Осколки любви

Прошла неделя. Семь длинных, тяжёлых дней.

Хёнджин почти не спал. Днём он работал — встречи, приёмы, доклады, враждующие семьи, разборки. А ночью... ночью он сидел у её кровати, проверял уровень глюкозы в крови, корректировал лекарства, звонил врачам по каждому её вздоху, убирал поднос с едой, которую она не доела, потому что снова затошнило.

Он больше не носил костюмы — только мягкие футболки, не глаженые, иногда с пятнами от таблеток и чая. Глаза горели усталостью, подбородок покрылся лёгкой щетиной. Он молчал много. Даже Минхо стал говорить тише, чтобы не провоцировать лишние вспышки.

И вот, на восьмой день...

Когда он, как обычно, тихо вошёл в спальню с тарелкой риса и бульона, он увидел, что Арин... нет.

Арин не в кровати.

— Арин?.. — выдохнул он, поставив поднос на тумбу.

И в этот момент с кухни донёсся звук. Что-то зашипело. Что-то капнуло.

Он пошёл туда быстрым шагом — и застыл на пороге.

Посреди кухни стояла она. В тонкой хлопковой пижаме, с растрёпанными волосами, бледная как снег, с привязанной к руке капельницей, которую она тянула за собой. В руке — ложка. Перед ней — кастрюля с супом. Она пыталась его посолить.

— Ты что, блядь, делаешь? — прорычал он с порога.

Она повернулась, испуганная.

— Я... Я просто хотела... приготовить тебе поесть. Ты весь день... ты не ел...

— С капельницей?! — он шагнул к ней. — Арин, ты вообще соображаешь, что творишь?!

— Я просто... — она опустила ложку, — я хотела, чтобы ты поел тёплого. Супа. Домашнего. Как раньше.

Он посмотрел на неё — на её дрожащие руки, впалые щёки, темные круги под глазами, и что-то внутри оборвалось.

— Ты больная, Арин! — вырвалось из него. — Неужели ты этого не понимаешь?! Тебе нужен отдых, покой, лекарства, а не сраный суп! Который, между прочим, у тебя всё равно ужасный!

Тишина.

Как будто весь воздух исчез.

Она замерла. Его слова повисли в пространстве, как клинок.

— ...что? — прошептала она.

Он почувствовал, как что-то щёлкнуло в его голове, как только произнёс это вслух. Он не хотел. Он не думал. Это вырвалось — из страха, из бессилия, из того, что он каждую ночь считал её дыхание, боялся уснуть первым, чтобы не пропустить, если сердце вдруг снова собьётся.

Но он уже сказал.

Арин отступила на шаг. Кастрюля продолжала булькать за её спиной. Капельница позвякивала.

— Прости... — она выдавила из себя. — Я... не хотела... помешать.

Он потянулся к ней, мгновенно сжав в кулак желание вернуть назад каждое слово.

— Арин...

— Нет, — она подняла руку, отстраняя его. — Всё в порядке. Я действительно... больная. Ты прав.

— Я не это имел в виду...

— Нет, ты это имел в виду. Просто не хотел сказать. Теперь сказал. Спасибо за честность.

Она попыталась улыбнуться — вымученно, криво. И прошла мимо него, таща за собой капельницу.

Хёнджин стоял, не двигаясь. Его грудь сжала такая ярость к самому себе, что он сжал кулаки до побелевших костяшек. Он смотрел, как она уходит, даже не плача — потому что слёзы у неё, видимо, закончились раньше, чем здоровье.

Он знал, что причинил ей боль.

Сильнее, чем любой приступ.

И теперь ему придётся искать способ излечить то, что он сам только что разрушил.

Арин не говорила с ним весь день.

Она не плакала. Не кричала. Не обвиняла.
Она просто молчала.

Это было хуже любой истерики, хуже ссоры, хуже скандала.
Она словно стала прозрачной, как стекло, за которым невозможно было достучаться.

Хёнджин чувствовал, как каждое её молчаливое движение вырезает в нём ещё одну рану.
Она не смотрела в его сторону, когда он приносил ей воду.
Не отвечала, когда он спрашивал, как она себя чувствует.
Не принимала еду из его рук — ждала, пока Минхо положит её на тумбочку.

Он не знал, что делать. Он мог перекроить целую империю за одну ночь, стереть с лица земли десятки врагов, перестроить схему поставок, подкупить министра — но он не знал, как вернуть её взгляд.

И хуже всего — он знал: она не мстит.
Просто больше не верит.

Ночь.

Дом затих.

Он проснулся от того, что не услышал её дыхания.

Вскочил. Кровати — пусто.

Он метнулся по комнатам, сердце билось в горле.

— Арин?! — позвал он хрипло. — Арин, ты где?..

Кухня. Ванная. Гостевая — пусто.

Потом — лёгкий стук. Треск стекла.

Он сорвался с места, вбежал в гостиную — и замер.

На полу у книжного шкафа, склонившись набок, лежала Арин.

Бледная, как фарфор. Губы посинели. Одна рука всё ещё тянулась к стоящей рядом стойке с капельницей. Рядом — разбившаяся чашка. Вероятно, шла за водой.

— Арин!!! — он бросился к ней.

Опустился на колени, аккуратно, трясущимися руками, приподнял её голову.

— Чёрт... Арин, родная... пожалуйста...

Она не реагировала. Глаза закрыты. Губы дрожат. Пульс — еле ощутим.

— Нет-нет-нет... — он сорвался. — Не смей!

Он прижал её к груди, пытаясь удержать. Он уже не был мафиози, не был лидером, не был мужчиной — он был просто разбитым.

— Прости... прости, слышишь?.. Я не имел в виду... — он задыхался. — Я просто... я боюсь. Каждый чёртов день я боюсь проснуться без тебя. Я... я не знаю, что делать, когда ты молчишь. Я тебя теряю. И я... я сломался.

Он поцеловал её в висок, не сдерживая слёз.

— Я всё разрушил... сам. Я испугался и ударил первым. Я идиот. Но если ты откроешь глаза... хоть на секунду... — он прижал ладонь к её щеке, — я всё исправлю. Клянусь.

В этот момент её ресницы дрогнули.

Он вздрогнул.

— Арин?.. Эй. Эй, родная...

Она с трудом раскрыла глаза. Легко, едва-едва. Веки были тяжёлыми.

— Хён...джин?..

— Я здесь. Я с тобой. Всё хорошо, слышишь? Всё хорошо. — Он прижал её к себе, целуя лоб, пальцы, холодную щёку. — Никогда больше... никогда, слышишь?

Она чуть прижалась к его груди, еле слышно пробормотав:

— Я просто хотела воды...

— Я принесу. Только ты больше не вставай одна. Никогда. — Он прижал губы к её виску. — Даже если захочешь в ад — вместе пойдём.

Она слабо улыбнулась.

И в этот момент в нём снова зажглась жизнь.

Он прижал её крепче.

И на этот раз — не отпустил.

Утро было тихим.

Хёнджин всю ночь не отходил от Арин. Уложил её обратно на кровать, держал за руку, ставил новую капельницу, грел её ноги своими ладонями, менял прохладные компрессы. Он ни разу не сомкнул глаз, наблюдая за каждым её вдохом. Он больше не рисковал.

А Арин... проснулась в его объятиях. Слегка смущённая. Слабая. И всё ещё чуть холодная внутри.

Она не злилась. Уже нет. Просто в груди было что-то... треснувшее. Её обидело не то, что он сорвался. А то, что он не верит, что она хочет быть сильной для него, а не вопреки себе.

Когда Хёнджин вышел ненадолго — только чтобы позвонить врачу, — в спальню тихо вошёл Минхо.

Он выглядел подозрительно невозмутимо.

— Как ты, невестушка? — спросил он, присаживаясь на край кровати.

Арин пожала плечами:

— Лучше. Немного. Просто устала.

Минхо кивнул. Посмотрел на неё внимательно. Потом — многозначительно.

— Значит, он всё-таки сказал что-то, чего не стоило, да?

Арин чуть отвела глаза. Минхо понял.

— Ну всё. — Он резко встал. — Тогда я вынужден вмешаться.

— Что?..

И в этот момент, будто по команде, дверь распахнулась. Вернулся Хёнджин — с телефоном в руке.

— Минхо, ты чего...

Но договорить не успел.

— Ты идиот, Хёнджин! — громко и выразительно воскликнул Минхо. — Как ты посмел сказать такое своей жене?! Да я тебя сейчас...

Минхо подошёл и театрально шлёпнул его подушкой по голове.
— Это за то, что кричал!
Шлёп!

— Это за «ужасный суп»!
Шлёп-шлёп!

— А это за то, что заставил её плакать, придурок!

Хёнджин, ошарашенный, попятился, прикрываясь руками.

— Минхо! Ты с ума сошёл?!

— Ещё нет! Но ты меня близко подвёл!

— Это мои подушки!

— А это твои мозги! Шлёп!

Арин с кровати наблюдала за этим с округлившимися глазами. Минхо бегал за Хёнджином по комнате, бросаясь подушками, а тот пытался увернуться, при этом ругался, но без настоящего гнева.

— Да я ж... — Хёнджин захрипел от смеха. — Минхо, прекрати, она же смотрит!

— Пусть смотрит! Пусть знает, что я за неё горой! А ты — заслужил!
ШЛЁП!

Хёнджин, наконец, выхватил подушку у брата и швырнул в ответ, но мимо. А Минхо... остановился, обернулся к Арин и торжественно указал на него:

— Накажи брата, Арин. Он виноват.

И тут она засмеялась. Сначала слабо. Потом чуть громче. И — не сдержалась.

Настоящий смех.
Чистый, звенящий. Такой родной. Такой долгожданный.

Хёнджин, у которого в груди всё защемило от этого звука, остановился и медленно повернулся к ней. Их глаза встретились.

Улыбка на её губах — уставшая, но настоящая.
Он сделал шаг ближе.
Она не отвернулась.

Минхо понимающе кивнул, отступил к двери и, не поворачиваясь, бросил:

— У вас там свои подушки есть. Я пошёл.

И ушёл.

А в комнате повисла тишина.

Хёнджин подошёл к ней и сел рядом, осторожно взял её руку.

— Ты смеёшься — значит, ещё не всё потеряно, — прошептал он, целуя её пальцы.

Арин не ответила, но не отняла руки.

И этого было достаточно, чтобы в его груди снова вспыхнула надежда.