Глава 18.
— Я хочу тебя чуть подробнее расспросить, — вдруг говорит Финнеас, прищурившись. — Как это вообще всё происходит? Ну, обучение. Как вы там учитесь говорить, анализировать, дискутировать? Тем более — на одну и ту же тему. Политика же имеет конец, не?
Я усмехаюсь и наклоняюсь вперёд, крутя в руках бокал.
— С концом я, пожалуй, не соглашусь, — отвечаю спокойно. — Политика не имеет конца. Она просто меняет форму. Новые страны, новые эпохи, новые ошибки — а суть та же. Люди всё так же борются за власть, внимание, выживание. Просто теперь делают это в костюмах и через Твиттер.
— Ну да, — смеётся Сабрина, — древние римляне бы просто писали пассивно-агрессивные треды.
— Именно, — улыбаюсь я. — А если серьёзно, то процесс учёбы — это не просто зубрёжка теорий. Это как вечная интеллектуальная дуэль. У нас почти нет лекций в классическом смысле. Мы сидим кругом, обсуждаем тексты, спорим, разбираем ситуации. Преподаватель не даёт ответы — он ставит под сомнение даже то, в чём ты уверен.
— И что, прям спорите? — уточняет Одесса. — Типа «ты не права, Гоббс был лучше Локка»?
— Примерно, — смеюсь я. — Но иногда спор доходит до того, что после пары ты идёшь пить, чтобы переварить, кто кого переубедил. Мы учимся мыслить как юристы, говорить как дипломаты и сомневаться как психоаналитики.
Билли чуть улыбается, явно представляя меня за круглым столом, с холодным взглядом и идеальной аргументацией.
— Тем более, — продолжаю я, — мы не только о политике говорим. Философия тянет за собой всё: этику, экономику, историю, искусство, даже биологию. Любая тема может стать политической, если копнуть глубже.
Финнеас кивает, но с лёгким недоверием.
— То есть вы, по сути, учитесь красиво спорить?
— Не только, — поправляю я. — Мы учимся понимать, почему спор вообще возникает. Это как смотреть не на тень, а на источник света.
— Оу, — Алекс поднимает руки, — опять метафоры!
— Терпи, брат, — хохочет Эрик.
Я продолжаю, с лёгким лукавством в голосе:
— И, наверное, если бы не политическая философия, я бы не закончила международный бизнес. Они связаны сильнее, чем кажется. Первая учит видеть суть, вторая — продавать форму.
— То есть? — спрашивает Билли, глядя прямо на меня.
— То есть благодаря философии я умею свободно говорить... и, если нужно, могу налить столько красивой воды, что вы даже не поймёте, что это вода, — говорю с невинной улыбкой.
За столом раздаётся смех. Сабрина хлопает ладонью по колену:
— Всё ясно! Вот почему ты побеждаешь в спорах — ты не убеждаешь, ты гипнотизируешь!
— Не гипнотизирую, — поправляю я, улыбаясь. — Просто умею формулировать мысли так, чтобы они звучали как истина, даже если это всего лишь наблюдение.
— Да уж, — говорит Финнеас, качая головой. — С тобой, пожалуй, опасно спорить.
— Особенно если ты не спал и не ел, — добавляет Диего. — Джейд и в обычный день может мозг вывернуть.
Билли тихо смеётся, поднимает взгляд от бокала и говорит чуть тише остальных:
— Она просто привыкла искать смысл везде. Даже там, где другие ищут повод для смеха.
Я смотрю на неё. В её голосе нет иронии. Только лёгкая усталость и что-то вроде уважения.
И почему-то от этой фразы становится теплее, чем от любого бокала в этом зале.
— А теперь скажи мне, как международный бизнесмен, — начинает Финнеас, наклоняясь ко мне с видом школьника, поймавшего учительницу после уроков, — какой бизнес сейчас стоит открывать? Что востребовано, куда вкладываться, как стать миллиардером к тридцати?
— Боже мой, — смеётся Клаудия, оборачиваясь к нему. — Ты что, задумал открыть очередной стартап по продаже воздуха в банках? Мне стоит бояться?
— Никаких банок! — обижается Финнеас. — Просто хочу понять, что работает в мире, где всё уже придумано.
Я откидываюсь на спинку дивана, поджимаю ногу под себя и смотрю на него с лёгкой иронией.
— Ну, если серьёзно, то сейчас рынок идёт не за идеей, а за эмоцией. Люди покупают не продукт — а ощущение. Всё, что заставляет их чувствовать себя частью чего-то: комьюнити, эстетики, заботы, даже бунта.
— То есть снова возвращаемся к философии? — усмехается Одесса.
— А как без неё, — пожимаю плечами. — Любой бизнес — это нарратив. Ты не продаёшь кофе, ты продаёшь тёплое утро, в котором человек чувствует себя живым. Ты не продаёшь одежду — ты продаёшь способ сказать миру: «Вот я».
— Хм, — протягивает Финнеас, явно втягиваясь. — А если по конкретике?
— По конкретике — всё, что связано с персонализацией и безопасностью. Ментальное здоровье, устойчивое потребление, обучение через технологии, даже клубы, где можно быть собой без камер и журналистов, — говорю, оглядываясь по сторонам с лёгкой усмешкой. — Кажется, кто-то уже сделал такой проект.
— Точно! — смеётся Дженна. — Называется «наш сегодняшний вечер».
— Вот именно, — киваю я. — В будущем продаётся не продукт, а пространство. Место, где можно быть человеком, а не аватаром.
Финнеас задумчиво крутит бокал.
— Это красиво. Почти слишком красиво, чтобы быть правдой.
Я улыбаюсь — медленно, чуть лукаво.
— А теперь подумай, Финн, сказала ли я тебе правду?
Он моргает, не сразу понимая подвох.
— В смысле?
— В смысле, — продолжаю я, наклоняясь чуть ближе, — может, я просто соврала, чтобы ты не стал моим конкурентом.
За столом раздаётся хохот. Сабрина едва не проливает свой бокал, Одесса хлопает в ладоши.
— Вот это ход! — смеётся Эрик. — Учебник по международному бизнесу в одном предложении: «манипулируй с улыбкой».
Финнеас делает вид, что обижен, но глаза смеются.
— Знаешь, теперь я не уверен, стоит ли тебе вообще что-то рассказывать.
— Мудрое решение, — хмыкает Билли. — Она тебя только что красиво развела и ещё выглядела при этом, как будто спасла твою экономику.
Я пожимаю плечами.
— Это просто навык выживания. На политфилософии нас этому не учат — мы сами вырабатываем.
— Идеально, — усмехается Одесса. — Мастер-класс от Джейд: «Как красиво врать и при этом казаться самым честным человеком в комнате».
— Не врать, — поправляю я, поднимая бокал. — А оставлять пространство для сомнений. Это делает разговор интереснее.
Билли тихо улыбается, глядя прямо на меня.
— И делает тебя ещё опаснее, — говорит она, почти шёпотом.
Я чуть наклоняю голову, встречая её взгляд.
— Может быть, — отвечаю. — Но разве опасность не всегда немного притягательна?
— Но если быть честной, я не соврала на твои вопросы, — протягиваю, тянуясь за бокалом. Уголки губ предательски ползут вверх — не до конца, но достаточно, чтобы вызвать у всех подозрения.
— Не боишься, что я оставлю тебя без бизнеса и денег? — хмыкает Финнеас, уже в образе дерзкого миллиардера из стартапа.
Я чуть наклоняю голову, словно размышляю, и спокойно отвечаю:
— А чего бояться? Я знаю, что знающий человек всегда сделает лучший продукт.
Мой голос звучит легко, но в нём есть то самое спокойствие, от которого у Финнеаса на лице появляется характерная ухмылка: «ага, снова ты со своими философскими ловушками».
— Подожди, — говорит он, щурясь, — то есть ты не веришь в мои силы?
— Верю, — отвечаю без паузы. — Как и во всех. Я просто знаю, что любой способен на вершины.
— Но ты, конечно, добираешься туда на два шага быстрее, да? — вмешивается Нат, лениво откинувшись на спинку дивана и глядя на меня поверх бокала.
Я перевожу на него взгляд — ровный, без тени эмоций.
— Скорее, — говорю тихо, почти серьёзно, — я уже буду там и собираться к другой, пока вы не дойдёте.
На секунду воцаряется пауза.
Потом — взрыв смеха. Сабрина хлопает в ладоши, Клаудия обнимает Финнеаса за плечи, Одесса с Дженной переглядываются, будто только что услышали цитату для мотивационного плаката.
— Вот это заявление! — смеётся Эрик. — Сдаётся мне, Джейд просто родилась на финишной прямой.
— Ага, — подхватывает Диего, — и ещё успевает выстроить там бизнес, пока мы добираемся.
— Не удивлюсь, если она уже владеет этим клубом, просто не говорит, — фыркает Одесса.
Я не подтверждаю и не отрицаю. Только слегка приподнимаю бровь и делаю вид, что рассматриваю огонёк свечи на столике.
— А вдруг? — говорю с той самой ленивой интонацией, где не поймёшь — шутка это или предупреждение.
Билли в этот момент не смеётся. Она просто смотрит на меня.
Билли наклоняется чуть ближе, её голос почти теряется в музыке:
— Удивительно, как ты умеешь быть уверенной... даже когда просто шутишь.
Я смотрю на неё — чуть мягче, чем планировала.
— А может, я просто никогда не шучу совсем.