зависимы

Правда режет. Особенно, если её несут в дом, где давно не ждут света.

Рома появился на пороге поздно вечером, когда за окном уже плавилась неоновая Москва, а Дана лежала в ванной, глядя на потолок и думая, как было бы неплохо исчезнуть. Не умереть — просто исчезнуть. Раствориться в тишине, в белом шуме, в чем-то бесформенном.

Дверной звонок был первым звуком, который пробил её заторможенное сознание.
Она не ждала никого. Заказов сегодня не было. Да и друзья — если их вообще можно было так назвать — не приходили без предупреждения.

Она завернулась в полотенце, босая, с мокрыми волосами, и открыла дверь, не глядя в глазок.

— Привет, Дана.

Мир застыл.

На пороге стоял Рома.
Её брат. Её якорь. Её самый родной человек.

Он смотрел на неё так, будто увидел не сестру — призрак сестры.
Худую. Бледную. С фиолетовыми тенями под глазами.
С руками, покрытыми тонкими следами. С расширенными зрачками. С лицом, в котором не осталось девятнадцати лет.

— Что ты здесь делаешь? — голос её прозвучал глухо, почти враждебно.

— Мне дали адрес. Неважно, кто. Я долго искал, — он вбежал глазами вглубь квартиры. — Это твоя съёмная?

Она молча отступила, впуская его.

Просторная, стильная, с дизайнерской мебелью.
Гладкие стеклянные поверхности, техника последней модели, постель с белоснежным бельём, ароматы дорогих свечей.
Ни один студент, работающий официантом, так не живёт.

Он прошёл вглубь, не снимая куртки.
— Откуда у тебя всё это, Дана?

— Работаю, — бросила она, уходя в спальню и переодеваясь на ходу. — Пашу как лошадь. Ты же всегда говорил: «Сама выбрала, сама справляйся».

— Справляться и тонуть — не одно и то же. — Он сел на подлокотник кресла. — Ты выглядишь как человек, у которого всё очень плохо, Дана.

Она вышла из спальни в тёмной футболке, в шортах. Сухие волосы собраны в пучок. На губах — злая усмешка.

— Может, я просто устала. Может, я взрослею. Может, тебе стоит вернуться к своей Наде и оставить меня в покое.

Надя — новая девушка Ромы, к которой Дана ревновала Рому. Да, звучит глупо. Скорее, это была не ревность, а злость. Ведь, до появления Нади, Рома очень много времени уделял своей сестре.

— Не уходи в нападение, Дана. Я волнуюсь. Мне не плевать, как ты живёшь.

— А где ты был всё это время? — её голос стал громче. — Полтора года, Рома. ПОЛТОРА. Только редкие сообщения. А теперь вваливаешься, как старший брат с правом на контроль?

— Я не приходил потому, что ты не хотела, чтобы я этого делал. Ты врёшь. Ты врёшь мне, Дана.

Она вздохнула. Села на подоконник. Закурила.
Дым закружился между ними, как стена.

— И что ты хочешь услышать? Что я, работаю, что у меня деньги, потому что я таскаю чужую дрянь по городу? Что я, принимаю наркоту, потому что иначе спать невозможно? Что мне тупо больно, Рома, больно каждый грёбаный день, и я не знаю, как остановиться?

Тишина.

Он закрыл глаза на секунду. Когда открыл — там уже не было осуждения. Только боль.

— Я вытяну тебя. Я всё брошу, я буду рядом. Ты не должна в этом вариться одна. Тебе нужен ритм, контроль, лечение. Ты же не в это хотела? Универ, помнишь? Мечты? Сочи, море, разговоры на закате?

Она усмехнулась.
Горько. Грязно.

— Это всё было раньше. До того, как я поняла, что одна — значит одна навсегда.

— Нет. Это ты решила, что одна. Это ты сама меня отрезала.

— А ты пытался остаться? Ты хоть раз приехал, когда я говорила, что всё хорошо, но плакала между строк?

Он промолчал.
Смотрел на неё так, как умеют только те, кто действительно любит.

— Я никуда не уйду, Дана. Ты мне дорога. Даже такая. Даже сейчас.

Она встала. Подошла вплотную.
Смотрела в глаза. Резко.

— А если я скажу: «Уходи»?
Если я не хочу, чтобы ты спасал меня? Если я сама выбрала этот путь?

— Значит, я останусь здесь. Буду рядом. Молча. На расстоянии.
Но я не дам тебе умереть, Дана.

Её губы задрожали.
Она отвернулась. Отошла. Села в угол дивана. Обняла колени, как в детстве, когда боялась грозы.

— Ром, я не собираюсь умирать, я хорошо живу. Ты не понимаешь, Рома... Я не могу выбраться. Я слишком глубоко.

— Пока ты жива — можешь. Пока говоришь мне это — хочешь. И я это вижу. Вижу тебя. Не Черри. А тебя.

Она заплакала.
Не от жалости. От невозможности простить себе всё, что натворила.
От того, что всё ещё была кому-то нужна.

Через час он ушёл.
Она не остановила.

Он пообещал вернуться.
Она сказала: «Не надо».

Но сердце, предательское, билось иначе.
Словно что-то сдвинулось.
Словно — впервые за долгое время — в доме появился свет.