георгины не пахнут

Расклеившиеся после ночного «мореходства» кеды чавкают, источая воду, по сухой, рыжей от глины дороге. Крупные белые зонтики борщевика у обочины приветливо кивают путнику на ветру. На этом гостеприимство сего места заканчивается. Обычная вымирающая деревня в русской глубинке с налетом безысходности. Но несмотря на обманчивую брошенность встречающей тройки домов, поселение выглядело поживее того, откуда сбежал Шастун. Дорога расчищалась по мере приближения, переставала петлять, расширяясь и превращаясь из лесного проселка в полноценную улицу, сливалась позднее с другой грунтовой лентой, образуя перекресток — местную достопримечательность, в центре которой с мрачным величием возвышался вековой дуб. Посеревшие блеклые домики со свитой из сгнивших, поеденных червями и личинками сарайчиков сменяются пестро выкрашенными, более-менее ухоженными избами. Пусть и не первой свежести ремонт отчетливо давал понять, что хозяева вполне следят за жилищем. То же подсказывали клумбы с банальными желтыми цветами по типу астр и бархатцев, борющимися с вьюном и прочей сорной травой за место под солнцем. За перекошенным деревянным забором с сизыми кораллами лишайника виднелись самодельные теплицы из пленки и старых битых окон. Талым весенним снегом в огороде лежит спанбонд вдоль чернеющих грядок. Сушится стираное белье на веревках у бани. Кудахчут куры. Слышится чей-то говор с кухни, доносясь из-за настежь распахнутой двери. Заходи — не хочу. Умиротворенная картина. Даже слишком. Но вопреки голоду и тому, что Шастун безумно скучал по «нормальным» людям, паранойя убеждала не распространяться о происходящем всем подряд. Антон оглядывался снова и снова, как бродячая собака слоняясь у чужих ворот от одного двора к другому, стремясь найти дачников или хоть кого наверняка имеющего машину. Если бы его взялись подвезти до ближайшего населенного пункта со статусом позначительнее поселка, было бы просто замечательно. Чем и как он будет расплачиваться, Шастун старался не думать, надеясь на сердобольность и доброту местных. Но пока из предложенного транспортного ассортимента был только велосипед, оставленный под замшелой бугристой сливой.

Так и дойдя до дуба у развилки, Антон с удивлением замечает замаячившие в конце улицы синие мигалки служебной машины, припаркованной у двухэтажного кирпичного здания. По пути к нему Шаст бонусом обнаружил что-то вроде небольшого частного магазинчика, закрытого на обед, лишний раз доказывающего, что здесь еще теплится цивилизованное общество. — Экий черт! — изумленно присвистнул человек в форме, когда Антон по сути ввалился в коридор отделения полиции, проронив только заветное: «Мне нужна помощь!» Полицейский, поправив фуражку, облокотился на один из стендов, где он приводил в порядок никому не нужные бумажки и прикрикнул в приоткрытую дверь кабинета напротив:
— Валерка, тут к тебе!
***

Морена, поддаваясь соблазну, подставляет лицо и шею будто укутывающим теплым ворсистым пледом первым золотым лучам. Тучи ластится у подножия широкого пня, на котором она сидит. Мориша дарит псу улыбку, чешет за ухом и, оставив на пне пригоршню прошлогодних орехов и краюху хлеба для хозяина леса, встает, направляясь к реке, на ходу дожевывая скудный завтрак, собранный на скорую руку.
***

— Итак, Вы утверждаете, что Вас и Вашего друга похитила и вывезла из города девчонка комплекцией в пятьдесят килограммов?
— Нет. Мы сами с ней поехали...
— То есть как такого похищения не было? — участковый вальяжно откидывается в кресле за столом, скептично рассматривая грязного, бомжеватого вида молодого человека пред собой. — Только потом меня месяц держали в подвале как какое-то животное. Это тоже не похищение?
— А Вы без агрессии, Антон Андреевич, будьте добры излагаться. Поверьте, мы все здесь хотим понять, что случилось, — спокойно-насмешливо говорит следователь, названный коллегой «Валеркой», помечая что-то на бумаге.
— И часто Вы после клуба решаете поехать не к себе домой проспаться, а за город за сотни километров с первой встречной?
— А это важно? Они убили моего друга, пытали меня и... — Антон эмоционально всплескивает руками и трет переносицу — слова застревают в горле.
— Кто? Местные старики-алкаши в соседней деревне и мелкая девчонка?
— А Вы думаете: я все это время гулял по лесу, природой любовался?
— Судя по Вашей наружности, вполне. Ладно. Вы ведь хотите, чтоб мы нашли злоумышленников?
—Постарайтесь вспомнить, что еще было в тот день. Может, что-то необычное, что показалось странным? Шастун пропускает пальцы сквозь слипшиеся колтуны в тысячный раз за разговор.
— Может, Морена что-нибудь упоминала? Антон растерянно качает головой:
— Представилась Лизой, мы мило общались, выпивали... Потом приехал Сережа. Или мы его встретили.?
— Сергей Борисович Матвиенко, так?
— Да. Мы поехали на вокзал... Конечно, на вокзал, да! Мы же на поезде сюда добрались.
— На поезде? — издает смешок помощник участкового, сидящий позади, от чего Антон зримо ссутуливается, вздрогнув.
— Вы ведь утверждали, что приехали на машине Арсения Попова.
— Да, он нас подвез... Говорю же, я плохо помню, что и как именно происходило. Да и какая разница? Эти уроды грабят, убивают и жрут людей на вашем участке, а вы ничего не делаете!
— Ну почему же? Просто нам необходимо получить как можно больше полезной информации и найти доказательства.
— Я — живое тому доказательство.
— Заключение о снятии побоев должен провести врач. Полагаю, дату вылазки в клуб вы тоже не знаете?
— Первая неделя июня.? — неуверенно пожимает плечами Шаст. Он наклоняется ближе к столу, массирует виски, пытаясь упорядочить бардак в голове в стойкую логическую цепочку, но звеньев отчаянно не хватало. События в клубе и приезд в деревню были объяты плотным туманом. «Интересно, это последствия покореженной пытками психики или того, что мне достаточно часто прилетало по голове? Или же...»
— Морена. Это все она. У нее точно были наркотики или что-то в этом роде...
— То есть вы вместе упарывались?
— Что?
— Ну, торчали?
— Нет. Она мне что-то подсыпала. Это же очевидно.
— И что это было?
— Понятия не имею...
— Вы ранее что-нибудь из наркотических веществ употребляли?
— Я не наркоман!
— Конечно, нет. Может быть, разово? Что-либо «безобидное»?
— Нет. К чему это?
— Вы говорили, что много выпивали за пару месяцев до своей пропажи. Может, в состоянии опьянения...
— Нет! Я не был в запое. И это не отменяет того, что случилось, — Антон отворачивается к зарешеченному окну. От него веет чуть уловимым ароматом цветочного нектара, что смешивается с тяжелым запахом сырости и затхлости, пропитавшим отделение, идущим с заброшенного этажа выше.
— Хорошо. Вернемся к ОПГ. Уверяете: всем заведовал Петр Иваныч?
— Да.
— Чем занимались остальные? Вам известны их обязанности?
— Думаю, Морена организовывала похищение. Попов проводил... допросы. В них также участвовали Николай и еще несколько человек. Они... часто менялись... У них был свой юрист и доктор. Ольга, домработница Арсения, вряд ли к этому причастна. Скорее всего, она особо и не знала, что происходит, а после просто боялась Арсения.
— Как Вы поняли, что они едят людей?
— Когда пытался сбежать, видел варево и... — Шаст сглатывает тугой ком, когда пространство вокруг начинает плыть, выдвигая миражом на поверхность сознания ту чудовищную картину. На втором этаже будто бы капает вода, просочившаяся в проломы крыши, с эхом разбиваясь о пол, совсем как кровь тогда, бегущая по телу Сергея.
— И это все ради денег...
— И значит, целью заварушки было Ваше наследство. Антон слабо кивает. Глаза все еще застланы гранатово-черной пеленой. — ...которое Вы, собственно, и отдали, переписав акции на другого человека...
— И после меня забрал Попов. И больше я никого из этой группировки не видел. Кажется, они считали меня мертвым. Разве что Позов и Морена знали, что со мной. В остальном Арсений скрыл мое существование.
— Подозреваете: ему было велено Вас убить?
— Да.
— Но он внезапно сжалился и оставил Вас у себя? Шаста пробирает смех, и он прячет лицо в ладонях: как удивительно можно скомпоновать два абсолютно несовместимых понятия. Сотрясающие тело конвульсии, как в припадке эпилепсии, постепенно сходят на нет, порой все еще вырываясь истероидными, каркающими звуками. Антон стирает выступившие от хохота слезы:
— Можно и так сказать. Полицейские неоднозначно переглядываются. Шастун устало вздыхает:
— Я могу позвонить?
— Нет, — убирает стационарный телефон на другой край заваленного бумагами стола следователь.
— Эй! Мне нужно предупредить мать.
— Казенный телефон только для сотрудников. Потребуется — мы сами предупредим кого надо.
— Вы мне не верите, — прищуривается Шастун, скрестив на груди руки.
— Что было в доме Попова?
Шастун моментально чувствует, как вспыхнули и запеклись красным уши, а призрачные ладони обхватили бедра, раскрашивая их лиловыми синяками. Воздух стопорится в легких, что будто закупорились, не пуская тот ни туда, ни обратно. Чужие острые зубы вновь вгрызаются куда-то в район шеи.
— Он... он... меня...
Кислорода, приправленного плесенью, критически не хватает. Антон бросает взор на участкового: светлые глаза со снисходительной немой претензией и искоркой глумливости на дне отбивают всякое желание продолжать этот фарс. Замаскированные под кашель, полные колкости смешки за спиной. Ногти вонзаются в кожу, оставляя аккуратные луночки в кулаках.
—Он просто избивал меня и всячески издевался... — Что-то еще? Шаст поджимает губы, стискивая их в тонкую линию до полного обескровливания.
— Нет... «Занятно, сколько лет и денег придется вбухать в психотерапию за месяц жизни с Арсением? Наверное, целое состояние. Ах, да. У меня ведь отняли то самое состояние...» Неожиданно перед Антоном возникает граненый стакан с водой, который он с благодарностью осушает в пару глотков. Спохватившись, следователь, придерживаясь примера своего помощника, подает Шасту тарелку с обветренными бутербродами, битый час мозолившими глаза оголодавшему беглецу. Повисает неловкая пауза, пока Шастун, едва пережевывая, набивает желудок, почти не ощущая вкуса еды. Полицейский опять утыкается носом в документацию.
— Что-то не сходится, — бормочет он. Предоставляет потерпевшему бланк и ручку:
— Пишите объяснение. Не торопясь, внятно, хронологически изъясните во всех подробностях, включая детали, сложившуюся ситуацию. И подпись на заявлении поставьте.
— А какое число?
— Шестнадцатое июля.
— И помните: за ложные показания предусмотрена статья.
Стержень шариковой ручки скрипит на шероховатой поверхности стола, размашисто катаясь по бумаге. Стол, подпираемый стопкой истлевших дел, все равно пошатывается на слишком резко выводимых Шастом каракулях. Ветви растущей под окном вишни барабанят по решеткам и раме.
Хлопает входная дверь. Гулкие шаркающие по истрепанному линолеуму шаги в пустом коридоре. И в дверном проеме появляется веселая кудрявая голова:
— Валерий Анатольевич! Денис Антипович! Что ж вы это в духоте сидите! Замыленный хмелем взгляд фокусируется на Антоне:
— Это что ж вы, еще и делом маетесь?
— Да вот одна городская потеряшка как с неба свалилась, — растолковывает Денис, вскакивая поприветствовать друга.
— Неужто прям с неба?!
— Вот балакает: из лесу причапал, чудо-юдо таежное. А вообще, вроде как из Москвы. Шастун, насупившись, косится в сторону столь пренебрежительных речей, крепче сжимая ручку. — Жора, закройся — органам власти мешаешь, — одергивает гуляку Валерий Анатольевич, указывая на жертву происшествия.
— Не видишь, процесс идет?
— А я-то что пришел. Покумекать да обмыть надо кое-че.
— А есть повод?
— А как же! Мне Любка дала, — похабно подмигивает визитер.
— Поздравляю с подвигом, — следователь смотрит на часы в телефоне и откладывает его на кипу из многочисленных отчетов, создавшую подобие неприступной осадной башни.
— А теперь не стопори работу.
— Так-то у меня и новости есть нынче. Или ты думаешь: люди из Москвы до тебя в кои-то веки снизойдут?
— Чтоб тебя, Жорик! Говори, что хотел? — Валерий, шлепнув одной из папок с протоколом, встает из-за стола. Все трое выходят в коридор. Шаст с секунду задерживает глаза на стареньком кнопочном Нокиа, а в следующий миг, уже вцепившись пальцами в потасканный корпус, судорожно набирает заученный наизусть номер. Однако гудков нет.
— Здесь связь не ловит, — равнодушно ставит в известность парня заглянувший в кабинет Денис. — Я понял уже. Вернув мобильник в протянутую руку, Шастун снова присаживается, ожидая вердикта участкового под неуютным надзором его помощника.
— Вещи, значит, воруешь, — зловеще безэмоционально произносит Валерий Анатольевич.
— Нет...
— Это был не вопрос.
— Я только одолжил...
— Знаем мы вас, должников, — он умолкает, наскоро пробегаясь по строчкам в заявлении, выстроенном из закорючек, достает видавшую и лучшие времена пачку Беломорканала. Щелкает зажигалкой, закуривает. Усмехается жадно заблестевшим очам напротив.
— Так зачем Попову было оставлять тебя при себе? — Я почем знаю? Он психопат, у него и спросите, — раздраженно шикает Антон.
— Я ведь уже все Вам рассказал.
— И насчет наркотиков?
— Не было никаких наркотиков!
— Надо же, а написал, что были.
— Это было предположение.
— Так или иначе к тебе всплывает огромное количество вопросов.
— Вы меня в чем-то подозреваете?
— Следствие отрабатывает версии. Шаст со вздохом отклоняется на спинку стула:
— Но я правда все рассказал. Что еще Вы хотите услышать?
— Ну например, почему, отдав то, что было нужно им, ты, потеряв любую ценность, так долго прохлаждался в их компании? Несостыковочка получается.
— Я могу уйти? — уточняет без особых надежд Антон.
— Нет.
— Вы не им...
— Имею. Ты задержан до выяснения обстоятельств. Будешь лгать — вообще по статье пойдешь. «Сука! — Шастун утыкается лбом в сложенные домиком руки. — Как?! Как я умудряюсь вляпываться в подобные ситуации?»
— Я жду ответа, — напоминает о своем присутствии следователь. Шаст упрямо молчит, уставившись в пол: «Интересно, они смогут выкопать мне адвоката в этой глуши?»
— Знаешь, что я думаю? Антон опасливо отнимает ладони от лица.
— Думаю: ты — обычный торчок, загнался чем-то и в пьяном угаре приехал сюда. Потерялся и в процессе поисков обратной дороги набрел на любезнейших жителей соседней деревни, которых ты решил ограбить, а может и убить... Но что-то явно пошло не так. Знаешь, сколько у меня таких желающих воспользоваться старческой немощью и добротой по участку скачет?
— Ч-что?
— И если там будет уголовка, я повешу на тебя все текущие дела. Это я тебе гарантирую. Внезапно на ум приходит забавная, до ужаса неправильная мысль: «Арсений был прав... Стоило держать рот на замке».
— Так что лучше сотрудничать и отвечать на мои вопросы. Кадык нервно дергается. Шаст в импульсивно-тревожном порыве яростно расчесывает комариные укусы на предплечье:
— Можно и мне сигаретку?
***

Морена в сотый раз обводит глазами каемку обуви, отпечатавшуюся в грязи у реки. Садится на корточки рядом. Касается твердой, подсохшей и покрытой трещинками земляной корочки у носка. Растирает на подушечках пальцев посветлевшие фрагменты почвы с узоров подошвы. А вот на полметра ниже у природного слепка второй ступни в самой пятке скопилась еще мутная вода. Все крупные соринки осели, и жидкость избавилась от черноты окружающего месива, но до идеальной прозрачности далеко.
«Следам часов шесть. Но почему они обрываются? Он шел вверх, вдоль реки, периодически возвращаясь к ней, видимо, чтобы свериться с ориентиром, дошел сюда и... передумал? Или что-то его спугнуло? Но люди не пропадают бесследно».
Тучи крутится подле, не менее озадаченный, чем его хозяйка. Снует туда-сюда, обшаривая все возможные ходы и тропинки, ища носом знакомый запах — по первому впечатлению, хаотично. В бесплодных попытках он забирается на другой берег, разыскивая объект уже там.
Наконец, слышится долгожданное «тяв».
— Нет, мы оттуда и пришли, Тучи. Обрадовавшись было, Морена сникает, погружаясь в размышления: «Как концы в воду...» Хмурится, склоняет голову набок.
— Гаденыш! «Он зашел в воду спиной вперед, развернулся и направился вниз по течению. В Зубово двинулся».
— Тучи, ко мне! Может успеем, ежели напрямик пойдем.
***

На десятом круге пересказа одной и той же «увлекательнейшей» истории в горле начинает першить. Виной тому ночное купание или бессмысленные диалоги, Шастун вникать не хочет. В принципе сейчас бы зарыться с головой под толстое пуховое одеяло — желательно в своей квартире — и не показывать нос еще месяц. Пожалуй, так и стоит сделать. Вернуться домой, как только все закончится, выдохнуть с облегчением, включить телевизор на фон, чтобы избежать давящей тишины, и просто отдохнуть. Наверное, было бы неплохо еще и прибраться в квартире, хотя не то чтобы образ жизни, который Шаст вел ранее, способствовал чистоте и порядку. Выкинуть все лишнее. Постараться забыть прошлое. Начать с чистого листа. Если у Антона, конечно, есть маломальский шанс может не на «зажить долго и счастливо», то хотя бы на «более-менее нормально», без пробуждений в холодном поту и постоянных оглядываний на мнимые шаги за спиной.
— ...И этому чего-нибудь пожевать захвати. А то три дня в лесу — это не шутки.
— Будет сделано. Шастун, выпав из прострации, непонимающе завертелся на стуле. Денис Антипович, покончив с бюрократией, откланявшись, отлучился. Участковый, заметив чужое замешательство, поясняет:
— Денис сгоняет в магазин, прервемся на обед и по коням.
— Зачем?
— Как зачем? Поедем, поглядим на твоих людоедов. Проведем допрос на месте, проверим показания.
***

УАЗ летит по проселочной лесной дороге, подскакивая на кочках, ворчливо поскрипывая, грозя развалиться на каждом следующем пригорке при дальнейшем таком беспечном вождении. Но вопреки законам физики и ухабам на пути, машина продолжает рычать мотором, а водитель — выжимать всю имеющуюся в запасе мощь. Мелкие камешки, выбрасываемые из-под колес, и насекомые, которым не посчастливилось встретится с траекторией УАЗа, прерывистым градом стукаются по лобовому стеклу. Внутри кабины такая же жуткая качка, как на рыбацком судне в неспокойную погоду в океане, и Шастун впивается в сиденье, дабы его не мотало по всему салону. Окна спереди полностью открыты, и, несмотря на духоту на улице, задние места, где и сидел Антон, хорошо обдувает. Разъезжать с новыми знакомыми по деревням и селам не было пределом мечтаний, но не то чтобы Шаста кто-то спрашивал. Потому оставалось только следить за порядком приевшейся зеленью за окном.
Когда машина подъезжает к желтому, совершенно безобидному на первый взгляд домику, Антон невольно напрягается. Хотя обстановка довольно мирная — не придерешься.
— Сиди тут, — бросает участковый, а сам с компаньоном скрывается в пышущем изобилием будущих фруктов саду.
Шастун пугливо озирается. Поместье Арса темным пятном маячит в удалении. Антон подавляет иррациональное ощущение тотальной беззащитности и всматривается в развитие событий на крыльце.
Хозяин встречает «гостей» не сразу. Приходится постучать дважды.
— Что за шум-гам? — Петр появляется на веранде, расплывшись в добродушной улыбке.
— Это к Вам вопросы, Петр Иваныч. Что ж это у нас чудаки по деревне скачут, байки про каннибалов травят? Улыбка сползает со старческого лица. Они синхронно оборачиваются к машине.
— А теперь давай поподробнее, — роняет Петр и запоздало жмет протянутую в приветственном жесте руку, слишком панибратски.
Шастун не слышит о чем они говорят, но в мозгу что-то щелкает. Ледяные костлявые пальцы страха ложатся на шею. Интуиция набатом верещит об опасности. И когда Петр Иваныч посмеиваясь хлопает полицейского по плечу, все становится на свои места. «Они заодно!» Паника берет верх. Антон лихорадочно дергает дверную ручку. «Заперто!» «Черт-черт-черт!!!» — Шаст сжимает волосы на затылке. В ужасе забегавшие глаза натыкаются на открытое окно.
— А этот особо буйный, — наблюдая, как Шастун заметался по салону, признает Денис.
— Ничего, куда он денется?
Антон перелазит на пассажирское сидение рядом с водительским, неловко свешивается с окна, неповоротливым медлительным слизняком вываливается из машины на дорожную пыль и пускается наутек.
***

Морена вперевалку шагает по склону, усеянному рытвинами, перепрыгивая с одного бугра на другой. Высокая трава стелется, цепляется за шнуровку ботинок, щедро осыпая семенами из колосьев, мешая идти. Солнце в зените беспощадно парит. В наглухо закрытой одежде, годящейся только для походов по лесу, кажется, уже семь потов сошло. Потому, когда на развилке у поворота в деревню Морен замечает в танцующем мареве раскаленного воздуха объект своих поисков, первой прокручивается мысль, что ее таки хватил удар.
— А на ловца и зверь бежит... Как же ты меня достал, Антош.
Антон на последнем издыхании улепетывает в направлении спасительной опушки леса. Как вдруг голень, будто разрядом тока, поражает вспышка боли. Ноги подламываются, и Шастун, вскрикнув, падает в песок, стирая ладони о гравий в кровь. Морена с торжествующей ухмылкой опускает дымящийся пистолет, сдувая выбившуюся из хвоста прядь волос, настырно мельтешившую у лица, и спускает пса. Но триумф меркнет, как только на повороте показывается служебная машина.
— Вот дрянь! Кажись, прав был Вениамин: чудес не бывает.
Нога пульсирует, с каждым разом все сильнее набирая обороты, как если б кто-то вкручивал в нее сверло, доходя до кости. Песок вокруг мигом окрашивается красным. Антон еще пытается подняться, сделать хоть что-то, но конечность тащится мертвым грузом, сковывая движения. Чем активнее Шаст елозит по земле, тем больше мелкого сора и песчинок попадает в рану и тем мучительнее простреливает боль. Позади слышится задорный свист и аплодисменты. Стихает движок автомобиля.
— Ну ты загнул! «Немощность и доброта...» Я едва не растрогался от таких пламенных речей. Тебе бы с трибуны вещать, — смеется Денис.
— Артикуляция — наше все, — шутливо кланяется Валерий.
— Что со спринтером нашим будем делать?
— Я бы предложил колени прострелить, да только кто-то уже за нас постарался. Антон сворачивается загнанным зверем, исподлобья глядя на сокращающих дистанцию полицейских. Совершенно неожиданно путь им преграждает косматый пес, грозно рыкнув.
— Я даже знаю кто, — хмыкает Валерий Анатольевич, передразнивая утробное тявканье охраняющего «добычу» пса.
— Так-то тут еще есть, где разгуляться, чтобы решето сделать.
— А может, мы ему яйца прострелим? Чтоб бегать удобнее было.
— Хах! А что? Чем не идея?! Ну-ка, отвлеки собаку. Шастун с содроганием вперивает стремительно намокающие глаза на блеснувший из кобуры пистолет. Тело становится ватным, цепенея от мандража. Тучи заливисто лает, пресекая попытки подобраться к жертве, предупредительно цапнув неприятеля за штанину, но не нападает, пребывая на стороже. За что собственно и получает пинок по ощетинившейся морде, пронзительно заскулив.
—Мальчики! Неужто вам больше нечем заняться? — Морена чертыхаясь выныривает из близлежащей канавы.
— Какие люди в Голливуде! Мориш-шка-а, — мерзко тянет Валерий, заставив скривиться даже Морен.
— Валер, Дениска, — натянуто обменивается любезностями Мориша.
— А мы как раз таки на службе при исполнении долга.
— Так это теперь называется? Что ж, свой долг вы исполнили. Молодцы, спасибо большое, дай Бог вам здоровья. Он, — она кивает на Антона, — идет со мной.
— Это с какого перепугу? Мы еще не закончили.
— На том свете закончишь. За мальчишку перед Арсением Сергеевичем отвечать будешь. Сомневаюсь, что он обрадуется, если чего в комплектации не досчитается.
— Граф-то? А на кой он ему? Что за ценность такая?
— Тебя не касается.
— Ох, Моришка, допрыгаешься когда-нибудь — прижмут тебя за базар.
— Иваныч приказал — мы работаем, в чем претензии? — неохотно толкует Морена.
— Или в Зубово хлопот мало?
— Дело говоришь, — соглашается вдруг Валерий и даже отступает к автомобилю. Морен ощутимо расслабляется.
— И это... Петру Ивановичу не говори, что мы мальчишку упустили. Ну облажались, с кем не бывает? Зачем друг другу проблемы создавать, верно?
— А знаешь, почти убедительно, — хохотнув, отвечает участковый. Веко Морен чуть дергается.
— Что это Петр не в курсе ни о каких таких приказах?
— Старый человек уже, запамятовал, может? — включает «дурочку» Мориша.
— Да ну? — обходит кругом девушку Валерий, практически нависая над ней.
— Ага, — Морена стойко выдерживает пристальный взгляд, не разрывая зрительного контакта, в тревожном ожидании ловя каждый жест. Валерий резко хватает ее за запястье, притягивая к себе. Но Морен, будучи наготове, уже вскинула на него ствол.
— Лучше пусти, — угрожающе шипит она.
— А тронешь меня или моего пса еще раз — я твое хозяйство прострелю. Если там конечно есть что.
— Мориша!!!
Все дружно озираются. Петр Иваныч ковыляет по дороге, гневно насупив брови.
— Ебаный бобер, — Морен, простонав, отворачивается. Вся ее уверенность сыпется напрочь. Взор шныряет меж неблагожелательных лиц и кустов у канавы в поисках поддержки, знака, хоть чего — и наконец, падает на Шаста. Его широко распахнутые, влажные, как у всполошенной в свете фар косули, глаза непроницаемо затекленели. Ее же собственные наливаются жидкой сталью, сверкнув металлом.
— Столько лет, а ведешь себя как ребенок окаянный! Ума ни грамма. А ну прекращай! Вениамин в гробу перевернулся, дрянь ты эдакая, — Петр Иванович вплотную подходит к источнику всех мыслимых и немыслимых напастей.
— Он разве не учил тебя доставать оружие, только если собираешься им воспользоваться?
— Не то чтобы я не собиралась... — договорить Мориша не успевает: Петр Иваныч заряжает ей мощную оплеуху. Да так, что голова девушки дергается безвольным болванчиком, а звук удара настолько громкий, что Антон буквально чувствует, как запеклась кожа на пострадавшей щеке. Пес взволнованно гавкает.
— Тучи, сидеть, — усмиряет того Морена, поднимая голову вновь и стирая кровь с лопнувшей губы, пятится от надвигающегося на нее Петра, но с пути не уходит. Сейчас, на фоне мечущего в бешенстве гром и молнии мужчины, в два раза больше нее самой, Морен выглядит совсем хрупкой — прямо как при первой их с Шастом встрече.
— Как я должен на тебя повлиять? Поведай мне, а? Может мне тебя, как ненормальную собаку, на цепь посадить? М? Думаешь, я этого не сделаю? — распаляется Петр Иваныч.
— Думаю, я ценнее собаки, — бурчит Мориша.
— Едва ли.
— А вот сейчас обидно было.
— Семейные разборки, — ехидно комментирует Валерий, закуривая.
— Сюда бы пива.
— Или может тебе мало слухов, что уже про тебя ходят? — вычитывает как пятиклассницу Моришу Петр.
— Может и мало... Ладно-ладно! — прикрывшись от занесенной для второй пощечины руки, затараторила Морена.
— Я могу все объяснить...
— Давай же, просвети меня.
— Ну-у... Или не могу...
— И не забудь упомянуть о махинациях, которые ты проворачивала за моей спиной.
— Что? — губы ошеломленно шевельнулись, скатываясь на шепот.
— Да, скажи, что ни сном ни духом, о чем я. И о том, что сейчас происходит, тоже не в курсе.
— Да... То есть нет, — еще одна затрещина все же прилетает снова.
— Сколько он тебе пообещал? Морен тушуется и оставляет вопрос без ответа.
— Неужели я мало тебе дал? Тебе не хватает того, что ты получаешь? Ты никогда не умела вовремя остановиться, Мориша. Раз за разом продолжаешь не то что наступать — танцевать на одних и тех же граблях. Никогда не задумывалась, как закончишь с таким темпом? Морен набирает в рот воздуха, чтобы возразить, но ничего толкового не выходит. — И я закрывал глаза на многие твои действия. Люди начинают судачить о твоей неприкосновенности. Но теперь я по горло сыт твоими выходками. Кусаешь руку, которая тебя же кормит. Ты соображаешь, что можешь подставить всех?
— Ничего критического ведь не произошло. Решил наш Граф завести себе друга на старости лет, что такого?
— А дело не в авантюре с мальчишкой — за нее Арсений ответит. Хотя, как только я услышал, очень хотелось верить, что ты не занимаешь в ней роль почетного участника. Ты взялась за старое. Я запретил тебе брать заказуху на стороне и уж тем более лезть в чужие разборки. А у тебя что шило в заднице. Может, мне запереть тебя в деревне? Чтоб ты и шагу без моего ведома ступить не могла?
— Я давно завязала...
— У меня обратные сведения.
— Дерьмище.
— Это переходит все грани дозволенного. Ты приковываешь излишне много внимания к своей скромной персоне, но плоды пожинать не тебе одной. Из-за твоей ошибки однажды уже погиб человек, а ты так и не вынесла урока, и жажда наживы ровно так же застилает тебе мозг.
— Петр Иванович, Вы же знаете. Знаете, зачем я это делаю, — понуро вздыхает Морен, оплетая грубые руки пальцами, вцепляясь коготками, как клещ.
— Цель должна оправдывать средства. Я вижу лишь неоправданный риск. Впрочем, ты больше не работаешь. Будешь учиться брать ответственность за провалы. А теперь отойди. Морен отшатывается, едва не спотыкаясь о шныряющего у ног Тучи, впритык подавшись к Антону, фактически отграничивая собой последнего:
— Нет. — Морена, — повторяет Петр строже. Морен не двигается с места, тряхнув головой.
— О, как вы славно спелись. Будь по-твоему. Передай Арсу: пусть зайдет на разговор.
— Кто на меня настучал? — осведомляется Морен, когда Петр Иванович садится в авто.
— Догадалась бы, если б врагов кругом не наживала.
— Легко отделалась, Моришка, — зубоскалит Валерий, втаптывая бычок от сигареты в пыль и обращается уже к Петру:
— Зря ты на поводу у нее идешь.
— Она — моя забота. Не твоя, — с нажимом ставит точку в теме Петр Иванович. Ключ проворачивается в зажигании, и машина, рявкнув мотором, покидает сцену развернувшейся драмы. — Пиздец, — резюмирует Мориша. Она супит брови, с секунду что-то обмозговывая, и сосредотачивается на отвоеванном пленнике.
— Ты и не предполагаешь, что учинил. Все, минутка отдыха закончилась, как и экскурс по местности. Вставай давай.
— Нет, — мотает головой Антон, отползает, волоча раненую ногу, расчерчивая алой полосой песок.
— Я не могу вернуться к Арсу. Пожалуйста! Нет. Ты не понимаешь...
— О, нет. Еще как понимаю. И знаешь, что? У меня вышел чертовски паршивый день из-за тебя. Так что лучше не испытывай мое терпение и будь паинькой.
—Нет. Ты не представляешь, что он со мной сделает, — внутри все разрывает от отчаяния. Кажется, еще чуть-чуть, и ребра с хрустом раскрошатся. Шастун осознает, что проиграл, но в грудной клетке мотыльком в западне мечется мысль о том, что он не должен этого допустить.
— Надеюсь, ноги поотрубает, чтобы ты больше никуда не бегал. «Чего только стоит Арсению воплотить эту угрозу в жизнь?»
Весь мир рушится в одночасье, треща по швам. Робкие надежды и планы на будущее рассыпаются пеплом. Как Антон вообще мог быть таким идиотом, чтобы в них поверить? Подумать, что все еще образуется? Конечно, нет, и теперь это очевидно. Но в одном Шаст все еще уверен: он обязан избежать повторения кошмара любой ценой.
— Лучше убей меня!
— Вот как? Натворил делов — и в кусты? — умудряется хихикнуть Мориша.
— Нет уж. Как сказал Иваныч: «будем учиться ответственности». Однако не переживай, твоя просьба вероятно скоро исполнится. А пока у нас с тобою два варианта хода событий. Первый — ты перестаешь капризничать и мы дружненько идем к Арсению. А второй, — Морен заносит ботинок с толстой рельефной подошвой аккурат над ранением и, не церемонясь, наступает. Слушает мучительный крик, вертя ногой и надавливая сильнее.
— Ты продолжаешь вредничать, я разряжаю в тебя всю обойму и мы все равно идем к Арсению. Хотя тут скорее он к нам идет. Так что ты выбираешь? — ласково улыбается Морена, протягивая руку.
***

Мориша спешит, слыша ругань за калиткой в саду и вынуждая Антона хромать интенсивнее. С кудрей Шаста ручьями катится пот. Перевязанная чем попало нога не прекращает напоминать о себе острой болью. Морен, естественно, старается придерживать парня, благосклонно позволяя на себя опираться, но руки с пистолета не отнимает, при любой возможности сохраняя дистанцию. Однако стоит их процессии миновать беседку с шапкой из винограда, почувствовавшего безграничные права на территорию в саду, как взору открылась любопытная картина. Марфа, то и дело заламывая кисти, что-то несмело лепетала в свое оправдание, в то время как Арсений, нагнувшись к ней, не стеснялся повышать тон.
— Не ори на нее! — Морена не раздумывая швыряет свою принудительную ношу на лужайку и в мгновение ока оказывается между мужчиной и девочкой.
— Ты глянь, — Арсений без лишних слов махнул рукой на озолотившуюся девчонку. Мориша сращивает информацию, скрипнув зубами, унимает первый порыв наградить Антона хорошеньким пинком, желательно по больной конечности, и приобнимает Марфу за плечи:
— Так, сорока, сейчас возвращаешь украшения владельцу, идешь домой, помалкиваешь в тряпочку и не подсматриваешь. А не то все маме расскажу.
— Ты же не скажешь Ольге? — глядя в спину удаляющейся фигурки, скорее требует, чем вопрошает Морен.
— Делать мне больше нечего. Хотя возможно стоило бы, покуда под твоим крылом еще одна беспризорница не выросла, — фыркает Попов.
— И вновь добро пожаловать! Две пары серых и голубых глаз с одинаково колючим холодком уставились на парня в траве.
— Давай сразу уточним: самое главное, все живы и здоровы, правильно? — вздыхает Мориша и, стрельнув очами на раненую ногу Шаста, поправляется:
— Ну, почти все... А вообще, мы в полной жопе.
— Ты же говорила: он не выберется из леса, — закипая от злости, цедит Арсений.
— Я тебе что, страховая компания? Видать, леший вывел. Не знаю.
— Ты должна была все сделать тихо! И доставить его в целости и сохранности. Какое из определений тебе непонятно?
— Я так и делала. И если бы не твое «чадо», все было бы хорошо.
— И поэтому ты в него стреляла? В целости и сохранности, Морена!
— Это была не я. И он вполне себе цел. Нога же на месте. Лицо Попова приобретает оттенок выражения «серьезно? оправдания глупее не нашла?» сменяясь на более яростное «ты меня совсем за идиота держишь?».
— Еще Тихону об этом расскажи.
— Хватит мне припоминать историю с Тихоном. Я случайно в него попала. При чем она тут?
— А при том, что люди обычно сначала думают, потом делают и при удачном раскладе еще и выводы выносят. А ты что сейчас, что десять лет назад...
— Ну вообще-то сейчас я обычно стреляю на поражение, а не по ногам...
— Довольно. Заткнись. Арсений глубоко вбирает сладковатый с пряными травянистыми нотками воздух, утрамбовывая в мозгу не слишком радужные вести.
— Шуруй за Позом. Скажи, чтоб взял аптечку.
— А как же Иваныч? — Формально нельзя приводить чужаков — я никого и не приводил. А жив Антон или нет — особой роли не играет.
***

Возвращение в бетонную клетку с обязательным сопутствующим атрибутом — цепью на лодыжке — занавешивается дымкой заботливого подсознания, вытесняющего все дурное, но легче не становится. В звенящей протухшей пустоте и тягостном, горьком ожидании истекают два дня. Может, Арсений решил сгноить его заживо здесь, в кромешной темноте, без еды и воды? Наверное, это был бы не самый худший исход. Однако чутье Антона подсказывало, что Попов так просто не простит эту дерзость. Он безжалостно наказывал его даже за малейший намек на попытку побега, а тут...
Антон не знает, что может быть хуже гнетущей неизвестности, зато бесспорно улавливает: грядет что-то страшное. Нарастающая тревога не дает ни минуты покоя. Перебить ее не способна ни ноющая боль в ноге, ни что-либо еще. Шастун так и не сомкнул глаз в этом подвешенном состоянии, поработившем тело и мысли, которое он бы назвал не иначе как тихий ужас.
Шаст вслушивается в каждый случайный шорох и гул наверху, но за ними ничего не следует. Остается сидеть, считать часы и бояться.
Когда в замке заскрежетал ключ, а по комнате разлился ослепляющий свет, являя знакомую синь, Антон с замиранием сердца понимает, что мышеловка захлопнулась. Он в ловушке с монстром один на один, и ничто уже не поможет. Арсений приближается устрашающе медленно, словно хищник. Он не произносит ни слова, и на его лице ноль эмоций — это пугает еще больше.
— Ты ведь не мог не попробовать.