часть 8
Антон открывает слипшиеся от слез глаза. Свет все так же горит, но Арсения в помещении нет. Парень лежит переломанной куклой на полу, рядом с выделенным ему матрасом. Засохшие пятна крови и спермы на ткани так некстати красуются на виду. Этого достаточно, чтобы спровоцировать истерику. Тело вновь сотрясается в рыданиях. В безумном порыве скрыться, закопаться под землю, просто исчезнуть Шастун спиной отползает от свидетеля и непосредственного участника вчерашних прелюдий, не обращая внимания на тянущую боль внизу живота и опрокидывая по дороге ведро с помоями, пока не упирается в самый дальний угол. Там он скрючивается, стараясь стать как можно меньше и незаметнее, обнимает себя руками и, уткнувшись лицом в колени, хватается за волосы. «Не смог защитить себя. Не смог. Не сделал ничего. Почему я?» — стучало в висках. Антон никогда бы и не подумал, что все может обернуться так. А теперь мир рухнул. Ничего уже не будет как раньше, даже если произойдет чудо, и он распрекрасным образом спасется. В груди что-то непоправимо хрустнуло, сломалось, разлетевшись на множество дребезжащих осколков — не соберешь, не склеишь.
Арсений на утро так и не появился. Шастун даже допустил мысль, что он и вовсе не придет, оставив пленника без средств к существованию. Но Шасту уже было плевать. Пусть он так и сгниет в окружении выброшенных вещей. Иссохнет от жажды. У него все равно больше ничего не осталось. Нечего больше забрать. О, знал бы Антон, как же он ошибался...
***
Поздно вечером послышался скрежет замков. Антон поднял обрамленные синяками глаза. Арс как ни в чем не бывало стоял в проходе с бутылкой воды, предупреждающе блестя стеклами очков. Кожа покрылась мурашками. Прошло почти ровно полтора суток с момента... инцидента (называть это страшным словом «изнасилование» парень отказывался, не желая взаправду принимать происходящее), а Антон так и не покидал облюбованного им угла. Подогнув под себя ноги, Шастун напряженно замирает в тревожной тишине, нарушаемой лишь шагами человека напротив, за которыми он внимательно следит, хоть и боится оторвать взгляд от пола и посмотреть в лицо «гостю». Несколько запоздало Антон соображает, что кирзовые сапоги слишком решительно близятся прямо к нему.
— Нет. Не трогай меня, — Шаст складывает дрожащие ладони в умоляющем жесте.
— Я не хочу... Шастун жмется к стенке, пытается уползти по ней куда подальше. Но Арсений подбирает отрезок цепи и тянет на себя, возвращая Антона к матрасу, пока тот цепляется пальцами за все, что только может, ломая и без того покореженные ногти о твердый и острый камень, бьется как рыба об лед.
Попов дергает цепь, встречаясь с Антоном нос к носу, перехватывает лихорадочно колотящие его по лицу, плечам и груди тонкие руки, сдавливая запястья, элегантно поправляет очки. Это так неуместно в данной ситуации, что будь Шастун в состоянии, он бы рассмеялся. И Антон, наконец, видит застывший океан глаз, вымораживающий в нем все живое, с похотью и безумием на дне. Его собственные глаза расширяются от ужаса. Парень понимает: мужчина абсолютно трезв. Он превосходно осознает, что делает. И раз он задумал что-то, то сделает это. Пощады не будет.
— Пожалуйста. Только не снова... — плачет Шаст. — Я сделаю все, что угодно... Прошу-у...
— Что угодно? — оседлав парня, Арсений зачесывает выбившуюся прядь светлых волос, вынуждая того отвернуться, скривившись в отвращении.
— Да...
— Тогда не сопротивляйся. Попов стирает еще чаще покатившиеся горячие слезы. Громкие всхлипы наполняют комнату. Арсений заводит руки жертвы над головой, вжимая их в подстилку до хруста в костях. Антон выгибается, стремясь уйти от извращенно нежного поцелуя, насколько тот таким может быть в подобных обстоятельствах, но получается плохо. Арсений переходит на шею, оставляя влажные следы засосов и укусов. Шастун зажмуривается и стискивает зубы до скрипа. Попов забирается под свитер, выпуская правую кисть на свободу. Пользуясь возможностью, Антон бьет похитителя в бровь, рассекая ее, задевая оправу очков. Извивается, как кобра, пока Арсений в смятении отбрасывает треснувший аксессуар. Шаст изворачивается под чужим весом, лягает Арсения в грудь коленом, едва не разбив тому нос, не успей он вовремя отшатнуться; скатывается с лежанки, но опять сталкивается с натяжением цепи.
С чудовищной силой прилетает кулак в висок. Затем еще один, оглушающий и выбивающий весь дух. Пульсирующая боль обжигает скулу. Антон чувствует привкус крови во рту и острый обломок зуба.
На потолке лабиринт из трещин. Шастун выбирает наиболее крупную и глубокую и следит за ней — так немного легче. Она бежит, словно полноводная река, создавая сеть из каналов и канальцев поменьше, разливаясь и питая островки, где краска еще не облупилась. Антон думает: может ли эта пробоина проходить сквозь камень? Может однажды она разойдется настолько, что обрушится потолок? Например, сейчас? Почему не сейчас? Антон бы этого хотел. Лишь бы прервать этот адский кошмар.
Шелест вскрываемой упаковки презерватива.
— Ты такой красивый, когда боишься, — горячо выдыхает Арс, сминая подрагивающие окровавленные губы.
Антона будто пронзает раскаленной кочергой. Он закусывает губу, чтобы не завыть в голос, зажмуривается.
— Посмотри на меня, — подбородок оказывается в железной хватке.
— Посмотри! И Шастун смотрит, мечтая о конце света. Но ничего столь желанного не происходит. Потому Шаст умоляет самого себя хотя бы просто потерять сознание, наблюдая, как Арсений, ритмично вколачиваясь в него, постанывает от удовольствия.
Руки мучителя грубо шарят по телу, щипая и поглаживая бока и бедра. Антон не знает, сколько все это продолжается, но, по ощущениям, целую вечность. Кажется, он никогда в жизни не выглядел так жалко, как сейчас: слезы, льющиеся в два ручья, чуть щекочущие уши, поток соплей вперемешку с кровью, размазанный по лицу, скулящее, неконтролируемо трясущееся от жестких фрикций тело. Но Арсению совершенно плевать на это. Ему плевать, что он, не давая зажить ранам с прошлого раза, вновь и вновь разрывает парня изнутри, нанося свежие. Плевать на теплую кровь, стекающую по ягодицам, на не выдержавший напора латекс и на редкие сиплые вопли жертвы. Он просто кончает внутрь и выходит, не утруждая себя даже штаны на парня натянуть. Пару минут любуясь разрастающимся багровым пятном с полосой белесой жидкости под живой игрушкой, бесстрастно поправляет одежду, подбирает испорченные очки, направляется к выходу. Напоследок оборачивается и бросает на пол бутылку воды:
— Заслужил.
Шастун перекатывается на бок и подтягивает ноги, обхватывая колени, пытаясь совладать с болью. Его колотит так, что зуб на зуб не попадает. Мертвый, мутный взгляд упирается в бутылку с жидкостью под носом. Сказанное еще больше бередит раны на душе.
Хлопок двери. Антон, наконец, может в полной мере дать волю рыданиям.
***
Шастун лежит ни живой ни мертвый на вонючем, разворошенном тюфяке глядя в пустоту. Малейшее шевеление причиняет боль. По стене, мерно перебирая лапками, вверх ползет пушистый домашний паук с толстым брюшком. Он деловито вышагивает, приближаясь к потолку, периодически замирая, страшась нападения кого-то более крупного. «Глупый, — думает Антон, — в этом доме только одно чудовище. И оно сейчас не здесь. Бродит, наверное, в поисках новых жертв. Или чем там обычно занимаются монстры во внеурочное время?» Паук взбирается выше, достигает паутины изученных вдоль и поперек трещин, а для него, наверняка, целых расщелин, и зависает там. Застывает на долгое мгновение. Наблюдает, возможно, с осуждением. Есть ли у пауков такое понятие? Шастун не знает, но полагает, что, если б было, он точно бы глазел на жалкую тушку именно так. Пожалуй, еще и с доброй долей отвращения. Как легко, оказывается, пасть в глазах паука — уголки губ дрогнули в кривой истеричной усмешке.
Прозрачно-чистая слеза покатилась по носу. Наверное, это единственное чистое, что осталось у Антона. Боже, он чувствует себя таким грязным! Как будто его изваляли в зловонной яме с мусором снаружи и изнутри. Особенно изнутри. Кажется, еще немного — и из него тоже посыпятся насекомые. Из-под век полезут белесые черви, а в мышцах закопошатся, прогрызая себе путь к свободе, опарыши. Иногда Шастун даже слышит жужжание мух, слетевшихся на гниющую плоть, чтобы отложить личинки, замечает движение жуков-могильщиков, кишащих под мраморной сереющей кожей. Интересно, как скоро наступит трупное окоченение? Или он так и останется живым мертвецом, разлагающимся заживо? Порой парень чувствует тошнотворно-сладкий запах, ощущает, как вязкая, чернеющая кровь течет сквозь полопавшиеся сосуды. Чудится, что она под давлением сочится из нарывов на покрытую липкой гадостью выделений, пота и еще бог знает чем кожу. Антон знает, что вдыхаемый им воздух пропитан смрадом давно немытого тела, парами мочи и дерьма, поднимающихся из ведра, и смертью. Как Арсений не видит этого, продолжая раз за разом насиловать его?
Паук свешивается на паутине, неспешно, как акробат по канату в цирке, спускается вниз. «Поверь, не надо тебе сюда», — он и сам слетел вниз, на самое дно социальной лестницы. Точнее, упал со свистом, раздробившись на ничтожную, убогую оболочку и воспаленный ум. Что ж, дальше ему падать некуда... Пусть он истлеет тут, и никто никогда не узнает об этом. Антон уже пересек незримую черту, за которой живым нет места.
***
Сегодня особенно холодно. Антон натягивает рукава свитера, стремясь спрятать в нем кисти с синеющими на них следами чужих пальцев, желая с глаз долой убрать эти напоминания. Но от озноба, преследующего парня в последнее время, это все равно не спасает. Шастун встает на подкашивающиеся ноги, выбирается из своего мнимо безопасного угла, в который он перетащил матрас — как если бы это помогало — и плетется, придерживаясь за стену. Доходит до ведра, чуть пошатывается. От такой внезапной «нагрузки» темнеет в глазах. Ослабшее, привыкшее к минимальному движению тело начинает протестовать. Приходится постоянно следить за тем, чтобы не запутаться в проклятой цепи и не повалиться вовсе, доставляя себе еще больше травм. На лодыжке, стертой в кровь, от оков образовалась иссиня-черная полоса. Хотя это скорее потому, что он слишком сильно вырывался, пусть это и не приносило плодов.
Все теперь шло по одному неизменному сценарию: по вечерам появлялся Арсений, срывал накопившуюся на нем за день злость или развеивал таким образом скуку, остервенело вдалбливался в беззащитное, хлипкое тело снова и снова и уходил. Если день был исключительно плохим, мог прийти еще и утром. Антон уже смирился, что никогда не покинет подвала, не услышит ничего, кроме гудящей электрической лампы, не прикоснется к теплым солнечным лучам. Шасту хотелось, чтоб его просто оставили в покое. Как жаль, что это шло вразрез с планами Попова...
***
— Проснись и пой, — растормошил дремлющего парня Арсений. Антон мгновенно подскочил, зацепившись за цепь и споткнувшись, едва не разбил себе нос, вызвав тем самым у Попова сухой смешок.
— Хотел предложить тебе одну авантюру. Да не жмись ты так!.. Шастун испуганно взирает на какого-то слишком по-домашнему ведущего себя Арса, пытаясь успокоить сбившееся в секунду дыхание. «А отчего ему вести себя по-другому? Он-то дома, в своем подвале, с любимой игрушкой на коротком поводке. Хоть в пижаме и тапках может притащиться сюда». Однако нынче он и вправду был одет в обычный спортивный костюм, вся былая официальность пропала.
— Знаешь, сегодня было дел невпроворот, что на работе, что на участке. Так что предлагаю провести расслабляющий вечер. Секс — это, конечно, хорошо. Но я люблю разнообразие... «Да он издевается!»
— Пошел ты, — выплевывает со злостью Шастун.
— У-у-у, вот это мы сегодня смелые. Нет, если хочешь, мы всегда можем вернуться к нашей старой излюбленной программе... — закатил глаза и хитро оскалился Арсений.
— Нет! — чересчур резко и пронзительно вскрикнул Антон.
— Вот и славно, — хлопнул в ладоши Попов.
— В шахматы играть умеешь?
— Что?! — опешил Шастун. Пожалуй, он ожидал чего угодно, но не турнира шахматистов.
— Понятно. В карты? — качнул головой Арсений.
— Подожди. В карты — да, умею. А что ты...
— Значит, я за колодой. Сейчас вернусь.
— Что? Эй! Вообще-то, я еще не согласился...
— И какая мне выгода? — все еще находясь в замешательстве, спрашивает Антон, наблюдая, как Арсений со знанием дела тасует колоду.
— Ну, во-первых, это зачтется тебе в хорошое поведение...
— И ты позволишь мне уйти? — сощурившись, фыркает Шастун.
— Слишком наивно даже для тебя, — хмыкает Попов.
— Нет. Во-вторых, ты сможешь меня о чем-то попросить: будем играть на желания.
— А если я загадаю выпустить меня из подвала? — Все, кроме этого, глупышка, — очаровательно улыбнувшись, Арсений щелкает по носу парня, заставив того отшатнуться.
— Ты можешь бесконечно менять правила, — вздыхает Антон.
— Нет, если желания будут в пределах разумного. — А твое.? — нервно сминает пальцы Антон.
— А мое желание ты знаешь, — взгляд будто раздевает парня.
— Очень похоже на сделку с дьяволом, — сглатывает ставший в горле ком Шастун, ежась под этим неуютным взором. Грудь Арсения подрагивает от хохота.
— Стало быть, играем в классический покер, однако в три круга, — Арсений без малейших сожалений садится на не первой чистоты пол напротив рефлекторно отодвинувшегося Шаста. Вытаскивает из кармана мешочек конфет, почесав затылок, достает затертую пачку сигарет, высыпает их рядом.
— Одна сигарета за две конфеты, — поясняет он, поделив сие «богатство» между игроками. Раздает по пять карт, откладывает оставшуюся колоду — прикуп — и ставит на банк три конфеты. Шастун, следуя его примеру, выдвигает три барбариски. Только после этого оба устремляют взор на карты. Антон, хмурясь, разглядывает перепавшие ему две пятерки бубны и червы, шестерку и восьмерку тех же мастей, а также короля крести.
— Можешь сбросить, хоть все карты, если хочешь, но каждая будет стоить по две конфеты, — подсказывает Попов. Слабо соображая, что толкового вообще может выйти с полученной комбинацией, Шаст сбрасывает все, кроме двух пятерок, жертвуя шестью леденцами. Но и в заново набранных из прикупа карт нет ничего годного, за исключением еще одной пятерки. «Что ж, сет — комбинация, конечно, не самая слабая, но ситуация все равно плачевная» — не зная, вытянет ли он игру вовсе, Шастун делает скромную первую ставку в еще две барбариски. Арсений также скидывает две карты и, выкладывая пару залитых чем-то желтым сигарет, повышает ставки, вызывая тем самым у Шаста необходимость скрипя сердцем отдать четыре конфеты. Тот вновь пытается скинуть карты, но на руки перепадает сплошная дребедень. Все сводится к подлому везению, которое вечность назад помахало ручкой и убралось куда подальше. Да и то, что играть он ни черта не умеет, Антон понимает почти сразу же. Призрачные надежды изменить хоть что-то на этот вечер рассеиваются. Шастун пробует вспомнить хоть одну сказку, где бы азартные игры с нечистью хоть раз закончились хорошо. Придется блефовать.
— Чего бы ты вообще хотел? — внимательно следит за напряженным и донельзя сосредоточенным лицом Арсений.
— М? — Шастун, с головой погрузившись в размышления, вздрагивает от внезапно прерванной, местами гнетущей тишины.
— Что бы ты пожелал, если бы победил?
— Что б ты исчез из моей жизни.
— Ты же в курсе, что это ведет к долгой, голодной и мучительной смерти? — усмехается Арс.
— А так — к скорой и обычной?
— Может, и не скорой... — отводит взор в сторону Попов, будто прикидывая что-то в уме.
— Одеяло, — наконец буркает Антон.
— Жить в подвале не слишком тепло и уютно, знаешь ли.
Лютая, плохо скрытая ненависть, страх грядущего, растерянность, потуги мыслительного процесса, как кислотно-яркие взрывы, сменялись, мелькая в зеленых глазах, спрятанных под отросшими волосами. Арсений готов вечность смотреть на эти гипнотизирующие метания, похожие на ритуальный танец, понятный только ему. В парне до сих пор столько жизни и энергии, которые он не способен удержать даже в такой игре, где подобная вещь как эмоции для него равносильна смерти. Это вызывает легкую улыбку, заставляя пленника нервничать еще больше. Антон в десятый раз за последние пять минут поправляет настырно лезущие в лицо непослушные пряди. Терзает несчастную губу зубами. Исподлобья поглядывает на Арса, у которого от этой гремучей смеси робкой осторожности, паники, некой душевной разбитости и гордо вздернутого при обнаружении слежки подбородка внутренности обдает приятным жаром. Естественно, можно сломать мальчишку окончательно и бесповоротно, но будет ли это целесообразно?
— Вскрываемся, — произносит Арсений и выкладывает каре из трех тузов и джокера. Карты валятся из рук. У Антона не было и шанса.
— Ты проиграл, — смеется Арсений.
— Одно желание за мной.
Его забавляет то, как и без того в последнее время тлеющий огонек потухает вместе с ожиданиями и разгорается опять, цепляясь за каждую возможную ниточку к существованию.
— Кто знает, может еще отыграешься, — лукаво косится Попов. А у Антона-то и нет других вариантов.
Когда игра заканчивается и Арс начинает раздеваться, нарочито медленно, нагоняя еще большей жути и отчаяния, Шастун по-детски закрывает лицо ладонями. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы догадаться, что произойдет.
— Ты же обещал... обещал, что ничего не будет, — это глупо, но Антон не может не попытаться.
— Я обещал, что мы внесем некоторое разнообразие. К тому же, ты проиграл мне три желания. Можешь считать, не дергаться — это первое. Впрочем, по-другому ты не умеешь, поэтому я великодушно закрою на это глаза. Хотя в ином случае тебе бы не было так больно, — Арсений поучительно поднимает палец. В следующий момент он уже сидит верхом на брыкающемся Шастуне...
***
— Вставай, — Попов пришел слишком рано. Антон еще не успел проснуться и за свою нерасторопность мгновенно получил пинок под ребра. Мучитель, к удивлению парня, открывает замок на цепи и отстегивает того от стены:
— Идем.
— Я никуда с тобой не пойду! Рывок цепи и Шастун падает с ног.
— Мне еще раз повторить? — поднимает бровь Арсений.
— Объясни мне, Тош: вот почему тебя всегда волоком приходится тащить?
— Потому что ты убийца-психопат! Арсений закатывает глаза, за секунды сокращает дистанцию и хватает жертву за волосы.
— Чего ты хочешь?! — царапая держащую его руку, орет Антон. — «Неужели я прошел весь этот Ад только для того, чтобы он убил меня и закопал на заднем дворе?»
— Тихо — соседей разбудишь, — шикает на Шаста Попов и, видя полное игнорирование его слов, огревает по голове бьющегося в истерике парня, взваливает порядком схуднувшую тушку себе на плечо и поднимается по ступеням наверх. Антон изворачивается как бесноватый, ругается и стучит кулаками по спине похитителя.
— Приехали, — Арсений швырнул Антона на твердую плитку в ванной. Последний, ударившись о пол двумя коленками сразу, взвыл и ползком попятился к растерявшей былую белизну душевой. Попов нагоняет его и силком стаскивает пропахший потом свитер. Цепь звенит, насмехаясь, и шкрябает плитку.
— Да успокойся ты. Я всего лишь хочу тебя помыть.
Это не слишком помогает, потому Попов, не обращая внимания на возню пленника, продолжает настойчиво избавляться от предметов гардероба и нагишом заталкивает в кабину душевой. Антон дрожит как осиновый лист на ветру, прикрывается руками и отворачивается от цепких пальцев, насколько позволяет узкое пространство вокруг. Он так сжался и ссутулился, что стал казаться ниже ростом, хотя был на полголовы выше Арса. «Что ж, так даже лучше,» — хмыкает Попов.
— Повернись, — командует Арсений, настраивая воду, но, не дождавшись какой-либо адекватной реакции, сам дергает беспорядочно мечущееся тело в нужную сторону. Чтобы жертва гигиенических процедур перестала безостановочно вопить, Попов льет воду прямо в ее лицо, после, щедро налив шампунь на ладонь, насвистывая незамысловатую песенку, растирает его по мокрым завиткам волос. Хорошенько вспенивает и смывает. И еще раз. Тянется к мочалке, намыливает ее и с силой и усердием трет непослушное тело, со всей скрупулезностью проходясь по каждому сантиметру, чем вызывает жалобное поскуливание. Задерживается на заживших темных точках после истории с гвоздями, оглаживает свежий шрам от ножа, пересекающий спину. Не выдерживает и подается вперед, перешагивая бортик и оказываясь под горячими струями душа. Вдыхает аромат шампуня и чего-то (возможно надуманного), свойственного только этому человеку. Утыкается носом в шею. Не зная куда себя деть, Антон вжимается в холодную кафельную стену. Никогда еще желание вернуться в свой угол в подвале не было таким сильным. Хотя Шастун четко осознает: это бы не помогло. Попов выковырял бы его из любой щели, куда б он не забился.
Арсений откровенно наваливается, заставляя и без того с трудом срастающиеся после ежедневных побоев и насилия ребра трещать. Антон прилегает щекой к ледяной влажной плитке, готовясь к худшему. По крайней мере ему не приходится на это смотреть... Опухшая из-за раздробленных костей левая рука — плохая опора: Шастун едва не падает, поскользнувшись, но оказывается в жесткой хватке. Попов притягивает его еще ближе, крепко удерживая за талию, пристраиваясь сзади. Несмотря на обжигающую нежную кожу горячую воду, все тело цепенеет и покрывается мурашками при ощущении нарастающего бугорка, упирающегося Антону в бедро. Какой бы закономерной и обыденной не казалась ситуация, Шасту все равно страшно. И слезы все равно льются, как бы он их не сдерживал. Иногда Антон даже задумывается, как в нем вообще может умещаться столько слез. Попов впивается острыми как бритва клыками под лопатку, вызывая вскрик. — Ты просто не представляешь, как это заводит.
— Нет! — кричит Антон, когда безжалостные пальцы раздвигают ягодицы и проталкиваются в него.
— Не надо! Остановись, пожалуйста, хватит! — вопит Шастун, когда к двум пальцам добавляется третий.
— Здесь я буду решать, когда хватит, — щелкает зубами, прикусывая мочку уха, Арс. Шастун срывается и ревет навзрыд, захлебываясь в попадающей в рот, глаза и нос воде.
Антон бесконтрольно дрожит и постоянно всхлипывает, не отдавая себе отчета в происходящем и не обращая никакого внимания на растирающего его мягким махровым полотенцем мокрого Попова.
— Пошли, — говорит последний, взъерошив волосы шатена, но встречаясь с тотальным игнором, заворачивает того в полотенце, берет на руки и выносит из душа. Усаживает пленника на стул посреди полутемной гостиной, одевает, расчесывает липнущие ко лбу пряди. Антон больше не сопротивляется, позволяя проводить над собой все необходимые манипуляции, только плачет непрерывно. Расценив меланхолично-пассивное состояние жертвы как относительно безопасное, Попов удаляется в ванную, находит небольшой пластиковый тазик, ножницы, бритву и, захватив пену для бритья, возвращается обратно. Пленник как сидел на стуле, так и сидит; кажется, даже не дышит.
Шастун тупо смотрит, как методично и лениво его еще влажные волосы, заботливо срезаемые Поповым, слетают на деревянный пол. Размеренно щелкают ножницы. А осторожные, прохладные пальцы аккуратно перебирают локоны, порой приглаживая кожу на голове, стремясь добиться симметрии. Такие невесомые касания. Это было бы почти приятно, если не знать, что ровно пять минут назад этот человек жестоко над ним надругался. На стене тихо тикают гигантские старинные часы. Всего пять утра. Надо же. За наглухо зашторенными окнами, с лишь тонкой полоской света, раздается крик петуха и шум ветра. В сердце тоскливо щемит. Антон так долго пробыл в изоляции, что и забыл про посторонние звуки. Арсений заканчивает с бритьем и стрижкой, смывает остатки пены со скулы, стряхивает прилипшие к одежде волоски и надевает на здоровую руку Антона пропавшие в самом начале заточения кольца и пару браслетов. Шастун несколько секунд озадаченно смотрит на неожиданно вернувшиеся блудные украшения и выдает:
— Я тебя ненавижу.