часть 13
Шаст неосознанно пытается отползти, несмотря на надежную преграду в виде стены, в которую он и так уже вжался по максимуму. Арсений все-таки приближается, нарушив любое допустимое расстояние. Хотя в его уникальном случае вообще не может быть допустимых расстояний.
— А говорил, ничего не расскажешь... Под ноги Антону летит пара бумаг. Он шумно сглатывает и неуверенно подбирает листы. Заявление. Какая же это была ошибка!
— И что ж ты тогда не упомянул, как мы здорово развлекались?
Шастун зло клацает зубами.
— А хотя... Это даже похвально. Переживаешь за репутацию, мою в том числе. Молодец. Попов отходит, но тут же возвращается, с душераздирающим скрипом волоча стул, который принес с собой. Усмехается тому, как неприкрытая ненависть в зеленых глазах перечеркивается паникой: «Знал ведь, что будет».
— Решил уйти по-английски, значит, — усаживается напротив «провинившегося» Арс.
— Пропал почти на трое суток. Я, между прочим, места себе не находил. На юном лице мелькает что-то вроде смирения, принятия безрадостных перспектив, и Антон позволяет себе едкую усмешку:
— Какая забота. Очень мило с твоей стороны. В самом деле, какая разница? Попов наверняка уже подготовил новый кровавый аттракцион на обозримое будущее.
— Огрызаешься? Ничего. Мы это исправим, — Арсений неизменно внимательно, с ноткой (да что там, натуральным аккордом) интереса разглядывает подопечного. Мальчишка прыгает, пожалуй, в целый бассейн граблей. Так глупо и так по-живому, что кипящая раскаленной лавой злоба внутри удивленно отступает, потухая в водопаде странных и сложно идентифицируемых чувств. В этом наглом хамоватом создании ютится столько жизни (как и в самом Арсе когда-то), что, кажется, если разгадать эту головоломку, вычислить решение по некой заветной формуле, удастся воскресить нечто давно покоящееся мертвым сном. Это бесит и подстрекает одновременно. Впрочем, Арсений и сам прекрасно понимал, что виноват не меньше. Это было ожидаемо. То, что Попов пошел на поводу и выпустил пленника на улицу, вновь ступив на кривую дорожку доверия, на которой поскальзывался и без того бесчисленное количество раз, очевидно, его личные проблемы. Видимо, жестокую расправу придется вычеркнуть из плотного графика на сегодня или хотя бы отложить. С другой стороны, стоит опустить глаза ниже, на треклятые бумаги, и по-детски необоснованная обида вспыхивает как спичка.
«Ну что за вздор? Вспомни, сколько хлопот он доставил?» — косясь на притихшего Шаста, ведет переговоры с внутренним «я» Арсений, хотя здесь уже можно собирать целое мысленное заседание. Ладно. Возможно, он даст Тоше шанс, совсем призрачный и почти непостижимый, но все же. И все будет почти честно...
— Знаешь, ты мне не то чтобы нужен весь. Если немного разобраться и копнуть глубже, ты мне в общем-то не нужен. Ты в принципе никому не сдался. Ой, не смотри так на меня, никто тебя не ищет, — поморщившись, прерывает речь Попов, а его рука будто бы невзначай прячется за пазуху.
— Потому я долго думал: руки или ноги?
— Ч-что?
Все вопросы отпадают, как только Арс являет на свет остро заточенный топор. Шастун давится воздухом, растеряв остатки смелости и побелев как мел. «Во-от. Это верная реакция».
— Был еще вариант выколоть тебе глаза, ведь ты не сможешь найти дорогу отсюда, если ту самую дорогу не увидишь, — пускается в рассуждения Арсений, наслаждаясь эффектом.
— Но мы не можем потерять столько экспрессии, верно? Это слишком расточительно. Антон, кажется, побледнел настолько, что соберись Арс сделать что-либо из вышеперечисленного, обескровливание ему бы не грозило.
— Язык я уже пообещал тебе когда-то оставить, — Попов поправляет челку и задумчиво устремляет взор в правый верхний угол, подняв бровь.
— Есть еще уши. Ими ты, кстати, все равно не пользуешься.
— Но... — Арсений щелкает пальцами пред почерневшими от разбухших зрачков очами, привлекая внимание, проворачивает массивное орудие труда, а в умелых руках еще и пытки, под носом жертвы, давая рассмотреть получше и во всех красках представить более тесное знакомство с ним.
— Это все как-то топорно, не находишь? Шастун кивает, отчаянно цепляясь, как утопающий за соломинку, за это крошечное «но».
— Есть что сказать в свое оправдание?
— Я... Я больше не буду... честно...
— Конечно, не будешь. Тут неизвестно, сможешь ли ты вообще ходить, — театрально разводит руками Арс.
— Не надо... — переходит на шепот Шастун.
— Неубедительно, — ровным голосом выдвигает вердикт Попов. Он резко встает, покачнув табуретку, не ожидавшую внезапных перемен и упавшую с оглушительным грохотом, ударившим по затянутым в комок нервам. Антон еще успевает почувствовать, как зашевелились волосы, объятые дуновением воздуха (или же это банальная реакция тела на страх?), прежде чем шарахается, бездумно порываясь, если не убежать на сверхзвуковых скоростях или как одержимый залезть на потолок в разгаре экзорцизма, то хотя бы забиться в противоположный угол, с чем, правда, раненая нога оказывается категорически не согласна, и его хватает всего на несколько метров.
— А ты стал активнее, — замечает Попов, как будто бы собирался завести светскую беседу. Он совершенно не спешит, растягивая чужое неведение, подобно густой липкой карамели.
— Погоди, нет! Я сделаю все, что ты скажешь!
— Тоша так удачно выставляет руки вперед — последнюю линию обороны, — за которые его собственно и хватает Арсений.
— Ты и так сделаешь все, что я скажу. Он припечатывает Шаста ударом колена к стене, разом выбив весь кислород из легких, заставив прочувствовать каждый кирпич и болезненно охнуть. Без особых усилий разрывает рукав футболки:
— Это тебе больше ни к чему. Без проблем предотвращая все попытки сопротивления, Попов накладывает импровизированный жгут из ткани майки чуть выше локтя, туго его затягивая.
— Я больше никогда никуда не убегу, честное слово! И никому ничего не скажу! Клянусь! Я-я не буду больше болтать...
— Ты можешь лучше.
— Это была ошибка — я понял! — Антон судорожно пытается подобрать верный вариант ответа.
— Пожалуйста! В этом нет надобности... «Естественно ошибка, так идиотски погореть. Для каждой собаки не секрет, что уж в наивности ты раскаиваешься». Кроссовок придавливает правую руку к твердому бетону, обеспечивая неподвижность последней.
— Ты был прав! Прав во всем. Я совершил глупость. Я осознал это... Не нужно руку... — слова путаются, а кристаллически четкое понимание того, что они не имеют силы, душит.
— Убей меня, если хочешь, но не надо мучить...
— Это было бы слишком тривиально. Арс лукаво прищуривается, выуживает из кармана черный жирный маркер:
— Мы же не хотим, чтобы вышло криво. Чертов эстет зажимает колпачок в зубах и чертит пунктиром прямую, по которой будет происходить «операция», но хаотичные потуги Шаста высвободиться неустанно делают из нее кривую. В голову навязчиво стучится мысль, что теперь он похож на вырезку из газет (хотя вряд ли Попов ставит его во что-то большее). Не вовремя и невпопад, как это часто бывает, когда в стрессовых ситуациях мозг генерирует откровенную ересь. Это неправильно. Так нельзя. Нельзя наказывать его за желание жить.
— Я... я не смогу работать! Ты же говорил, что я должен быть полезен. Я тебя услышал... П-пожалуйста... — чуть не плачет Шастун. Арсений заносит руку для замаха.
— Стой, прошу, стой! Я виноват!
— А вот это уже любопытно, — Попов склоняет голову на бок с немым повелеванием продолжать.
— Я виноват. И мне очень жаль...
— В чем? — подсказывает мучитель. Антон терзает губу зубами и скороговоркой выпаливает:
— Я нарушил запрет и-и ушел. Этого б-больше н-не повторится... Мне правда жаль. Я с-сделал выводы. Я б-буду тебя слушаться. Прости меня?..
Звучит почти неплохо. Жаль только явственно проступающее отвращение и к изречению, и к Арсу, и, наверняка, к самому себе все портит. Несомненная ложь. Арсений замахивается. Шастун зажмуривается. Металл рассекает пространство, разрубая слои атмосферы с характерным глухим шелестом... и, жалобно брякнув, ложится неподалеку. Антон ждет боли еще несколько долгих мгновений и изумленно открывает глаза. Топор валяется вне досягаемости. Можно выдохнуть. Осмысление того, что он сейчас был на волоске от ампутации, заторможено накатывает жидким туманом на Шаста, и без того плохо справляющегося с потрясениями минувших дней. Но Попов не столь щедр, чтобы дать ему прийти в себя, и уже стягивает с него одежду. После жертву вздергивают куда-то наверх. Арс несколько раз хлестко бьет по щекам уплывшего в открытое море паники Антона, настраивая на диалог уже начавшее тихо подвывать тело.
— Что ж, будем считать, что прогулка по лесу пошла на пользу, — рассуждает Арсений, как только взгляд пленника более-менее осознанно фокусируется.
— Но ты и сам понимаешь: нельзя оставлять подобные спонтанные желания подышать свежим воздухом безнаказанными. Не так ли? Шастун вынужденно кивает.
— Поэтому у меня есть предложение. «Боже, ну почему нельзя уже просто меня прикончить?»
— Тебя в детстве никогда не ставили на горох? — как бы между прочим осведомляется Арсений, плотно обматывая запястья подопечного веревкой. «У родителей с головой все нормально было», — одними губами выталкивает из себя едва слышное «нет» Шастун.
— Что ты задумал? Веревка, продетая через крюк под потолком, с шуршанием чуть натягивается, старательно закрепляемая Арсом в небольшой петельке на стене, но руки за собой не уводит. И Антон настороженно косится на конструкцию, частью которой невольно стал. То, что ничем хорошим это не кончится, ясно как день.
— Увидишь.
Спустя некоторое количество времени и усердий парня встать так, чтобы рана не напоминала о себе ежесекундно, — опуститься на пол не давала веревка, — Попов торжественно преподнес кафельную плиту под ноги Шасту. Но ни должного восторга, ни облегчения это не вызывает. Следом в свете прожекторов на сцене пьесы с извращенным сценарием, что вьет Арсений, ловко расставляя ловушки на каждом шагу, предстает мешочек, под завязку набитый содержимым. Худшее — то, что психопат ни капельки не торопится посвящать жертву в хитросплетения затей. И Антон понятия не имеет, откуда ждать удара. Остается только разгадывать шарады из намеков и каламбуров новоиспеченного загадочника.
— Раз уж тебя не было трое суток, — Попов россыпью драгоценных камней вываливает дребезжащие осколки стекла из пакета, распределяя его по плитке, — а ты весьма талантливо учинил массу неудобств в этот короткий период, я тоже хочу поставить тебя в не самое удобное положение... Продержишься, скажем, семьдесят два часа — так и быть, может даже из подвала снова выйдешь. Нет — пожалеешь, что вообще родился. Это я тебе гарантирую. Откажешься — то же самое. Ну, чего стоишь? В ногах правды нет.
— Ты просто больной... — постижение грядущего коварно подкрадывается, как зарница, сверкая угрозами. И они отнюдь не бесплодные.
— Нет, я просто хочу, чтобы урок отложился в твоей пустой черепушке. Так что выбирай. Ты ведь хотел иметь выбор — вот, пожалуйста.
— Это не выбор.
— В таком случае, мы вернемся к тому, с чего начинали. «Арс умеет держать обещания. Можно не сомневаться, что он способен сделать все еще хуже...» — Шастун тоскливо окидывает взором маячащий топор и, потупив глаза, опускается на колени.
Это оказывается больнее, чем Антон предполагал. Будто сотни миниатюрных кинжалов впиваются в плоть, вгрызаясь под давлением веса до костей. Он вскрикивает. Не вскочить не дает лишь затаенное в ледяной сини напротив предупреждение, пригвождающее к земле еще более тяжелым грузом на плечах. Путы предоставляют возможность сидеть исключительно прямо, без шансов сместить центр тяжести, что уже при условии сидения на голом полу не удобно. Тело начинает трястись сразу. Прошибает холодный пот. Ощущение миллиона шинкующих его по миллиметру ножей раздувается, лопаясь отвратительным пузырем на пару с терпением, кипятком разливаясь по конечностям. И Антон надеется побыстрее истечь кровью.
— Располагайся и ни в чем себе не отказывай, — насмехается Арсений, ловя каждый ненароком оброненный стон.
***
Попов отправляет прямо на пол черт-пойми-какую кружку кофе за день, коих собралась уже настоящая армия у подножия стула. Глаза слипаются, но Арс упорно продолжает верить в чудотворную силу напитка. От неизмеримой в числах отчетности тошнит. Задница затекла и стала такой же деревянной, как и жесткая табуретка под ней. Впечатления не из лучших. Хуже разве что у Тоши. У него они и вовсе незабываемые. Арсений удовлетворенно хмыкает: «Значит, схема работает». Прислушивается. Кроме шипения ноутбука на коленях, кромешная тишина. Нет даже хриплого дыхания. А вот это уже удручает. Тело безвольно обвисло. Последние стенания и невнятные причитания сгинули в безмолвии час или два назад.
«Как бы этот крысеныш тут так и не подох», — нынче идея не кажется такой путной. Попов поднимается с насиженного места, разминая онемевшую шею, спугнув тем самым хрупкое равновесие. Антон непроизвольно отшатывается, и расплата не заставляет себя долго ждать. Кровавая мясорубка, услужливо организованная Арсением, вновь проезжается по истерзанным тканям. Измельченное стекло и так царапает изнутри, прошивает насквозь, не позволяя отрешиться ни на минуту. А любое движение смертеподобно. Красная дымка, затмевающая зрение, мешает сориентироваться и разобрать, что происходит. Силуэт, плывущий в ней, прогуливается вокруг. Шаги за спиной нервируют. Шаст скулит, снова о чем-то просит. Он уже и сам не знает о чем. Хочется, чтобы его оставили в покое. Чтобы все прекратилось. Чтобы Арсений исчез вместе со своим проклятым стеклом. Вдруг раздается плеск воды — и она проясняющим горным ручьем течет по лицу. Шастун слизывает пьянящую прохладу и требовательно приоткрывает пересохшие губы. Арс, криво улыбнувшись, и сам встает на колени, нежно накрывая чужие губы своими. И, как только Шаст пробует отстраниться, опять льет воду, не давая разорвать поцелуй. Антон делает нелегкий выбор не в пользу жажды и даже будто бы отвечает, принимая правила игры. Но как только жидкость иссякает, вновь делается вялым и неподатливым.
— Нет, так не пойдет.
Шастун чувствует прикосновение холодного металла на линии позвоночника. До ушей долетает громкий треск. Крик. По хребту пробегается колючий огонь. Следом о себе дают знать опухшие колени. Еще один удар током и Антон безуспешно хватает воздух ртом, выпучив глаза, как выпотрошенная рыба. Брови в страдальческой гримасе ползут вверх.
— Кажется, ты хотел передохнуть? — как по волшебству нарисовавшимся в руке ножом Арс перерезает веревку.
Пинок в грудь. Снова треск и Шастун корчится на полу. Комната кружится. На языке оседает привкус озона.
— Не-е-ет! — Шаст издает истошный вопль, когда сильные руки тащат его за волосы в сторону матраса. Всеми силами пытается отсрочить неминуемое. Электричество жалит грудь и низ живота. Крики застревают в горле. Антон скатывается в приглушенные рыдания. Грубые пальцы проходятся по оголенному телу.
— Пожалуйста-пожалуйста...
Однако Антона утыкают носом в подстилку. Челюсти смыкаются на загривке, где немедленно расцветает багровая отметина, наливаясь синевой. Стрекот электричества, и пожар вспыхивает на ребрах. Сердце сбивается с ритма. Арсений приподнимает чужой таз, разводит худые бедра, любуется свежим шрамом на ягодице. Со странной смесью брезгливости и нездорового обожания глядит на немытое еще со времен побега тело. Ловит себя на мысли, что определенно скучал. Стирает потек грязи на пояснице, исследует тазовые косточки. Рука скользит ниже, накрывает безучастно болтающийся член. Поглаживает ствол, массирует поджавшиеся яйца, но они лишь еще больше скукоживаются. Ответа нет и не будет. Даже немного жаль. Впрочем, не для этого здесь все собрались. Искренний страх Арса тоже вполне устроит.
Шастун, отходя от шока, беспокойно ерзает. Продолговатый шокер, схожий скорее с дубинкой, опасно вычерчивает круги, танцуя и разгоняя мурашки на коже. Жуткий аппарат смещается к паху. Ток гудит рискованно близко. Шастун вздрагивает и шмыгает носом. Часто-часто дышит. Попов опять жмет на кнопку. Ведет вдоль канатом натянутых мышц, заигрывая, вселяя панический мандраж, но боли не причиняет. После металлическая дубинка движется по плоскому трепещущему животу, вновь спускаясь к мошонке. Арсений выжидает, пока Антон не угомонится и не присмиреет, чуть расслабляясь, устав от постоянного напряжения... И пах ошпаривает ослепительно-яркая до рези и искр в глазах лавина боли. Это похоже на то, как если бы Шаста пырнули ножом. Еще и еще. И так раз сорок. Пока не осталась одна сплошная, зияющая неровными краями с оборванными волокнами плоти рана. На секунду кажется, что он вот-вот потеряет сознание. Но чуда не происходит. В разум, отгородившийся железной ширмой, вилкой по стеклу ввинчивается пронзительный визг. С некоторым опозданием до Антона доходит, что орет он сам.
Арсений же приспускает собственные штаны, обхватывает полувозбужденный член, наблюдая за корчами извивающегося ужом тела. Ладонь перемещается по стремительно набухающему органу, обводит вздувшиеся венки. Арс на мгновение томно прикрывает веки и возвращает рефлекторно сжавшуюся жертву в исходную позицию. В ход снова идут пальцы. Шастун зарывается лицом в матрас, заглушая звуки, раздирающие глотку изнутри. Попов проникает резко, сразу двумя пальцами. Не слишком осторожно орудует ими, погружаясь на две фаланги за раз. Они двигаются, растягивая отвыкшее за несколько дней от издевательств тело. А затем Арсений заменяет их собой. Толкается рвано, со старта набирая темп. К несчастью Антона садист не забывает про шокер, потому разрастающаяся катастрофа полыхает не только в измученной заднице и ногах, но и на спине, груди, животе, которым также щедро перепадает по несколько разрядов тока. Когда Попов удерживает Шаста на пике, сподручнее перехватив дубинку, особо долгие секунды не убирая палец с кнопки, нутро сладко обволакивает пенис жарким пленом мышц, сжимаясь так туго, что становится больно самому. Шастун испускает совсем уж жалкий вопль и ему, наконец, даруют свободу. Без поддержки он тут же падает на постель, крупно дрожа, старается не шевелиться лишний раз. Мыслить целостно и связно не получается ни в какую. В голове полнейший винегрет. Беспорядочные сигналы бедствия поступают со всех сторон. Но Попов не дает перевести дух, и Антон будто со стороны видит, как его переворачивают на спину, и проклинает себя за то, что не умер.
— Ну-ну, Тош, отдых еще нужно заслужить, — в ответ на сбивчивые мольбы Арсений ласково поправляет слипшиеся от пота русые волосы.
— Особенно после такого ножа в спину. Может, я и готов простить поруганную репутацию и кучу хлопот, что ты наворотил. Но вот плевок в душу... — У тебя ее нет... — изнуренно шепчет Шастун, принимая факт того, что истязание еще не окончено.
— Как скажешь, — легко соглашается Попов. А дубинка уже требовательным ударом ложится на бедра, призывая их раздвинуть. Антон мучительно всхлипывает и нехотя подчиняется. Она ползет выше, подбирается к опять обратившемуся раной заднему проходу. Шастун смекает, к чему все идет, и перестает даже пытаться скрыть слезы.
— Я не смогу... Она слишком длинная! Я не смогу больше. Пожалуйста! Он приподнимается на локтях и встречается умоляющим взглядом с мучителем.
— Ну посмотри, что ты наделал. Всю губу искусал в кровь, — Арсений стирает багровые бусины на подбородке и утешает парня, однако остается непреклонным. Мутная пелена отчаяния застилает взор.
— Прошу не нужно... Я буду... Буду послушным... — Шаст хнычет в бессилии. Хорошо бы хотя бы попробовать расслабиться, но ужас предстоящего сковывает все тело мертвым хватом.
— Чш-ш, — сильные руки аккуратно укладывают его на матрас. Антон обреченно закрывает глаза. Соленая влага сочится из-под ресниц. Холодный металл врывается без всякого предупреждения, царапая нежные стенки кишки изнутри. Шастун буквально чувствует, как выступающие на орудии электроды скребутся по слизистой. Тело воет, бьется в конвульсиях, выгибается до хруста в костях. А Попов и не планирует останавливаться, с каждым тычком вгоняя дубинку все глубже, преодолевая сопротивление мышц и тканей. Покуда она не стопорится, натыкаясь на невидимую преграду, войдя лишь чуть больше, чем на половину. Арсений давит сильнее. Голос срывается, превращаясь во что-то среднее между сухим вороньим карканьем и нечеловеческим хрипом. Всепоглощающая агония волнами расходится от сводимого судорогами живота. По ребристой поверхности шокера струится кровь. Хочется верить, что от этого будет хоть немного легче. Стержень трогается туда-сюда, прокручивается вокруг своей оси. Глаза распахиваются, готовые вылезти из орбит. «Это невозможно!.. Невозможно вытерпеть». Антон не понимает, почему еще не отключился. Подернутый маревом слез потолок растворяется в заволакивающем все вокруг алом зареве. Арс, стукнув пару раз по основанию дубинки, пропихивает ее на максимум. Шастун ревет взахлеб, заламывая руки, и просит только об одном: прекратить. И Арсений, добившись своего, действительно прекращает. Осматривает проделанную работу. Кровь, ярким бутоном садовых роз пропитавшая матрас, въевшаяся бурой железной рудой в залегающие на руках линии, засохшая под ногтями. Загнанно сопящее, скрюченное тело. Пустые, вперившиеся в потолок, как в нечто безумно интересное, стекляшки глаз живой куклы. Будто там, под гробовой плитой векового поместья, написано что-то, некая сакральная тайна. Арс и сам поднимает взор вверх. Нет, только облупившаяся краска и паутина. Попов вновь возвращается к прерванному занятию. Задевает шокер. Заунывный скулеж и сжеванное нытье, годящиеся лишь на панихиду, доказывают, что Антон все еще присутствует и более-менее соображает. Так хочется разбавить эту минорную картину. Шаст, видимо, считывает изменения в выражении лица психопата — истерично замотав головой, вцепляется в его руки. Но Арсений пресекает на корню эту драму, без зазрений совести нажимая на кнопку подачи тока. Антона подбрасывает. Он трясется, будто желая выскочить из собственной шкуры. Кажется, что в желудок насыпали раскаленные угли из жаровни. От крика закладывает уши. Брызжет золотистая жидкость не справившегося с неуправляемым сокращением мышц мочевого пузыря. И судьба все же сжаливается над несчастным — он отправляется пускать слюни в черноте беспамятства.
—Черт! — Попов стряхивает капли крови и мочи с недавно постиранной майки.
— Все-таки обмочился. Он с чавкающим звуком вытягивает плотно засевшую в теле дубинку, отмечая приличное кровотечение, и спешит в горячий душ, мысленно добавляя пунктик справиться о здоровье Тоши позже, а при хорошем расположении духа еще и вымыть его, в список дел.
***
Арсений выглядывает на крыльцо с кружкой ароматного кофе. Утренний, еще не успевший прогреться достаточно воздух обдает приятной бодростью. Легкий бриз перебирает пряди волос и разносит клекот парящих в безоблачной вышине птиц. День обещает быть замечательным. Арс и сам чувствует неожиданный прилив энергии, несмотря на практически бессонную ночь. Жмурится, плавясь в робко целующих кожу солнечных лучах и прикидывая, что еще можно сделать с негодным мальчишкой. Улыбается донельзя довольный, вспомнив минувшую ночку. После обводит поистине царским взором свои владения, придирчиво рассматривая сад, клумбы с пышными георгинами, беседку, обвитую лозой. «Все, как она и хотела», — застарелой занозой в сердце скребется предательская мысль. Отогнав мрачные думы, дабы те не портили зарождающийся позитивный настрой, Попов прогуливается по саду, как вдруг натыкается на проплывающее у кустов смородины серое торнадо внушительных размеров. Арсений хмурится: «Если пес рядом, то и Морен неподалеку. Она, конечно, любитель ошиваться у Ольги, но... четвертый день подряд?» Арс суживает глаза и обегает ими двор еще раз. Пойманный с поличным волкодав тем временем благоразумно решает ретироваться. Мужчина следует за ним, приближаясь к смежному с соседкой забору, покуда не находит ожидаемый, но от того не менее досадный «сюрприз». Морена, примостившись у колодца под вишней — лучшей точки для обзора, скучающе вертит в руках складной охотничий нож. «Пожалуй, пора навестить соседей», — хмыкает Попов и направляется к их общей с Ольгой калитке, затаившейся на другом конце сада. Узкая тропинка заигрывающе петляет, увлекая путника за собой в не столь ухоженную часть сада, манящую причудливо раскинувшимися, словно в сказочных пейзажах, чащобами. Внезапно из-под крайнего куста шиповника, балдахином нависшего над землей, сперва выныривает мазутный девятимиллиметровый ствол, а затем, светанув белокурой макушкой, хрупкая фигурка в льняном платьице.
— Бам! — смеются озорные очи.
— Я Вас убила.
— Ой, — подыгрывает Арсений, хватаясь за сердце, оседая на одно колено, испускает «последний» страдальческий вздох и, дернувшись в довершение, роняет голову на грудь. Марфа хихикает, глазея на представление, и аплодирует, когда Попов «оживает», хитро ей подмигнув, и шутливо откланивается. А после опять становится до жути серьезным.
— Ты дала ребенку пистолет.
— А ты упустил своего бесценного пленника. Один — один, — парирует Морена. Но Арсений продолжает сверлить ее суровым взглядом, и девушка, сдавшись, поясняет:
— Она хотела водный пистолет, где мне его взять? А так все довольны и счастливы. К тому же он не заряжен, — демонстрирует та магазин с полной обоймой.
— Еще бы ты ей заряженный дала. Морен раздраженно цокает, закатив глаза:
— Ольга на кухне если что. Или ты пришел сюда подушнить?
— Нет, я здесь по твою душу. Мориша округляет глаза, недоуменно хлопая густыми ресницами, принимая самый невинный свой вид из возможных:
— С чего бы это?
— Ты что-то зачастила с визитами. Трешься постоянно где-то рядом...
— Ну знаешь... Нормальным людям свойственна социализация. У них там, вроде, принято в гости наведываться...
— Сутки напролет? — Арс вскидывает бровь, не впечатленный представлением.
— Что ты здесь делаешь, Морена?
— Ла-а-адно! Учусь брать ответственность за тупорылые решения, — разочарованно рыкнув, явно передразнивает, коверкая слова и забавно морща нос, чужие нравоучения Мориша.
— Ты же не думал, что Иваныч пустит все на самотек без какого-либо контроля? То, что он сохранил твоей игрушке жизнь, не значит, что он не заберет ее в любой момент. Антоша принадлежит ему, как ни крути. Тебе полагается только его тело, то бишь труп, как и было изначально. Да и логично, что Петр Иванович хочет перестраховаться. Вряд ли он всерьез верит, что Антон выберется, но чем черт не шутит.
— И ты естественно подрядилась дежурить под окнами и подслушивать диалоги у замочной скважины. Низковато даже для тебя.
— Пф, будто Петр спрашивает, чего я хочу.
— Я думал: ты потеряла работу и он пустил тебя на все четыре стороны.
— Ага, как бы не так. Видимо, на правах свободного времени, которого у меня теперь вагон и маленькая тележка, Иваныч решил припахать меня добровольно-принудительно. К тому же он умеет убеждать, — Морена угрюмо оборачивается на резвящуюся с псом в траве Марфу, чуть улыбается ей, кивая.
— Старый черт во всем блюдет порядок...
— Что ж, похоже на Петра, — Арсений ловит их переглядки, мрачнея. Морен пожимает плечом. Повисает неловкая пауза. Мориша возвращается к перебиранию лезвия ножа меж пальцев, весело пускающего солнечные зайчики и блики.
— Как Вениамин обошел запрет?
— Он меня выкупил в порядке исключения. А Петр Иваныч, и сам знаешь, не любит их делать. Да и то совсем другая история, — Морена удивленно косится на Арса.
— Слушай, я тоже не в восторге от происходящего. Не знаю, какие танцы с бубном ты выплясывал, чтобы все это устроить, но пора завязывать. Иваныч все равно не оставит в покое ни тебя, ни меня. Так что мой тебе совет: избавься от мальчишки. Пусти его на котлеты, как и планировал, повяжи на голову розовый бантик из подарочной ленты и отправь Петру, всегда ж умел выкрутиться из сложных ситуаций красиво. Он перебесится и отойдет. И все забудут про это недоразумение.
— Я не просил советов, — холодно отвечает Арсений.
— Ну удачи, — презрительно кривит губу Морен.
— Скажи-ка мне лучше: что насчет денег?
— Каких денег? За паршиво выполненную работу? — Эй! Я подставилась из-за тебя! И это не моя вина, что твой Антон разгуливает где ни попадя.
— От нешибкого ума ты подставилась. Был важен результат, Морена. А он отвратный.
— Удобно ты все вывернул. Сам-то почти сухим из воды вышел, — в пустой злобе шипит Морен.
— А не боишься, что что-нибудь пойдет не так?
— Не волнуйся, я прослежу за порядком, — кивнув на прощание, учтиво улыбнулся Попов.
— Ты даже за своей женой уследить не смог! — бросает Мориша, мигом прикусив язык, как только осознает, что именно ляпнула. Но поздно. Арсений останавливается вполоборота как вкопанный, медленно поднимает два горящих синем пламенем ярости огня:
— Что ты сказала?
— Эм-м-м... Да ничего...
Морена не успевает вскочить с почерневшей трухлявой лавки, как ее рука оказывается вывернутой в стальных тисках. Пискнув, девушка дергается в попытке вырваться или хотя бы пнуть обидчика. Однако ее лишь сильнее вдавливают в грубо сколоченные доски, а руку заводят дальше за спину, покуда суставы не начинают трещать, а на запястье не распускается фиолетовый синяк. Нож вываливается из ослабевших пальцев.
— Без ствола ты уже не такая смелая, — оттягивает голову за пучок волос на затылке Арс, вынуждая ее запрокинуть.
—Петр тебя убьет, — выплевывает Мориша.
— Тебе это уже не поможет.
— Морена? Арсений?
— Доброе утро, Ольга, — добродушно откликается Арс, не желая отвлекаться.
— Кому как... — вклинивается, кряхтя, Морен.
— У вас все хорошо? — настороженно вопрошает женщина, растерянно сминая кухонное полотенце в руках.
— У нас все отлично, — отмахивается Попов, смягчая капкан, в который угодила Мориша, дозволяя той улизнуть.
— Считай, тебе повезло.
***
Кровь стучит в ушах, создавая монотонный гул, порой переходящий в дребезжащий настойчивый звон. Сквозь эту странную циркуляцию звука по нарастающей прогрессии пробиваются смутные голоса. Они шепчут что-то на непонятном языке, иногда спорят, доказывают что-либо друг другу или Антону. Успокаивают, обещают, что станет легче. Шастун уверен: он точно слышал их ранее. Однако отождествить их не получается. Эпизодами голоса перекрываются шумом двигателя взлетающего самолета. Кажется, даже различим свист воздуха, разрезаемого крылом планирующей махины. Или же это собственное дыхание, вылетающее с присвистом? Антон кашляет, когда ком вязких соплей стекает по горлу. Нос заложен. И Шаст вяло пытается вспомнить: он это добро наплакал или все-таки простудился? Без одежды в несменяемой позе в промозглом подвале, после приключений недавней тройки дней иммунитет окончательно начал сдавать позиции. Руки отекают, устав держать немощное тело, и Антон недальновидно дергает ими. Режется о стекло. Вздрагивает. Морок на яву рассеивается. Пах и живот скручивает. Что-то схожее с дремотой совсем слазит старой, вздувшейся краской, обналичивая боль и реальность. Шастун ненавидяще вперивается в красную точку горящей лампочки видеокамеры на стуле, призванной контролировать экзекуцию. По-детски обиженно стонет. Сколько времени прошло и сколько еще отведено, остается загадкой. Здесь, внизу, время в принципе течет по-другому. Антон это уже давно подметил. Нечастыми набегами в голову закрадываются пустые фантазии о прошествии не одного десятка лет. Думается, что тело постепенно истончается, становится почти прозрачным; стены поместья трещат по швам, обрушиваются грудой камней. И вот от былого величия сохранились только руины и призрак, некогда бывший человеком, привязанный к этому проклятому месту. Шаст отгоняет весь этот бред и пробует выудить в памяти что-нибудь хорошее, абстрагирующее.
***
Ноги сами ведут куда не надо. Прямиком в синеватую спальню на втором этаже. Ее спальню. Мягкий лазурно-голубой свет падает из частично зашторенного окна, придавая некую таинственность, даже интимность обстановке. Вещи лежат ровно так, как она их оставила. Атмосфера здесь застыла и слилась с вечностью, не меняясь годами. Арс проходит вглубь, аккуратно ступая, будто боясь потревожить обитающее тут прошлое. С серебристой глади пыльного зеркала непроницаемо взирает он сам. Темные мешки привычно залегли под глазами. Арсений сдувает пыль, прислоняется ближе. Потухшая радужка, паутинка лопнувших капилляров, сеточка морщинок по углам век. Зрачок расширяется, уловив тень в полумраке коридора. Каштановые волнистые локоны пышным веером ниспадают на изящные плечи, скрывая ключицы свесившегося в дверном проеме силуэта. В черных очах вызов и извечная насмешка. Арс обескураженно моргает. И с силой ударяет по покрытому пленкой серебра стеклу. Поверхность расходится трещинами на льду. «И ты один понять не смог, что сделал ты не так...» — разлетается звенящим смехом обиженно дзинькнувшего зеркала, многократно отдаваясь в голове. Арс затыкает уши, хотя стоит в хрустальной тишине.
Попов опомнился сидящим под зеркалом в мелкой крошке от вылетевшего кусочка. Проигнорировав исцарапанные костяшки пальцев, что оскорбленно заныли от подобного опрометчивого отношения, Арсений осмотрел нанесенный урон. «Нда-а. Все-таки прав был Дима: спать нужно подольше». Старинное зеркало и вправду жалко. Впрочем ничего, он найдет ему применение.
***
Попов возвращается злой. Антон чувствует это каждой клеточкой тела. Чувствует, как каждый волос встает дыбом от неровной поступи за спиной. Арсений в бешенстве. И это страшно. Он меряет шагами комнату, нервозно метаясь как тигр в клетке. Мороз идет по коже. Шастун старается стать как можно тише и незаметнее. Но обнаженный и связанный, сидящий на стекле фактически по центру помещения, он даже руками прикрыться не может. Антон сразу понимает: все плохо. И пытается хотя бы морально подготовиться к любой возможной выходке мучителя. Однако сознание, тонущее в пучине безысходности, отчаянно вцепляется в спасительный якорь мысленного водоворота: «Он зол не на меня. Нет. Не сейчас. Он не тронет. Я делаю все, что он сказал. Меня не за что наказывать. Он здесь не за этим...» Сейчас. За этим. Ему не важна причина. Ему плевать над кем издеваться. Что собственно подтверждается минутой позже, когда Попов трясет пачкой обычной поваренной соли под носом у жертвы.
— Как думаешь, что если мы приправим щепоткой страданий все это дело? Шастун не отвечает. Как будто всего, что уже было, недостаточно.
Соль разъедает оставшиеся без защиты ткани. Белоснежные кристаллы пропитываются насыщенным вишневым цветом с пятнами грязно-желтой сукровицы. Изнывающую кожу невыносимо щиплет. Словно в и без того полыхающий пожар подлили бензина, причем целую цистерну. Надо полагать, Арсений решил лишить любимую жертву конечностей (или как минимум их функций) иным способом. Что из этого лучше: топор или медленное убийство суставов — Антон не знает, зато осознает, что долго так не продержится. Попов тоже это знает, а потому гордо занимает первый зрительский ряд и ждет. Горько понимать, что проиграл еще до начала. От жестокой несправедливости хочется просто сесть и разрыдаться. И Шастун утыкается в предплечье, дабы скрыть рвущиеся наружу эмоции, повисая на руках. Но похититель лишает его и этого.
— Сиди ровно.
— Не могу! Я правда не могу больше, — хлюпает носом Антон.
— Значит, будешь сидеть, пока не упадешь, — с этими словами Арс избавляется от веревки.
Так и происходит. Без точки опоры Шастун завалился набок спустя минут пятнадцать, как только умопомрачительная боль заскреблась в коленной чашечке, разносясь по оголенным нервам, что по проводам электропередач. Антон ревет, дует на изуродованную ногу, потоком воздуха сгоняя мелким песком набившуюся соль, будто подтачивающую кость, боясь дотронуться до растравленной раны онемевшими пальцами.
— Семьюдесятью часами и не пахнет, — цокает языком Арсений, сверившись с часами.
— Ты меня разочаровываешь. Он щелкает небольшим коричневым чемоданчиком, избирательно проходится рукой по содержимому, щепетильно прицениваясь, останавливает выбор на тонком скальпеле.
— Помнится, я обещал оттяпать от тебя кусочек. Арс пинком заставляет пленника перевернуться, парализует ударом шокера для профилактики излишних движений, наступает на поясницу, вдавливая кроссовком в пол, и сам устраивается сверху, налегая всем своим весом.
***
Кровь. Она повсюду. Липкой коркой пристала к телу, пакетом оборачивая в яркую «почти праздничную» упаковку. Стоит Шасту почувствовать чужие прикосновения, как он орет, не дается, остервенело брыкаясь.
— Тише ты! Дай посмотрю. Да не вертись!
Антон вьется, одуревший от боли, но все равно слишком слабый, чтобы повлиять на что-либо. Его опять переворачивают, делают что-то, за чем он не успевает следить, теряясь в болевых ощущениях. Мозги в кучку собрать не получается совершенно. Шастун непомерно измотан, чтобы вынести что-либо еще. Попов ни разу не солгал, срезав фрагмент бедра и пообещав сделать настоящий деликатес. Ноги в общем-то остались на месте только потому, что «их чересчур приятно раздвигать».
Дима затягивает бинты потуже, промывает многочисленные ранки на коленях, так и норовившие загноиться, достает дробные осколки стеклянной крупы, чертыхается и, покончив с коленями, перекладывает впавшего в коматоз пациента с голого бетона на матрас.
— Спасибо, что пришел, — вбирает в легкие сизый дым сигарет Арсений и тут же окунает бычок в пепельницу, пряча ее куда подальше.
— Тут уж вряд ли скажешь: «не за что», — появляется на террасе, вытирая руки полотенцем после экстренной реанимации клиента, Позов.
— Что на тебя нашло?
— Давай назовем это «вдохновение»? — неопределенно ведет плечом Арс.
— Ты не думал...
— Нет, не думал. И вообще я отказываюсь в подобном безумии участвовать.
— Хозяин — барин.
— Тебе не кажется, что все выходит за рамки? Попов складывает губы в тонкую полосу и молча опускает их уголки, выражая полную непричастность.
— Арс, ты же знаешь, я всегда рад тебе помочь, но эта затея всех точно до ручки доведет. Это идет вразрез и с правилами, и со здравым смыслом.
— Мне нужно довести до ручки лишь одного, так-то.
— Арс!
— Что? Я всего лишь хочу, чтобы он понял, что последствия его действий распространяются не только на него.
— Петр и так за тобой пристально наблюдает.
— Хах! Через Морену? Не так уж и пристально. Его больше свидетель волнует и невыполненный заказ, а не я.
— Ты совсем спятил... — вздыхает Дима, хватаясь за голову.
— Ничего, я сам справлюсь. Только присмотри за Тошей пару-тройку дней, — гнет свою линию Арсений.
— Один? И думать забудь! А если что-то всплывет? — Звучит как вызов. К тому же, всегда можно найти кого в напарники.
— Ага, это кого же, когда никому нельзя доверять? Дело касается прямого нарушения запрета.
— Да хоть кого, — всплескивает руками Попов, и его взор непредумышленно падает на соседний участок. Морена совершенно не спешила сменить место дислокации.
— Что? Нет.
— Почему нет? Она как раз занималась этим делом. — Как минимум потому, что вы поубиваете друг друга в процессе. А как максимум: она работает на Петра напрямую.
— Больше нет. И ты знаешь человека продажнее? — Ты же ее на дух не переносишь.
— Мы уже работали как-то. В конце концов держи друзей близко, а врагов еще ближе.
— У тебя даже четкого плана нет.
— Будем импровизировать.
— Почему нельзя просто нанять кого-нибудь?
— Во-первых появятся лишние посредники. А во-вторых — хочу сделать это лично, иначе должного эффекта не будет. Так, ты присмотришь за моим новым другом?
— А мне есть куда деваться? — принимает поражение Позов.
— Но знай, я против этой утехи. Ох, стоило бы тебе убить пацана ради твоего же блага...
***
— Учитывая, что ты явно не долг вернуть пришел, скажу сразу: нет, я не могу никуда уйти, сместиться, испариться (нужное подчеркнуть), пока Иваныч того не пожелает, — загибает пальцы Морена.
— Мне малоинтересна твоя жизнь таежного деда-отшельника и, на удивление, я не хочу ругаться, поэтому... Арс одним небрежным жестом обрывает поток бесполезной информации.
— Я по другому поводу. Что известно о матери Антона?
— Воу, как там ее? Мила? Мия? Майя? Забыла. Типичная работящая дама старой закалки. Бухгалтер. Разведена. Живет в Москве, сама родом из Воронежа. Имеет внушительное количество родственников, отношения с ними не поддерживает. Видела ее разок, но лично не заговаривала. Короче ничего особенного — смутившись, припоминает сводки наведенных справок одного из последних заданий Морен.
— А тебе зачем?
— Предположим, хочу нанести ей визит.— Ты же не собираешься ее убить? — скептично сощуривается Морена.
— Нет же?
— Есть задумка покурьезнее.
— Эй, к ней не велено прикасаться! И если Петр узнает, он нас вздернет.
— Как будто ты всегда делаешь, что тебе велено.
— Я не дам тебе наводку, — решительно качает головой Мориша.
— Нет, ты не только мне ее дашь, но еще и поедешь со мной.
— Очень сомневаюсь, — девушка все же спрыгивает с лавочки, намереваясь слинять не только от разговора, но и от малоприятной личности соседа. — Ты лишилась работы. Возможно, Петр и даст тебе шанс когда-нибудь вернуться в стезю, но на все нужно время. У тебя-то оно может и есть... — на правах хозяина положения Попов вальяжно облокачивается на веющий сыростью колодец.
— А у Марфы? У нее есть время? Морена оборачивается так резко, что вся копна волос взмывает в воздух, совершив мертвую петлю. Мориша прожигает на лице собеседника дыру в аккурат промеж глаз, беззвучно открывает рот от нахлынувшего возмущения, но, одолев желание съязвить и послать того по изведанной тропе, выдавливает:
— Чего ты от меня хочешь?
— Ничего сверхсложного — даже ты справишься. Отведешь меня к ней, побудешь в роли оператора, а там как карта ляжет.
— Я не стану марать руки.
— Те тридцать процентов, Морена.
— И так обещанные мне? — саркастично фыркает она.
— Неприятная вещь «шантаж», верно?
— А если я сдам тебя Иванычу? — Выходит твое слово против моего. И кому он поверит? А после будет уже поздно. Да и ты останешься ни с чем.
— Как ты хочешь незаметно все провернуть? — Командировка... — многозначительно кивает Арсений.
— Я не смогу выехать в город. Петр не позволит, — уныло вздыхает Морен, поникнув.
— Ну-у, ты можешь уйти, к примеру, в лес на недельку, — и поймав сомнения серых глаз, Арс закатывает собственные.
— Мне ли тебя учить, как это работает. Зайди через Нюру, она вполне способна повлиять на мужа.
— Ладно. Как мы это сделаем?
***
Хлопает дверь. Загорается свет. Антон едва успевает продрать глаза, чтобы увидеть на пороге размытые очертания Арсения с все тем же чемоданчиком. Бесформенная груда съезжает с полосатого тюфяка, узор которого перекрывается заскорузлыми разводами крови, потеками спермы, пятнами рвоты и мочи, отгораживается от подавшегося вперед Арсения, источает протяжный скулеж.
— Не трогай... Не трогай! Пожалуйста, не трогай, — Шастун плачет, нелепо перекатываясь, отползая как толстая мерзкая гусеница. Сознавая, что слова не произвели нужного впечатления, меняет тактику.
— Я с-сам... Сам все сделаю... — всхлипывает Шаст. Встает на изувеченные колени — тело сразу перетряхивает от боли. Но Антон знает, лучше он сам все сделает. Лучше так, иначе будет больнее. Урок усвоен и закреплен. Шастун дрожащими пальцами тянется к ширинке, никак не решаясь коснуться Попова. Горячие соленые струйки сбегают по впалым щекам, капелью срываясь с подбородка, разбивая последние крохи самоуважения о пол. В какой-то момент еще разгорается костер не до конца убитой гордости, но быстро потухает под натиском страха. Арс с неподдельным любопытством наблюдает за этой внутренней борьбой. Антон выглядит так, как будто готовится прыгнуть в море с обрыва, нырнув на огромную глубину. Мучитель ухмыляется, позволяет расстегнуть ремень непослушными пальцами, но вдруг издает смешок и танцующим шагом скользит назад. Шастун непонимающе напугано вскидывается.
—Просто было интересно, как далеко ты готов зайти.
В следующий миг, Попов щелкает кейсом и достает инструменты.