Глава 3
Новый год в Отделе. Несмотря на тяжёлую предновогоднюю неделю, настроение у сотрудников приподнятое, праздничное. Возможно, благодаря тому, что к украшению конференц-зала приложил руку буквально каждый сотрудник Отдела: Куркумаев, Рокотов, Песцов и Данилов соорудили огромный общий стол, Дадиани, Сафронова, Юля и Романович наготовили невероятных вкусностей, Кандауров и Василий Михайлович поставили красавицу-ёлку, которую украшали всем Отделом, Нео с Горячевым притащили откуда-то навороченное музыкальное чудовище — в общем, приготовили всё, чтобы праздник удался.
А может быть, из-за того, что удалось подбить все хвосты — не осталось на новый год нераскрытых дел, даже висяки все ушли раскрытыми в производство, все хвосты обрубили, никогда такого не было. Не исключено, что одной из причин предновогоднего радостного возбуждения стало начальство в лице Лазутчиковой, которое расстаралось и выбило для всех повышенную премию. Страшно представить себе, чего это начальству стоило, но, несмотря на потраченные нечеловеческие усилия, даже у Ирины Игоревны вполне сносное настроение. Даже когда услышала в комнате отдыха за день до праздника: — Пичугу позвал. Она же своя теперь,
— Саша рухнул в кресло, подцепил первый попавшийся журнал, пролистнул пару страниц, бросил на место. Говорил Рокотову, а смотрел на Ирину Игоревну. — Молодец, что позвал. Считай, первый нормальный праздник будет у неё. Вряд ли они утренники на улице устраивали. Подарок бы ей ещё соорудить какой,
— Рокотов задумчиво пожевал мандаринку.
— Так есть подарок, — радуется Саша, — и не один.
Под ёлкой, как полагается. — Так, — Рокотов угрожающе встаёт, бычит исподлобья, — А скажи мне, саша, отчегой-то я не в доле?
— Так не твоя смена была. Там это, Катюха собирала. Да, Ир? — призывает Лазутчикову в свидетели.Она кивает. Ирине Игоревне больше всего хотелось запретить. В конце концов, это же для сотрудников. Но каким же зверем надо быть, чтобы запретить? Тринадцать лет Найденышу было, когда она оказалась на улице. Шесть лет, шутка ли? Может, сама не сможет? Не захочет? Не придёт? Как бы то ни было, в последний день старого года настроение даже у Лазутчиковой вполне праздничное. Было, пока в конференц-зале она не нашла глазами Найдёныша. Пришла всё-таки. Девчонку традиционно опекал заботливый и уже не очень трезвый Саша и громогласно удивлялся, что как, даже глоток шампанского проводить старый год?
— Нет, я совсем не пью. Ты же знаешь, у меня, во-первых, есть одна любимая вредная привычка, а во-вторых, своей дури до черта, куда ещё пить? Вот. Вот единственный хвост, что остался за Отделом — дело родителей бродяжки. И личная, самой Лазутчиковой, головная боль — как найти в себе силы, чтобы разобраться в себе. Понять, откуда это необъяснимое, всё возрастающее и сжигающее её изнутри, желание. Искоренить его в себе навсегда и забыть, как страшный сон. Не думать, не хотеть, не видеть удивительно правдоподобных красочных снов, не вздрагивать нервно при виде маленькой фигурки, не прятаться в кабинете, борясь с совершенно детским желанием запереть дверь в кабинет и сидеть там, пока девчонка не уйдёт.Уже отдалила её от себя максимально, насколько это вообще возможно, ограничила все контакты. Подключила все связи, использовала всё своё немалое влияние, включила девчонку в программу защиты свидетелей, выбила ей под это дело конспиративное жильё. Думала, вздохнёт с облегчением: и на улицу не выбросила, и, как говорится, с глаз долой — из сердца вон. Ан нет — выслушивала благодарности Саши и ещё половины Отдела с непреходящим чувством вины. Ведь не для Найдёныша, как они все считали, она так хлопотала, а исключительно из эгоистичных соображений. Ограждала себя от девчонкиного общества. От низких плотских желаний избавлялась, сюрприз ей от собственного организма на старости лет. Репутацию свою блюла, чтоб её черти взяли. Да ещё и не помогло это переселение. Без конца то Нео, то саша, то Романович с Ольгой ей о Найденыше напоминали, вытягивали информацию по делу шестилетней давности, копали, копали и находили ведь. Первое, что раскопал Нео, — официальное заключение: пожар в доме Андеяненко возник из-за неисправного газового оборудования, и погибли в нём все члены семьи, включая девчонку, что сейчас хихикала над пошлыми шуточками пьяного Саши. А Найдёныш (Лиза, её зовут Лиза. Да как бы ни звали, какое мне до этого дело? Но имя красивое и подходит ей удивительно. Как же хочется подойти к ней сейчас, шепнуть на ухо это красивое имя, тронув маленькое аккуратное ушко губами, и почувствовать, как она отзовётся. Да что ж такое?) заявила, моргнув пару раз удивленно, что у них в доме всего газового оборудования — зажигалки, потому что папа тоже курил. А они, даже если бы вдруг все в одночасье стали бы неисправны, только не зажглись бы и всё.
***
Тяжёлым был тот разговор. Найдёныш говорила через силу, тянула из себя слово за словом, замолкала надолго, тяжело дышала после каждого воспоминания. Сидела напротив Лазутчиковой в допросной. Зачем потащила её в допросную? Ведь там страшно, неуютно, оттуда хочется быстрее уйти. Почему было не поговорить хотя бы в буфете? Или в комнате отдыха? Да хоть бы и в морге — где угодно, где девчонке было бы хотя бы спокойно. Нет, выбрала допросную, ещё и вызвала её туда официально, спасибо, не повесткой. Злыдень какой-то, честное слово. Была с ней строга, обвиняла во лжи — не напрямую, нет. Но вот же, вырезка из местной газеты шестилетней давности о гибели всей семьи, включая тринадцатилетнюю Елизавету Андреяненко. Найдёныш на вырезку сначала даже не смотрела — жалким комочком безжизненно свернулась на неудобном стуле, спрятала лицо в коленки, молчала. А потом, когда Ирина Игоревна уже подумала, что диалога снова не получится, подняла голову, заглянула прямо в глаза и спросила тихо:
— А вы всегда всему, что в газетах написано, верите?
Стало почему-то ужасно стыдно. А взгляд девчонки скользнул по вырезке, выделил фотографию отвратительного качества. Глаза округлились, вертикальный до этого зрачок рванул к границам радужки — взгляд, наполненный дикой болью вперемежку с радостью узнавания. Заволокло зелень слезами мгновенно. Первая слеза — крупная, удивительно правильная капля, как нарисованная, немного перламутровая, капнула прямо на снимок. Девчонка дёрнула головой, как от удара, вторая капля попала на стол, рядом с вырезкой. Рука вынырнула из рукава всё той же старенькой толстовки, тонкие пальцы нежно, мягко коснулись капли на снимке, а вмиг побледневшие до синевы губы шепнули:
— Папа!
— вскинулась, посмотрела на Лазутчикову с мольбой,
— Можно мне взять? Пожалуйста! — и ещё одна слеза покатилась по щеке.
Ирина Игоревна не успела: её рука, вышедшая из-под контроля, взметнулась над столом. Большой палец лёг на щеку, стирая слезу, раскрытая ладонь и остальные пальцы мягко тронули скулу, ухо, прошлись по отросшей уже почти на сантиметр щетине волос (девчонка коротко стриглась и выбривала виски, «чтобы в драке за волосы не ухватили», — пояснила она).
А Найдёныш блаженно закрыла глаза и прижалась к руке, максимально усиливая контакт, всем этим маленьким, чувственным и таким значимым движением подтверждая каждое слово о своём к полковнику отношении. Довести тогда допрос до конца не получилось: Ирина Игоревна дёрнула непослушную руку, возвращая себе, как будто обожглась. Слишком резко. Так же слишком резко вскочила и вылетела из допросной, вызывая недоумение у всей аудитории в помещении для наблюдения. Промчалась по коридору, ворвалась в кабинет, хлопнула дверью, прижалась к ней спиной. Тяжело дышала, грудь ходила ходуном. Закрыла глаза, рука её, что гладила щёку Найдёныша, горела и снова выходила из-под контроля. Не отдавая себе отчёта, поднесла руку к лицу, тронула большим пальцем — тем самым — нижнюю губу и внезапно провела по нему языком, как будто целуя. Попробовала Найдёнышеву слезу и отдёрнула руку, приходя в себя. Да что же с ней творит эта несносная девчонка? Рванула дверь, в дамской комнате долго мыла руки, брызгала ледяной водой в разгоряченное лицо.
***
Да, похоже, в компании Найдёныша ей Новый год спокойно не встретить. Ирина Игоревна плавно, незаметно выскользнула из зала, поднялась к себе в кабинет. На этаже никого. Сейчас нырнуть в пальто, взять сумку и по чёрной лестнице домой. Дороги в новогодний вечер пустые, даже ночь уже, двенадцатый час, домой доедет быстро. Похоже на бегство, ну и пусть. Вышла из кабинета, заперла дверь. Услышала за спиной:
— Уже уходите?
— голос, что не даёт ей покоя уже третий? Ну да, уже третий месяц. Не готова Ирина Игоревна сейчас ко встрече с Найдёнышем, совсем. Шампанского всего бокал, даже за руль можно сесть, но в сочетании с этим уже хроническим возбуждением… Однако, деваться некуда, наскоро цепляет маску любезной отстранённости, поворачивается: — Да, год был довольно нелегким. Даже Железным Леди требуется отдых время от времени,
— находит в себе силы улыбнуться, но смотрит поверх головы, контролирует взгляд, кто знает, что будет, если… Пустой коридор, все внизу, сюда вряд ли кто-то придёт.
— Жаль,
— пожимает плечами девчонка, — Там весело,
— внезапно оказывается оглушительно близко и ещё чуть подаётся вперёд, тянется на цыпочках к уху Ирины Игоревны и шепчет, как будто с подружкой сплетничает,
— Сашв напился совсем, ужасно смешной.
Уху щекотно от девчонкиного шёпота. От щекотки мурашки от уха по длинной изящной шее, на плечи, затылок, по всему телу, за ними душной волной возбуждение, терпеть которое уже невозможно. Толкает девчонку к противоположной стене с неожиданной силой, склоняется над ней. Раздуваются ноздри, сверкают глаза:
— Всё грязное, пошлое и мерзкое ты во мне пробуждаешь,
— ненавидит её сейчас, непонятно только, за что. Но и девчонка в долгу не остаётся: вытягивается во весь свой крошечный рост, кошачьими глазами смотрит вызывающе, наглая пацанская ухмылка. Говорит негромко, так, что приходится ещё чуть склониться, чтобы её услышать: — А может, это простые,
— делает театральную паузу, привстает на цыпочки и заканчивает шёпотом, прямо в то же ухо,
— человеческие чувства? Эмоции? Просто вы с ними не очень, видать, хорошо знакомы, Железная Леди,
— развязно подмигивает, сжимается, выскальзывает, как ртуть, и уходит, оставляя Ирину Игоревну возмущенную посреди коридора.
Успевает сделать только пару шагов. Ирина Игоревна больше не контролирует себя. Ей даже полшага делать не надо, чтобы Софию догнать — длинная рука хватает за руку выше локтя, дёргает, припечатывает к стене. Вторая рука — сумка сползает с плеча, бьет легонько девчонку — плотно ладонью ложится на тонкую шею, чуть сжимая. Девчонка не пытается вырваться — наоборот, вытягивается, подаётся навстречу всем телом, выгибает шею под длинной ладонью, запрокидывает голову так, чтобы глаза в глаза. Ирина Игоревна наклоняется резко, слишком сильно впивается в изломанные, всё ещё насмехающиеся губы, бьет зубами, разбивает девчонке верхнюю губу. Но остановиться уже невозможно, да и девчонка не даёт
— тянется, задыхаясь, к строгим губам, раскрывается, впускает в себя. Поцелуй с металлическим привкусом крови. Стонет — кто из них, чёрт его знает, неважно. Как удаётся прервать поцелуй, больше похожий на наказание, чем на ласку, непонятно обеим. Лазутчикова нависает над Лизой — это её добыча. Именно так. Отпускает шею, но руку так и держит выше локтя. Уехать отсюда, забрать её и разрушить, наконец, этот измучивший морок. Решение принято, Ирина Игоревна больше не колеблется. Тащит девчонку за собой, к машине и больше всего сейчас похожа на огромную красивую хищную птицу с добычей в когтях. Маленький, тоже хищный, но попавшийся зверёк не сопротивляется, хотя рука в цепких длинных пальцах вывернута под неудобным углом, и приходится почти бежать, чтобы успеть за быстрым шагом длинных ног.
В машину на переднее сиденье полковник Найдёныша почти швыряет, и, при всей своей ловкости, девчонка едва успевает выставить руки, чтобы не врезаться лбом в рычаг коробки передач.
— Пристегнись,
— и хлопает дверью резко. Два шага, почти прыжка, резкий рывок водительской двери, кресло, ключ, зажигание. Шины взвизгивают, оставляя чёрный след, Лазутчикова везёт добычу… Домой? Нет, домой нельзя. Квартира, в которую поселила девчонку, — вот куда они едут. Найдёныш в привычной позе, прижала колени к подбородку, кроссовками прямо на сиденье — хрен с ним, вообще не важно сейчас. Боится? Не похоже. Впрочем, тоже не важно. Почти три месяца изводила, смотрела с обожанием, сводила с ума — полетели предохранители к чертям. Нет больше сил ни сдерживаться, ни притворяться. Доехали быстро. Вышли из машины.
— Дверь открывай,
— снова приказ, на вежливость сил тоже не осталось. Мелькнула мысль, что фактически похитила девчонку, без верхней одежды, если ключи в куртке, дурацкая будет ситуация. Но нет — ключи Найдёныш носит на карабине в петле джинсов. У неё есть шанс отказаться, опять мелькает в голове, просто не открыть дверь, не пускать слетевшую с катушек Лазутчикову в дом. Но нет, отстреливает ключи, торопится открыть, руки слегка дрожат то ли от страха, то ли от холода, то ли от возбуждения. Взлетает по лестнице, Ирина Игоревна следом. Слабый писк остатков разума
— Лазутчикова, что ты творишь?! — затихает, девчонка распахивает дверь, пропускает полковника вперёд, следует за ней. Дверь захлопнулась, замок щёлкнул. И что дальше? Ирина Игоревна никогда не была с женщиной. Что делать дальше? Девчонка (Лиза, её зовут Лиза) чувствует замешательство, и её покорность уступает место мягкой, но решительной настойчивости. И кто теперь добыча? Найдёныш поднимается на цыпочки, нежно трогает тонкую строгую верхнюю губу Ирины Игоревны своей разбитой, чуть касается языком, опаляет жарким тяжелым дыханием. Маленькие руки смело скользят под распахнутое пальто, под пиджак, по блузке от талии вверх, чуть коснувшись груди, на плечи. И пальто, и пиджак соскальзывают на пол. Девчонка точно знает, что делать, как именно целовать, где именно гладить. Внезапно проваливается
— села на корточки, гладит щиколотки, прямо через колготки целует колени и ниже, и выше, вызывая сладкую дрожь. Руки скользят по внутренней стороне, по особенно нежной чувствительной коже, снимают ботинки.
— Руки помою,
— выпрямляется, снова тянется к губам, целует коротко, несколько раз, чередуя губы и язык, чувственной этой игрой совершенно сводит с ума. Скидывает кроссовки — пятка за пятку, удирает в ванную.Не даёт опомнится, возвращается стремительно, ласкает аккуратно, нежно, чтобы не спугнуть, заводит всё больше, мягко направляет куда-то, видимо, к постели. В голове шумит невыносимо, сердце колотится где-то в горле, тело ломит от желания, мешает ужасно одежда. Длинные руки живут своей жизнью — гладят маленькое тело, тянут наверх осточертевшую толстовку. Сквозь бешенный стук в ушах слышит треск — девчонка не выдержала, дёрнула блузку, разлетелись пуговицы, вспыхнули зелёные глаза:
— Ах!
Маленькие руки оторвались на секунду от длинного, так восхитившего тела, сдернули футболку, вернулись, лаская, стянули бретельки, обнажили высокую острую грудь, изломанные губы рванулись от губ по подбородку, через длинную шею вниз, вниз нетерпеливо. Тронула губами твёрдый сосок, застонала сама, сорвала её стон. Чуть надавила руками на плечи, опрокинула на кровать, стремительно стянула остатки одежды, сорвала с себя джинсы, села сверху. Маленькие руки сразу везде, и да, она горячая, кожа горячая, нежная, мягкая, мышцы гуляют под ней ощутимо и видимо. Длинные пальцы исследуют гибкое, сильное, юное маленькое тело.
Тело Ирины Игоревны горит, плавится под ласками девчонки — та всё настойчивей, поцелуи, ласки всё ниже, откровеннее, смелее, острее.
— Боже, что ты делаешь со мной? — последняя фраза. От невыносимого блаженства Ирина Игоревна теряет дар членораздельной речи: стоны, вскрики, всхлипы, рычание — всё, что в её арсенале остаётся. Синие глаза — огромные, мутные от переполняющего желания, зеленые кошачьи — горят нечеловеческим светом. Чуть острее клыки, чем у обычного человека, — прикусывает нежную кожу, к стонам прислушивается, как к лучшей в мире музыке. Стонет сама и тихонько рычит. Язык чуть длиннее, чем у обычного человека, и слегка шершавый — что-то среднее между человеческим и кошачьим. — Пожалуйста!
— вот единственное, что Лазутчиковой удаётся выговорить, задыхаясь. Она даже не знает, о чём просит, она больше вообще не соображает. Зато Лиза (её зовут Лиза, боги, как хорошо!), похоже, прекрасно знает. Спускается ниже, язык шершавый настойчиво смел, скользит маленькая рука между длинных ног, раздвигает уверенно. Теперь очередь Ирины Игоревны быть покладистой и покорной. Покорённой.
Никогда не думала, что её тело способно так извиваться — подалась навстречу, впустила в себя маленькие пальцы, вцепилась своими длинными — всегда безупречный маникюр
— девчонке в плечо. Чувствовала, как двигаются пальцы внутри и как размеренно сокращаются под её пальцами мышцы плеча, — и от этого распалялась ещё больше. Лиза поцелуями спускается ниже и ниже, к самому чувствительному месту. Чуть тормозит неожиданно, возвращается к лицу, жадно впивается в строгие губы, шепчет: — Как я безумно хочу!
Ирина игоревна снова стонет в ответ:
— Пожалуйста!
Лиза прикусывает шею и снова устремляется вниз. Длинный шершавый язык и жадные губы вытворяют с клитором что-то совершенно невероятное. Долго выдерживать эту блаженную пытку решительно невозможно. Где-то бьют куранты, размеренно, ритмично. Девчонка двигается внутри всё быстрее и резче, точно угадывая необходимый ритм, чуть раздвигает пальцы.
Громкие отчаянные крики Ирины Игоревны заглушил залп новогоднего салюта. В широко открытых синих глазах отразились, расцветающие в небе за окном, разноцветные, яркие вспышки. Хотя, возможно, это не салют. Тело выгнулось невозможной дугой, судорожно напряглись все мышцы, затрепетали конвульсивно, ещё и ещё, и вдруг расслабились все до единой. Чувствовала, как её дрожь передаётся лизе, неотчетливо видела, как блаженно прикрыли веки горящие зелёные глаза. Со слабым вздохом раскинулась, вмиг ослабевшие пальцы выпустили, наконец, девчонкино плечо, упала безвольно рука на постель. лиза с тихим стоном мягко свалилась на неё и тоже затихла.
Сколько лежали так, Ирина Игоревна не знала. По телу тёплыми волнами расходилось умиротворяющее ощущение абсолютного удовлетворения. Девчонка умудрилась улечься так, что тяжесть её тела добавляла приятных ощущений — хотелось лежать так долго, может быть, даже… Всегда? Оглушенный мозг анализировать произошедшее пока не желал. В нём вообще функционировал пока только центр наслаждения, который, собрав всю информацию по организму, выдавал только один результат: блаженство. Зато ожили руки: одна, чуть шевельнувшись, поднялась, легла Лизе на затылок, длинные пальцы пробежались по коротеньким жёстким, как шерсть, волосам. Кудри. Вторая рука, чуть помешкав, легла на спину девчонки. Полежала немного, затем, чуть неуверенно, принялась исследовать мышцы спины, от поясницы вверх по выступающим позвонкам, тронула острую лопатку, погладила истерзанное плечо.
Девочка немедленно ожила под этими неуверенными ласками, вздохнула сладко — горячий воздух тронул нежную кожу груди, в которую ткнулась Лиза после оргазма. Следом там же Ирина Игоревна почувствовала прикосновение мягких губ, чуть погодя язычок самым кончиком тронул то же место. Кожа отреагировала однозначно — как круги по воде, по телу импульсы легкого возбуждения. Приятно. Однако, вслед за руками в себя начал приходить мозг, оформляя словами первую мысль. Внезапно пришло чёткое осознание: Лазутчикова, ты только что переспала с девочкой
— раз! Едва достигшей половозрелого возраста — два! Которая годится тебе в дочери — три! Только что из-под следствия, проводившегося твоим Отделом, — четыре, блядь! И уже официально проходящая по делу, которое ты расследуешь в настоящее время, — пять! Пять, сука, причин, из которых одной вполне достаточно, чтобы твоя принципиальная совесть загрызла тебя насмерть!
Рука покинула жесткошерстный затылок и судорожно потёрла собственный, Ирины игоревны, лоб — жест, означающий полную растерянность.
— Твою ж мать! — простонала вслух,
— Что же я наделала? Девчонка же, очевидно, почуяв неладное, шевельнула бедрами, сильнее прижимаясь к женщине. Это движение породило другое, Ирина Игоревна ощутила пальцы девчонки все ещё у себя внутри. Хотела было попросить убрать, однако непокорное больше ей её собственное тело решило по-другому и двинуло таз навстречу. Только что ей казалось, что она полностью удовлетворена и в ближайшее время захотеть может разве только спать. Но нет. Взорвались нервные окончания, мгновенно перенося импульсы в разговорчивый мозг и затыкая начавшиеся муки совести. Девчонка тем временем, целуя полукружие груди, добралась до ареола, лизнула сосок, ещё раз, двинула пальцами в ответ на движение Ирины игоревны, ещё раз. Услышала восклицание, оторвалась от груди неохотно, сверкнула глазами, спросила хрипло:
— Мне остановиться?
Какое там, мозг уже выбросил белый флаг, разметав все ненужные мысли и снова передавая бразды правления центру наслаждения:
— О господи, нет!
Руки метнулись на ягодицы лизы, круглые, крепкие, сжались пальцы, прижимая сильнее, дрогнули длинные ноги, выгнулась спина:
— К черту всё! Продолжай!