего хорошего.
— Сожалею.
— А я как сожалею... Погоди-ка... Ну ты скотина! Я испугалась! — Морен толкает ухмыляющегося Попова в плечо.
— А ты думала. Не тебе одной играться с людьми. Слона на место положи. Арс отступает, размываясь во мгле, и ночь обретает былое дружелюбие.
— Виски хочешь?
— Иногда мне кажется, что было бы проще ограбить какую-нибудь навороченную клинику. Ну или сразу застрелиться. А не вот это вот все... — лениво опустошая свой бокал, Морена наблюдает, как Арс отправляет очередную сигарету в пепельницу. И будто спохватившись, девушка, покопавшись в карманах шорт, выуживает целлофановый пакетик с белесым порошком.
—Давай только без этих взглядов, ладно? И так знаю, что Вениамин бы меня уже убил за такое.
— Что это?
— Не знаю, — равнодушно жмет плечами Морен.
— Одолжила у тех придурков на заправке. Но я бы сказала, похоже на меф. Воняет, как будто кошка нассала.
— Само великолепие.
— Если честно, сейчас так плевать.
— И стоило оно такой шумихи?
— Вот и проверим.
— Ты же могла просто купить.
— Мне хотелось краденого.
Мориша кропотливо делает несколько дорожек любимым ножом с гравировкой стрекозы на журнальном столе, раскручивает ручку — первое, что попалось под руку, — избавляется от стержня, подносит к носу и снюхивает дозу. Откидывается в кресле, глядя на тусклые звезды сквозь колышущуюся полупрозрачную тюль распахнутого настежь балкона. Они пульсируют ледяным недосягаемым свечением в такт сердцебиению. Их лучи тянутся, как длинные паучьи лапки, проникают под кожу и светятся уже там. Морена смотрит, как по венам, выделенным рентгеном, течет ни на что не похожий космический свет, завораживая своей красотой, разнося мороз по коже. И когда перламутровое сияние нахлынувшей волной скатывается по пальцам, решение догнаться появляется само собой.
— Многовато пьешь для того, кто ушел в завязку.
— Странноватая предъява от человека, что пылесосит всякую дрянь.
— О-о, мне вернули статус человека? — пьяно хихикает Мориша, чокаясь с мужчиной. А после и вовсе взрывается диким хохотом:
— Только представь, как бы прифигел Иваныч, если бы узнал, что мы сработались без его уловок и уговоров.
— Хм. Действительно, — улыбается Арс.
— А стоило всего-то тебя разоружить и тотально контролировать, чтобы некогда было проблемы магнитить. Держи, кстати, пока я добрый. Морена изумленно принимает пистолет и конверт с деньгами.
— Я уеду в Кладезь завтра днем. Ты нужна мне здесь — будь готова закончить дело. Если все пройдет гладко, получишь еще.
— Все будет четко как никогда.
— И?
— И без глупостей. Я помню.
— И прекращай упарываться — и так с головой все не будь здоров, — Арсений стряхивает крохи губительного порошка, до которых девушка еще не добралась, обратно в пакет и прячет куда подальше, вопреки вялым протестам.
— Я бы и добровольно поделилась!
***
Шастун крепче обнимает себя, подтягивает ноги к груди, как только слышит шаги, болью вырезанные в памяти. Колени и искромсанное в мясо бедро отдаются адским нытьем.
— Нет... — обреченный всхлип срывается с губ сам собой.
— Ну здравствуй, — Арсений не заставляет себя долго ждать.
— Скучал по мне?
— Да, — полагая, что лучше излишне не провоцировать психопата, выбирает правильную версию ответа Антон.
— Врешь, — насмехается похититель.
— Да... — вынужденно соглашается пленник. Он затравленно прячет глаза, вцепляясь до побелевших костяшек в неубранное в связи с внезапным возвращением хозяина одеяло, но тем не менее умудряется тщательно следить боковым зрением за реакцией мучителя. То, что он втянул Шаста в очередную игру, легко считать по азартному блеску в двух бездушных ледышках. Однако разобраться в молниеносно меняющихся правилах не так просто. А еще сложнее разгадать, как выйти из нее с минимальными потерями. Арс точно пошинкует его в салат за ложь, а за отсутствие интереса к «партнеру» будет ли хуже?
— Спасибо за честность. Видишь ли, в наших отношениях возникли некоторые недоразумения, — приторно-сладко начинает Попов, что настораживает еще больше. «Да-да, например регулярное насилие, но ты, конечно же, не заметил...»
— ...Впрочем, я же обещал тебя перевоспитать. Шастун тревожно сглатывает на последнем слове, отчетливо представляя жестокость, которую повлекут воспитательные меры.
Арсений подходит ближе, сдергивает одеяло с тощих плечей, в которые жертва тут же втягивает шею, сутулясь. Мягко оглаживает левое бедро, исследует свежие бинты, а после опускается к перевязкам на коленках.
— А Дима-то хорошо постарался. Рука ложится на пах, легонько сжимаясь. Антон весь замирает и отворачивается. Горячее дыхание насильника щекочет уши. В нос бьет терпкий аромат парфюма, что плохо вяжется с кисловато-протухшим запашком собственной обители. Желудок совершает кульбит и прилипает к горлу. Влажный кончик языка касается уха. Невесомо проезжается по солоноватой коже. Арс вбирает мочку в рот, дразняще ее посасывая. Осторожно прикусывает напоследок. Отстраняется.
— У тебя пять минут на помыться, — кивает маньяк на ведро с водой.
Антон не укладывается в пять минут. Он и не хочет укладываться, если честно. Тело все еще болит. Особенно ниже пояса. Шастун стоять-то не способен — о какой расторопности может идти речь? Шаст уныло трет себя мыльной губкой, искоса взирая на приготовления Попова, который зачем-то притащил ноутбук и уже расстелил безукоризненно белую простынь на вонючем матрасе.
— Кино смотреть будем, — уличает чужое замешательство Арсений, но вопросов меньше не становится.
— Откровенно говоря, я смертельно устал, пока по работе мотался, — опять заходит издалека похититель. «Давай расскажи мне, как тяжело тебе живется», — фыркает про себя Антон.
— Потому я хочу, чтобы ты перехватил инициативу на себя. Шастун хмурится. Интуиция предостерегает, что где-то подле кроется подвох. Но все же парень подбирается, неловко занимая коленопреклонную позу, преодолевая дрожь, отдающую в челюсть и перебарывая стук зубов, несмело приоткрывает рот.
— Не-ет, не так, — смеется Попов.
— Что?
— Ты слышал. На глаза наворачиваются слезы.
— З-зачем нужно так унижать меня? Я... я ведь не сопротивляюсь...
— Чтобы ты знал, чем заканчивается своеволие.
— Я не с-смогу...
— Ты однозначно медленный ученик, — ставит «диагноз» мучитель. И вместо каких-либо дальнейших угроз, он просто запускает видео на компьютере, повернув стул с ноутбуком так, чтобы единственный зритель уж точно хорошенько все видел.
Сердце обрывается и бухает вниз. Шаст узнает гостиную в доме матери. Она сидит ничего не подозревая за обеденным столом, пьет чай из старинного сервиза, предназначенного на особые случаи, закусывая пирогом, а рядом... Рядом восседает Арсений, будь он неладен, Попов. Уверенный в абсолютной безнаказанности, в роли безупречного джентльмена, всегда готового подставить крепкое мужское плечо. И парень замечает, как неестественно блестят глаза матери. От волнения закладывает уши. Слышен только гул гоняемого воздуха в легких. Когда слух возвращается пленник распознает еще один голос, хотя в кадре третий человек не показывается
— Морена.
— Догадываешься, с чем пирог? Шастун, не в силах вымолвить и слово, роняет взгляд на раненое бедро.
— Верно, — хищно скалится Попов, даже не скрывая ликования.
— Думаешь, потянет на «Оскар»? Шаст принимает совсем несчастный вид. Сворачивается калачиком, закрывается руками, безотчетно покачиваясь. Взор рассеянно блуждает по комнате.
— Боже...
— Полагаешь, он ни разу не помог тебе ранее, но придет на помощь сейчас?
— Ты чудовище!
— Я и не отрицаю. Арсений покорно ждет, покуда мальчишка более-менее не справится с потрясением, а в глазах не проявится осмысленность.
—Что вы с ней сделали?!
— Пока ничего. Но я временно оставил с ней Морен, а она, и сам понимаешь, не обладает огромным запасом терпения. Антон неистово мотает головой, пытаясь собраться.
— Если... если я это сделаю, ты ее не тронешь? Дай мне слово! — Шастун облизывает враз пересохшие губы и повторяет уже тверже.
— Обещай, что не убьешь ее. Иначе ничего не будет! Можешь хоть что со мной делать!
— Заставишь меня кончить — и мы договорились. — Х-хорошо.
Антон совершает глубокий вдох, соображая, как подступиться к новому испытанию на прочность его нервной системы. Кожа покрывается противной испариной. А конечности становятся ватными. Он кое-как перебирается на Попова и садится сверху. Тот в свою очередь наблюдает с энтузиазмом ученого в экспериментально-исследовательской работе, однако сам лежит смирно, не вмешивается. Пальцы путаются в поддающейся не с первого раза пряжке ремня, а затем и ширинке. На мгновение рождается заведомо провальная идея затянуть потуже этот ремень на ненавистном горле. Но вспомнив о матери, Шастун отметает эту мысль как неосуществимую.
— Выкинешь какую глупость — и наша сделка аннулируется, — указывает на заминку Арсений, устраиваясь поудобнее, кладет руки под голову. Шастун выталкивает из себя вымученное «да» и, наконец-то, совладав со штанами и боксерами, высвобождает хозяйство насильника. Сталкивается с дополнительной трудностью: тот не слишком-то возбужден. И зависает в нерешительности. Тело часто передергивает то ли от страха, то ли от подступающей комом истерики.
— Знаешь, сколько убытков я понес из-за тебя? Можешь считать: это расплата, если тебе так будет угодно, — «подбадривает» похититель с холодным уколом.
Всхлип. Еще один. Более тоскливый и протяжный. Крупная прозрачная капля с прощальным бликом в полете приземляется на оголенный торс мужчины. Она обозначает короткую дорожку вдоль кривоватого шрама под правыми ребрами и исчезает, впитываясь в откинутый край рубашки. — Ты зачем мне сырость в подвале разводишь, м? И без того на улице дождь весь день льет. «Дождь», — цепляется за спасительный оазис среди этого безумия Антон. Он зажмуривается, воспроизводя в голове шуршащую мелодию отбивающих по карнизу в веселом танце струй дождевой воды. Воображает пузырящиеся лужи на чистом тротуаре. Проецирует и почти ощущает запах мокрой земли и асфальта. И кажется, наяву улавливает шелест на крыше, доносящийся сквозь толщу дома до этого подземного затхлого ящика. В то время как ладонь скользит поступательными движениями по детородному органу мужчины. Сможет ли Шаст еще когда-нибудь увидеть ливень? Вряд ли.
— Нежней, — сухой приказ подтачивает фундамент шаткой абстракции. Антон ослабляет хватку, не прерывая занятия, чувствует, как плоть стремительно твердеет. Останавливается, впадая в ступор. Арсу до умопомрачения нравится смотреть, как кипят заехавшие за ролики шарики в мозгу подопечного. Буксуют со скрипом шестеренки, утопая в паническом вопросе: что делать дальше? Эмоции нисколько не потеряли выразительности и живости, переливаясь калейдоскопом от гневного «клянусь, однажды я перегрызу тебе глотку» до безнадежного «помогите, я сейчас сойду с ума». Шастун может быть и разбит на миллионы кусочков, что не представляется возможным склеить вновь. Но эти ошметки — осколки яркого цветного стекла, красиво преломляющие свет, раскрашивающие серый мир вокруг. Охота и вовсе размолотить их вдребезги, чтобы собрать самый прекрасный витраж.
— Подготовь себя, — подсказывает Попов. Антон будто в состоянии гипноза заводит руку между ног, чуть выгибается, неумело растягивает себя. И хотя Арсений не подгоняет — пальцы спешат, действуя лихорадочно и резко. Хочется, чтобы маньяк все-таки взял контроль на себя, отымел жертву и свалил уже поскорее, чтобы это бесконечное унижение прекратилось. Но до кульминации и развязки здесь еще как до луны.
— В глаза смотри.
«Заткнись! Заткнись! Заткнись! — думает Шастун. — Без тебя тошно».
А впереди остается самое сложное. Шаст заторможено вводит в себя чужой член. Намечает вялые телодвижения. Больно. Впрочем Антон и не помнит, когда было иначе. Старается параллельно поддерживать зрительный контакт, как бы паскудно то не было. А внутри все плакало и металось, умирая от отчаяния.
— Нет, Антош, это какая-то старческая возня. Шаст честно пытается быть поэнергичнее, не свалиться в панику и сберечь рассудок. Однако плошает по всем фронтам. Сосредоточиться на чем-нибудь еще и хоть как-то отвлечься не получается. Даже естественно в припадок впадать нельзя, но и сталкиваться с реальностью невыносимо.
— Не халтурь, Тош. Быстрее. Шастун двигает бедрами и мечтает оглохнуть, лишь бы не слушать гадливые комментарии, что въедаются в кожу также накрепко, как и запах, касания, пот и сперма — вся грязь этого гнусного человека. Арсений, сволочь, заставляет включаться в действо уже не только словами, распуская руки, — и Шаст чувствует, что не вывозит. По итогу все складывается в одну простую истину — самый близкий для него человек на планете умрет. Неожиданно сквозь вязкий туман боли проскакивает что-то схожее с наслаждением. Сначала слабо, едва различимо, а после ослепительной короткой вспышкой. Шастун ахает. Собственный член робко дергается, что к стыду Антона не укрывается от Попова.
«Нет-нет. Нет! Это неправильно! — Антон скулит и захлебывается от горечи. — Я не хочу! Нельзя получать удовольствие от насильника. Только не так! Не с ним!»
Жертва ерзает, но стиснувшие до посинения таз пальцы не дают сменить положение. Шаст ногтями впивается в торс психопата и с силой насаживается на пульсирующий половой орган так, что в глазах темнеет. Собирает неделями копившуюся злость в кулак и повторяет маневр. Резче, глубже, чуть не теряя сознание от боли. Главное — сбить зачатки своего возбуждения. Антон не позволит контролировать маньяку еще и свое тело. Тот и так забрал у него все, камня на камне не оставив от прошлой жизни. Может, беспокоиться о порядком поруганной чести поздно и глупо, но это единственная крупица, что до сих пор делает его личностью, а не запуганным безвольным существом, в которое его превращают. Это и его мысли, где можно быть собой, не боясь расправы. И Шастун разгоняется, не щадя ни себя, ни больное тело.
Арсений удовлетворенно рычит. Уголки его губ издевательски ползут вверх, при виде подобного порыва мазохизма. Зато с какой самоотдачей! Арс восторженно разглядывает пленника снизу вверх. Мальчишка окупился. Он несомненно точно стоил каждого затраченного на него гроша, каждой зыбкой затеи, что пришлось провернуть. Попов подается навстречу, растворяясь в ощущениях, прижимает тонкую талию к себе, захватывая власть над ситуацией, налегает на столь манящие губы, слизывая соль пролитых слез. Шаст безотчетно обвивает руками плечи убийцы, получая дополнительную точку опоры, вверяя себя на милость психопата.
— Надо же, он способен учиться! — восклицает низким чуть сбивающимся голосом Арсений, приподнимая легкую тушку, выходя наполовину, и снова входит по самые яйца, выколачивая стон. Шастун запрокидывает голову назад. Кажется, что в комнате нечем дышать. Невозможно жарко. Грубые толчки дестабилизируют. Один из швов в перевязке на бедре, похоже, разошелся. Раскаленный пот, от которого щиплет раны, стекает, объединяясь с чужим в этой извращенной близости, образующей уродливую целую составляющую. Антон терпит, но... Внутрь вливается горячая сперма — и где-то в груди прорывает плотину. Рыдания душат. Хочется выть от омерзения. Конечности обмякают — и Шаст утыкается в плечо мучителя тряпичной куклой.
И это, блять, моя жизнь?!» — крутится в голове.
— Знаешь ли, если бы не твоя беготня по лесу, мог бы получить поощрение за такой чудный вечер, — Арс пренебрежительно отпихивает от себя мешок с костями и кровью, который, неуклюже подогнувшись, ударяется с глухим стуком о бетонный пол.
— Уйди. Пожалуйста, просто уйди. Прошу...
— Как пожелаешь, — Попов натягивает брюки, застегивает рубашку, забирает пожитки, сворачивает теперь не первой свежести простынь. — И да, не вздумай ничего просить у Димы. Получишь только то, что заслуживаешь. Онемевшие пальцы нетвердо скребут места, царапая кожу, где ее прикасался насильник. Вопрос «за что?» повисает в воздухе. И как и всегда остается без ответа.
Худо-бедно Шаст добирается до подстилки. Разрешает себе надрывно покричать в матрас. До хрипоты и сиплости в горле. Пока не испарится плаксивое «почему я?». Зарывается в замаранный тюфяк, кусает в бессилии складки ткани. Отвращение к себе жжет изнутри, как кислота. Тело неприятно ходит ходуном, мало подчиняясь обладателю. И Антон ждет, когда наступит отупение. Цепь лежит рядом, отдавая холодным металлическим блеском.
«Интересно, ею можно удавиться?»