12 Глава
— Руки убери,
— голос ледяной.
Глаза ледяные.
Впервые появилась на пороге этой квартиры не в состоянии испепеляющей страсти. Сковывающая вечными льдами ярость.
Дёрнула дверь на себя, втолкнула девчонку внутрь.
— Чего ещё я о тебе не знаю? — ира…
— Не смей называть меня так! Лиза попятилась.
Ирина Игоревна в гневе страшна и прекрасна.
Истинно Снежная Королева.
— Чем ещё промышляла? Разбой? Наркоторговля? Проституция? Скольких ты успевала обслужить после выступления?
— в длинной руке планшет. Планшет включён, без звука на экране яркие вспышки, движение. Лиза растеряна, даже напугана, но не любоваться разъярённой Ириной игоревной не может. Каждый жест отмечает, каждое движение ловят кошачьи глаза.
Ах, как красиво раздуваются ноздри тонкого носа! Каким полным величия жестом она развернула планшет экраном к девчонке и включила звук.
Взгляд обжигает ледяным презрением, но как же красиво сверкают синим льдом огромные глаза!
Музыка Найдёнышу знакома.
Это её любимые Danheim — дикие ритмы свирепых берсерков.
С трудом лиза отрывает взгляд от разгневанного лица, переводит на планшет.
Там видео довольно хорошего качества: клуб, в клубе сцена, на сцене — лиза.
Музыка викингов — неожиданный выбор для стриптиза.
Но Найдёнышу нравится танцевать именно под неё.
Её тело, действительно, подчиняется ей идеально: в танцующей девушке нет ни следа подростковой угловатости — плавные, гибкие, манящие движения — пробуждающие желание.
— Красиво,
— девчонка довольна. Поднимает глаза на Ирину игоревну,
— Тебе не понравилось?
***
Запись привезла Сафронова.
Их вызвали: в гей-клубе в одном из районов Города произошло убийство.
Записи с камер приобщили к делу, захватив внушительный временной отрезок, — выявляли связи погибшего.
Нео отсматривал добросовестно, залез аж на две недели назад. Там-то он и увидел, потёр уставшие глаза:
— Да ну! Не может быть! — потянулся к телефону,
— Кать, зайди.
— Раскопал что-нибудь? Может, его прямо под камерой убили, и убийца смотрел прямо в объектив? — Раскопал, да не то. Она просто бомба. Во даёт!
— и отключился. Зараза. Сафроновой любопытно. Быстро собирает всё, что успела накопать, и мчится к Нео
— заберёт у него всё, что он там нашёл, и сразу на доклад к лазутчиковой.
— Вот это да!
— Сафронова усмехается.
— То есть, она не только дерётся… Хороша, ничего не скажешь. — То есть, мои глаза меня не обманули? Это же Найдёныш? — Она. Пойду, лазутчикову повеселю. А то всё графики, отчёты, убийства. А тут прямо искусство, ты посмотри.
Но лазутчиковой не весело.
Она просматривает запись до конца остановившимся взглядом. — Дата?
— Две недели назад, Ирина игоревна.
— Значит, две недели. Забрали, значит, с улицы.
Сафронова удивлена реакцией
— лазутчикова злится. Сотрудники неплохо изучили начальство. Почему-то опер считает своим долгом оправдать Найденыша: — Ну, мы, знаете, тоже хороши. У неё даже документов нет до сих пор.
Пока она в Отделе жила, она хоть поесть здесь могла. А сейчас? Поселили отдельно и бросили на произвол. А у неё ни работы, ни денег. Ей жить же на что-то надо? Вот, нашла заработок.
В кабинет, как всегда, с грохотом, врывается Куркумаев:
— А, вы уже смотрите? Привет, Катюх! Хороша Пичуга, а?
— сияет, как будто сам Найденыша танцевать учил.
— Ты по делу?
— ледяной тон, ледяной взгляд. Куркумаев смешался, смутился, ушёл.
— Майор Сафронова, давайте будем заниматься расследованием, а не разглядыванием. Надеюсь, у вас есть какие-то наработки? Острое чутьё — одно из основных достоинств практически всех сотрудников Особого Отдела. Сафронова подхватывает официальный тон, отчитывается, уходит.
— Планшет оставь, посмотрю материалы ещё раз.
Едва за опером закрывается дверь, Ирина Игоревна устало потирает лоб, расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке — ей душно.
Чувствам, что сейчас раздирают её на части, названия она придумать не может.
Получается, только выскочив из постели с ней, маленькая сволочь рванула в клуб, чтобы…
И это сейчас, когда лазутчикова решилась, наконец, подпустить её ближе.
***
— ира,
— девчонка сложила руки на груди Ирины игоревны, сверху водрузила голову.
Странно: когда она произносит имя лазутчиковой, по коже проносится легкий ветерок.
Такой нежный бриз и пахнет морем.
Даже как будто тихий плеск волны на галечном пляже.
«Наверное, задремала, и приснилось море» — думает Ирина игоревна.
Трогает голову, гладит плечо. Девчонка тянет руку к её лицу, мягко проводит пальцем по изогнутой брови, трогает нос, спускается по спинке носа, губы, ямочку на подбородку.
— изучает.
— ира.
— Что?
— снова странный бриз с легким запахом моря.
Ладно, показалось.
— Ничего,
— улыбается, глаза светятся в темноте,
— мне нравится называть тебя по имени.
— Ты хорошо видишь в темноте? Вот сейчас?
— Дыа. Иногда даже лучше, чем днём.
Изучают друг друга осторожно — вопросы, прикосновения, взгляды. Это уже не животная страсть — это что-то, наверное, большее. Ирина Игоревна уже не так категорична, когда уходит.
Она по-прежнему не остаётся на ночь, но теперь:
— Я не могу несколько дней подряд появляться в одной и той же одежде. Мои ищейки раскусят меня в два счёта,
— гладит длинными пальцами острую скулу, уходит.
Появление Найденыша в Отделе уже не так бьёт по нервам.
В конце концов, они не делают ничего противозаконного.
Она не делает. Предосудительное — возможно. Для общества. Но ей-то самой за что себя осуждать?
Свела её с ума эта невозможная девчонка — так ведь это её проблема. Девочка совершеннолетняя. Связь афишировать, конечно, не стоит. Долго это всё, конечно, не продлится. Лизе самой надоест — она юна, ей станет скучно со взрослой, по уши в работе, женщиной.
Она одумается и уйдёт. А лазутчикова переживёт как-нибудь. И не такое переживала.
***
На допросе владелец клуба — голубей только безоблачное небо. — Эта девушка давно у вас выступает?
— А вы её подозреваете? Нет, она не могла, ну, что вы! Она появилась пару недель назад, отработала, я заплатил — она ушла. И всё. Совсем пропала наша Кошка. А жаль. После её выступлений выручка в баре вдвое взлетала.
— И часто она выступала?
— К огромному моему сожалению, не очень. Раз в пару месяцев появлялась. Я в первый раз пожалел её просто — ну не на что же смотреть. А она такую жару выдала. От заявок на приват отбоя не было. Дамы как с ума посходили. Даже меня гм… заинтересовала, а я женщинами не интересуюсь совсем. — Танцевала?
— Так я же сказал.
— Приват, как вы выразились, танцевала?
— Нет. Никогда. Говорила, что приват — это почти интим. А интим, говорит, по велению сердца или тела, а не за деньги.
— А эти самые веления сердца случались?
— Бывало. Не очень часто, но время от времени уходила не одна. Чего она ждала? От уличной девки, от маленькой сволочи, от этого наглого, совершенно невозможного чудовища? Билось в висках, пересохло во рту. Ярость, ревность, дикое желание поехать, ворваться, ударить, убить.
Сволочь! Маленькая сволочь!
***
День рождения у Найденыша такой же странный, как и она сама. 29 февраля — конечно, когда ещё могло родиться такое?
— Самое интересное, ир, что её братишка тоже родился двадцать девятого февраля, только на восемь лет позже.
Специально родители подгадывали, что ли? Чтобы в одной семье два ребёнка в один день, да ещё такой, — статистически невероятно.
Весь Отдел опять гудит, перешёптывается, загадочно улыбается, прячет от Найдёныша пакеты и свертки.
Затеяли девчонке грандиозный праздник, чтобы на всю жизнь запомнила.
— Покруче Нового года будет,
— обещает заговорщицки Куркумаев. Праздновать решили в Отделе.
Куркумаев не обманул — торжество мегаграндиозное. Собрались все, кого Найдёныш уже полюбила.
Сафронова, Романович и Ольга даже привели детей.
Огромный торт, свечи, хлопушки, шары — всё, что должно быть на день рождения.
Найдёныш счастливая, радостная, сверкают кошачьи глаза.
Ирина игоревна улыбается тихо
— приятно видеть, как радуется её девочка. Её? Её девочка? Чёрт, да хоть бы и так.
Идёт к ней, улыбается: — Ирина игоревна, вы сможете приехать сегодня?
— Тише, балда!
— и одними губами,
— Смогу.
Трогают украдкой длинные пальцы локоть — невинная, едва заметная ласка. Куркумаев орёт, требует свою Пичугу к себе
— у него ещё не все сюрпризы. — Пойду?
— Иди,
— что это? Неужели счастье? После праздника, когда почти все уже разошлись по домам: — Ну, что, Пичуга, погнали? Закину тебя домой.
— Я сама её отвезу. Мне сегодня в ту сторону надо как раз.
— Ох, и счастливая ты, Пичуга! Целый полковник в водителях! Счастливая, да. Ехали, болтали ни о чём.
Девчонка хвасталась подарками, говорила, что это один из лучших дней рождения в её жизни, сверкала глазами, улыбалась.
В квартире — сюрприз, уже для Ирины игоревны: свечи, цветы, вино, фрукты.
— Да ты романтик, лиза! — Немножко,
— улыбается неожиданно скромно. Любимое вино лазутчиковой
— дорогое, встречается нечасто. Красивые бокалы.
Вообще, сервировка на уровне. Откуда только деньги взяла на всё это? В конспиративной квартире этого не было.
Вино выпито, тихая музыка, мягкие губы, нежные руки. Снова блаженство.
Снова восторг.
Брать и отдаваться.
Влажно, жарко, низким голосом тихие стоны. Вскрики и всхлипы. — Пожалуйста!
— Боги, что ты делаешь со мной? Сегодня Ирина Игоревна лазутчикова — подарок лизы на день рождения.
Сегодня всё так, как хочет девчонка.
— Пожалуйста, не уходи.
— Не уйду.
И тихое счастье в зелёных кошачьих глазах.
***
Расслабилась. Поверила. Знала, что будет недолго, но чтобы так? — Понравилось? Мне должно было понравиться, что ты, выскочив из моей постели, мчишься трясти своими прелестями перед… всеми???
Ты просто сволочь! Глаза бы мои тебя не видели! Маленькая тварь! Скажи мне только: зачем? Девчонка бледная, перепуганная, но заводится — характер тоже не сахар: — Нужны были деньги. Я ничего не сделала. Это просто танец.
— Просто танец? Да зал мокрый от… слюней, что пускают на тебя эти бабы! Кого ты подцепила на этот раз?
— Я… Никого. Всё, что было, все, что были — это было до тебя. Ты же тоже не была одна до меня? — Мне двадцать восемь лет! Не твоё дело!
— Ты ревнуешь…
— Не сметь! Не тыкай мне. — ира…
— Нет! Нет больше иры! Никогда, слышишь? Никогда не показывайся мне на глаза! Всё! — Но то вино бесплатно не давали. Мне нужны были деньги. Это же просто работа… Наклоняется низко, близко — глаза в глаза.
Синие огромные в кошачьи зелёные. Как при поцелуе, но сегодня поцелуев не будет.
— Так иди, заработай. Поесть перед тобой другие ноги раздвишают!
Только ты, только тебе,
— строгие губы горько кривятся, передразнивая,
— маленькая гнусная лгунья! Не смей подходить ко мне больше! Не смей приходить в Отдел! Исчезни из моей жизни! Чтобы я тебя больше не видела!
Разъярённой фурией вырывается из квартиры.
Долго ездит по городу.
Нарушает правила — и пусть, машину начальника Особого Отдела знает всё ГИБДД.
Пытается не думать, мысли прорываются:
— Ненавижу! Мерзкая маленькая сволочь!
Успокоиться. Лазутчикова, надо успокоиться. Она того не стоит. Оно того не стоит. Да что с тобой такое? Ты на мужа так не злилась, а ведь застала его в самый разгар, в собственной постели.
В конце концов, это действительно просто танец. Со всех сторон тебе подтвердили: камера в клубе, хозяин клуба — что она ушла одна.
Она хотела устроить праздник. У неё сбиты нравственные ориентиры, но ведь шесть лет на улице.
Выживала, как могла.
Как могла, зарабатывала на жизнь. Стриптиз — это просто танец.
Её даже не трогал никто. Денег в трусы не совал — в этом клубе так не принято. — Правила у нас жёсткие: тронула танцовщицу — вылетела из клуба. Даже после танца охрана за девчонками приглядывает. Надо было обуздать свои чувства и выслушать хотя бы. Ладно, она тоже хороша. Могла бы предположить, что лазутчиковой это вряд ли понравится.
Придётся проучить. Нет, «проучить» — звучит как-то по-детски. Воспитать. Пару дней не появляться.
Запретов её Найдёныш не нарушит — это уже понятно. Выполняет каждый приказ. Через пару дней, возможно, лазутчиковой удастся успокоиться, и тогда она попробует с девчонкой поговорить.
***
— Она пропала!
— Кто пропал?
— Пичуга пропала
— нет её нигде,
— Куркумаев встревожен, растерян, испуган.
— Что значит: «пропала»? С чего ты взял? Шарится, видимо, по клубам, работу ищет.
— ир, её четыре дня не было в Отделе. На квартире она не появлялась. Свет не включался. Он ей, конечно, не очень-то нужен… Но в квартире никого нет, я тебе точно говорю.
Страшно. Что значит: «пропала»? Говорила, что никуда от неё уже не денется, и вот. Да, она тогда вспылила, наговорила всякого, но ведь…
— Глаза бы мои тебя не видели! Никогда не показывайся мне на глаза! Исчезни из моей жизни! Чтобы я тебя больше не видела! Она всегда выполняет приказы лазутчиковой.
У Ирины игоревны было время подумать. Буря внутри улеглась. Через день уже стало тоскливо. Хотелось видеть странные кошачьи, трогать строгими изломанные, чувствовать запах, вкус, всю девчонку держать в длинных руках. Обладать. Ирина игоревна скучала по девчонке страшно.
И снова чувствовала себя виноватой.
Катя была права: оставили девчонку одну, без средств к существованию, даже документы до сих пор не сделали.
Добренькие, блин! А ведь с документами — это её, лично лазутчиковой, просчёт. Заигралась, увлеклась своими переживаниями и просто забыла, что у Лизы даже паспорта нет.
Опять она кругом виновата. Пришла, наорала.
А ведь девочка ей хотела праздник устроить.
Никаких поводов для подозрений она не давала. Наоборот: сидела и ждала. Её ждала. Всё время. Всегда для неё.
— Дубликат ключей от квартиры есть?
— Да, я поехал?
— Вместе.
Девчонки не просто нет в квартире. Нет старенькой толстовки и рюкзака памяти. Зато есть ключи от квартиры на тумбочке у входа. Это означает только одно: она ушла. — Исчезни из моей жизни! «Допрыгалась, лазутчикова»,
— бьёт в голове. —
Ты знаешь, где она может быть? — упавшим голосом. «Потеряла» — в голове отчаянно. И ещё: «Боги, всё на свете!» —
Какое, ир,
— Куркумаев раздавлен не меньше. — Я только заброшку её знаю. А она говорила, что в жизнь не вернётся туда, где какой-то урод девчонку на ремни распускал. Брезгует. Где искать её, ир? С чего вдруг-то? Всё же хорошо было. — Езжай в ту заброшку — поищи там. На улице холод, а там отопление, всё же. Возможно, холод пересилит брезгливость. Я подниму наших, дам сводку. Найдём, саш.
Нет у неё уверенности. Есть острое чувство потери и всепоглощающее чувство вины. Ну, что она за человек-то такой? Непонятно даже, с чего начинать.
Куркумаев шерстит тот район, но Город огромный, и районы немаленькие.
Да и где гарантия, что она туда вернулась? Мечется Снежная Королева по кабинету, заламывает в отчаянии руки, винит себя, казнит.
Ни одной толковой мысли. Да вообще ни одной мысли, кроме: — Потеряла. Потеряла! Дура ты, лазутчикова!
Внезапно осенило, набирает номер:
— Нео? Ты на работе ещё? Прекрасно, я зайду сейчас. Летит Ирина Игоревна по коридору, почти не касаясь пола ногами.
Почти бежит.
— Ты маяки на Найдёныша ставил?
— Ну… Ирина игоревна, мы её тогда толком не знали… — Ставил или нет?
— Когда выпустили
— поставил в толстовку. Потом ещё ткнул в рюкзак, когда вещи вернули. Думал: чёрт её знает, а вдруг удерёт? —
Сигнал? Сигнал есть? — Толстовка стирана с тех пор уже не раз. Там маяк погиб смертью храбрых, наверное, уже. А от рюкзака… От рюкзака есть сигнал — вот она, родная! Нео колдует в компьютере, и на экране высвечивается яркое свечение и слабое: «пик»!
— Мне в телефон локацию! Быстро!
Тот же район. Тоже заброшка. Снова начхать на правила. Чёрт, где-то была мигалка — такое превышение даже полковнику даже ночью непростительно. Нашла, открыла окно, ткнула на крышу, взревела сигналом. Выключила, только подъезжая к старому полуразрушенному зданию.
Вышла, огляделась. Никого. Судя по сигналу, рюкзак где-то здесь. Значит, и девчонка рядом. Ну и местечко! Руку положила на пистолет, пошла внутрь. Первый этаж — никого. Следы пребывания бомжей и других маргиналов. Кострища, шприцы, бутылки, мусор. Второй этаж — тихо, темно. Сигнал где-то близко. Идёт — тихо, осторожно ступает. Проходит небольшую нишу — в шею тычется острый, металлически холодный предмет. Прямо на сонную артерию ложится остриём.
Лёгкое нажатие, с другой стороны, прямо в острое ухо, дыхание, знакомый голос:
— Такой красивой женщине одной, даже вооруженной, здесь не место, Королева. Опасное место, недоброе. Здесь всякое может случиться.
Девчонка лежит в нише — как для неё специально местечко. Ни звука не издала. Выкинула руки: одной придерживает за шею, другой прижимает к длинной шее нож. Лёгкое движение — и нет у Особого Отдела начальника.
— Зачем покинула свои владения, Ирина игоревна? Что вам надо в скромной обители проституток и воров?
Нет больше страха. Нашла! Здесь её радость, теперь уговорить бы только…
— Извиниться пришла. Нож убери, порежешь ведь нечаянно. — А я нечаянно ничего не делаю,
— ещё ближе голос, в самое ухо, касается губами, дыханием шевелит локон у уха. Остриё от шеи, однако, пропадает. Снова послушалась.
— лиза…
— Уже не сволочь?
— Прости. Я… Я была не права. Я сердилась, была зла. — Сердилась?
— рука тоже пропадает, отдаляется дыхание. Девчонка усаживается в нише по-турецки, смотрит внимательно.
— Чёрт! Ревновала! Ревновала безумно. Только я могу! Только я имею право!
— Дыа,
— радуется.
— Поедешь со мной? Пожалуйста. — Дыа.
Выпрыгивает из ниши. За спиной Ирина игоревна слышит шевеление.
— Что это?
— Это моя стая.
— О боги, у тебя ещё и ОПГ?!
***
С ОПГ Найдёныша довольно быстро разобрался Куркумаев: — Нет там состава преступления. Обычная группа по интересам. Ничего предосудительного, ничего интересного. Из всех участников привлекался только Толокнов Григорий Всеволодович — состоял в группировке нацболов. — Грязли,
— подтверждает Найдёныш. — К тебе-то как попал? Близкие взгляды?
Девчонка аж подпрыгивает от такого обидного предположения: — Я вас с девушкой его познакомлю как-нибудь Ирина игоревна,
— обещает, надув изломанные губы.
— Да, девушка у него расходится взглядами с его прошлой компанией. Любовь, понимаешь, ир, вправила мозги пацану.
Вот, переметнулся к Найдёнышу. — Что же там за девушка такая? — взлетает бровь изумлённо. — Смешанных кровей девушка. Мулатка, проще говоря, да не обвинят меня в расизме.
— Есть ещё персонаж подозрительный,
— продолжает вещать куркумаев,
— но там сын за отца не в ответе. Тузахметов Чингиз Михайлович. — Туз. Он хороший.
— Он-то, может, и хороший. Отец его опытный ходок — трижды судим за изнасилование, дважды — грабёж с особо тяжкими, ну, и пара ходок по мелочи.
— А сын, значит, отбился от рук? — Он его ненавидит. — Фамилии разные почему? — Мамину взял. Ненавидит отца, говорю же. Спас меня, было дело. Не раз.
— От чего спас?
Снова молчит. Беда с этой девчонкой. Куркумаев смотрит внимательно. Ладно, в постели устроим допрос. С пристрастием. Ох, главное после этой мысли в голос не застонать. — Остальные не интересны, не имели, не привлекались: двое — близнецы-сироты из детского дома. Убегают время от времени, но ничего серьезного. Лопатины Дмитрий и Михаил.
— Клоны.
— Кудряшов Николай Игоревич, проживает с бабушкой и младшей сестрой, Зоей. Родители погибли в автокатастрофе.
— Батон.
— И последний из членов этой страшной преступной банды — Светлов Анатолий.
— Аналитик.
— Зачем ты их собирала?
— Не собирала. Прибились. Кроме Туза — тот спас.
— Вы все у нас на карандаше теперь, поняла? Никаких противозаконных действий, — строго, даже сурово.
— Не было никогда, — хлопая честно длинными чёрными ресницами. Сама честность, смотри на неё.
— саш, можешь идти. Ключи от квартиры отдай только. Ушёл. В кабинете камера. По всему Отделу камеры. А обнять девчонку хочется невыносимо. Нашла, в этот раз сама нашла. И теперь уж точно не отпустит.