часть 11
— Ключ? — с сомнением переспрашивает девочка. — Да-да, он самый, — Шастун якобы невзначай оглядывается: Арса на улице нет, Морена ушла часа два назад, только ее пес остался мирно спать под лавкой в тени раскидистой яблони, порой лениво посматривая на Марфу, будто проверяя, в порядке ли ребенок.
— Он в доме, — нарочито беспечный жест в сторону мрачного поместья.
— Лежит в прихожей. На шкафу с обувью, справа, в корзинке со всякой дребеденью. Маленький такой, сцеплен с другим ключом.
О, Антон хорошо выучил месторасположение заветной вещицы — единственного пути к спасению. Помнил каждую выемку и царапинку на неровной поверхности металла. Сколько же раз он мечтал добраться до него, строил неосуществимые планы по его захвату? Но Попов, будто предчувствуя непреодолимое желание покушения, хранил ключ как зеницу ока: всегда держал его либо при себе, либо в кабинете, куда Шасту входить запрещалось. И вот впервые Арсений расстался со своей драгоценностью, закинув его к остальным связкам ключей в коридоре. Видимо, решил, что Антон никак до него не достанет: длина цепи не позволит. Собственно, так оно и было, если б не новая знакомая. Она растерянно заламывает руки, колеблется, метая взор то на сиротливым озером брошенный букет васильков, то на хозяйственный дворик за забором, то и вовсе на чуть выглядывающую из-за невзрачных построек крышу небольшого дома позади. А после вновь возвращается к сияющим на пальцах кольцам, манящим магией металла, как проклятое золото, завораживающее кладоискателей во времена лихорадки.
— Я могу все отдать, — напоминает Шастун, наблюдая терзания юной особы.
— «Только достань ключ». Парень старается вести себя максимально дружелюбно и ненавязчиво одновременно, не выдавая волнения, скрутившего внутренности. Подавляет желание оборачиваться каждую секунду в ожидании угрозы, предвещающей крах всему.
— Арсению Сергеевичу это не понравится...
— А мы ему не скажем. «Тем более ему... Я не камикадзе».
— И никто не узнает? — уточняет Марфа.
— Никто.
— Точно?
— Точно, — солнечной улыбкой растапливает льды недоверия Шаст.
— Ладно, уговорились. Тучи! — пес, распахнув красно-медовые глаза, навострил уши. Марфа похлопала в ладоши, подзывая гигантскую тушу из груды мышц и лохмотьев серой шерсти. Не сразу, но грузная машина для убийств неохотно поднимается, сладко зевнув и хорошенько потянувшись, и через пару секунд уже подбегает рысцой, виляя хвостом. Антон неосознанно делает шаг назад. А Марфа тем временем уже семенит вдоль изгороди по направлению к полю, расползающемуся аж до самого леса. Она неизменно придерживается крохотными пальчиками то за загривок идущего рядом пса, то за прутья, если тот слишком спешил. Так они и доходят до ближайшего погнутого штыря, образующего узкую расщелину. Девочка без труда пролезает в нее бочком, как маленький котенок, способный найти и протиснуться в любую лазейку. Марфа поправляет сарафан, чуть нахмурившись от нарисовавшейся ржавой полосы на белоснежной ткани: все же зацепилась. Волкодав тявкнул раз-другой, весьма опечаленный наглым побегом девчонки с поля его досягаемости. Крутанувшись на месте, он подняв хвост припустил вперед и, промчавшись с десяток саженей, юркнул в разрытую под забором яму, едва не застряв в ней. Мощные когтистые лапы разгребают сухую землю, прокладывая путь. И вот уже огромный пес проталкивается на соседский участок, шустро настигает Марфу.
И только теперь, когда травянистое море, будто схлынув с отливом, порождает берег коротко стриженного газона, Антон замечает, как неестественно она ставит ноги, фактически подволакивая левую. «Блять», — на душе вмиг заскребли кошки. Сделалось мерзко. Шастун задумывается: не остановить ли ее? Может, и черт с ним, с этим ключом? Может, он найдет иной выход? С другой стороны, он наконец сдвинулся с мертвой точки. А Марфа — первый человек, что вообще согласился помочь, пусть и не зная всей картины. Шаст беспрерывно теребит кольца, неуверенно следуя за девочкой, борясь с так и подмывающей идеей сгрызть себе все ногти на почве тревоги: «Попов ведь не обидит ребенка? Ведь нет?»
Но настойчивый внутренний голос просто кричит, что Арсений способен абсолютно на все. Стоит ли обман того? А если Марфа не справится? И тем не менее страх, извечно поселившийся в сердце, гнусным шепотом вопрошает: как изменит Антон свое мнение вечером, когда Арс со всей свойственной тому жестокостью возьмет его снова? Нет-нет. Шастун не выдержит еще одну череду изуверств. Попов же не остановится. Никогда не останавливался... Как бы Антон не умолял.
Из безрадостного наваждения приходится вынырнуть: их разношерстная компания достигает границы хоздвора — дальше цепь не пускает. Марфа без задней мысли бредет к поместью. Минует поросший, с переменным успехом ухоженный сад, клумбы у дома и проскальзывает внутрь. Пес покорно садится и ждет у крыльца. Неприветливый просторный особняк встречает девчонку могильным холодом, резко контрастируя с изнуряющим зноем и палящим солнцем за окном. Марфа ежится под натиском враждебности к чужаку, витающей в воздухе. Все же ее никто не приглашал. Домовые таких не любят. Она беспокойно оглядывает углы с закравшейся в них чернотой, страшась свидеться с ее обитателями. Но ни топота, ни шорохов не слышно.
Нужный шкафчик Марфа примечает сразу. Однако для нее он оказывается высоковат. Девочка разочарованно вздыхает. Высовывается в темный коридор — никого. Марфа беззвучно ступает по мягкому ковру, невесомо ведя рукой по шероховатым обоям. Ни одна половица не скрипнет под ней, будто желая укрыть ребенка от неприятностей. Подозрительно тихо. Лишь часы грубо нарушают мертвое забвенье. Воображение подкидывает фантазию о затаившихся в недрах дома духах, танцующих в такт стрелки на циферблате, позабывших о времени как таковом. «Может, они за печкой?» — Марфа проходит на кухню, играючи заглядывает в темень выбеленной, давно не используемой печи, стремясь поймать за хвост прячущихся существ из сказок. Пожимает плечами. Огибает кухонную стойку. «Я и сама как привидение! — наталкивается на собственное отражение в витрине шкафа. — Такая же бесшумная и незаметная. Как тень». Входя в раж, Марфа, кружась, проплывает в столовую, и только белый сарафан высвечивает тощую хрупкую фигурку из полумрака. Она начинает особо аккуратно, чтобы не скрежетать по доскам, выдвигать стул из-за стола, но, присмотрев более легкую и компактную банкетку у камина в гостинной, бросает сие неблагодарное занятие. Вскоре, стукнув ножками всей сущностью отсылающей к девятнадцатому веку банкетки, Марфа без малейших зазрений совести становится прямо в розовеньких босоножках на расписанную узорами обивку и тянется к искомой корзинке. В ней и правда полно всякой всячины. Крестовая отвертка, ручка, записная книжка, громадная связка ключей от всего и вся, сломанный замок, брелок в виде потасканного плюшевого зайца, ключи от машины, потертые визитки, скрепки навалены россыпью глупой и даже нелогичной инсталляции в плетеном блюде. В ногах уже чувствуется усталость от подобных приключений, и девочка, пошатнувшись, хватается за такой же едва устойчивый шкафчик. Повертев в руках плюшевого зайца и пригладив его ушки, Марфа оставляет игрушку в покое, разгребает местную барахолку и, наконец, находит цель своего путешествия. Выудив нужную пару ключей, она осторожно слезает, заботливо стряхивает песок и комья грязи с сидушки и волочет банкетку на место.
Хлопок двери застает Марфу на полпути к выходу, будто ножом распоров тишину. Мотнув белобрысой головой в поисках убежища, Марфа испуганно замирает.
Арсений на ходу снимает очки и трет уставшие от долгого глазения в бледный экран ноутбука и бесконечные отчеты глаза, покуда влетает на кухню. Набирает колодезной воды из-под крана и залпом осушает стакан. Зубы сводит от холода, но взамен по телу растекается маломальская свежесть. Марфа поджимает губы и, стараясь не задеть ни одной особо «ворчливой» половицы, отползает вглубь под свод стола. Кажется, ее крохотное сердце наполняет гулким стуком всю комнату. Стоит Арсу обернуться — и она будет как на ладони. Мужчина проходит к окну, выглядывает во двор — проверяет наличие порядка. Незваная гостья вся припадает к земле. Их разделяют какие-то жалкие несколько шагов.
«Призраков нельзя увидеть, если они того не хотят», — думает Марфа. Попов разворачивается, заносит стакан на кухню и, пошарив в холодильнике и захватив что-то съестное, скрывается во мраке особняка.
Марфа выскакивает из дома как ошпаренная, почти бегом спешит убраться на хоздвор, крепко зажимая во взмокшем кулаке ключи. Тучи радостно вьется рядом. Когда их процессия показывается из-за угла крайнего длинного сарая, образующего вкупе с остальными пристройками настоящую стену, прячущую хозяйственный двор, дабы тот не красовался невзрачным пятном и не портил общий вид участка, Шастун, прокрутивший в голове миллион вариантов того, что мог сделать этот мерзавец с ребенком в случае неудачи и уже пожалевший, что вообще впутал оного в эту историю, подрывается навстречу.
— Все в порядке? Вместо ответа Марфа улыбается и выставляет раскрытую ладонь с блеснувшими светом надежд ключами. Антон издает нервный смешок с придыханием и протягивает дрожащую руку. Все вокруг кажется таким нереальным, как мелькающие кадры старого выцветшего фильма на проекторе. Ключ с тонким звоном падает в руку, отдавая внезапно непропорционально большим весом. Шастун как в бреду снимает с себя все кольца, всучивает их Марфе. Прощается с ней и ожидает, пока та уйдет, увлекая за собой и пса. На дворе пусто. Ольга отправилась напоить лошадь и еще не вернулась. Даже редкий ветер — единственный свидетель преступления — стих. «Идеально», — не медля, Шаст плюхается на пятую точку, легкое головокружение, вызванное эйфорией, будоражит. Непослушная рука не сразу попадает в замочную скважину. Наконец, вожделенный щелчок. И цепь спадает с лодыжки, умыкаемая небольшим замком, болтавшимся на щиколотке ранее, что сильно раздражало при ходьбе. С плеч будто свалился многотонный валун. Дышать становится легче. Так необычно: под ногами больше ничего не мешается. Правда, дыхание практически сразу сбивается от мощнейшего прилива адреналина. Откуда-то появляются силы подтянуться и со второй попытки влезть на забор. Острые пики угрожающе топорщатся, так и норовят задеть беглеца. Но Антон с акробатической грацией наворачивается с двухметрового забора, оставив тому на память лоскут футболки. А дальше — бег. Бежать, бежать не оглядываясь. Так быстро, как только возможно. Не столь важно куда. Главное — далеко. Лишь бы не нашли.
Высокая трава путается в ногах, обвивая живым барьером. Кочки и нечастые камни тормозят ход, грозя серьезным вывихом. Ухабистый рельеф поля неприятно отдает в ступни сквозь тонкую подошву кед. Антон преодолевает особо густые заросли бурьяна, утопая в нем по пояс, и, оступившись, вываливается в мелкий полузасохший ручей. Замесив вязкую хлюпающую грязь, Шастун поднимается с колен, перепрыгивает кашу из воды и чернозема и выбирается из канавы. Не позволяя себе отдышаться, Шаст снова набирает скорость. Вода булькает в обуви при каждом шаге. Но это последняя проблема сейчас. Осилив дополнительную преграду в виде хлипеньких прогнивших колышков с натянутой на них колючей проволокой и умудрившись о нее оцарапаться, Антон очутился на опушке леса. Он запускает пятерню в колтуны волос, нервозно стискивая их. Мозг услужливо подбрасывает картинки того, как пленника травили с собаками словно дикое животное. А еще того, чем закончился прошлый побег. И Шастун несется в чащу, не помня ни себя, ни дороги.
Великаны-сосны с суровым безмолвием взирают на нарушителя порядка. Антон мчится не разбирая ничего вокруг, сгребая на себя всю паутину, насекомых, пожухлую листву и прочие прелести леса, распугивая птиц и других местных жителей. Он бежит так долго, насколько вообще способен истощенный организм, едва начавший восстанавливаться. До тех пор, пока чистый бодрящий воздух не становится обжигающим для обезвоженного горла и легких, а сильная резь в левом боку не заставляет хромать пуще прежнего. Пока передвигать одну ногу за другой не становится отдельным испытанием. Кровь стучит в ушах. Шастун сдюживает еще около половины километра шагом и, окончательно вымотавшись, спотыкается о хитро притаившийся корень. Антон без сил падает в устланный еловыми иголками овраг и более не пытается шевелиться. Он выдохся, и теперь накатила такая усталость, что тело отказывалось откликаться на любые призывы разума сжать волю в кулак и продолжить путь. Даже страх не может больше понукать к действию. Шаст лежит так добрый десяток минут, покуда его не накрывает осознание произошедшего. Неожиданно истерический смех вырывается наружу. Он душит, сотрясая все тело. А заливистые безумные нотки, преобладающие в нем, воистину пугают. Антон захлопывает рот ладонью, но это бесполезно. И он смеется, смеется, смеется...
***
— Антон пропал!
— М-м-м, — Морена наигранно равнодушно покосилась на буквально вломившегося в дом соседа, — «чуть дверь с петель не вынес», — но трапезы не отложила.
— А ты что в это время делал? В бане парился?
— В отличие от тебя я еще и работаю, — вселенское спокойствие Морен с порога выводило из себя, и Арсений уже жалел, что решился к ней обратиться. — А я обедаю... И боюсь, ничем не могу помочь. Как говорится, война войной, а обед по расписанию.
— И тебе совершенно плевать, что он сбежал? Он свидетель...
— Нашел чем пугать. Сбежал и черт с ним, — морщится Морена.
— Здесь на километры ни души. До ближайшего города клыпать и клыпать. А я бы не поставила даже на то, что мальчишка из леса выберется. Будет блуждать — так и помрет. Нам хлопот меньше.
— Беспечно.
— Рационально. Он бесполезен. Это пустая трата времени.
— Я заплачу.
— Во-от. С этого и надо было начинать. Однако глупости затеи это не отменяет. И вопрос «зачем он тебе?» все еще открыт. Проще найти кого-то нового...
— Нет. Мне нужен именно он. Морена тяжело вздыхает, возводя очи к потолку, выказывая великое страдание:
— Мне тоже много чего нужно. И искать иголку в стоге сена в этом списке не числится. К тому же ты мне предыдущий свой долг не весь выплатил.
—И я готов заплатить тебе ровно столько же. Морен аж присвистнула:
— Разоришься.
— Не считай чужие деньги.
— А знаешь, я сейчас не в лучшей форме. Да и вовсе только недавно вернулась с задания, — хитро щурится девушка, даже не пытаясь скрыть расползшуюся до ушей ухмылку.
— И работы уйма просто-о...
— Шутишь?
— А похоже? — Морена тщательно полощет ложку в кофе, перемешивая молоко в кружке, напуская самый что ни на есть увлеченный вид, — дает время на размышления.
— Есть выражение: «Жадность фраера сгубила». Слышала?
— Кажется... Чайная ложка бьется о керамические стенки нарочно громко, раз за разом проезжаясь по барабанной перепонке. Это определенно раздражает. Арсений резко накрывает чужую кисть своей рукой, высвобождает кружку из-под тонких пальчиков и с огромным преудовольствием выворачивает полный сосуд на голову девушки.
— Спасибо, — Морен собирает покатившиеся по виску капли напитка и слизывает с подушечек пальцев, сохраняя любезную улыбку.
— Не за что, — так же радушно улыбается Арс.
— Только вот лучше меня у тебя никого нет. Я знаю лес как свои пять пальцев. А если я откажусь...
— Пф. Кого ты пытаешься надуть? Ты не откажешься от денег, — брови небрежно взлетают, криво изогнувшись.
— Тогда выкладывай вдвое больше, иначе ни я, ни кофейная маска на моей голове никуда не пойдем! — Я плачу в полтора раза больше и ни копейкой свыше. И ты выдвигаешься прямо сейчас. Морена открывает рот, чтобы возразить, но вспыхнувшую злость в глазах сменяет пересчет нулей в сумме. Приходится прикусить язык.
— Заплатишь тридцать процентов, даже если я просто потеряю время.
— Хорошо.
— Эх, что ж ты сразу не сказал...
— Дай угадаю, ты понятия не имеешь, в каком направлении и как давно он скрылся, — зачесывает выбившийся, насквозь мокрый локон Морена и расправляет вновь чистые волосы сзади, не обращая внимания на стекающие по спине капли: на жаре они быстро высохнут. Арсений лишь качает головой.
— Плохо. Впрочем в сторону Заводи ему путь заказан. Кругом сплошные топи. Если он не совсем идиот, то вряд ли туда сунется, — Морен шнурует отдающий зеленцой рюкзак, закидывает на плечо и, прихватив пистолет, пулей вылетает на крыльцо. Попов, ожидавший девушку на пороге, также ступает на растрескавшийся под беспощадным ходом времени бетон. И, поразмыслив секунду, уточняет:
— А если идиот?
— Сам будешь с водяным переговоры вести, — разводит руками Мориша и, заметив посуровевшее лицо собеседника, «утешает»:
— Ой, ладно тебе! Расслабься. Тело все равно найдут, как болота осушат... Когда-нибудь.
— Напомни-ка, почему я вообще с тобой связался? — Эм-м-м. Потому что я лучшая в своем деле? — и, игнорируя тяжелые вздохи, запирает перекошенную дверь дома, с силой вогнав ее в пазы.
— Нет, серьезно. Я не стану шастать по трясине. Даже ради тебя.
— А главное — скромная...
— Еще бы! Идем, надо еще Тучи забрать.
— Эй, «лучшая», ты же знаешь тропы, — хмыкает Арс, нагоняя бодро зашагавшую по тропинке девушку.
— Я-то знаю, а вот твоя крыса — нет. Пробовал его, кстати, на дороге искать? — переходит к зачаткам профессионализма Морен.
— Первым делом. Не высовываться ему ума хватило.
— Ну, в таком случае может хватит и не утопиться.
***
Косматый пес, интенсивно размахивая хвостом, кружит по участку принюхиваясь. Он опять и опять возвращается то к брошенному отрезку цепи, то к свитеру пленника в руках хозяйки.
— Нюхай, нюхай, мой хороший, — подбадривает пса Мориша, но сама недовольно цокает языком. Арсений выжидающе поднимает брови.
— Ветра нет, — констатирует Морен.
— И жарко слишком. Ему тяжело искать. Она цепким взглядом проходится по сторонам.
— Все-таки, знаешь, когда заводишь потенциальное животное, за ним надо еще и следить...
— Не тебе учить меня жизни, Морен.
— Ага. Только вот это не я упустила «ценного» пленника, — рисует кавычки пальцами девушка. Попов хочет высказать что-то еще, но не успевает: пес лает и устремляется к забору. Снует возле него пару минут и, пробежавшись, ныряет в яму под изгородью. Морен, недолго думая, несется за четвероногим другом, минуя своеобразный городок из сарайчиков, мозолящий глаза сереющим бликом. Пес нетерпеливо топчется по другую сторону решетки, вынюхивая след. Морена требовательно оборачивается к Арсу — тот понимает без слов — и вот уже связка ключей прилетает в ловко подставленную руку. Мориша отпирает ворота и выходит в поле. Пес нарезает огромные круги, наводя на мысли о инопланетных пришельцах, оставляющих причудливые узоры на полях. Морена видела когда-то целую передачу о таких проделках. Давно, еще в детстве, наверное. Но в голове до сих пор всплывали яркие, пестрящие цветными полосами от помех на экране доисторического пузатого телевизора фрагменты псевдодокументалки. Кажется, тогда она жила в городе. А со связью и тем более телевидением в деревне всегда были проблемы. Или же она смотрела фильмы на кассетах? «У Вениамина были кассеты. Интересно, Марфе бы понравилось, если бы я их нашла?»
Хотя Морен бы не назвала детством первоначальный период жизни в деревне. «Да и было ли оно после? Как странно все смешалось». Морена задумчиво перебирает лоскуток коричневой ткани, найденный у забора.
— 27.725.
— Что? — Морен тряхнула головой, сознавая, что отвлеклась.
— Частота рации. Свяжемся вечером и на рассвете. Скатаюсь разок-другой — поищу у обочины. Он где-то в окрестностях Чисти или Зубово выйдет, если повезет.
— Между ними радиус мама не горюй!
— Для этого ты и нужна.
— Так точно, капитан, — шутливо отдает честь Морена, поворачивается к серебрящемуся в низине ручью и мельтешащему пепельному облачку в высокой траве за ним, кинув взор через плечо на удаляющегося обратно к дому соседа.
«Масштаб работы налицо».
***
Антон разглядывает идеально чистое небо, обрамленное пушистыми верхушками сосен. Откуда-то сверху раздаются трели птиц. Монотонно, с эпизодически короткими перерывами, барабанит по дереву дятел. В позвоночник упирается сухая неровная палка — лежать становится неудобно. Любопытные букашки и вездесущие муравьи суетятся под слоем иголок и кусочков коры у зарывшихся в песок пальцев. Дыхание почти восстановилось. Руки сжимают горсти земли, снимая ковер из хвои. Нужно идти дальше.
***
Высоко поднимая ноги, скользящие по прогнившей древесине валежника, перешагивая торчащие сучья, Морена просачивается сквозь очередной бурелом и оказывается на своего рода поляне. Стволы деревьев расступились, даруя свободное пространство плотным переплетениям колючих кустов малины и ежевики с вкраплениями мелких елочек. Кое-где пробивались целые семейства папоротников, красуясь тонкими ажурными листьями. Сиреневыми огоньками тут и там вспыхивают цветки вереска. Морена вздыхает: «Если этот звереныш и дальше будет так же неразборчив в выборе дороги, мы тут надолго».
***
Шаст ощущает себя загнанной лошадью, с которой хлопьями катится пена. Весь в мыле, мучимый жаждой, он в сотый раз переходит с бега на шаг и обратно. Что еще хуже, Шастун чувствует, что начинает петлять. Местность кажется одинаковой. Один лесной пейзаж сменяет другой, и оба они до чертиков похожи. Однако играть в игру «найди десять отличий» времени нет. Страшно даже подумать, в какую ярость придет Арсений, когда хватится пропажи. И любое промедление равносильно смерти. Жуткой и мучительной. В преодолении лесного массива на скорость есть еще один плюс: от Антона хотя бы на краткосрочный промежуток отстают слепни и прочий гнус, слетевшийся на запах пота. Они настырно лезут в глаза и нос, кусают ничем не защищенные предплечья и шею. Устав бороться с этой напастью, Шастун срывает осиновый прутик и отбивается от маленького жужжащего торнадо уже им.
***
Тучи шумно втягивает воздух, высунув бледно-розовый язык, елозя им туда-сюда. Уставший, но весьма довольный собой, пес развалился на склоне оврага, покуда Морен изучает развороченную лесную подстилку.
— Что ты? Пить хочешь? Морена выуживает из рюкзака бутылку с водой, раскручивает наполовину пробку, поднимаясь к псу, и льет по капле тому в глотку. Разгоряченный длительным бегом и зноем, от которого не спасала даже лесная прохлада, волкодав благодарно прикрывает оранжевые глаза. Любая тень сосредоточенности на девичьем лице окончательно сходит на нет. Мориша расплывается в умиленной улыбке и треплет пса за ушком.
— Антоша-то отдохнул, а у нас с тобою такой роскоши нет.
Она замечает примятые стебли черники с осыпавшимися осколками обсидиана ягодами. Выше видна переломанная ветвь молодой ольхи, как раз на уровне груди. Вздернутый неосторожным шагом мох. Тучи, услышав команду, уносится по следу вперед.
***
Тьма сжижается и сворачивается в плотные сгустки, клубясь особенно черной, вязкой смолой под покровом шатра из елей. Луна покинула Антона час или два назад, скрывшись под одеялом из туч, прихватив с собою тусклый холодный свет. И теперь Шаст вздрагивает от каждого шороха, доносящегося из-за ширмы темноты, подскакивает на месте всякий раз, как под его собственным весом трескается ветка. Где-то неподалеку ухает филин, и это отнюдь не успокаивает. Все напоминает нелепый ужастик с глупым, прямым, как стрела, сюжетом, картонными персонажами и банальной предсказуемой концовкой. В общем, ровно один из тех триллеров, каналы с которыми Антон всегда переключал. «У жизни определенно есть чувство юмора: закинуть человека, всем сердцем ненавидящего страшилки, в кошмар наяву. Браво! Только бродящего меж деревьями маньяка с мачете в уродской маске не хватает... Хотя Арсений прекрасно бы справился с этой ролью. Чего только стоит его вымораживающий все живое взгляд! Ублюдок хренов», — Шастун со злостью пихает перегородившую проход хвойную ветвь. Та мгновенно прилетает со сдачей по лицу, и Антон шипит, зажимая пострадавший от мстительной ели глаз.
По округе разносится протяжный вой, от которого кровь стынет в жилах. Шастун останавливается как вкопанный: «Волки?! Это сейчас серьезно, блять?!» Глаз нервно дергается. «Не ну, логично, конечно: ночь, лес, волчья стая... Что могло пойти не так?» Это просто смешно. Нет, судьба Антона не дурацкий фильм ужасов. Это черная комедия, что всякий раз, как только главный герой осмелится подумать, что хуже быть не может, напоминает: может, да еще как!
***
Морена отрывает взор от пестрящего звездами искр костра и прислушивается. Тучи также настороженно поднимает голову. Блики желтого пламени вычурно пляшут по клокам серой шерсти, подчеркивая во мраке что-то первобытное и звериное.
— Родственнички твои, — подмигивает псу Морена и подбрасывает еще немного сухостоя прожорливому огню, вызывая фейерверк красных светлячков.
— Ничего, они далеко. И вряд ли придут по наши души. Дичи повкуснее нынче полно. Никак, леший отыгрался. Она продолжает мешать палкой горящие головешки, любуясь всполохами магических молний.
— Помнишь, что Вениамин говорил? Пес наклоняет морду набок, ставит уши торчком и внимательно глядит бесконечно умными очами. Морен хитро прищуривается, польщенная благодарным слушателем, боязливо озирается и шепотом продолжает:
— Медведь — кошка лешего, а волк — собака. Лесун и сам может волком обернуться, белым как снег, крупным как зубр, а клыки у него, что ножи: цапнет — не переживешь. И ходит он статно, важно, только короны не хватает. Но на то он и есть царь. И волчьей стаи, и лесных угодий. Однако быстрый, что в поле ветер...
Тучи перебирается ближе к увлекшейся девчонке, мостится рядом на подстилку из еловых лапок в наспех сооруженном шалаше того же состава, вытягивает лапы на подставленные колени. Морена тоже, подкинув хвороста в костер про запас, ложится, приобнимая верного друга. Так они и засыпают, укутаные сухим теплом.
***
Холодно. Околевшее под утро тело, разомлевшее во сне, совсем задубевает. Отсыревшая за ночь одежда не греет вовсе. И Шастун невольно задумывается о благополучии своих почек. Все-таки спать на голой земле — плохая идея. Ей, правда, предшествовала мысль еще хуже — вздремнуть на дереве. Но изнемогший организм шустро заклевал носом и, что естественно, при первом же неловком движении не менее скоро оказался внизу. Нестерпимо хочется пить. Во рту будто перебушевала песчаная буря. Язык распух, а слюна стала вязкой. Что-то подсказывало, что еще один раскаленный добела денек без единой капли жидкости в сочетании с марафоном, и Антон, вопреки науке, из царства животного перейдет в подразряд небесного. И за неимением иных альтернатив Шаст принимается слизывать пока не испарившуюся росу с ярко-малахитовых листьев чего-то похожего на клевер, соображая, можно ли есть это что-то. Все же последний раз он ел прошлым утром. С «неоценимой помощью» Арсения пришлось привыкнуть к частым голодным дням и целым неделям, но это не означало, что все в норме. А действительно сытного завтрака в ближайшее время и не предвидится. Шастун тягостно вздыхает, вертя усеянную бусинами воды траву пред глазами: некоторые аспекты выживания он явно не учел. Но силы и влагу брать откуда-то нужно. Антон кладет пару листков в рот и не спеша пережевывает. «Кислые, — в одном из дальних отделов мозга колышется воспоминание о том, как они с пацанами собирали этот клевер с кислинкой. — Заячья капуста, вроде так это называли».
***
— Это то, что я просил? — Арсений тянется к объемному бумажному конверту в руках Димы, с легкой неуверенностью мнущему углы картона.
— Да...
— Отлично. Но Позов не торопится отдавать конверт, и Попов удивленно вскидывает брови.
—Знаю, она наглеет, но из уважения к Вениамину... — Именно поэтому я не предпринял ничего серьезнее.
— Сам же говорил: она не опасна. Пусть и вредный, она прежде всего ребенок...
— Это не освобождает от ответственности.
— И твоя соседка...
— Непонятно в какое наказание, — Арсений уже вовсю исследует содержимое папки, когда замечает, что Дима так и стоит, скрестив руки на груди, и уходить, кажется, не собирается.
— Дим, у Морены вошло в привычку путаться под ногами. Кто-то должен поставить ее на место. Она давно проворачивает дела мимо кассы, и мы все знаем, чем это чревато. Если ей не хватило ума сидеть тихо и не высовываться лишний раз, какие уж тут претензии?
— Ты и сам активно ищешь проблем на голову. Не желаешь поведать зачем? Донельзя поглощенные чернильными строчками синие глаза отрываются от бумаг, принимая до глубины души тронутое выражение «понятия не имею о чем ты».
— Хорошо. Вернемся к вопросу привычек, — смиренно принимая факт длительности предстоящего диалога, Позов облокачивается на тоскливо скрипнувшие перила террасы.
— С чего бы ты решил снова закурить?
— То была разовая акция.
— Что ж, ты теперь как школьник отнекиваться будешь?
— Ты точно бы упоминал, что дел море...
— Дела подождут. Затяжное упрямое молчание, и Дима решает припомнить о намеченной дискуссии: — Арс, ты можешь продолжать закапывать себя работой, а с бессонными ночами, посвященными ей же, и вовсе похоронить себя. Можешь топить себя в алкоголе и опять скуривать по две пачки за день. Только вот не поможет, мы это проходили.
— Не волнуйся, все в порядке.
— Ага, я вижу какое в порядке. Прошедший месяц сам не свой... Арс перемалывает горьковатый привкус лжи на зубах и вдруг оживляется:
— Ой, мне на фабрике нужно...
— Нет. Никуда ты не пойдешь. Выдумай хоть тысячу и одну отмазку, никто с места не сдвинется, пока я не разберусь, что с тобой происходит.
— Нечего тут разбираться. Считай все стабильно.
— «Стабильно», как же, — хмыкает Позов.
— Тебе ведь лучше было.
— А кто сказал, что стабильно — хорошо? И «лучше» — это тоже сложно назвать. Скорее, просто никак...
— Сколько ты спал последний раз?
— Да не могу я спать! — сдается Арсений. Он выдерживает паузу, собираясь с мыслями, и признается:
— Я снова их слышу... А сегодня, знаешь, дочь снилась, — губы дрогнули в нервозной полуулыбке, — всю ночь плакалась, что ей холодно... — Попов дергает плечом, сгоняя наваждение.
— Мда-а, — Позов почесывает затылок, округлившимися глазами бороздя пространство.
— Но ты же понимаешь, что охапка зависимостей не панацея?
— А я, как уважающий себя человек, не могу себе позволить просто спиться? В наших краях обычно как-то так и заканчивают... Что? Не смотри так на меня. Я знаю, что все катится в тартарары.
— Ладно, я подумаю, что можно с этим сделать, — трет уже висок Дима.
— Мальчишка к этому причастен?
— О, нет. Мне с ним лучше... Я так знаю, что в доме есть кто-то еще.
— Да, уж. Я заметил. Что, кстати, с этим незапланированным участником психотерапии?
— Скажем так, он временно в бегах.
— Что?
— Вот именно из-за такого лица, я и не сказал тебе сразу...
***
Антон жменями срывает сладкие ягоды черники и закидывает в рот, сплевывая попадающие порой мелкие подсохшие листочки, что неаккуратно зачерпнулись со скромной добычей. Руки покрылись боевой фиолетовой окраской от неизменно сопутствующего сока. Губы и щеки тоже вряд ли далеко ушли. Вообще, Шастун и так был перепачкан с головы до ног и походил на некого лесного черта. Грязь, наслоившаяся на штанах и майке со времен его купания в болоте, образовавшая такие отложения под ногтями, что археологические раскопки можно проводить. Бурые иголки, комки пожухлой травы и липкая паутина в волосах. И все это дополнялось убийственным шлейфом пота. А еще не отступающие ни на шаг насекомые собственной персоной. Шаст и представить не мог, что они могут стать такой проблемой. Все, что обитало в лесных дебрях и могло укусить, непременно пользовалось этой возможностью. Антон только за полдня словил и «обезвредил» двух клещей, прихлопнул десятки комаров и мух. Удивительно еще, что другая живность его избегала. В этом смысле в лесу была тишь да гладь. Только стволы деревьев, угрожая повалиться в любой момент, похрустывают, подобно не смазанному механизму, на ветру. Да и тот поднялся только после полудня. Эта своеобразная безмятежность и несменяемость обстановки излишне обнадеживают, притупляют бдительность. А потому, когда издали как гром среди ясного неба слышится собачий лай, предвещая не грозу, а целый ураган, все внутри обмирает.
***
— Тучи, погоди. Я не могу так быстро, — Морена цепляется за доставляющий массу трудностей бок, рвано выдыхая, и прислоняется к нагретой на солнце сосне. Лихорадочно роется в сумке, нашаривает обезболивающее и глотает горькие таблетки. Едва не снесший Моришу с ног пес, прыгнув раз-другой около нее, умчался вперед в изумрудную гущу, заливисто лая, призывая идти за собой. «Значит, мы близко».
— Анто-о-ош! Выходи-и!!! Страх как не хочу тебя искать по всем чащобам.
***
Издевательское «Антош» звучит практически совсем близко, ядом проникая в напуганную до тряски в поджилках душонку, расползаясь по сети вен и артерий, отравляя изнутри. Наверное, если бы у страха был какой-либо специфический запах, кровь Антона воняла бы им, пропитанная насквозь. «Морена! — только один человек в радиусе сотни километров вокруг мог назвать Шаста так. — Сука...»
Время песком ускользает меж пальцев — Антон не успеет ретироваться. Слишком много деталей против него: здоровенная ищейка, незнакомая местность, измотанность к концу дня. Прятаться бессмысленно. Гудящим роем проносится ворох мыслей: от «забраться на самое высоченное дерево и притаиться там» до «петлять побольше, дабы сбить погоню со следа». Еще отвратнее то, что лес здесь слишком густой: сколько ни оборачивайся — невозможно понять, сколько метров их разделяет. Внезапно правую ступню прибивает к земле, и при последующей попытке ее поднять Шастун путается в собственных ногах и падает в яму. Потирая ушибленный о залегший в засаде булыжник локоть, недоуменно глядит на развязавшийся в наиболее «подходящий» момент шнурок. Шаст подбирает камень, не особо вдумываясь, как именно он будет этим защищаться от как минимум одной агрессивной собаки и вооруженных преследователей.
— Ау-у! Антош, выходи по-хорошему, — с задором хихикает Мориша.
— Игры в прятки не имеют смысла. Я все равно тебя найду.
Тучи все чаще забывается, ускоряя бег, и Морен приходится равняться его примеру. Он утробно рычит, поддаваясь азарту, сходит с чуть намеченной тропинки, зигзагами отрабатывая все возможные пути жертвы. Псу едва хватает усидчивости ждать Морену каждый раз, как он оказывается впереди. Но столь желанной команды не было, и он не смеет покинуть ее.
Гневное шипение и смутное шевеление где-то под боком. Пока потряхиваемые в панике пальцы пытаются попасть в петлю перешнурованного кеда, Антон роняет взгляд вниз и различает серое чешуйчатое тельце. Скользкая мерзкая гадина часто-часто высовывает раздвоенный язык, будто пробуя воздух на вкус. Душа уходит в пятки.
— А-А-А! — Шастун вскакивает, швырнув в нее камень. И тут же до боли закусывает губу, понимая, как глупо он себя выдал. Серая дрянь продолжает извиваться и ворчать, вздымаясь над землей, но осмелившегося так нагло нарушить покой объекта и след простыл.
Морена и Тучи реагируют одновременно. Короткая переглядка — и Морен дает добро на то, чтобы ринуться на звук рухнувшим коршуном, в два прыжка набрав скорость.
Антон, продравшись через живую изгородь растительности, скатился с крутого обрыва, угодив в низину у реки. Без лишних раздумий бросился в воду. Речушка оказывается неглубокой, позволяя перебраться вброд. Противоположный берег так и манит к себе, обещая хоть какую безопасность на неожиданно чересчур открытой территории. Краем глаза Шастун еще замечает движение позади, прежде чем раствориться в объятиях зелени. Стоит псу замолчать — Морена сразу смекает: что-то не так. Нехорошее предчувствие закрадывается в груди, цепкими паучьими лапками подбираясь к горлу. Звонкий отрывистый лай. Волнение подстегивает, и Мориша сбивает щебень с холмистого берега, образуя маленький оползень; сиганув вниз, сталкивается с новым «подарком судьбы».
— О, Тучи...
На поляне у поймы реки два бурых комочка шерсти. Они в развалочку топчутся подле напряженно замершей неприступной горой матери. «Как на картине...» Зверь принюхивается. Морена знает: хоть медведица и не видит ее, пусть преградой и служат всего несколько метров, — наветренная сторона сдала ее с потрохами. И уж с чем с чем, а с нюхом у медведя все в порядке. «Черт. Накаркала!» Рука машинально ложится на пистолет. В остальном Мориша старается не совершать лишних телодвижений, уже жалея, что пошла налегке. «Если медведь захочет тебя заломать, он это сделает, будь уверена...» Бежать нельзя — это прямая провокация, ну или же можно сразу повязать на себя красную тряпку и нацепить шляпу матадора. Да и неэффективно это, откровенно говоря.
Медведица зловеще уфкает, делает шаг к чужакам. Сухостой жалобно трещит под тяжестью смертоносной махины, способной раскроить череп одним махом. Тучи, ощетинившись, рычит в ответ, готовый впиться в горло недоброжелательнице в любой момент.
— Тучи, тихо! — с нажимом, но не поднимая тона, произносит Морен.
— Тихо. «Получится ли разойтись мирно? Возможно, если подпустить ее поближе, я бы смогла ее убить. Если попасть в сердце... И при условии, что зверюга решит атаковать встав во весь рост. А вот если напролом пойдет на всех четырех лапах — пиши пропало. Разъяренной матери, защищающей своих детей, пистолет — что жалкая игрушка. Однако, даже при наиболее благоприятном исходе, это три мертвых медведя разом. Вениамин бы не одобрил...»
Медведица вновь наступает. Закатное солнце красиво очерчивает холку зверя, создавая медно-алый ореол, плащом стекающий по хребту. Мориша плавно, без резких жестов пятится по диагонали. И услышав ультимативно поставленное рычание, безропотно пресекает попытку отхода, отчаянно шевеля извилинами по запросу «что же делать в таких радужных обстоятельствах?»
— Далековато ты забралась... Оболтусов выгуливаешь, да? Ну не рычи на меня, — ласково и осторожно начинает Морена, избегая эмоциональных всплесков голоса, успокаивая пса, медведя и себя заодно.
— Я же на тебя не кричу. И вообще ничего плохого не делаю. Ты гуляешь — и гуляй, а я сматываюсь... Глухой рык.
— Ладно-ладно. Я стою. Не двигаюсь, видишь? Но хотелось бы забрать собаку и уйти. Тучи, скаля зубы, также полубоком огибает пару центнеров медвежьего недовольства, стремясь разграничить столкновение Морены с этой тушей.
— Да, пожалуйста, можешь хоть всю меня обнюхать, — Мориша приподнимает руки, растопырив пальцы, показывает, что у нее ничего нет и вред она не несет, по крайней мере, не планирует. Помедлив, медведица унимается, останавливается каменным изваянием, косо и неповоротливо на первый взгляд поставив лапу. Морена расценивает это как приглашение на выход. А дважды ее просить не нужно. Медвежата с любопытством и легким страхом разглядывают из-под куста жимолости удаляющуюся задом наперед фигуру, помешавшей их незамысловатым играм, пока та не исчезает вовсе.
— Домой, Тучи, — едва улизнув, распоряжается Мориша, очень надеясь, что медвежья семейка не передумает. Все это время прошло как под водой, без шанса глотнуть кислорода. И вот, наконец, можно сделать полноценный вдох. Но не тут-то было: зашипевшая рация как бы говорит: «два метра вечного негодования заказывали?» «Черт. Арсений».
— Как успехи? — интересуются на другом конце.
— Я успешно провела переговоры. Это считается? — Что? Нашла что-нибудь?
— Ага. Картину Шишкина «Три медведя».
— Это «Утро в сосновом лесу».
— Знаешь, медведи от этого безобиднее не становятся.
— У тебя же есть ружье.
— Ну, оно должно быть с собой...
— Ты меня порой просто поражаешь.
— Кто знал, что так выйдет?
— Ты, мать твою, ты! Ты же из леса не вылазишь, егерь-любитель. Или ты настолько слилась в гармонии с природой, что думаешь: можно отключить мозг и тебя не коснется ни одно непредвиденное обстоятельство?
— А разве нет? — надувшись, переходит к тактике планомерного выведения из душевного равновесия Морена, пропуская нравоучения мимо ушей.
— ...И медведей, кстати, не Шишкин написал.
— Вот и ведите дальше кружок искусствоведов, Арсений Сергеевич. А здесь я сама разберусь, что и как лучше делать. Вернусь в лес на рассвете. Идти все равно не так далеко. Ваш подопечный кругами ходит.
***
Шастун понимает, что прокололся, когда снова набредает на реку. Антон не слишком себя напрягает домыслами по типу «с чего бы она тут пролегает? по идее же должна быть за спиной позади», просто принимая данное как факт. Глаза слипаются, утомленные постоянным движением мышцы ноют и гудят, и сознанию уже нет дела до совершенного телом крюка. Парень дозволил себе всего около двух часов тревожного сна, беспрестанно реагируя на каждый шорох. И теперь проводить логические умозаключения о том, где конкретно он заплутал и как далеко сумел забраться, совершенно не хочется. Также как и размышлять о пригодности воды для питья. Шаст опускается на колени, зачерпывает грязными руками воду и пьет. Впервые за полтора суток. Вода имеет небывалый вкус. Лучшее, что Антон пробовал в своей жизни, за последний месяц так точно. Шастун умывается, отмечая про себя отныне вероятное обладание кишечной палочкой или какой другой дрянью, оглядывается, хотя в ночной черноте почти ничего не видно, и решается на сумасбродную авантюру. «Если я не могу убежать, я могу попытаться их запутать».
Некогда он несомненно слышал, что, потерявшись в лесу, необходимо спускаться по течению реки — она обязательно выведет к людям. Определившись с направлением пути, Антон опять отходит от русла реки, ковыляя вверх, то приближаясь, то отдаляясь от журчащей воды.
Лягушачье кваканье сопровождается аккомпанементом тоненького писка комаров под ухом. Отмахиваться от них что об стенку горох: маленькие создания совсем страх потеряли. Потому Шастун так и шествует в их компании, расчесывая до крови укусы на руках и шее, на коих уже места живого нет. Удачно преодолев несколько километров вдоль реки, просочившись через буреломы метившей к влаге растительности, Антон разворачивается и, наплевав на одежду и обувь, заходит в воду. Придется выяснить: не лжет ли легенда о способности воды слизать и уничтожить след.
***
Скользкое илистое дно, кое-где обросшее желейными водорослями, щедро подкладывает песчаные горсти в пережившие по ощущениям третью мировую кеды. Неторопливое течение лениво подгоняет путника. Прохладная вода колышется где-то чуть выше бедра, не доставая до пояса. Судороги, хватавшие ноги первое время от перепада температур, прекратились и сошли на нет. Плеск воды убаюкивает, расслабляя. Туман стелется бархатным занавесом в предрассветных сумерках. Река то мелеет, доходя до колена с лишним, то вновь набирает глубину. Выплывающее из-за деревьев солнце знаменует начало нового дня, золотистым блеском подсвечивает дымку, окутывающую таинственным покрывалом прибрежную низину. Постепенно проявляются чарующие первобытностью красоты локальной природы. Однако «сплав» по реке приходится закончить, как только вода касается груди и собирается подобраться к шее.
Как ни странно, но в мокрой липнущей одежде, хлюпающей на каждом шагу, тащиться не очень приятно. Малейшие порывы ветерка целуют кожу колким ознобом. Благо утреннее солнце целеустремленно возвращает свои права у ночи, понемногу припекая. Но все эти неудобства меркнут, когда лес редеет, выпуская из нефритовых владений, а в лазурном небе приплясывают с копотью завитки дыма из печей ближайших домов. До селения рукой подать. Шастун оседает на землю. Даже не верится: «Цивилизация!»