георгины не пахнут

— Ни при чем здесь Арсений, — качает головой Дима.
— Опусти пистолет, и мы спокойно поговорим.
— Ага, да. А то я не знаю, кому перепал мальчишка. Я не такая дура, как ты думаешь, — презрительно фыркает Морена.
— И между прочим, ты сам вскинул на меня ствол. А второго покушения за день я могу не пережить.
— Именно, что дура. Если у тебя еще и внутреннее кровотечение открылось, то это не шутки. А ты стоишь и выясняешь, кто в чем виноват.
— А что, мне ложиться под скальпель хирурга, который минуту назад собирался меня пристрелить?!
—Так, хорошо. Давай разберемся: ты видишь другие варианты? Я — нет. Да и мы оба погорячились, стоит признать.
Морена недоверчиво обводит взглядом комнату. Еще и еще. Кусает губу. Смотрит вниз на стекающие дорожки крови, пропитавшей скомканную ткань рукава. Они капают на деревянные доски пола все чаще.
Антон, ошеломленно разинув рот, поглядывает то на девчонку, то на доктора, позабыв о своем не хитром занятии. Парень неловко шкрябает ложкой по железной миске, вмиг приковывая к себе две пары глаз, тупит собственные и старается лишний раз не дышать.
— Чтоб тебя! — стискивает зубы Морен и, качнув пистолетом, указывает:
— Тащи аптечку.
Девушка решительно скидывает остатки рубашки, под которой скрывается некогда бежевый топ на бретельках, обнажая плечи, подрагивающие от усталости и напряжения. Из-под липнущих к спине от пота волос разветвленной молнией ползет старый шрам.
— Двинься, — без лишних слов она забирается на кровать в ноги Антона и садится полубоком, все так же удерживая Позова на прицеле. Тот, подготовив инструменты и бинты, со знанием дела разрезает майку ножницами и осматривает ранение.
— Если что-то пойдет не так, Иваныч все равно узнает обо всем, — подозрительно косится Морен на шприц, порхающий в руках доктора.
— Как-никак мы все еще можем договориться.
— Глубоко в этом сомневаюсь.
— Морена, вот скажи мне, зачем надо обязательно все изговнять и создать трудности? Как будто ты правила не нарушала.
— Это моя работа, что поделать? — хмыкает девушка.
— И чужаков я ни разу не тягала. Поднятая вверх бровь и тяжелый испытующий взгляд.
— То было исключение, — закатывает глаза Морен, на эмоциях всплеснув руками и зашипев от боли.
— Так не считается. И вообще, один раз — не ананас.
— К тому же Попов — мой любимый сосед, сам знаешь, — морщится она.
— Не то чтобы я хочу подставлять тебя. Но Арсений — другое дело. Без обид.
— Ай! — вскрикивает девушка, когда пинцет цепляет и вытягивает сморщенную пулю, вгрызшуюся в мягкие ткани. Дуло невольно утыкается в поросшую щетиной щеку доктора. Предохранитель предупреждающе щелкает.
— Знаешь, тебе, конечно, жутко повезло, что пуля не задела ничего из жизненно важных органов и крупных артерий, но угрожать врачу все еще слишком опрометчиво, — сурово, как родитель нашкодившей школьницы, делает выговор, раздраженно играя желваками, доктор.
— Опрометчиво приводить кого попало... — огрызается Морена.
— Так что закрой рот и убери свою игрушку, — строго продолжает мысль Позов.
— Без Вениамина совсем распустилась. Думаешь, он бы одобрил?
— Считаешь, нет? Ладно, ладно, — девушка послушно разоружилась.
— Подлый прием.
— Если б ты еще по-другому понимала.
— Послушай, пока не поздно, поговори с Арсом, я тебя прошу, — Дима умело накладывает швы, смахивает горошину пота со лба и сосредоточенно прикусывает кончик языка.
— Нет. Позов устало вздымает карие глаза.
— А какая мне выгода? — капризно препирается Мориша.
— А ты надеешься: Петр тебя по головке погладит и премию выдаст?
— Вообще да, хотелось бы. И не смотри так на меня. Не я правила устанавливаю.
— Ох, как вы мне дороги, — бросает врач и отходит к одному из стеклянных шкафчиков, роется среди упаковок с лекарствами.
Морена заметно расслабляется и, прикрыв веки, ложится прямо поперек кровати. Поворачивает голову к свернувшемуся у изголовья Антону, оценивающе оглядывает. Испещренная затянувшимися ранами и ожогами рука обхватывает колени. От запястья тугим слоем наложены бинты. На бледном истощенном лице, полном рассасывающихся синяков, окаймленные темно-серыми кругами глаза с красными трещинами капилляров. Искусанные в мясо губы. Множество относительно свежих и загрубевших порезов. Старый шрам, крестом пометивший щеку. Даже одеяло не могло до конца спрятать болезненную худобу. Будто иссохшее, истончившееся тело источало тихий, навечно укоренившийся ужас. Пожалуй, теперь Шаст походил на мелкого забитого зверька. И тем не менее глаза горели жгучим костром злости и упрямства.
— Дерьмово выглядишь, — делает заключение девушка.
— Ты тоже, — не остается в долгу парень.
— День был неудачным... Хотя, наверное, это как посмотреть.
— Часто у тебя неудачные дни, — неопределенно кивает Антон. Девушка удивленно вскидывает брови.
— А, ты про это... — приподнявшись, ведет плечом с застарелым шрамом.
— Да-а. То был тот еще денек. Но что поделать — издержки профессии.
— Профессии? — хмыкает Шастун.
— Это какой же? Убивать ни в чем неповинных людей?
— Знаешь, как говорят? Все профессии нужны, все профессии важны, — со злорадной улыбкой подпирает подбородок рукой.
— К тому же не все такие уж невинные.
— О да-а, ты-то одно сплошное благородство.
— В каком-то смысле, — со смешком кивает Морен. Шаст разочарованно качает головой с немым укором.
— Что? Я психопатка — мне можно. Сам говорил.
— Вы все поплатитесь рано или поздно...
— Возможно, но ты этого уже не увидишь. Позов заканчивал перевязку в мрачной тишине. Морена, порой морщась от болевых ощущений, что-то тщательно обдумывала. Антон угрюмо сверлил ее взглядом. Мориша чувствовала, как он бесится, ищет всякий предлог задеть ее за живое: «Не удивительно: даже крыса станет кусаться, если загнать ее в угол». А Дима сконцентрировался целиком и полностью на работе.
— Ладно, есть у меня одна идея, — нарушает молчание Мориша.
— Где сейчас Попов?
— На фабрике еще, наверное.
— Значит, я здесь подожду. А вы пока мне расскажете, что же я еще пропустила.
***

— Арсений! Черт тебя подери! У нас огромные проблемы! — едва Морены след простыл, хватает запасную рацию Позов, ожидая ответа на другом конце, нервно расхаживает по комнате. Попытка. Еще одна. Антон заинтересованно наблюдает: «Что его так взвинтило? Это эффект Морен?» На обычно спокойного и сдержанного доктора то было совершенно не похоже.
— Арс!!!
— Ты просто не представляешь, как у меня раскалывается голова... Что случилось?
— Морен случилась, вот что!
— Проклятье! — Антон как наяву видит два огня, вспыхнувшие убийственно-синим пламенем злости.
— Я убью ее!
— Поздно. Петр уже знает, что она вернулась. Хотя если ты это сделаешь, я никому не скажу...
— Что она вообще у тебя забыла?
— Ее ранили. Пришлось подлатать...
— Ты ей еще и помог?!
— Знаешь ли, тяжело отказать человеку с пистолетом. Да и это скорее ради Вениамина...
— Это не человек, это угроза обществу.
— И все же, попробуй с этой угрозой договориться. — Конечно, если она еще не метнулась к Петру, потому что кто-то ее не прикончил!
— Она обещала, что не будет...
— Естественно обещала, Поз, она трындит как дышит!
— А у нас есть выбор? Нельзя убивать соседей направо и налево. И вообще, она права: от мальчишки надо избавиться.
Антон, внимательно изучавший складки на одеяле до сего момента, напряженно замирает в ожидании приговора. Короткое промедление, шипение рации и, наконец, четкое «исключено», сказанное таким тоном, что сразу становится ясно: спорить бесполезно. Можно выдохнуть. Но не успевает дыхание выровняться, как Шаста огорошивают свежей новостью.

—Он здоров?
— Вполне стабилен.
— Тогда, как бы то ни было, я заберу его сегодня ночью.
Последнее слово окрашивается кровью на языке: Шастун и не заметил, как прокусил внутреннюю поверхность щеки жалкими остатками зубов. Арсений говорит что-то еще, но Антон уже не слушает: какой смысл? Услышанного и без того хватило, чтобы выбить землю из-под ног. Неужели все снова вернется на круги своя? Замкнется в бесконечном водовороте насилия и боли? Шастун отворачивается, устремляя взор в размытый от выступивших слез потолок. Нет, Антон прекрасно понимал, что эта короткая передышка так или иначе закончится. Но... почему так скоро? Сколько ему дали? Три дня? Четыре? Это так чудовищно мало. Особенно в сравнении со страданиями, безжалостно возводящими время в эквивалент вечности. Шастун обнимает себя свободной рукой, стараясь не выпускать скулеж, рвущийся наружу. Боже, ну зачем он пошел в клуб тогда? Зачем? Зачем сел в машину с Морен в тот злосчастный вечер? Почему не послушал Сергея и обрек их обоих на такой конец? Почему он не умер тогда? Да и сколько уже раз он должен был умереть? Почему?
***

Арсений видит эту донельзя довольную ухмылку издалека. Не успел он и на десяток метров отойти от дома, как его застала Морен. Уверенная, победоносная, хоть и не без доли осторожности, походка; хитрый прищур, не скрывающий надменности. Девушка напоминала лисицу, пробравшуюся в курятник, почувствовавшую свое полное превосходство и передушившую всех кур. И даже припухший синяк над глазом не мог испортить этой картины. «Одна пришла: людей Петра нет. Что ж, значит, не солгала», — скрещивает руки на груди Арсений.
— Привет, Сеня, — ехидная усмешка стала шире. Боже, как же хотелось ее стереть, желательно смачной пощечиной.
— Гляжу, из тебя не всю дурь выбили.
— Как видишь, — пожимает плечами.
Попов опасливо озирается и, больше не теряя времени, хватает девушку за руку, уволакивая за угол, и впечатывает ее в грубые бревна стены, заставляя охнуть. Пальцы крепко обвивают тонкую шею. Как ни странно, Морена совсем не сопротивляется, только кривится от боли, пронзившей бок, и шипит:
— Эй-ей! Аккуратнее! Я, конечно, понимаю, что ты давно уже не женат, но все-таки...
— Заткнись! Пальцы сжимаются сильнее.
— Какого черта ты творишь?
— Помнится, ты велел заткнуться... Значит, Позов таки напел тебе, что да как.
— Не играй со мной в игры, Морена.
— Какие игры? Это не я чужаков в деревню таскаю. Мы-то оба знаем, чем это может для всех обернуться. Или как ты там говорил? — с вызовом цедит Морена.
— С каких пор тебя заботит благополучие деревни? Да и вообще чье-либо благополучие, кроме собственного?
— Да вот, решила стать ярой активисткой. А тут такая незадача: только отвернулась, и сам Сенька Попов облажался, подвел под угрозу наши деньги, мои в том числе, репутацию, безопасность. Даже не знаю, как спустить такое с рук?
— Морен, если ты продолжишь выкаблучиваться, я не посмотрю, что мы соседи, и... — стремясь подчинить бурлящие эмоции, Арс вдыхает полную грудь воздуха, представляя журчащую гладь водопада, в котором так и хочется утопить невесть кем возомнившую себя девчонку. Как бы изумительно пузыри слетали с ее синеющих вопиюще болтливых губ!
— Что? Убьешь? Ты этого не сделаешь, — приятная фантазия рассеивается.
— Иначе нарушишь сразу два закона. И вот убийство Петр Иваныч тебе вряд ли простит. Так что у нас есть лишь два пути решения проблемы. Первый — я сдам тебя с потрохами. Второй — мне хотелось бы небольшую компенсацию за ущерб.
— Шантажировать меня удумала?
— Не обессудь, но ситуация напрашивается.
— Что ж, довольно предсказуемо. А кишка не тонка?
— А у тебя? А в особенности у твоей подвальной крысы. Даже интересно: что с ним сделает Иваныч? Тебе-то может и свезет...
— С чего ты взяла, что мне есть до него дело?
— А то ты просто так его к доктору уложил.
— Браво. Сколько ты хочешь?
— Твою долю.
— Ты смеешься?
— Я сама серьезность. В лучших твоих традициях. Впрочем, насчет толщины кишок... Если Петр Иванович вскроет твою зверушку, то мы и узнаем, — с безумной полуулыбкой вглядываясь в лицо собеседника, Морен зажала кнопку рации.
— Петр Иванович, у меня просто невероятно важная новость!
— Не смей! — Арсений сделал шаг вперед, но в торс уперся холодный металл пистолета.
Шум помех, и строгий, немного уставший голос отвечает:
— Что у тебя, Мориша?
— Прекрати! — шикает Попов.
— Вы не поверите...
— Хорошо, ладно, я заплачу! Но не сразу.
— Слушаю.
— Сегодня весь день солнечно и ни единого облачка. Около тридцати градусов, ласточки летают высоко. А значит, можете смело поливать свои огурцы, ведь дождя не намечается. С Вами в эфире была погода регионов России. Оставайтесь с нами.
— Мориша... — тяжело вздыхает Петр.
— Я тебе сколько раз говорил не заполнять волну пустой болтовней!
— Что-что? Вас плохо слышно! — практически кричит в маленькую черную коробочку рации Морен.
— Мориша! Паскудница! Вот же ж пригрел гадюку на груди.
— Да-да, до связи, — Морена совершает торжественное подобие реверанса за разыгранную сцену и вновь обращается к Арсу:
— У тебя еще остались поросята? Я возьму одного. — А ничего не слипнется?
— Это для пса, не переживай.
Морена на секунду прислоняется к теплому, нагретому на солнце дереву, откидывает голову назад и, скрипнув зубами, дожидается, пока острая резь, отдающая в бок, не утихомирится. Местное обезболивающее — это хорошо, однако оно не берет в расчет, что на твоей раненной тушке опробуют все углы. Морен аккуратно приподнимает повязку и проверяет, не разошлись ли совсем свежие швы.
Мимо пролетает желтокрылая бабочка, слишком яркая для посеревшего от времени дома. Порхает вокруг отдыхающей девушки, то приближаясь, то отдаляясь. Делает пируэт, садится на раскидистый куст черной смородины с только начавшими наливаться соком темно-лиловыми, красными, а местами и вовсе зелеными ягодами. Складывает крылья и вновь расправляет, завораживающе медленно, гипнотизирующе. Резко взлетает, перебирается на высокие заросли георгинов, заполонивших клумбу у дома. Копошится в крупном шаровидном цветке, топчется, запуская хоботок меж алых лепестков, подернутых белой каймой, в поисках нектара. А после взмывает ввысь, огибая блеклые, украшенные резными узорами оконные наличники с облупившейся краской, поднимается над крышей и трубами печей, пока не исчезает маленькой точкой в лазурно-голубом небе. Морена провожает ее взглядом и переводит глаза на спину удаляющегося Арса. Тот, заметив, что девушка отстала, разворачивается и нетерпеливо спрашивает:
— Чего ты там застряла? Уже не идешь?
— Да иду я, иду, — она поспешно нагоняет его, придерживая перевязку и задает терзающий любопытство вопрос:
— Так а на кой тебе вообще мальчишка сдался?
— Не твое собачье дело, — заверяет ее Попов. Морене остается только плечами пожать, мол, справедливо. Дальше она почти молча плетется за ним, изредка нарушая тишину болтовней, с удовольствием наблюдая, как искажается в бессильном раздражении лицо «собеседника».

Антон так и лежит, прокручивая светлые воспоминания и счастливые моменты прошлого. Улыбки друзей, шумные праздники, тихие, но уютные семейные посиделки, объятия матери и бабушки — все это осталось так далеко. То был лучший способ отвлечься от постоянного подсчета часов, которые парень сможет прожить спокойно, без издевательств. Где-то в глубине души какая-то часть его робко надеялась, что с Морен договориться не удастся, и его попросту убьют. Или что там у нее на уме? Шастун не совсем сознавал, что к чему и отчего так переполошились все вокруг, но догадывался, что конкретно для него эта заварушка ничем хорошим не кончится. «Морена все твердила про правила, хотя не похоже, что в этом параде безумия им хоть кто-то следует. Да и с чего бы ее это волновало? Почему она вообще не собрала все свои манатки и, выручив кругленькую сумму, не убралась куда подальше из этой глуши? На Мальдивы, например, или куда там сматываются профессиональные киллеры за красивой жизнью? Что станет с Арсением? От него избавятся за невыполнение приказа? Хорошо бы... Хотя вряд ли бы это означало амнистию для меня. А ведь Морена была уверена, что я мертв... «с месяц как мертв». Получается, уже конец июля? Или даже середина августа? Кажется, прошло гораздо больше...» — размышления прерывает протяжный вой дверных петлей.
Арсений вернулся раньше положенного срока. Намного раньше. Мужчина спокоен как удав и на первый взгляд даже в хорошем расположении духа. Хотя Антон уже отлично выучил, насколько тонкая грань пролегает между этим обманчивым спокойствием и бешеной слепой яростью и как быстро колеблется, словно маятник, настрой их обладателя.
Антон смотрит на него волком исподлобья, язык непроизвольно проходится по деснам, где остались зияющие дыры в некогда ровном зубном ряду. Припухлость спала, осколки зубов давно убрали, да и челюсть уже не беспокоила ноющими болями, однако напоминание о едва ли не преждевременной кончине никуда не ушло, горечью оседая во рту.
— Судя по тому, что ты здесь не в поисках лопаты, могу предположить, что вы договорились. Хотя твое приподнятое настроение меня настораживает, — уточняет на всякий случай Позов, прекрасно зная взрывной характер друга.
— Нет, все нормально, — ухмыляется и даже почти посмеивается с шутки Попов.
— Видимо, деньги Морена любит больше, чем пакостить. Мелкая паршивка.
— Мда-а. Свалил нам на голову Вениамин проблем... Она еще может быть опасна?
— Морен? Опасна? Какое громкое слово, — Арс презрительно кривится.
— Я тебя умоляю. В конце концов, как бы она не кичилась, она просто озлобленный, обиженный на весь мир ребенок с огромной долей придури и малой долей ума в голове. Раздражает, согласен. Но не более.
— И все же, если кто-то еще узнает...
— Не узнает, — ставит жирную точку на теме разговора Попов.
«Что ж, значит, надеяться на Морен и то, что она изменит хоть что-то, пусть и вероятно в худшую сторону, не приходится, — удрученно вздыхает Шастун.
— Да и глупо это было. Что толку выбирать между одним чудовищем и другим? Так же глупо, как добровольно согласиться поехать непонятно куда, неизвестно с кем».
Влага вновь наворачивается на глаза, и Антон злится на излишнюю эмоциональность и расшатанные в край нервы за последний месяц (или два?): «Да что ж такое-то?!» Шаст подтягивает повыше подушку и устраивается поудобнее, не обращая внимания на давящую на позвонок железную спинку кровати. Старается вспомнить хоть какую дыхательную практику для успокоения, оборвать внутренний поток самобичевания и насладиться остаточными считанными минутами безмятежности.
***

Антон очнулся скрюченным на бархатном диване в уже знакомой гостиной. Цепь привычно холодила левую лодыжку: «Ну вот и все». Шея затекла от не слишком удобного положения: Шастун едва умещался на маленьком узком диване, даже сложенный в три погибели. Но все то было лучше, чем подвал. На удивление парень еще и пледом укрыт был. С чего бы Попов так расщедрился?
— Дима сказал: ты раньше проснешься, — виновник всех бед сидел в кресле напротив. Шаст подпрыгивает на месте от неожиданности, чувствует, как нервно щелкает пружина в матрасе. — Успокойся. Я тебя не трону... пока, — Арсений равнодушно перелистывает страницу книги на коленях. «Ну естественно, — доктор четко дал понять, что если Арсений опять обеспечит пленнику «экспресс-спуск», то спасать он его не будет. А еще клятву Гиппократа давал, — Антон ерзает как на иголках, снова и снова прокручивая кольца на здоровых пальцах. — Давал же? Наверняка давал. Интересно, где он учился? Ну, в смысле выползают ли каннибалы в нормальное, здоровое общество? Оканчивают учебные заведения, шопятся в местных бутиках, прогуливаются по паркам, причмокивая мороженым, и попивают дорогое вино в ресторанах. А потом в один чудесный момент решают сорваться в глушь к черту на кулички и поживиться человечиной. Так это происходит? Господи, что вообще должно произойти в жизни человека, чтобы он докатился до такого?»
— Есть будешь? Антон вздрагивает, медлит пару минут, замечает тарелку с давно остывшей едой на журнальном столике рядом и кивает, сгоняя ступор. Досконально изучает измельченное в кашицу блюдо на состав. Принюхивается. Кажется, просто тушеные овощи. Арсений надменно хмыкает, приметив подобную сан-экспертизу.
— Что? — не выдерживает Шастун.
— Ничего, — в тон ему отвечает Арсений.
— Забавный ты.
— Не забавнее твоих шуток. По типу подмешать мне человеческое мясо в еду. Или, например, зубы выбить.
— Если бы ты умел вовремя захлопнуть рот, твои зубы остались бы целы. Так что в этом виноват только ты.
— О да, еще скажи, что это я тебя провоцирую, — оскорбленно фыркает Шаст.
— Так и есть.
— И мясо тоже я тебя попросил приготовить, просто забыл, так? Мы ж почти как супружеская пара, — издает издевательский смешок Антон.
— Поверь, если бы я действительно хотел скорректировать тебе рацион, я бы тебя заставил, — по спине пробегает мерзкий холодок, и Шастун, переборов желание вывернуть содержимое тарелки на голову собеседника, отодвигается куда подальше и приступает к трапезе.
Аппетита как такого нет. Точнее, его отпугивает «до глубины души» увлеченная чтением фигура. «Ага, как бы не так». И Антон, развозя непривлекательную на вид жижу по тарелке, вновь уносится в размышления: «С другой стороны, Морена вполне адаптировалась к вылазкам в цивилизацию; по крайней мере на людях она казалась почти адекватной, хотя, несомненно, эта маска давала трещину при первой же осечке. Да и Попов тоже днями напролет пропадал на работе. Значит, где-то неподалеку должен быть город или хоть какой-то мало-мальски значимый пункт населения. Не может же вся жизнь местных быть привязанной к мелкой вымирающей деревушке. Или может? И у них просто совершенно свои порядки и уклады? И как тогда в округе не замечают стабильной недостачи туристов? Кто-то же должен был заинтересоваться регулярной пропажей людей. Великолепно, я здесь уже месяц и до сих пор не вдупляю, что творится! Очевидно благодаря кому, но все-таки... Побегу это точно не поможет. Ха! Побегу, плана которого и в помине нет.
«В теории, конечно, можно было бы попытаться ненавязчиво расспросить Попова обо всем, но...» — Шаст скосил взор на не диагностированного маньяка-психопата: вести чайные беседы с собственным насильником не хотелось абсолютно. — В карты? — в своей излюбленной непринужденной манере предлагает Арсений, когда Шастун отодвигает тарелку. Говорит так, как будто они давние приятели, как будто ничего не происходит. Как будто это не он наносил «визиты» прошедший месяц, не он горячо шептал всякие мерзости в порыве страсти, не он оставил кучу отметин на теле, ныне сошедших, однако намертво въевшихся в память. Это откровенно бесит.
— У меня есть выбор?
— Нет.
— Тогда к чему эти расспросы?
— Чисто видимости ради.
— Понятно. Остальное тоже для видимости?
— Послушай, ты слишком дорого мне обошелся, так что это в твоих же интересах приносить хотя бы мнимую пользу.
— А что, — Антон сглатывает враз собравшуюся слюну, поднимает испуганные глаза прямо на Арса, впивается ногтями в ладони, параллельно осознавая, по какому тонкому льду ходит, — просто насиловать меня уже неинтересно?
— Не люблю трахать полутрупы, — скалится Попов. «Зато честно, — мелькает в отчаянно пытающемся принять сказанное как данность мозге.
— Вот так просто...» Шаст ладонями стирает приливом нахлынувшие слезы. Нет, ну а какого отношения к себе он ожидал от конченого ублюдка?
— Правила те же, — как ни в чем не бывало продолжает Арсений.
— Выиграешь — с меня желание.
Карты шелестят черно-белой кутерьмой, околдовывая в скудном освещении точно в руках умелого фокусника, завлекая игроков как Алису в зазеркалье, навевая представления о красной и белой королевах. Танцуют, гуляя по рукам и пробуждая азарт, на своеобразном балу из мира благородной знати. И неважно, что их рубашки давно уже износились.
— Мда-а-а, — тянет Попов, наблюдая очередное поражение оппонента.
— Фортуна — капризная дама.
— Тебе ли жаловаться, — опускает голову, потупив взгляд, Шастун, сминает карты в дрожащих руках. — Хм, нет. Но знаешь, по доброте душевной хочу дать тебе еще один шанс. В конце концов, свое я и так могу взять в любой момент.
— Выходит, как только я поправлюсь, все станет... как раньше?
— Стало быть, так.
— Смотри, Тош, дело плевое. От тебя требуется всего-то угадать две карты из четырех, раз уж с играми у нас не заладилось, — Арсений выбирает из колоды четыре карты и кладет их на середину стола перед совсем поникшим Антоном.
— Тебе просто нравится давать мне надежду и отнимать ее самым жестоким образом. Верно?
— Или же мама просто учила меня помогать убогим.
— Себе помоги.
— Обязательно. Шастун оглядывает бубновую шестерку, короля черви, пиковую даму и красного джокера — странный набор, однако ему не привыкать. Попов демонстративно перемешивает карты и выставляет в ряд рубашками вверх. «Вот так живешь себе, учишься, работаешь, а в один дивный вечер удача отворачивается — и ты оказываешься один на один с убийцей за столом, играя в карты и всерьез надеясь на интуицию», — Шаст с замиранием сердца тянется к одной из карт. — Шестерка, — делает он первое «предсказание»: «Только бы она. Только бы действительно она». Так и есть. Облегченный выдох. Бубна отбрасывается к остаткам колоды. «Бог любит троицу — так люди говорят?»
— Король?
— Нет, — Арсений переворачивает пиковую даму. На ее губах играет злорадная усмешка, как кажется Антону, испещренная паутинкой вздувшихся складок. «Любит троицу, но не Антона явно».
— И отчего же тебе так не везет?
— Не представляешь, сколько раз я об этом думал. — Ладно-ладно. Последняя попытка, — Арс вытягивает еще две рандомные карты из стопки.
— Цвет масти угадай, и все. Я тебя прошу. «Дожили. Настолько неудачник, что это вызывает жалость даже у кровожадного маньяка».
— Черная? — Шаст опасливо приподнимает карту и, подтвердив догадку и осмелев, откидывает ее на темную поверхность столика.
— Хотел бы я сказать: «твоя взяла», но боюсь, это будет слишком эпично, — краем губ улыбается Попов.
— Сказал мне уголовник, обожающий настолки
. — На твое же счастье.
— Ну да, конечно. Я могу пожелать что угодно?
— Вроде того.
— Ты больше не прикоснешься ко мне. Никогда. — «В пределах разумного», помнишь? — невозмутимо отпивает чай мужчина, на редкость благосклонно поглядывая на Шаста.
— Не тронешь меня сегодня, — не сдается Антон.
— Кажется, я и так сказал, что не трону. А я обычно держу обещания.
— На улицу ты меня не выпустишь...
— Не-а.
— Даже под конвоем?
— Даже так.
— Сигареты?
— Однозначно нет, — Попов почти смеется с настолько глубоко душевного возмущения, последовавшего за отказом, и поясняет: — курить вредно.
— Эй, от тебя самого порой сигами и перегаром шманит!
— Ключевое слово «порой». И я не говорю, что это хорошо.
— О-о, да? А знаешь, что еще нехорошо? Людей похищать.
— И я не дам тебе дымить в подвале, — терпеливо продолжает Арс.
— Ой, или можно не запирать меня там, например. — Ты больше не куришь и точка, — категорично повторяет Арсений, с силой громыхнув чашкой о дерево, как бы намекая, что попытки отпираться перевалили допустимый предел, и больше его лучше не злить. Шастун, уловив эти перемены, захлопывает рот, клацнув зубами: спорить бесполезно, а то и хуже. Задумывается, на что еще можно потратить желание. Все мелкие хотения, терзавшие его последний месяц, отвергнуты. Но вроде как открыт достаточно широкий спектр для прочих свобод, и теперь глаза разбегаются от их количества.
— У тебя есть балкон? — надеясь, что не продешевил, облизывает пересохшую губу Антон. На пару мгновений что-то взвесив, Арсений, наконец, отвечает:
— У меня есть чудное окно. Но для тебя только во внутренний двор!
— Хорошо.
***

Арсений, закончив перебирать бумаги, запер личный кабинет и стал подниматься на второй этаж, прислушиваясь к тому, что делает пленник. Было тихо. После работы с документами перед глазами рябило и темнота холла раскрашивалась пестрыми мушками.
Попов как бы невзначай прошелся мимо одной из гостевых комнат, с любопытством заглянув в проем, и замер в дверях. Шастун, кажется, не менял позы вовсе. Парень полубоком сидел на широком подоконнике, подперев подбородок рукой, и внимательно вглядывался в порозовевшую даль. В его волосах жидким золотом растекались лучи заходящего солнца. В теле больше не было привычного напряжения. Он казался таким умиротворенным и податливым. Из широкого окна лился медный свет, затапливая комнату, окрашивая ее в теплые тона. Рассеянная в воздухе пыль поблескивала жемчугом, завихряясь, создавала замысловатые завитки.
Антон пальцем по стеклу обрисовывает зубья леса, чернеющего пастью сказочного животного, что впилась в глотку оранжевого неба, располосовав ее багряными потеками. Редкие пурпурные облака не спеша плывут над полем и открывают взору слишком рано проявившийся месяц.
Солнце пылающим пожаром плавно опускается за лесом, уступая место сереющим сумеркам. Крошечное стадо всего из нескольких коров, пасшихся на лугу, что гонит домой пастух — отсюда лишь едва различимая точка в пространстве.

Скрип иссохшего дерева — Попов оперся о дверной косяк. Антон резко оборачивается. Цепь с режущим слух звоном проезжается по ребру подоконника. Атмосферность момента безжалостно растоптана. — Налюбовался? — прячет досаду Арс.
— Не на что там больше смотреть — идем.
***

Чашка за чашкой, плошка за плошкой — Шастун перемывает гору грязной посуды, и вот, постепенно, она уже не кажется размером с Эверест. Горячая вода в бойлере давно закончилась — приходится мыть все ледяной водой прямо из колодца. Спасибо и на том, что не в тазу. Руки немеют и жир плохо отстает, но это ничего. По настоящему пугают залитые кровью железные миски и огромная разделочная доска. Шаст видел, как Попов полдня возился с мясом сегодня. Антон не хочет знать чье оно. Покончив с покрытой пригарью протвенью, он принимается за тот самый пугающий набор. После протирает стол с изобилием красноватых брызг, насухо вытирает тарелки до чистого скрипа, составляет их в навесной шкаф и идет убираться дальше. За прошедшую пару дней это почти обыденность. Арсений выпускал Шаста из подвала все чаще и, если ценой тому было превращение в отчаянную домохозяйку, Антон был не то чтобы против. Сам хозяин дома разрывался между поездками на работу, нескончаемым потоком дел во дворе и бумажной волокитой. И Шастун не был уверен, волнует ли его качество уборки и чистота в принципе или это просто навязчивое желание держать жертву при себе в шаговой доступности. Тем не менее, покуда в плотном графике Попова не числились домогательства и побои, роли это не играло.
Потому, когда доносится настойчивый стук в дверь, разрушая валкое равновесие быта, Антон дергается от неожиданности. В растерянности оглядывается на Попова. Тот также застан врасплох:
— Сгинь в гостиную и не высовывайся. Арсений крадучись добирается до окна в прихожей по черноте коридора, отодвигает штору и заглядывает в щель, вспыхнувшую дневным светом.
— Проклятье! — на пороге нетерпеливо вертится Морена.
— Я знаю, что ты там, Арс! — она колотит по двери еще раз. Матеря настырную девчонку на чем свет стоит, Арсений все же открывает дверь.
— Не помешала? — Мориша мило улыбается и вполне приветливо машет ручонкой.
— Помешала.
— Я старалась.
— Зачем приперлась, Морен?
— А я не могу проведать дорогого соседа и зайти в гости?
— Нет, не можешь.
— Как жаль, — наигранно скорбно вздыхает Морен и тут же с задором вскидывает голову, озаренная свежей идей:
— Зато что уж я точно могу, так это наведаться к тебе в компании Петра Иваныча. Получились бы чудные, почти семейные посиделки. Как думаешь? — Держи карман шире, — зло бросает Арсений, но отворяет дверь, впуская непрошенную гостью.
— Чего ты хочешь?
— Чаю. Черного. Без сахара.
— Я не об этом.
— Я знаю, — Морена не разуваясь юркнула в коридор, и, пройдя через кухню в столовую, плюхнулась на стул, выжидательно потребовав:
— Прояви гостеприимство, будь добр. Арсений кривит уголки губ, но зажигает плиту и ставит чайник.
Морена продолжает испытывать самообладание мужчины, качаясь и балансируя на стуле, постукивая его ножками о пол.
— Успокойся и веди себя прилично, раз уж пожаловала, — грубо возвращает ее на землю Арс. Мориша смиренно поднимает руки в воздух, а после складывает их перед собой как за школьной партой:
— Есть, сэр. Однако надолго это ее не успокаивает: вот она уже катает перечницу по столу со скуки. И хотя Морен сидит к Антону спиной, она будто по зову животных инстинктов оборачивается, чувствуя чужое любопытство, стоит только тому выглянуть из комнаты.
— Ну привет, Антош, — придирчиво и пытливо изучает его с головы до ног, так что Шасту становится не по себе, и он ощущает себя диковинной экзотической зверушкой на птичьем рынке. А затем девчонка вновь ловко смахивает личину серьезности:
— А я-то как раз хотела поинтересоваться, где ты его прячешь. С молчаливого указа Попова Шастун выходит из укрытия, скованно сутулится, не зная, чего от него ждут.
— Накрой на стол, — велит Арсений, а сам подходит к Морене, рывком забирает перечницу и ставит на другую сторону стола. Но Морен, недолго унывая, принимается за солонку. И хотя последнее, чего желал Антон — это оказаться на ужине в компании двух людоедов, он поджимает губы, подавляя злорадную ухмылку, наблюдая, как Морена намеренно доводит Попова до белого каления, вопреки тому, что его гнев может еще ох как аукнуться. Есть все же мелочи, которые он не способен контролировать. Разумеется, это не шло ни в какое сравнение с беспомощностью, которую испытывал Шаст, но... Морен действительно без капли жалости и сочувствия одну за другой уничтожала нервные клетки, схожая с ребенком, выжигающим муравьев лупой. Арсений же, наперекор очевидным провокациям, выбирает тактику сурового игнорирования: просто садится напротив и, скрестив руки, ждет, когда поток энтузиазма девчонки иссякнет. Что, как показывает время, является верным ходом.
— А тебе неплохая возможность подвернулась завести кухарку, — очерчивает круги в воздухе вилкой Морен, когда Шастун выставляет на идеально белой скатерти огромное блюдо с запеченным картофелем и мясом, чайник и чашки с блюдцами.
Цепь с неприятным звуком туда-сюда катается по полу.
— Только вот раз уж тебе так нужна была прислуга, — Морена накалывает кусочек мяса в тарелке, с опаской повертев, кладет в рот и не спеша пережевывает, — почему ты не попросил Ольгу?
— Ольга... Поэтому ты пришла, — понимающе прикрывает веки Арсений, поведя головой.
— Ты же не думал, что я заявлюсь просто так чаи гонять. Не такие мы с тобой «друзья». Не в обиду сказано.
— И не дай Боже́.
— Итак, Ольга, — больше ковыряет, чем ест Мориша, — ты ее уволил по факту.
— Я бы сказал: отправил в отпуск за свой счет.
— Неограниченный?
— Ей полезно, она и так и на фабрике работает, и у меня — дочь почти не видит. Ее помощь в хозяйстве неоценима, конечно, но я и сам справлюсь, — пожимает плечами Попов.
— Справишься, куда ты денешься, — желчно фыркает Морена.
— Только вот ты лишил ее доброй части дохода.
— Как будто она останется без денег. Ты сама недавно срубила солидную сумму.
— Не без этого. Правда, она ни копейки не взяла. Гордая, видите ли. Мол, она недостаточно работает и мне не позволит расходы покрывать.
— А как же Марфа?
— А что Марфа? Ольга говорит: время еще есть... Чур меня! Впервые добровольно готова отдать свои кровные, так нет же, их не берут! — Мориша старательно измельчает кусочки пищи и развозит по тарелке.
— А мне, между прочим, еще ремонт делать...
— Так дело в этом? Ты побоялась излишних убытков? Когда в следующий раз надумаешь поиграть в благотворительность...
— Нет! Ольге и вправду это нужно.
— Я не могу вернуть ее на участок. Если она увидит вот это... — Арс невнятно махнул рукой в направлении Антона.
— Кстати о птичках... Тут такое дело, — Попов настороженно встрепенулся,
— Возможно, она в курсе. Я как раз подумала, что сам ты будешь осторожничать и ни за что не скажешь, поэтому взяла ответственность на себя...
—Что ты сделала?
— Очень вкусное мясо, к слову, — сдавленно кашляет Морена и неловко улыбается.
— Я такое обычно не ем, но реально вкусно. Я бы даже сказала нереально.
— Погоди, что ты сделала?!
— Знаешь, я наверное пойду, если тебе нужно время все переосмыслить... Зайду позже с новой игрой в благотворительность. Морена салютует чашкой чая и встает, но просто убийственный тон пригвождает ее обратно к стулу:
— Нет уж, сиди. Мориша беспечно разводит руками и шумно отхлебывает чай. Внезапно вечно сквозящая насмешка в ее голосе пропадает:
— А тебе некуда деваться, Арсений. Правда вскрылась бы, нравится тебе или нет. А так, ты вновь наймешь Ольгу и сможешь и дальше делать вид, что все идет своим чередом. Арсений утыкается переносицей в сложенные на весу ладони, анализируя свое положение еще раз.
— Ах да, ты доплатишь ей за молчание. Вроде ничего не запамятовала? Мужчина исподлобья косится на девушку, прикидывая: не вогнать ли ей нож под ребра здесь и сейчас? Морена, кажется, догадываясь о ходе мыслей, сатирически изгибает бровь.
— Брось, есть и плюсы в ситуации. К примеру, сможешь свою горничную на улице выгулять. А то он «зеленый» уже... «Улицу?» — Антон, ошивавшийся рядом, имитируя бурную деятельность и полное безразличие к диалогу, останавливается: «Что? Не послышалось? Она это всерьез?» В недрах грудной клетки шевелится что-то похожее на утерянную столетия назад надежду. Шастун подбирается ближе, жаждая выяснить как можно больше. Звучат ничего не значащие для него имена, которые, вероятно, стоило бы запомнить для дачи показаний, если выпадет шанс на свободу. Окончательно погрузившись в затягивающие, пьянящие помыслы об освобождении из заточения, Антон на автомате убирает тарелки, составляя одну на другую, конфискует из-под носа находящегося на орбите размышлений Арсения остывший, почти нетронутый чай и уносит на кухню.
Еще теплый, маслянистый сок блюда стекает по пальцам, отчего посуда сильно скользит. Неожиданно цепь натягивается, врезается в щиколотку и резко тянет назад. Секунда — и Шаст распластался на полу. Из правой ладони торчит пара внушительного размера осколков. Красные струйки из пореза накрапывают в образовавшееся озерцо жира с островками разбитой посуды. Сердце, ухнувшее в пятки, поднимается в горло и стучит уже там. Антон испуганно озирается. Пересекается глазами с Морен. Ее очи горят злым весельем, а сама она едва сдерживает смех, подавляя кривую улыбку. Девушка отпускает звенья цепи, прижатые доселе каблуком ботинка, а ее лицо принимает выражение удивления и участия. «Мразь, какая же ты мразь!»
— Бабкин сервиз, Антон! — тяжело вздыхает Попов, выходит из-за стола и задвигает за собой стул, ляпнув его спинкой так, что Шастун сразу понимает: он попал. Пачкаясь в остатках пищи и загоняя куски фарфора еще глубже в руку, парень пятится неловкой каракатицей и отползает от места преступления. Но Попов быстро нагоняет беглеца и вздергивает за волосы:
— За это придется расплатиться... Шаст не глядя бьет локтем в бок мужчины, вывернувшись, отскакивает и скорее инстинктивно хватает острый обломок. Антон метит в шею следующим колющим движением, но осколок, проехавшись по очень кстати подставленной руке Попова и слегка задев грудную клетку, вонзается в правое плечо. И прежде чем Шастун успевает предпринять что-либо еще, Арсений до хруста в костях заламывает только-только подзажившую левую руку, вынуждая со вскриком бросить «оружие». «Только не сломай, только не снова», — мысленно взмолился Антон, отлично помня, как тяжело с изувеченными пальцами.
— Сердце с другой стороны, Антош, — безразлично замечает Морен, расправляя воротник мешковатой клетчатой рубашки, наверняка с мужского плеча.
— А ты вообще на чьей стороне? — Арс ослабляет хватку и дарует пространство для маневра трепещущему телу. И Шасту тут же с новой силой наотмашь прилетает пощечина.
— Ну, извини. Это мог бы быть отличный способ убить тебя бездействием. Без обид.
— Убирайся.
— Ну-с, была рада поболтать. Думаю, ты меня услышал. О, и спасибо за чай. Мир вашему дому — пойду к другому.
— И Морена, — девушка поворачивается на пороге. — Радуйся лучше, что не перевелись еще люди, за чьими спинами ты можешь прятаться. На миг, всего на миг, ее самоуверенность дает пробоину, проявляя на свет тревогу, однако она возвращается так же быстро, как и глумливая усмешка:
— Несомненно.
— Сам поднимешься и до дивана дойдешь, или, как обычно, мне все сделать? — отстраненно осведомляется Арсений, изучая новоприобретенную царапину.
— Ну-ну, не плачь, — он нагибается к облюбовавшему пол мальчишке, застывшему в страхе, и стирает большим пальцем покатившуюся слезу. Антон обреченно прилегает щекой к обдающей липким жаром ладони, предоставляя себя в эти странные полуобъятия.
— В последнее время ты многовато себе позволяешь, — руки цепко стискивают челюсти.
— Кто бы мог представить: наш котенок умеет кусаться. Да еще как. Может, мне стоило все зубы выбить?
— Пожалуйста... Я не виноват. Это Морен. Не...
— Заткнись.
Шастун обрывает рыдания, переходя на задушенный скулеж. Наиболее крупный осколок упирается ему в глотку, холодя нежную кожу:
— Еще одна такая провинность, и я тебе его в одно место затолкаю и отымею уже им. Обещание срывает куш мурашек на теле. Антон послушно кивает, не в силах больше бороться с паникой и ужасом. Попов целует его, бессовестно раздвигая плотно сжатые губы.
Заостренный фрагмент тарелки колет сильнее, рассекая первый слой кожи:
— Расслабь губы. Влажный горячий язык проникает в рот, проскальзывает по верхнему небу, задевает пустые отверстия десен, сплетается с чужим языком.
Арсений взваливает дрожащую тушку на руки, перетаскивает в гостиную и аккуратно, как невесту в первую брачную ночь, укладывает на диван, не обращая внимания на попытки протеста.
— Я и так долго ждал, — Арс пропускает очередное хныканье мимо ушей, придавив тело своим весом. Он уже наизусть знает эту песню. Антон извивается под грубыми руками, что проникают под кофту, очерчивают выступающие ребра, смещаются выше, избавляя от ненужного предмета гардероба, путая в рукавах. Горящие огнем губы выстилают дорожку из мокрых поцелуев от ложбинки шеи к груди. Шастун успевает пискнуть тихое «нет», когда почти звериный клык прокусывает сосок. Арсений готов соткать произведение из этих звуков. Подобно композитору, который пишет шедевральную мелодию, гениальность которой другие люди оценить не способны. Пианисту на сцене, из-под чьих рук вылетает музыка и творится настоящее искусство. Хочется прикоснуться к нему, познать некую истину. Проникнуть под кожу, разворошить изнутри. В паху приятно тянет, и Арсений, чувствуя, как его разрывает от предвкушения, спускается ниже. Проезжается языком по впалому животу, огибая шрамы, к пупку. О, он помнит каждый из них. Было предостаточно времени для знакомства в первую неделю после встречи, да и не только. Неизгладимым пятном красуются его инициалы, четко обозначая принадлежность собственности, пусть Антон и не был пока с этим согласен. Мальчишка походил на строптивого жеребца, не привыкшего к неволе и при любом удобном случае показывающего свой норов, не желая принимать тот факт, что Попов уже обладал им.
—Не надо. Не сегодня. Пожалуйста... Там еще не все зажило... — лепечет что-то наивное Шастун, покуда его насильно вытягивают из домашних штанов.
Будто в подтверждение мыслям Арса, жертва начинает вырываться еще хлеще, прямо пропорционально шарящим все ниже рукам, достигая апогея, как только ее ноги широко раздвигают коленом. Приходится легким движением руки с фрагментом фарфора намекнуть, кто главный. Шастун утихомиривается, перестает сводить ноги вместе и защищаться, едва лишь чувствует острый инородный предмет у внутренней стороны бедра. Он опасно стремится к области паха, пробирается дальше. Тело, скованное грозящей болью, перестает даже дышать. Как по щелчку. По венам вихрем расходится пьянящее упоение, как будто плотина внутри лопается. У Попова встает. Мешкать более нельзя — это подобно смерти. Арсений смачивает слюной член и приставляет головку ко входу. Антон орет, рефлекторно дергается и сучит руками по плечам и торсу мучителя, когда тот пытается протиснуться внутрь. На сухую. Без предупреждения. Арс резко толкается. Входит наполовину. Чужая, раскаленная до бела близость и узость тела буквально сносят голову.
— Мне больно! — давится всхлипами Шаст. Сквозь дурманющую пелену продирается предостережение Димы о том, что опять вытаскивать с того света мальчишку он не собирается. Попов, брюзгливо рыкнув, выходит, прорезает осколком длинную кривую на ягодице и использует кровь как смазку.
Мало. Непостижимо мало. Арс хочет больше, глубже, сильнее. Хочет раствориться ядом и циркулировать по сосудам в теле под ним. Стать еще ближе. Обвить змеей, словно удав свою добычу, сдавить до хруста костей, раскрошить их, если это необходимо, и никогда не отпускать. Он двигает бедрами, врывается на всю длину и, вновь подобрав черепок, требует, елозя им по заплаканной щеке:
— Поцелуй меня.
Антон страдальчески заламывает брови, корчится в болезненных судорогах, размазывая сопли по подушке, но подается вперед, покорно отвечая на поцелуй. Это множественным взрывом отзывается в паху, и Попов готов кончить от одной этой отдачи. Он налегает еще крепче, заставляя прогибаться, властно уводит в очередное сплетение губ, кусая их до крови. Во всепоглощающем экстазе впивается ногтями в старые раны, раздирая их неровные края по новой. Шасту остается только скулить от безысходности. «Так он меня и убьет...»
Антон не помнит, как он оказался в ванной. Но теперь он сидит на ледяной плитке и трясется, роняя слезы. Ему нужно время прийти в себя. «Бывало хуже», — вьется единственная спасительная мысль в сплошном потоке кошмара. Шастун хватается за нее как может, чтобы не сойти с ума окончательно. Вниз лучше не смотреть: засохшая кровь на бедрах совершенно не поспособствует прекращению истерики. Громкие рыдания так и рвутся наружу, ломая ребра. Шаст прокусывает собственное запястье, чтобы не издавать лишних звуков: дверь в ванную открыта и закрывать ее нельзя — это одно из правил. Его правил.
— Как закончишь, уберешь пятно на диване, — Попов кладет новый комплект одежды на бортик у раковины, а рядом — хозяйственную щетку с порошком и мылом. Завывания возрастают с незавидной интенсивностью: «Серьезно?! Он это серьезно?» Антон пробует заглянуть похитителю в глаза, найти хоть какой-то отклик, но в них нет ничего, кроме холода и пустоты. Нет даже ехидства. «Неужели Попов совсем ничего не понимает?» Делается так обидно и горько... «Что с ним не так?» Арсений треплет сжавшееся тело и предоставляет его самому себе. «Все». Шастун продолжает покачиваться на месте, как душевно больной, прежде, чем находит в себе силы встать.
***

Редкий ветерок нежно взъерошивает волосы, распыляя сладкий цветочный аромат и пряноватый запах травы. Палящее солнце ласкает кожу, позабывшую о таком благе, однако постепенно начинает ее припекать, если долго оставаться на месте. Антон хромает в тень от сарайчика и прячется в ней. Ноги все еще дрожат и плохо держат, и тело не отошло от вчерашнего, но он старается не обращать на это внимания. Особенно теперь, когда в его жизни произошло хоть что-то хорошее.
Вокруг жужжат пчелы и неповоротливые шмели, стремглав проносятся надоедливые мухи и оводы. Под ногами, на зеленеющих ростках газона снуют гуси и утки. Даже не верится. Шаст легонько щипает себя сотый раз за утро — сон не прерывается. Значит, все происходит на самом деле. Возвращенные кеды непривычно сидели на ступнях свыкшегося с постоянной ходьбой босиком парня. Шастун берет ведро с отходами и тянет в хлев кормить свиней. Цепь тащится следом, цепляясь за клочья растительности и листья, палки и ветки — за все подряд, усложняя ходьбу. На повороте парень едва не врезается в женщину с охапкой черных волос. Она отшатывается от парня как от огня, вынужденно улыбается и спешит скрыться. Ольга. Шаст уже пытался с ней заговорить, но она явно его избегала. Видимо, Попов запретил. Вообще, с выходом во двор свод запретов стал значительно шире. Да и дел прибавилось. Что аргументировалось простой и лаконичной фразой: «кто не работает, тот не ест». С чем Антон был не прочь поспорить, ибо обедать с этим ублюдком за милую душу он не собирался. Детский смех заливистым колокольчиком звенит по округе. За высоким кованым забором, по выжженной солнцем лужайке с морем из колосьев диких трав бежит крохотная фигурка в белом сарафане. Точнее, перескакивает с места на место вдоль забора, делая регулярные передышки и перебирая мазутные, кое-где ржавеющие прутья. Белокурые короткие волосы развиваются озорным хвостом кометы. Девочка лет пяти который раз останавливается и пронзительно визжит. По пятам за ней мощными метровыми прыжками летит здоровый серый пес. Шаст распознает его мгновенно. «Нет», — Антон, и сам не понимая, чего хочет добиться, подается вперед и открывает рот, чтобы позвать на помощь, но... Но пес исполинских в сравнении с малышкой размеров напрыгивает на нее, в последний момент сворачивая вбок, тявкает, виляя длинным хвостом, как заведенный, и вновь отбегает.
— Тучка, Тучка! — смеется девочка. Раскатистый свист — и пес несется к Морен. Кружится у ее ног, встает на задние лапы, повалив хозяйку, вылизывает лицо и скачет дальше. Возвращается к девочке, трется о нее мордой, ластится к рукам. Антон так оторопело и замер у забора. Это до несуразности странно: видеть обычные стороны быта в таком месте, среди людей, что убивают не задумываясь.
— Кто это? — указывает пальцем девочка, когда Морена подходит к ней.
— Это... это гость Арсения. Неважно. Пойдем, — Мориша берет ее за руку, увлекая за собой, но младшая упорно остается на месте.
— Я хочу посмотреть!
— Боже, Марфа, что мы там не видели? И помнишь, ты же обещала маме...
— А ты обещала, что мы пойдем искать русалок. И пропустила Купалье!
— Мы и пойдем. На Русальную неделю, только дождись весны, я тебя прошу. В этот раз просто Петр Иваныч работы подкинул, я не могла отказаться. А следующей весной мы хоть весь лес обыщем — русалки в это время на ветвях сидят.
—Честно-честно?
— Конечно.
— Но я все равно хочу посмотреть.
— И в кого ты такая вредина?
— А почему он работает в полдень? Ты же говорила, полудница явится, — торопливо ведет старшую за собой поближе к соседской ограде Марфа, с трудом поспевая перебирать ногами.
— Полудница бродит в поле, к домам она редко подбирается, разве что в огород наведаться может. — То есть... — девочка с опаской окидывает взглядом лужайку.
— Кто знает, может, она уже пришла... — Морена хитро улыбается, щурясь на солнце, выдерживает долгую паузу и кричит:
— За тобой! Марфа катится со смеху и отбивается от щекотки.
— И защекочет тебя до смерти! — Морен поднимает девчушку на руки и закручивает, пританцовывая.
— Мо-ориша-а! Хватит! Я сдаюсь! — не прекращает гоготать девчонка. И как только намечается малейшая лазейка на свободу, Марфа вскакивает и пускается наутек. Пес уже наготове припустить за девчонкой, однако Морена его одергивает:
— Тучи! Дай ей фору. Вот знаешь же, что она от тебя все равно не убежит. Особенно она. Девушка вздыхает и сама опирается о забор. Руки по привычке ложатся на свежее ранение, как если бы это помогло снять боль.
***

Позже Шастун опять встречается с заводными глазами небесного цвета. Девочка плетет венок из васильков, сидя на лавке под старой яблоней. Сосредоточенно пыхтит за своим курьезным ремеслом, переплетая стебель за стеблем. А на ее ручонках, среди насыщенной синевы цветов, что брызги волн океана, блестят серебром украшения. Пара великоватых для ребенка колец и массивная цепочка браслета. Его украшения. Антон упирается в решетку забора, до посинения стискивая прутья. План созревает в два счета.
— Эй! Привет. Марфа, правильно? — Шаст напяливает наиболее искреннюю заразительную улыбку, одну из тех, которыми так смело разбрасывался когда-то, пригребает образовавшееся на макушке гнездо, что уже отчаялся расчесать (а какой смысл? прихорашиваться для Арсения? нет уж!), дабы не быть похожим на лешего из сказок Морен и не спугнуть девчонку.
— Очень красиво. Это для твоей мамы?
— Да. Вы правда так считаете? Спасибо, — Антон старается не дать образу дрогнуть, но сознание снова и снова заостряет внимание на уважительном обращении. «Впервые как к человеку...»
— Но мама не разрешает мне разговаривать с Вами. — Но мы же уже разговариваем, верно?
— Ну да... — неуверенно мнется девочка, однако любопытство берет верх, и она подходит ближе.
— Я могила, обещаю, — клянется Шаст.
— Меня, кстати, Антон зовут. Марфа, благодарно просияв, заметно расслабляется.
— Нравятся? — кивает на украшения Шастун.
— Очень. Это Мориша подарила.
— О-о, здорово блестят. У меня тоже есть, — тряхнув правой рукой, Антон бряцает браслетами и дает получше рассмотреть кольца по-детски пытливым глазам, загоревшимся восторгом.
— Хочешь, можешь хоть все забирать.
— А можно? — ладошки неверяще вертят чужую руку.
— Вот это! Оно будет для русалок. Мориша говорит, им нужно оставлять что-то взамен.
— Не вопрос, — Антон снимает изящное кольцо с темным камнем.
— Но есть одно условие. Я хочу его обменять.
— На что? — Марфа растерянно хлопает по карманам сарафана, поочередно протягивает яркие красные бусы, браслеты, незавершенный венок, но Шаст только жмет плечами.
— Так и быть. Я поменяю тебе кольцо на ключ...