3
Иногда тишина — громче крика.
А равнодушие — страшнее удара.
Дана почти не помнила, как добиралась домой.
Сначала автобус. Потом пешком. В ушах — гул. В голове — пустота.
Тело болело. Но боль была не самой страшной. Страшнее всего было то, что внутри — что-то умерло.
Подъезд встретил сыростью и перегаром откуда-то сверху.
Тусклая лампа мигала, как подмигивающий призрак.
Ключ в замке долго не проворачивался, руки дрожали.
Мать была дома.
Конечно была.
Стоило ей только открыть дверь, как по ней ударило волной — не запахом алкоголя, нет. Злобой.
— Ты где шлялась, а? — послышался голос из кухни. — Время видела?
Дана сняла туфли. Одна из них была порвана.
Она не отвечала.
— Да, конечно! У выпускников сейчас модно до утра пить, трахаться и валяться по чужим углам!
— Мама, я... — начала она, но голос предал её.
— Что ты? Опять будешь молчать, как партизан? Думаешь, раз брат твой в Москве, отец черт знает где, можно творить что угодно? Это всё ты виновата, между прочим. Ты! Из-за тебя ушел отец и уехал Рома!
Дана молча прошла мимо.
Голова пульсировала.
Ноги несли её в комнату, как в спасение.
— Иди! Закройся! Прятаться ты мастер, — выкрикнула мать напоследок, стуча по столу ложкой.
Дверь захлопнулась. Щелчок замка.
И всё. Мир снаружи исчез.
Она опустилась на пол, прислонилась спиной к двери.
На секунду показалось, что если так просидит долго — исчезнет. Просто растворится.
Тело ныло.
В голове крутилась одна мысль: «Никто не пришёл. Никто не остановил. Никому не было дела.»
Экран телефона мигал.
Рома.
Она закрыла глаза. Глубоко вдохнула. Потом открыла экран и медленно, с дрожащими пальцами, написала:
«Привет, всё хорошо. Просто устала. Позже позвоню. Люблю тебя.»
Слёзы катились по щекам бесшумно.
Она не плакала вслух.
Это были слёзы не истерики, не боли. Это были слёзы пустоты.
Как будто душа текла сквозь ресницы наружу.
Она долго смотрела на потолок, пока не смогла подняться.
В комнате было душно. Окно приоткрыто. Шторы слегка колыхались от летнего ветра.
Платье сняла как броню — медленно, тяжело. Оно упало к ногам, как срезанное крыло.
Осталась в нижнем белье.
Повернулась к зеркалу.
Отражение — чужое.
Под глазами — темные круги. На шее — ссадины от пальцев. На плечах, бёдрах — синяки. Жёлтые, синие, красные.
Она провела пальцем по коже. Больно.
Но не настолько, как внутри.
«Это я позволила...» — шептала мысль.
«Я виновата. Я слабая. Глупая. Никому не нужная...»
Телефон зазвонил. Маша.
Она колебалась. Но всё-таки взяла трубку.
— Алло?
— Ну ты где пропала? Я там тебя искала потом, ты просто исчезла.
— Маш... — голос Даны дрогнул. — Я... я хочу рассказать. Мне плохо.
Пауза.
— Ой, не начинай, — фыркнула подруга. — Ты что, ревёшь? Серьёзно?
— Саша... Он... он меня...
— Что? — перебила та. — Ты о чём?
— Он затащил меня в комнату. Я не хотела. Он... сделал это. Насильно.
Молчание.
Потом — вздох.
— Да брось. Саша нормальный парень. Ты, может, не так поняла? Может, сама что-то спровоцировала?
У Даны перехватило дыхание.
— Маша, ты серьёзно?.. ОН МЕНЯ ИЗНАСИЛОВАЛ
— Ну а что? Ты симпатичная, он, наверное, подумал, что ты тоже хочешь. Да и вообще — чего ты раздуваешь? Все через это проходят. Не впервый раз же.
— Что?! — прошептала Дана.
— Да ладно тебе. Забудь и живи дальше. Сама говоришь, хочешь в Москву, в режиссуру — там и не такое бывает. Так что привыкай, подруга.
Сигнал отбоя.
Дана стояла посреди комнаты, прижав телефон к уху, как будто он мог вернуть ей веру в человечество.
Но он только молчал.
Как все.
Минуты тянулись вязко.
Она стояла перед зеркалом, словно в суде.
Тело — улика. Душа — жертва.
И ни одного свидетеля.
В голове всплывали фразы, как осколки стекла:
«Ты красивая.»
«Ты сама виновата.»
«Забудь.»
«Все через это проходят.»
Она не хотела забыть.
Не могла.
Потому что если забыть — значит, это было нормально.
А это не было нормально.
Где-то в груди что-то сжалось, словно разгорелся костёр. Не из ярости. Из желания исчезнуть.
"Никто не придёт. Никто не спасёт."
Но где-то очень глубоко шептал другой голос.
"Значит, спасёшь себя сама."