Глава 17 - Откуда я...
Нижний Новгород. Район, где бетон трескается быстрее, чем рождаются надежды. Где дети взрослеют не по годам, а по синякам. Где любовь - как распродажа: редкая и быстро заканчивается.
Кира помнит себя мелкой. Пять лет. Она сидит под кухонным столом, держит сломанный солдатик. В другой комнате - орут. Бабушка и мать.
- Она ведь девка, а ты на неё, как на кобеля орёшь!
- Да потому что она хуже пацана, вот что! Ни слова, ни манер. Носится как чёрт. Да ей бы лучше бездомной родиться.
Звук шлепка. Потом - тишина. Потом - опять крик. И Кира сжимает солдатика, будто от него хоть какая-то защита.
Мать у неё была красивая. Но уставшая, злая, вечно недовольная. Курила прямо на кухне, пила вино из гранёного стакана. Мужиков меняла, как бельё, и почти все они были одинаковыми: громкие, вонючие, похотливые.
- О, у тебя дочка? А сколько ей?
- Не твоя забота, - отвечала мать, но потом всё равно оставляла их наедине.
И однажды один из них коснулся Кириной щеки. Просто. Мимоходом. А у неё потом три дня всё тело зудело, как после ожога.
Она пошла к бабушке. А она сказала:
- Молчи, Кира. Такие вещи нельзя говорить. Мать твоя одна тянет. Сломаешь - всё рухнет.
И Кира научилась молчать. До скрежета зубов. До головной боли.
В девять лет её отвели в спортзал. Там воняло потом, резиной и странной надеждой.
- Девчонка твоя как пацан. Пусть в борьбу пойдёт, - сказал тренер.
- Хоть где-то толк будет, - отмахнулась мать. - Только чтоб не шлюха выросла.
Кира вцепилась в спорт, как утопающая. Потому что там был смысл.
Боль - была объяснима. Победа - ощущалась. Она таскала железо, бегала, дралась, рвала сухожилия - всё, чтобы не быть дома. Чтобы не слышать, как бабушка молится за душу той «падшей внучки», как мать шепчет в телефон про аборт, как сожители хлопают дверьми и кричат: «Уйду, нахуй!»
Она выигрывала. Сначала в школе. Потом на уровне города. Потом - статья про неё: «Жесткая, быстрая, хищная».
Ей было четырнадцать. Она в первый раз почувствовала гордость.
Но потом... травма.
Простой спарринг. Подкрут - и щёлк. Колено. Боль. В глазах потемнело. А в голове только одно: "Ты не имеешь права упасть. Не ты."
Тренер сказал:
- Ну, отдохнёшь. Восстановишься.
Мать сказала:
- Заебись. Теперь точно без будущего.
Она не говорила ничего. Смотрела в потолок, пока капельница медленно капала в вену.
С тех пор - бар. Курево. Алкоголь. Холод. Чужие руки. Ночные улицы.
"Ты мне не дочь," - однажды сказала мать. "Ты ошибка."
Кира тогда засмеялась в лицо. Потому что уже знала: ошибки не плачут. Ошибки становятся хищниками.
На крыше, куда она часто выходит ночью, Кира иногда прижимает пальцы к колену. Оно всё ещё тянет при дожде. Тупо. Мелко. Но напоминает.
И это больнее, чем любые слова:
"Ты была кем-то. И тебя сломали."
А теперь она - бармен. Злая, шумная, пьяная.
Пирсинг. Сигарета. Нож в душе.
Но в груди всё ещё, где-то глубоко, живёт та девочка с поломанным солдатиком.
Иногда Кира думает: если бы её тогда спасли... была бы она лучше?
А потом снова пьёт, нюхает, смеётся в лицо тем, кто лезет ближе.
Потому что она уже не сражается за жизнь. Она просто не даёт ей победить.