Осколки любви

Вечер. Тихий, как перед бурей.

Арин почувствовала это первой.
Горячий лоб Мии, капризность, плач без причины.
— Хён... она тёплая. Слишком тёплая.

Хёнджин подошёл и осторожно коснулся её лба.
— У неё жар.

Вызвали врача. Тот приехал быстро.
— Вирус. Обычная детская инфекция. Температура, слабость, капризность... Но для младенца — это всегда тяжело.

Хёнджин молчал.
Он привык справляться с врагами. С перестрелками. С предателями.
Но не с плачущей Мией, у которой красные глаза и сбивчивое дыхание.
Не с тем, что ничего из его силы не работает.

Арин сидела с Мией в обнимку. Гладила по спине. Шептала.
Но лицо её было бледным. Лоб покрыт потом. Она едва держалась на ногах.

— Ложись, — приказал Хёнджин. — Я разберусь.
— Нет. Она... она чувствует меня. Ей так легче.

Прошла ночь. Минхо остался рядом.
В какой-то момент Арин попыталась встать — и её повело.

— Хён...

Хёнджин успел поймать её. На руках отнёс в спальню, уложил на кровать.
— Всё. Хватит, Арин. Ты не железная. Я не позволю тебе сломаться рядом с ней.

— Я в порядке...

— Нет! — голос его сорвался. Он опустился рядом. — Ты уже месяц держишься через силу. Я всё вижу. Ты думаешь, я не замечаю, как ты с трудом встаёшь? Как кашляешь по ночам? Как дрожат твои руки, когда держишь её?

Слёзы подступили к её глазам.
— Я просто... не хочу быть для неё слабой. Я боюсь, что она запомнит меня только больной.

Хёнджин вцепился в её ладонь, как в спасательный круг.

— Она запомнит тебя самой сильной. Потому что ты самая сильная. Но позволь себе отдохнуть. Пожалуйста. Ради неё. Ради меня.

Мия спала неспокойно. Минхо всю ночь сидел у её кроватки, не отходя ни на шаг.
Наутро Арин открыла глаза — и увидела его: полусидит, голова свесилась, сам в одеяле, в одной руке игрушка, другой держит бутылочку.

Хёнджин стоял в дверях.
— Он не ушёл ни на минуту.

— А ты? — прошептала Арин.

— Я — тоже. Просто молча рядом. Мы оба сдались ей. Эта крошка командует мафией.

Она слабо улыбнулась.

— А ты... не уйдёшь?

— Никогда. Ни от тебя, ни от неё.

Он сел рядом, осторожно обнял Арин, прижав её голову к своей груди.
Мия тихо вздохнула, перевернулась во сне.

— Мы справимся, — шепнул Хёнджин. — Все трое. Даже если весь мир против.

Прошла неделя.
Температура Мии спала, она снова начала тянуться к игрушкам, слабо улыбаться, и впервые за несколько дней — спать спокойно.

— Улыбается, — прошептал Минхо, глядя на неё с такой гордостью, словно именно он родил её.
— Знала бы ты, как мы из-за тебя сдохли, — шептал он, целуя макушку малышки.

Арин стояла у дверного косяка, с пледом на плечах, и тоже улыбалась.
— Моя девочка. Такая же упрямая, как её папа.

Хёнджин подошёл к ней, осторожно поправил плед.
— И такая же красивая, как её мама.

— Ты устал, — сказала она, подняв на него глаза. — Видно по глазам.
— А ты — прозрачная. Видно по щекам. Ты даже держаться не можешь...

Она хотела ответить, но в этот момент её качнуло.

Хёнджин успел подхватить её, но...
её тело обмякло.

— Арин?! Эй! ЭЙ!

Он поднял её на руки. Сердце заколотилось в бешеном ритме.
— Минхо, врача!

Она пришла в себя уже на капельнице. Больничная палата. Тишина.

Вокруг — врачи. Один говорил Хёнджину:

— Если вы действительно любите её — вы уберёте из её жизни весь стресс. Срочно.
Она не восстановилась с тех пор, как Мия родилась. Организм работает на пределе. Один серьёзный сбой — и последствия могут быть необратимыми. Вы не понимаете... она просто горит изнутри.

— Я понимаю, — прошептал Хёнджин, глядя в окно. — Только я не знал, что горит так тихо.

Он сел рядом с кроватью. Взял её руку.
— Мне плевать, что говорит мир. Мне плевать на мафию. Плевать на бизнес, на офис, на встречи. Мне плевать на всё, кроме тебя.

Арин слабо повернулась.
— Хён...

— С этого момента, — его голос дрожал, — ты ничего не делаешь. Никакой кухни. Никаких подъёмов ночью. Никаких забот. Никакой работы. Всё — я. Всё. Только дыши. Только живи.

Она посмотрела на него, глаза наполнились слезами.
— Я не хочу быть обузой.

— Ты — мой смысл. Не говори так. Если ты сломаешься — я тоже. Ты держишь меня. Всегда держала.

Он наклонился и прижался к её лбу.
— Я сделаю всё, чтобы ты снова была здорова. Даже если придётся разрушить весь мир. Я разрушу. Ради тебя. Ради нас.

Он стиснул её ладонь.

— Только не уходи от меня. Пожалуйста.

Позже в палату заглянул Минхо с Мией на руках.
— Гляди. Она тебя ждала.

Мия тянулась к Арин, лепетала нечто нечленораздельное, но — с улыбкой.
Арин едва подняла руку, коснулась её.

Слёзы текли по её щекам.
— Мамочка рядом, солнышко. Мамочка рядом. И будет всегда.

Хёнджин закрыл глаза. Обнял её крепко.
Он больше не позволял себе сдерживаться.

Потому что теперь он знал:
если она уйдёт — он не выживет.

— Шестнадцать тридцать. Вторая капельница.
— Семнадцать — приём препарата.
— Восемнадцать — Мия на кормление и сон.
— Девятнадцать — проверка давления.
— Двадцать — тёплая ванна и отдых. Без разговоров.

Так выглядел теперь каждый день Арин.
Каждый шаг — по расписанию.
Каждая таблетка — под контролем.
Каждый вдох — словно под наблюдением камер.

Она сидела в кресле у окна. Капельница, как часть тела, будто приросшая к её вене. Рядом — Хёнджин.
Он держал её за руку и почти не отводил взгляда.
Чуть заметно качал ногой, следя за каплей, падающей из системы.

— Ты скоро сам станешь врачом, — устало улыбнулась она.

Он молча пожал плечами.
— Мне всё равно. Если надо, я стану кем угодно. Лишь бы тебе стало легче.

Он сам следил за каждым препаратом. Проверял составы. Вспоминал, что не делал с тех пор, как был ребёнком — молился.

Но это всё злило Арин. Да, он заботился. Да, он не отходил ни на шаг.
Но каждый день она чувствовала себя всё меньше человеком — и всё больше пациентом. Болезнь сожрала не только её тело, но и её свободу.

— Хён, я не стеклянная. Я могу сама дойти до ванны.
— Нет, не можешь. Вчера ты упала.
— Ты превращаешь меня в тень!
— Я спасаю тебя!

Он не кричал, но голос сорвался. Он сжал кулаки и отвернулся.

— Ты не знаешь, что такое сидеть ночами и считать твои вдохи. Бояться, что ты перестанешь дышать. Бояться снова.

Она замолчала.

— Я просто... — прошептала она. — Я скучаю по себе.

— Я тоже скучаю по тебе. По той, что бегала по дому в халате, требовала печенье и пряталась за шторами от врачей. Но сейчас я хочу только одно — чтобы ты жила.

Он встал, наклонился и поцеловал её в лоб.
— Я люблю тебя. Даже если ты вся в капельницах. Даже если ты вся в слезах. Даже если ты меня ненавидишь за это.

Когда наступила ночь, она спала у него на груди, подключённая к новой системе.
А он просто сидел в кресле. Не спал. Не двигался.

Глядя в темноту и мысленно умоляя её сердце:
"Бейся. Просто бейся. Ради неё. Ради нас."

(Флэшбек. Арин — 14 лет)

Боль. Она шла, как волна — горячая, липкая, бесконечная.
Каждая клетка в теле — как будто выжжена.
Мир вокруг — расплывчатый, будто утопающий в чёрной воде.
А она — в маленькой палате. Без окон. С белыми стенами.
Система в руке. Сердце — то бешено колотится, то замирает.
Рядом никого.

Арин не звала никого.

Потому что тогда... звать было некого.

Отец — в командировках. Мать — вечно занята.
Друзей — ноль. Болезнь оттолкнула всех.
Кто хочет сидеть рядом с той, кто постоянно болеет? Кто боится света, шума, нагрузок? Кто слаб?

«Я устала», — подумала она. — «Мне 14, а я будто прожила всё».

Ночь. Второй приступ. Врачи бегали, как в бреду.
Она не чувствовала тела. Только холод и страх.
И что-то... в груди. Как будто всё рушилось.
Как будто конец.

Она не знала, кричала ли.

Но в какой-то момент — почувствовала это.
Тёплая рука. На её ладони.
Сильная. Большая. Надёжная.

— Ты не одна, — прошептал кто-то.
— Я здесь. И я не уйду.

Она открыла глаза. Там сидел Минхо.

— Почему... ты? — еле слышно.

— Потому что у меня нет сестры. Но если бы была — я бы хотел, чтобы это была ты.

Он не отпускал её руку всю ночь.

Наутро она пришла в себя.
Палата была такой же — пустой, белой.
Но... рука оставалась в её ладони.

Минхо дремал рядом, уткнувшись в край кровати.
А на его запястье — её ногтями, в полубреду — остались следы.
Она вцепилась в него ночью, боясь умереть.

Он не отпустил.

С тех пор она стала бороться. Не потому, что захотела. А потому, что кому-то стало не всё равно.
Кто-то держал её руку.
Кто-то звал по имени.

— Арин. Не сдавайся. Никогда.

Позже, когда она впервые познакомилась с Хёнджином...
Она подумала:
«Вот бы тогда, в ту ночь... это был он».

А теперь, много лет спустя — это и правда он.
И его рука — всё так же крепко держит её.
И она, лежа с капельницей, закрывает глаза и шепчет:

— Спасибо, что не отпустил.