Liskook Oneshot's

🧨 ЧОНГУК ЧОН

Он убивал с девятнадцати. Без сожалений, без вопросов.
"Правой рукой" его назвали не из вежливости — он действительно был правой рукой мафии: точной, беспощадной, незаметной.
А когда старый дон умер — он остался. Один.

Он не захотел трона.
Он просто взял его.
И сидит на нём как на катастрофе, которая рано или поздно прогремит.

Его глаза не запоминают лиц. Только ошибки.
Его руки не дрожат. Даже когда они в крови.
И если он улыбается — значит, кто-то уже мёртв.

Он не верит в любовь.
Но верит в предательство.
Поэтому, когда ему говорят: "Ты должен жениться", — он молча кивает.

— Я возьму любую, — говорит он. — Только не дайте мне куклу. Я не хочу резать фарфор.

Они дают ему огонь.

🔥 ЛАЛИСА МАНОБАН

Дочь врага. Последняя.
Её отец погиб от руки мафии, которую теперь возглавляет Чонгук.
Она выросла среди золота и крови.
Смотрела, как убивают, как молчат, как целуют через ложь.
Сейчас ей двадцать три.
И она — единственное, что осталось от фамилии Манобан.

Она красива. Холодна. Умна.
Но всё это — маска.
Под ней — девочка, которую забыли научить плакать.
Только убивать.

— Отдай себя в жертву ради мира, — сказали ей.
— Пожертвуй собой, как твой отец.

Она кивнула.

Но внутри пообещала:

«Я выйду за него замуж.
А потом похороню его с улыбкой на губах.»

🌒 Их встреча — завтра.

Он уже выбрал костюм.
Она уже заточила нож.

А мафия...
Мафия хлопает в ладоши и зовёт это "союзом".

Особняк стоял в тишине. Ни музыки, ни гостей, ни цветов.
Было жарко, но окна не открывали. Воздух внутри застревал где-то между кожей кресел и запахом свежего кофе. Всё казалось ненастоящим — как будто она смотрела на это издалека, сквозь стекло.

Лалиса сидела на краю дивана, скрестив ноги.
Руки были сложены на коленях, спина прямая.
Как учили. Как приказывали.

В комнате было четверо.
Её брат — с зажатыми кулаками. Адвокат — с папкой на коленях.
Один старик — с глазами, которые давно перестали видеть.
И он.

Чонгук.
Сидел в кресле у окна.
Не двигался. Не смотрел.
Казалось, будто он здесь не по своей воле — как будто его кто-то оставил и забыл забрать.
Он курил. Медленно. Затягивался и выпускал дым, не меняя выражения лица. В глазах — ничего. Ни интереса. Ни раздражения.

Она украдкой взглянула на него.

Кожа загорелая, челюсть резкая, пальцы тонкие, но крепкие.
Пиджак на нём сидел так, будто его сшили вместе с телом.
Только на мизинце — серебряное кольцо. Простое. Без камней.

— Лиса, — раздался голос брата, натянутый, как верёвка.
— Всё... решено. Это не обсуждается.

Она не ответила.

Всё уже и правда было решено.
Контракт подписан. Условия озвучены.
Две семьи. Одна цель. Один брак.

Он не поднялся, не поприветствовал. Даже не кивнул.
Когда старик сказал:

— Познакомьтесь. Это ваш будущий муж.

Чонгук только вытянул сигарету в сторону и выбросил её в пепельницу.
Ничего не сказал.
Ничего не сделал.

— Встань, — шепнул брат. — Подойди.

Она встала.
Шла к нему медленно. Не потому что боялась — просто ноги отказывались делать шаги.
Он не смотрел. Всё ещё смотрел в окно.

— Приятно познакомиться, — ровно сказала она.
Он взглянул. Только на секунду.
А потом тихо:
— У тебя голос не как у твоего отца.

Она вздрогнула.
Но промолчала.

Такой будет их первый диалог.
Без эмоций. Без фальши. Без интереса.

Он встал. Выше, чем казался сидя.
Обошёл стол, открыл ящик. Достал коробочку. Маленькую, чёрную.

Протянул ей.
— Надень сама. Мне это не интересно.

Лиса взяла кольцо. Примерила. Село туго. Почти не налезло.
Но она не подала виду. Просто сжала пальцы и осталась стоять.

— Тебе покажут комнату. Завтра — совет. Вечером — приём. Ты будешь рядом. — Он говорил так, как будто диктовал список покупок.

— А ночью?

Он посмотрел прямо в неё.
В первый раз по-настоящему.

— Делай, что хочешь. Только не прикасайся ко мне без спроса.

Она вышла из комнаты первой.
Не потому что была зла.
Не потому что боялась.

Просто потому, что всё было ясно.

Это не любовь.
Не брак.
Это — ровная линия.
Без точки в конце.

Платье лежало на кровати.

Длинное, холодно-белое, с глубоким вырезом на спине.
Как у куклы. Или как у невесты из витрины.
Она провела пальцами по ткани — шёлк шуршал, будто ворчал.
Слишком тонкое. Слишком дорогое. Слишком не её.

Комната была просторной. Безликой.
Чистые линии, темно-серые стены, минимализм до раздражения.
Как будто кто-то хотел стереть здесь все эмоции.

В углу стоял кожаный чемодан. Новый. Её.
А рядом — фужер с недопитым вином. Не её.

Значит, он всё же был тут.
Пару часов назад. Или минут.
Она не знала.

Платье было обязательным.
Светские, улыбчивые, мёртвые лица на приёме ждали невесту босса.
Показ. Театр.
И он — в главной роли, которую сам себе написал.

Она переодевалась медленно.
Без зеркала.
Словно броню надевала, не платье.

На спине замок заедал.
Она протянула руку назад — дотянуться не вышло.
Застыла.

В этот момент — стук в дверь. Один. Чёткий.

— Открыто, — сказала она не сразу. Взвешивала.

Дверь отворилась. Тихо.
Он вошёл.

Чонгук был в чёрном.
Приталенный пиджак, белая рубашка, запонки.
И холод в глазах. Как всегда.

Он не спросил, почему она в полурасстёгнутом платье.
Не сказал ничего.
Просто подошёл. Встал за спиной.

Руки — холодные.
Замок закрылся одним движением.

— Не опаздывай, — бросил он.
Развернулся.

Она не удержалась:
— Почему ты всё время смотришь в окно?

Он остановился.
Не обернулся.

— Потому что в отражении я вижу, кто стоит за моей спиной.

Позже.

Приём проходил в центральном холле, где пол блистал так, что отражал чужие лица.
Где мужчины пахли виски, а женщины — предчувствием скандала.

Они вошли вместе.
Рука в руке.
Её пальцы — в его ладони.
Он держал крепко, как браслет. Не как защиту. Как ограничение.

— Улыбайся, — прошептал он сквозь зубы. — Они должны думать, что ты счастлива.

Она улыбнулась. Механически.
Видела, как кто-то шепчет. Кто-то оценивает. Кто-то — боится.

— Она похожа на мать, — услышала сбоку.
— А он... Холоднее, чем был отец.

— Ты чувствуешь себя королём? — спросила она, поднося бокал к губам.

— Нет. — Он сделал глоток.
— Просто выжил в игре, где королей давно убили.

Через час она вышла на балкон. Ей нужно было дышать. Хоть воздухом. Хоть дымом.

Там уже был он.
Сигарета. Стеклянный взгляд на город.

Она прислонилась к перилам. Молча.
Рядом.
Не близко.

— Почему ты позволил им выбрать меня? — спросила тихо.

Он не ответил сразу.
Выпустил дым. Глубоко.

— Потому что ты первая, кто не дрожит рядом со мной.
— А мне не нужны те, кто прячется.

И тогда она впервые посмотрела на него иначе.
Не как на убийцу. Не как на мужа.
А как на того, кто всю жизнь спит с ножом под подушкой.
И никогда не высыпается.

Особняк засыпал не сразу.
Он будто ждал чего-то — сигнала, взрыва, предательства.

Лиса стояла у окна своей спальни. Точнее — той, что ей отвели.
Белые стены. Чужие простыни.
Комната не имела запаха. Как стерильная камера.

Она не спала.
И не собиралась.

На комоде лежала папка. Чистая, с гербом семьи Чонгука.
Она открыла её.
Планы. Распределения. Фотографии.
Имена. Люди, с которыми теперь связана.

На одной из фотографий — её отец.
Убитый.
Его лицо перечёркнуто чьей-то чёрной ручкой.

Она смотрела долго. Не моргая.
Потом медленно разорвала лист и бросила в камин.

В особняке стало тихо.
Даже воздух замер.

Часы показывали 03:11.

Она вышла из комнаты босиком.
Прошла по коридору. Свет не включала.
Знала планировку уже наизусть.

Дверь в его спальню была приоткрыта.
Он не ставил замков.
Это могло бы значить доверие.
Но скорее — самоуверенность.

Она вошла.
Шагнула внутрь — почти бесшумно.
Комната была полутёмной. Лунный свет резал контуры.
Он спал. Без рубашки. Рука под подушкой.

Второй рукой он инстинктивно нащупал пистолет.
Но не поднялся.

— Ты пришла убить меня? — его голос был хриплым, полусонным.

— Пока нет, — ответила она. Тихо.

Он медленно сел.
Тело в шрамах. Плечи тяжёлые.
Он выглядел уставшим. Без маски. Без роли.

— Тогда зачем ты здесь?

— Я хотела посмотреть, как ты спишь.
— Чтобы понять, дышишь ли вообще.
— И чтобы напомнить себе, что ты не призрак.

Он усмехнулся. Без смеха.

— Видишь? Я живой. К сожалению.

Они молчали.
Он не просил её уйти.
Она не предложила.

— Я не сплю, — сказала она.

— Я тоже, — ответил он. — Уже много лет.

Она подошла ближе.
Его глаза — неотрывные.
Не страх. Не раздражение.
Просто ожидание.
Он ждал, что она сделает дальше.

Она села на край кровати.
— Почему ты держишь руку под подушкой?

— Потому что доверять — опаснее, чем засыпать.

— А мне ты доверяешь?

— Нет.
— Но ты красивая. Поэтому смерть от тебя была бы хотя бы эстетичной.

Она чуть улыбнулась.
Перевернулась на бок, легла рядом. Не касаясь.
Просто — рядом.

— Я не убью тебя этой ночью.
— Это было бы слишком просто.

Он закрыл глаза.
— Спасибо. Тогда я посплю ещё минут десять.

Она смотрела на потолок.
Впервые за долгое время — не думая, как убежать.
И не думая, как остаться.

Просто слушала, как он дышит.

Они заснули почти одновременно.
И проснулись всё ещё врагами.
Но с каким-то странным знанием друг о друге.
Опасным, как лезвие между рёбер.
И почему-то — спокойным.

Утро было обычным.
Слишком обычным.

Лиса пила чёрный кофе у окна кухни. На ней — белая рубашка, чуть сползающая с плеча. Его рубашка.
Она не спала полночи, потом всё-таки уснула рядом с ним — без прикосновений, без слов. Просто вместе в тишине.

Он не проснулся.
Или сделал вид.

Чонгук спустился в холл позже — собранный, как всегда. В строгом пиджаке, с повязкой на запястье, под которой скрывалась старая рана.

— Ты выглядишь как женщина, которая притворяется, что не хочет убить мужа, — сказал он, проходя мимо.

— А ты как муж, который забывает, что в доме есть окна, — ответила она, отхлёбывая кофе.

Он остановился. Слегка.
На долю секунды.
Угол его рта дрогнул.

Но дальше — снова безэмоциональность.

Всё произошло спустя час.

Сначала — отключилось электричество.
Потом — короткий сбой в связи.
И затем — тихий щелчок.

Тот, что слышат только те, кто жили в страхе выстрела.

Лиса замерла.
Чонгук тоже.

— Под домом. Северный вход, — бросила она быстро.
Он не стал уточнять, откуда она знает.

Он бросился к сейфу, вытащил пистолет. Она — к ящику у лестницы, где он хранил запасное оружие, думая, что она об этом не знает.

— Ты умеешь с этим обращаться? — спросил он, протягивая ей полуавтомат.

— Я — дочь генерала, помнишь? — её пальцы уже заряжали обойму.

Они не говорили больше.
Шли по дому молча. Координировались взглядами, жестами.

Когда дверь с глухим грохотом сорвали, Чонгук первым выстрелил.
Метко. Глухо. В голову.

Она пошла следом — не в панику, а в вычисление.
Один, второй, третий — падали быстро.

— За камином! — крикнула она.
Он пригнулся, пуля прошла мимо.

— Ты сказала, что не умеешь шпионить.

— Я и не шпионю. Я оцениваю. Это другое.

Всё длилось пять минут.
Но после — дом будто перестал дышать.

Кровь. Запах пороха.
Тишина.

Он вытер лоб.
Она сняла с пальца перчатку, бросила на пол.

— Кто их прислал? — спросила она. Спокойно.

— Тот, кто считает, что я стал слабым. Потому что женился.
— Или тот, кто думает, что ты будешь моей слабостью.

Она подошла ближе.
— Я могу быть твоей слабостью. Но не слабой.

Он смотрел прямо.
Глаза — тёмные, как ночь за окнами.

— Ты не слабость, Лалиса.
— Ты проблема, с которой я хочу столкнуться сам.

И впервые — он коснулся её щеки.
Не как мужчина. Не как враг.
А как кто-то, кто начинает видеть.

Дом знал кровь.
И стены знали страх.
Но сейчас всё было слишком тихо.
Будто само пространство не знало, как реагировать на то, что они выжили.

Лиса сидела на полу у окна.
Без слов. Без движений.
В руке — пустая гильза, та самая, что почти попала в его лоб, если бы она не крикнула.

Он вошёл в комнату и закрыл за собой дверь.
Не спеша. Не гремя. Просто... пришёл.
Как муж, который не хотел видеть свою жену — но всё же пришёл.

Она не подняла глаз.
Он не торопился начинать разговор.

— Я ведь сказал тебе после свадьбы... — начал он.
Тихо. Холодно.
— Не прикасайся ко мне. Не лезь в мои дела. Не пытайся стать ближе.

Она посмотрела.
— И я не прикасалась.
— До того момента, пока ты сам не начал дышать так, будто хочешь, чтобы я тебя остановила.

Он сжал челюсть.
Подошёл ближе.
— Ты нарушила первое правило.

Она встала. Не отступая.
— А ты слишком долго делал вид, что у тебя всё под контролем.

— Это был договор, — процедил он.
— Не любовь. Не страсть. Не игра.

— Но твои руки были на моих щеках минуту назад. Не договора ради.

Он смотрел прямо.
И впервые — плохо прятал злость.
Не на неё.
На себя.

— Ты ничего не значишь для меня, Лалиса.

Она подошла. Вплотную.
— Тогда почему ты стоишь ближе, чем на два метра?

Он молчал.
В груди — тяжёлое дыхание. Как перед выстрелом.

— Скажи мне, что хочешь, чтобы я ушла, — прошептала она.
— Только вслух.

Он резко схватил её за запястье.
Пальцы впились, но она не дёрнулась.

— Я не должен хотеть тебя, — выдохнул он.
— Потому что если я захочу — это будет неправильно.
— Потому что ты — угроза. Ты — пуля без глушителя.

Она наклонилась ближе.
Пальцы прошлись по его щеке, по шее.
— Ты сам сказал — никаких прикосновений.
— Но ты же сейчас держишь меня.

Он отпустил.
Шаг назад. Один.

Но уже было поздно.

Она подошла. Спокойно.
Положила руки на его грудь.
— Не бойся меня, Чонгук.
— Я не спасу тебя.
— Я просто хочу, чтобы ты сам решил — хочешь ли ты падать вместе со мной.

Он выдохнул. Глухо.
И в следующую секунду — всё рухнуло.

Он прижал её к стене.
Целовал, как будто до этого годы жил всухую.
Как будто все его "не трогай" были не запретом, а мольбой: "не дожимай, я сломаюсь."

Она отвечала. Холодно, медленно, уверенно.
Без нежности. Без страха.
Как доминанта, которая знала: он сам теперь просит быть уничтоженным.

Это был не секс.
Это было падение, обоюдное, с грацией хищников.
Где боль — это язык, а дыхание — единственный закон.

Когда всё стихло — она осталась лежать, головой на его груди.
Он молчал.
И только раз — прошептал:

— Завтра ты снова будешь моей проблемой.
— А сегодня... будь моей слабостью.

Она улыбнулась, не глядя:

— Не надейся. Я никогда не была слабостью.
— Я твой конец, муж мой.

Утро пахло кофе.
Не свежим — горьким. Почти пережжённым.
Таким, как тишина между ними.

Лиса сидела за столом, закинув одну ногу на другую, как будто всё под контролем.
На ней — белая рубашка. Его рубашка.
Кожа на шее чуть припухла — след его зубов. Не стыдно. Торжественно.

Он вошёл в кухню молча.
Не глядя на неё.
В строгом пиджаке. Волосы гладко зачёсаны. Ремень затянут.
Как будто прошлой ночью он не ломался под её руками.

— Кофе крепкий, как твоя попытка забыть, что ты просил меня не останавливаться, — проговорила она, не отрываясь от чашки.

Он не ответил.

Открыл холодильник. Достал воду. Пил. Медленно.
Как будто охлаждая себя изнутри.

— Ты снова включил роль? — спросила она.
— Будешь молчать и делать вид, что я тебя не видела... таким?

Он взглянул. Холодно. Слишком быстро.

— Вчера была ошибка.

Она усмехнулась.
— Не ошибка. Слабость. Ты сам так сказал.
— Ты просто не привык, что кто-то видит, как ты дрожишь.

Он сжал челюсть.
Но промолчал.

Она встала.
Подошла к нему — медленно, точно.
Встала напротив. Почти впритык.

— Ты мог бы сказать: "Прости. Мне страшно, что я не могу тебя контролировать."
— Или: "Я думал, что ты просто жена по договору, но теперь ты путаешь мне дыхание."
— Но ты молчишь. Потому что боишься, что я скажу: "да, ты мне нужен."

Он снова не ответил.
Только вздохнул глубоко.
И прошёл мимо.

— Ты знаешь, что теперь я вижу тебя. Не мафиози. Не мужа. Не диктатора.

Она повернулась следом.

— Я вижу мужчину, который шептал моё имя, как молитву.
— И этого уже не отменить, Чонгук.

Он остановился у двери.

— Мне всё равно, что ты видела, — сказал он, не поворачиваясь. — Это ничего не значит.

— Тогда почему ты не сказал это вчера? Когда я была на тебе, когда ты целовал меня так, будто умирал.

Он сжал кулак.

— Хочешь сбежать в привычный контроль — беги.
— Но ты должен знать: я уже не просто жена.

Она подошла ближе, прошептала ему в спину:

— Я уже вирус в твоей крови.
— И ты сам открыл мне вход.

Он ушёл.
С грохотом двери.
Но уже не таким, как раньше.

Позже, в особняке

— Мэм, к вам гость, — прозвучало от охранника.

Лиса сидела в саду, спокойно читая книгу.
Она отложила её, подняла взгляд:

— Гость?

— Старейшина семьи. Глава Восточного крыла.
— Говорит, хочет лично проверить вашу "преданность".

Она кивнула.

— Скажи ему, что я жду.
— И пусть принесёт с собой всё, что хочет — кроме пистолета. Моё уже заряжено.

Охранник сглотнул.

Лиса откинулась на спинку кресла.
На губах — улыбка.
Та, что появляется у женщин, которые больше не просят признания.

Она уже была властью.
А он...
Он уже ошибся, когда попытался забыть её вкус.

Сад медленно прогревался солнцем.
Пахло жасмином и пеплом.
Лиса сидела за столом, наливая себе чай.
Белая рубашка на ней — уже не его. Уже её. Она носила её, как униформу победителя.

Перед ней — пожилой мужчина с тяжёлым взглядом.
Всё в нём было сурово: седые волосы, костюм, острые пальцы, обручальное кольцо на безымянном.
Глава Восточного крыла. Один из тех, кто не любит женщин с голосом.

— Вы слишком тихая для той, кто, как говорят, командует Чонгуком в постели, — начал он с ядом.

Лиса улыбнулась.
— А вы слишком старый, чтобы верить слухам, но всё ещё глупый, чтобы произносить их вслух при мне.

Он напрягся.
Она продолжила, легко:

— Хотите проверить мою преданность?
— Или хотите убедиться, что я умею подчиняться?

Он не ответил.
Просто достал фото.
Бросил на стол.
Там: тела. Пятеро человек.

— Люди с юга. Мы нашли их на границе. Застрелены.
— Улики ведут к вашим людям. Или... к вам.

Лиса посмотрела спокойно.
— Слишком чисто. Слишком грамотно. Это не мой стиль. Я люблю, когда враги умирают в крике.

Он напрягся.

— Так значит, вы всё же убивали?

— Не притворяйтесь, будто в этом доме кровь — что-то новое, — сказала она, налив чай.
— Я — часть семьи. По контракту, да. Но я уже доказала, что могу быть полезнее, чем десятки ваших молчаливых сыновей.

Он подался вперёд:

— Вы дерзите старшим. Вам не место в совете.

Она тоже подалась вперёд. Тихо. В упор.

— А вы забыли, кто я теперь. Я Лалиса Чон.
— Жена человека, чью руку вы целуете на собраниях.
— Женщина, которую он допустил до себя. А вы — нет.

Молчание.

Потом он поднёс к губам чашку, но не пил. Просто смотрел.

— Вас боятся, — сказал он наконец.
— Потому что вы не прячетесь. Потому что вы ведёте себя как мужчина.
— И это плохо кончается в нашей системе.

Лиса улыбнулась уголками губ.

— Если вы будете угрожать мне, старейшина, — то плохо закончится именно для вас.
— Потому что я теперь не просто женщина в белом. Я женщина, на чьей шее уже есть чьи-то зубы.
— А это значит — меня больше не остановить.

Он откинулся в кресле.
Молчал.
Проиграл.

Она встала.
— Передайте всем, кто сомневается:
— Я не просила власти.
— Но если её бросили мне под ноги — я наступлю на неё каблуком, и она будет звать меня по имени.

В углу сада, за стеклом — тень.
Чонгук.
Он пришёл позже. Не должен был быть здесь.
Но услышал всё.

И теперь стоял, сжав кулаки, чувствуя,
что теряет контроль.
Она — больше не подчинённая.
Не нуждающаяся.
Не просто жена.

Она — сила.
Которую он сам пустил в свою жизнь.

— Надень что-нибудь чёрное, — сказал он, не глядя на неё.
— Мы едем.

Лиса подняла бровь.
— Командный тон вернулся. Стены выстроил обратно?

Он молчал.
Чистая рубашка, оружие на поясе, волосы — в идеальном порядке.
Но глаза выдавали.
Он был не спокоен.
Он был запутан.

— Куда едем? — спросила она, закрывая за собой шкаф.
— Или это из тех "поездок без права голоса"?

— Сделка. Территория возле доков. Восток. Они не верят, что ты — не просто декорация.

Лиса подошла ближе.
— Значит, я — щит? Или приманка?

Он резко повернулся.
— Ты — жена. Это достаточно.

Она усмехнулась.

— Интересно, когда ты сам в это поверишь.

Доки. Вечер. Грязный воздух, запах металла и сигарет.

Машина остановилась.
Чонгук вышел первым.
Она — позже, не спеша, как будто она хозяйка вечера.

На пирсе — люди. Восточный клан.
Они ждали. Не улыбались.

Один из них — с шрамом через пол-лица — бросил:

— Говорят, твоя жена может резать глотки с улыбкой.

Чонгук ответил холодно:

— Не говори при ней слово "жена" так, будто хочешь умереть.

Лиса вышла вперёд.
Протянула руку.
— Лалиса. Можно без "миссис". Я всё равно не люблю формальности перед убийством.

Тот рассмеялся.
— С ней весело, Чонгук.

— Пока ты на её стороне, да, — ответил он.

Переговоры шли. Жёстко. Без бумажек.
Пальцы на курках.
Пальцы на нервах.

Лиса всё время стояла позади Чонгука.
Но он чувствовал — она смотрит. Не ждёт приказа. А оценивает.

И когда в какой-то момент один из переговорщиков сунул руку под пиджак —
Лиса первой подняла пистолет.
Навела.

— Дорогой, — обратилась она к Чонгуку, — этот мужчина сейчас схватится за ствол.
— Если ты не возражаешь — я стреляю первой.

Тот замер.
Шрам.
Он действительно хотел вытащить оружие — на рефлексе.

Чонгук сжал губы.
Потом кивнул.
— Стреляй.

Один выстрел.
Чёткий. Без истерик.
Пуля вошла точно в плечо. Тот рухнул.

Лиса опустила пистолет.
— Плевать, кто здесь главный. Но я — та, кто не даст нам сдохнуть.

Остальные молчали.
Сделка пошла гладко после этого.

Позже. Машина.

Он за рулём.
Она — рядом.
Молчание.

— Ты ведь злишься, — сказала она тихо.
— Потому что я снова спасла. А ты хотел, чтобы я только молчала и стояла позади.

— Я злюсь, — глухо произнёс он, — потому что ты была права.
— Ты вошла туда первой. По-настоящему.

— А ты? — спросила она.

Он посмотрел в зеркало.
Потом на неё.
— Я всё ещё боюсь того, что чувствую, когда ты рядом.

Лиса усмехнулась.
— Значит, всё ещё жив.

Он молчал.
Потом положил руку на её колено.

— Не трогай меня, — прошептала она.
— Ты сам это придумал. Это твоя игра.

Он сжал её кожу пальцами.

— Тогда заставь меня просить.

Ночь опустилась плотно, как бархатный капюшон на голову.
Машина въехала в особняк. Всё было тихо — слишком.
Чонгук вырубил двигатель. Не вышел. Просто сидел.
Дышал тяжело.

Лиса первой распахнула дверь.
Не сказала ни слова.
Пошла вперёд, в дом, не оглядываясь.
Он — за ней. Почти на автомате.

Она вошла в спальню.
Скинула пиджак.
Расстегнула волосы.
Он стоял в дверях.
Молчал. Смотрел.
Как будто боялся войти туда, где он уже не главный.

— Закрой дверь, — сказала она.

Он подчинился.

— Скажи, — не оборачиваясь, продолжила она, — ты всё ещё думаешь, что контролируешь меня?

Тишина.
Потом тихо:

— Нет.

Она повернулась. Медленно.
Глаза её были тёмными. Мягко злые.

— Тогда зачем ты прикасаешься ко мне, только когда теряешь себя?

Он молчал.

Она подошла.
Поставила ладони на его грудь.
Толкнула к стене. Не сильно. Но жёстко.
Он позволил.

— Ты хотел играть в холодность. В "контракт". В то, что я ничего не значу.

Её пальцы расстегнули пуговицу его рубашки.
Одна. Вторая.

— А потом, в каждый такой момент...
— ...ты зовёшь меня взглядом, как будто хочешь, чтобы я убила в тебе всё, что не я.

Он поймал её руку.
Но не оттолкнул.
Просто держал.
Дрожал.

— Заставь меня, — прошептал он.

Она наклонилась к его уху.
— Громче.

— Заставь меня просить. Доведи. Сломай. Только не исчезай.

Лиса отступила на шаг.
— Сними с себя всё.
— Если хочешь, чтобы я осталась — оставь передо мной не фасад, а кожу. Нервы. Взгляд. Всё.

Он подчинился.
Медленно. Не как обычно. Не как мужчина, который хочет показать тело.
А как мужчина, который готов раскрыться полностью.

Когда он остался в одном дыхании и страхе —
она подошла.
Прислонила к кровати.
Задвинула коленом его ноги шире.
Подняла подбородок рукой.

— Смотри на меня.
— Я не просто жена. Я пульс, который ты глушишь, а потом жаждешь.

Он смотрел.
Губы дрожали.
И когда она впервые опустилась на него — не для поцелуя, а для власти, —
он не сдержался. Схватил её за бёдра, будто хотел утонуть.

Она не остановила.
Только прижала сильнее.
— Не трогай. Пока не разрешу.

Он подчинился.
И с того момента он больше не был мафиози.
Он был её.

Каждое её движение было не лаской — заявлением.
Каждое слово — приказом.
Каждый взгляд — клятвой.

Когда всё стихло, и он тяжело дышал под ней, прижав лоб к её животу —
она провела пальцами по его волосам.

— Ты хотел игры в доминантность.
— Но забыл, что я умею играть лучше.

Он не ответил.
Только поцеловал её руку.
Медленно. С благоговением.
Словно умолял не уходить.

Через год:

Каменные стены.
Старое убежище в горах, где никто не найдёт их.
Тишина, нарушаемая только их дыханием.
На полу — разбросаны куски рубашки, пистолет, ремень.

Лиса сидит на нём сверху, чуть поцарапанная.
Кровь на губах — не её. Его.
Он улыбается.
Снизу. Связанными руками.
Добровольно.

— Ты опять начал, — шепчет она, проводя лезвием по его ключице.
— Смотрел на меня, как будто хочешь растворить.
— Так и сделала.

Он дёргается. От боли или наслаждения — уже не различить.
Его голос охрипший:

— Делай что хочешь. Только не молчи. Только будь рядом.
— Даже если будешь рвать меня по кускам.

Она склоняется ниже.
Касается зубами его уха.

— Я не отпущу.
— Не потому, что люблю.
— А потому что ты теперь во мне. Как шрам. Как яд.
— И если ты исчезнешь — я сойду с ума.
— Но заберу тебя с собой.

Он хрипло смеётся.

— Ты думаешь, это угроза?
— Нет, детка. Это клятва.
— Я тоже не выживу без тебя.
— Поэтому и не пытаюсь.

Позже.
Он лежит на ней.
Дышит тяжело.
Она проводит пальцами по его спине.
Её ногти — как клеймо на его теле.
Он даже не просит остановиться, когда она царапает глубже.
Потому что боль — это подтверждение, что он принадлежит ей.

— Мы зависимы, — говорит она.
— Я не жена. Не игрушка.
— Я наркотик. Я нож. Я петля на твоей шее. И ты улыбаешься, когда я затягиваю.

Он отвечает:

— А я твой повод перестать притворяться сильной.
— Потому что со мной ты можешь быть любой.
— Хоть ведьмой, хоть богиней, хоть монстром.

Она улыбается.
— Я — всё это.
— И всё твоё.

Их не видят.
Об этом не пишут в газетах.
Но в определённых кругах шепчутся:

"Если встретишь пару с пустыми глазами, но без страха —
не трогай их.

Потому что они друг без друга не живут.
Но и вместе — выживают только потому, что разрушают весь мир вокруг."

Они не построили дом.
Они построили клетку — на двоих.
И заперлись изнутри.

С ключом, спрятанным в её поцелуе и под его кожей.

И это — их идеальный конец.
В извращённой любви.
В зависимости.
В вечности.

Конец.