Любить, превозмогая боль

Теперь Жаклин начала ценить те дни, когда она сутками лежала в кровати и сходила с ума от боли. Если тогда она молилась всем богам, чтобы эти пытки прошли и девушка наконец смогла выбраться наружу и возыметь бывшие контакты с другими пожирателями, то сейчас  просила всевышние силы о возвращении в свою осточертевшую глазам комнату.

Делить кровать со своим оппонентом – участь не из простых совершенно. Она оказалась во сто крат тяжелее той, с которой ранее Жали существовала. Именно существовала, а не жила. Ведь слово "жить" подразумевало под собой что-то беспечное и лёгкое. Спать рядом с врагом, что ломает тебя морально сильнее и сильнее, сложнее, чем носить бремя дочери тёмного лорда, что своевременно обязана выполнять все поручения и хотелки тщеславного, жестокого отца.

Каждый клеточкой своего исхудалого тела она чувствовала непозволительную близость своего врага. И пусть они отодвигались каждую ночь как можно дальше друг от друга (насколько им позволяла сделать это кровать), но всё равно Жаклин ощущала всю не комфортность её положения.

Его горячее дыхание чуть колебало копну чёрных волос на макушке. Продавленная под его весом половина кровати воссоздавала некий образ клетки. Тупика. Ловушки. Если она встанет, он почувствует это и проснётся, заставив лечь обратно. А встать она не могла. И он пользовался этим. Он заставил её делить с ним кровать, потому что она должна быть под его постоянным контролем. Как будто маленький ребёнок, что может сотворить глупость, если находится не под надзором. По мнению Люциуса глупостью будет побег. Но как может сбежать от него та, чьи силы ходить зависят от лекарств, что как под расписку выдаются мужчиной? Мужчиной, от которого она вынужденно стала зависима.

— Вы снова ничего не ели? – произнёс Малфой-старший, как только переступил порог комнаты, закрыв за собой дверь.

— Умереть я не могу, но хоть какую толику гордости, что осталась у меня, я буду защищать до последнего, – ответила лежащая под тяжёлым, согревающим одеялом схмурившая брови Жали, что целый час игнорировала принесённый домовиками поднос с завтраком, расположившейся на тумбочке рядом с ложе.

— Хотите утратить красоту, превратившись в ходячий скелет? Ладно, дело ваше, – хмыкнул тот, привыкнув за эти несколько прошедших дней к выходкам девушки. — Но какая разница мне, откуда черпать ответ? Главное, что он, рано или поздно, будет получен, – дополнил он, щёлкнув пальцами, заставив исчезнуть в воздухе злосчастный, оставшийся полным, поднос.

— Вы и так уже у власти. Толку от того, кто убил мальчишку, нет. Зачем я вам?

— Я устал объяснять очевидное, – сквозь стиснутые в раздражении зубы прошипел Люциус, сложив на груди руки и закатив глаза. — Чтобы вы утратили авторитет и не мешались больше под ногами.

— Как лестно, что я являюсь вашим конкурентом, – зло усмехнулась Жаклин. — А у вас это фетиш, да? Спать рядом с живыми скелетами?

— Не волнуйтесь. Вы свою прелестную внешность не утратите, ведь я чувствую, как скоро вам придётся расколоться. Предчувствия меня ещё не обманывали.

— Свой цели вы можете достигнуть лишь при помощи специальных зелий. А у меня, мистер Малфой, на них иммунитет.

— Как же тогда вам помогают справится с болью те, что я даю? – парировал тот, также приподняв уголок губ.

— На шестом курсе я практиковалась в том, что выпивала все те снадобья, которые способны вывести на чистую воду, которые способны поменять твоё мышление и заставить говорить ложь, вместо той правды, которой ты располагаешь. Я училась бороться с их действием, и достигла результата.

— Тогда я найду другие способы. Начну вырывать вам ногти, к примеру. Один за другим. Медленно. Мучительно. Хотя это меньшее из зол.

— Вы так зациклены сегодня на теме внешности. Моей внешности. Моей красивой внешности. Не отрицайте, что вам нравится красота рядом с собой. Моя красота.

— Жаль, что за этой красотой больше ничего не стоит. А в девушках и женщинах я предпочитаю ум, – ответил тот вмиг похолодевшим, равнодушным голосом, покинув спальню.
***

С того диалога прошло несколько дней, сложившихся в неделю. И за эти семь дней Жаклин не могла не заметить, как реже и реже появлялась на аристократичном лице адресованная ей ухмылка. Да и их перепалки недавно прекратились совсем. Он перестал трогать её. Мужчина будто утратил к ней всякий интерес. Он даже сослал больную в соседнюю комнату, словно не хотел видеть. И не навещал. Совсем. Единственными гостями её новых покоев были домовики, трижды в день материализующиеся в воздухе и растворяющиеся в нём обратно, как только хрупкие ручонки, которые можно сломать человеку на счёт раз, клали серебряный поднос на деревянную поверхность.

Жаклин не хотела признаваться себе в этом, но её душа начала тосковать по издёвкам и напыщенности нового правителя. Ей нравилось бороться, словно в жилах текла гриффиндорская кровь. Больше всего ей приходилось по нраву, как Малфой-старший умел в их беседах "выходить из воды сухим". Достойный противник. Впервые за долгое время. Ему хотелось противостоять и подчиняться одновременно. К нему тянуло, но она и ненавидела его. Для Жаклин он был той самой загадкой, что хотелось разгадать в одиночку. Без помощи и без подсказок. То он мог каждые сутки приходить к ней, то без объяснений покидать надолго. На очень долго. Это пугало. Держало в напряжении. И эти странные чувства девушке приходилось по нраву.

Благодаря ему, тем зельям, что он давал и что теперь вместе с трапезой приносили эльфы, она перестал останавливаться на каждом втором слове и речь её стала вновь свободна. Постоянной боли не было, только слабость. И если Люциус смог отыскать необходимые зелья, шанс того, что он мог найти необходимое заклинание для окончательного выздоровления девушки велик. Жаклин верила в его возможности. Всё таки зелье не могло вылечить её до конца. Если прекратить их принимать, страдания вернутся вновь.

И вот, вечером он появился перед её глазами. Она ошарашенно посмотрела на него и тот ответил на это минутным молчанием, в течение которого мужчина холодным и равнодушным взглядом изучал удивление на лице пленницы. Но та заметила в его взоре не только лёд. Было что-то и другое. Новое. Не свойственное Люциусу Малфою. Грусть? Сожаление? Определится с точным понятием девушке было сложно.

— Неужели всё это время вы раздумывали над тем, отпустить ли меня восвояси и так и пришли к выводу, что да, стоит, и пришли осуществить сие? – озвучила Жаклин первое предположение касательно внезапного визита, усмехнувшись и чуть склонив набок в неком азарте голову.

— Рад, что вы поумнели и стали есть, – проигнорировав сказанное, произнёс тот, словно и не слышал девушку.

— Что?...

— Домовики стали уносить подносы с пустой тарелкой и чашкой – всё таким же безразличным голосом, лишённым былой толики самодовольства, продолжил беседу Люциус.

— Я не об этом! Я вообще не о еде! Ответьте на мой предыдущий, первый вопрос!

В комнате повисло молчание. Малфой-старший, сложивший за осанистой, сильной спиной руки равнодушно смотрел на больную, что выжидающе смотрела в ответ пожирающим, хищным взглядом, требующим объяснений.

— Рад был увидеть лично, что вы всё ещё в порядке, – нарушив тишину, сказал мужчина, повернувшись в сторону двери.

— Рады?! Рады?! Вам же плевать на моё состояние! – стукнув ладонью по кровати выкрикнула Жали, желая остановить удалявшегося прочь Люциуса, что повернулся к ней.

— Доброй ночи, мисс – сухо бросил он, вновь обратив голову в направление выхода.

— Стойте! – снова вскрикнула та, вскочив с кровати и рванувшись к мужчине, ухватившись за его плечи, обессиленно сползая по его спине, словно змея, так как болезнь о себе всё таки давала знать.

Малфой-старший моментально развернулся, взметнув полами мантии и подняв упавшую с колен и прижав к груди, являясь опорой для её еле стоящих на полу ног. Оппоненты установили новый зрительный контакт с ровно противоположными эмоциями. Её обжигающий бурлящими внутри чувствами огонь и его вода, полная спокойствия, уравновешения и холодности.

— Что происходит? Люциус, что происходит? – тяжело дыша, спросила девушка.

И снова молчание.

— Люциус?

Тишина. Звенящая тишина.

— Мой лорд? – с большим моральным усилием выдавила из себя Жали то слово, то понятие, характеризующее нынешнее социальное положение противника, которое она так тщательно отрицала.

— Драко мёртв... – низким, еле слышимым голосом ответил тот, не отрывая глаз от больной. Глаз, в которых проскользнула искорка не то гнева, не то горечи. — Моего сына больше нет. Его убили – добавил он на повышенных тонах. — Теперь то ты довольна? – очередное, взаимное молчание. — Довольна?! – неожиданно громко рявкнул Малфой-старший, отбросив в сторону опешившую Жаклин, что лицезрела, как он покидает комнату.

***

Сколько прошло дней? Ей было уже плевать на их счёт. И теперь она радовалась уединению. Счастлива, что Люциус её слёз не видит. Рыданий. Её безудержных рыданий, оплакивающих любимого человека.

Между ними проскользнуло что-то при самом первом взгляде друг на друга. Когда она шла от стула с распределяющей шляпой, довольная попаданием на Слизерин, и когда она поймала на ходу взор заинтересованных глаз блондинистого мальца.

" — Я Драко. Драко Малфой.

— Я Жаклин. Жаклин Реддл."

Два ребёнка, влюбившихся в друг друга по уши но старающиеся сие не замечать в себе. Усмирять, как дикого зверя. Но в конце концов, на пятом курсе этот зверь наружу вырвался. Когда от Жали все отвернулись, пряча свои пугливые глаза, парень повернулся с глазами полными сожаления и нежности забыв, как страшный сон, дружескую связь девушки с золотым, гриффиндорским трио.

Вновь и вновь девушка прокручивала в голове воспоминания о его объятьях. Таких крепких, таких тёплых. В какие-то дразнящие мгновения ощущала, словно его губы трепетно касались её, но это были иллюзии. Обманы. Мечты... мечты о его воскрешении. Мечты о том, чтобы ворвался Люциус и сказал, что нагло соврал ей. Но такого не произойдёт. Наглядная депрессия мужчины не была притворной. Она не чувствовала это. Она знала.

Драко и Жали не хотели говорить однажды Малфой-старшему о своих отношениях, потому что тот мог рассказать об этом лорду. Пожаловаться ему на его же чадо. Что мысли девушки пропитаны не думами об отцовских, важных поручениях, что поэтапно решали будущее Магической Англии. Что в разуме её на первом месте стоит любовь. Недопустимая любовь, являющаяся крупнейшей ошибкой в выстраиваемой системе самого тёмного волшебника всех времён. Но может зря не поведали они о своём романе. Может, зная об этом, Люциус проникся бы к Жали сейчас и сделал бы хоть что-то, чтобы облегчить её страдания или убрать их вовсе. Стереть нужные воспоминания. Заставить забыть.

***

— Бунт?

— Да, бунт, мисс Реддл. Вас это, разве, не радует?

— Лучше расчётливый вы у власти, чем вечно пьяный, беспечный Антонин, не умеющий командовать совершенно. Только подчиняться.

— Они требуют вас, мисс Реддл.

— Меня?!...

— А вас это так удивляет?

— Мне, конечно, это льстит, но убивать вашего сына ради того, чтобы вас свергнуть... зачем он им? Есть куча других, весьма гуманных методов!

— Гуманных, мисс Реддл? Мы говорим о жестоких Пожирателях Смерти.

— Что делать теперь?

— Не знаю, мисс Реддл. Но теперь нам придётся работать с вами сообща.

Жаклин как всегда сидела укутанная в спасительное от пробирающего озноба одеяло. Мужчина расположился рядом, сидя на одеяле. Впервые они беседовали без сарказма, без желчи. Рассудительно. И без лишних слов. Перед ними встало весьма сложное дело, что действительно требовало согласованности, коей они были лишены до этого. Перед ними встал вопрос не только о том, как усмирить взбунтовавшихся. И этот самый вопрос вставал на второй план, так как факт неизбежной совместности был безумно сложным для его вынужденного восприятия.