Осколки любви

Салон автомобиля был наполнен напряжённой тишиной. Только редкий шум машин за окнами и гул кондиционера. Хёнджин сидел, прижимая Арин к себе, будто боялся, что если отпустит — она исчезнет.

Она лежала у него на груди, закрыв глаза, обессиленная, бледная, как белая простыня. Ресницы дрожали, дыхание было неровным.

— Спи, — прошептал он ей в волосы. — Я рядом. Я не уйду.

И она действительно уснула. Тихо. Почти незаметно. Будто тело наконец позволило себе расслабиться, зная, что в его объятиях можно.

Хёнджин провёл пальцами по её спине, опуская взгляд на её лоб — влажный от слабости, и всё же такой родной. В груди у него бурлило столько чувств, что он едва не задохнулся: страх, злость на себя, желание защитить её от всего — даже от самой себя.

Он обнял её крепче, прижав её к себе, как будто сердце билось и для неё тоже.

Когда Арин открыла глаза, комната была залита мягким, тёплым светом. Она сразу почувствовала тяжесть в руке — капельница. Аромат лаванды. Шорох занавесок.

Сначала она подумала, что это больница. Но нет — её спальня. Дом. Всё было привычно. Но аккуратнее. Чище. Тише.

На прикроватной тумбе — вода. Таблетки. Электронный градусник. Лежали её очки. И маленький поднос с печеньем — тем самым, которое она просила во сне.

Она пошевелилась. И тут же рядом — движение. Хёнджин поднял голову из кресла у кровати, с тёмными кругами под глазами, небритый, с уставшим, но таким любимым лицом.

— Арин? — он подскочил, проверяя её лоб, руку, дыхание, будто боялся, что она снова исчезнет. — Как ты?

— Где я?.. — прошептала она.

— Дома. С тобой. — Он взял её ладонь, прижал к щеке. — Капельница — по рекомендации врача. Ночью тебе было плохо. Давление, сердце, обморок. Ты была... — он зажмурился. — Ты была ледяная, Арин.

— Прости, — прошептала она, поглаживая его пальцами.

Он наклонился, мягко, бережно поцеловал её лоб.

— Никогда больше не проси прощения за слабость. Слышишь? Ты живая. Ты дышишь. Этого достаточно.

Она глянула на поднос, слабо улыбнувшись:

— Ты нашёл то печенье...

Он усмехнулся:

— Разбудила ночью, велела найти «то круглое с посыпкой». Минхо обзвонил все кондитерские города. Нашли. Привезли. Печь его не стали — ты была в обмороке, но всё равно... — он сел рядом. — Я обещал себе: хочешь — будет. Захочешь звезду — достану. Только, пожалуйста, береги себя.

Она уткнулась в его грудь, чувствуя, как его пальцы перебирают её волосы. Сердце било ровно. Он был здесь. Он не ушёл.

И в тот момент, под капельницей, с бледной кожей и туманом в голове, Арин поняла — быть в его руках значило быть в безопасности. Несмотря на мафию. Несмотря на ссоры. Несмотря на страх.

Он будет рядом. Всегда.

В доме царила необычная тишина. Только лёгкое шуршание капельницы и глухое тиканье часов. Хёнджин сидел на краю кровати, одной рукой поддерживая голову Арин, другой — гладя её по волосам. Она снова задремала, слабо улыбнувшись после половины печенья.

Он не заметил, как скрипнула дверь.

— А вот и я. Героический спасатель, примчавшийся по тревоге, — раздался знакомый, слишком бодрый голос.

Хёнджин обернулся.

Минхо стоял в дверях, с пакетом фруктов, термосом и медицинской маской, которая была спущена на подбородок.

— Ты чё, в больницу пришёл? — хрипло усмехнулся Хёнджин, вставая.

— Ага. Только больница у тебя дома. И пациент у тебя главный. — Минхо поставил пакеты на стол и подошёл ближе. Его взгляд тут же упал на Арин. — Она спит?

— Только-только уснула.

— Господи... — Минхо тихо присел на край кресла, внимательно глядя на неё. — Бледная, как простыня. Почему ты её вообще отпустил в офис? Ты головой ударился?

— Спасибо, Минхо, я уже сам себя за это сто раз убил.

— Мало. Ещё пару раз надо. Ты, блин, глава мафии, можешь заминировать чертов офис — и всё равно пускаешь жену на работу после приступа.

Хёнджин сжал пальцы.

— Она не хотела быть слабой.

Минхо замолчал. На секунду. Потом кивнул.

— Она у нас такая. Героиня. Но, чёрт возьми, даже героине нужен отдых. — Он вытащил из пакета банан, развернул и воткнул в рот. — Я ей потом скажу, что ты чуть не с ума сошёл. Пусть знает, как ты по полу бегал босиком, вызывая врачей.

— Не бегал, — буркнул Хёнджин.

— Ага, конечно. Ты даже говорил «пожалуйста» медсестре, я слышал. Она, бедная, думала, что галлюцинирует. «Пожалуйста» из уст Хван Хёнджина — событие мирового масштаба.

Хёнджин усмехнулся.

— Спасибо, что приехал.

— Не за что. Я теперь прописан в этом доме, пока она не встанет на ноги. Я даже пижаму привёз. — Он потянулся и зевнул. — Кстати, я ей купил плюшевого тигра. Он с грозным лицом. Похож на тебя, когда Арин не позавтракала.

Хёнджин покачал головой и тихо рассмеялся.

— Ты дурак.

— Но заботливый. — Минхо встал, поправил одеяло на Арин и понизил голос. — Она поправится. С такой любовью не болеют долго. Только, пожалуйста, не будь идиотом и не отпускай её больше на собрания, ладно?

Хёнджин кивнул. Серьёзно.

Минхо развернулся, подошёл к двери — и, обернувшись, сказал уже тише:

— Ты ей нужен не в галстуке и не в переговорах. Ты ей нужен вот такой. С мешками под глазами, с руками, которые держат. С глазами, в которых — жизнь.

И вышел, оставив Хёнджина снова рядом с Арин. Только теперь — с капельницей, под присмотром, с плюшевым тигром на подушке и чувством, что они вместе всё переживут.

В комнате витал запах мандаринов и ванили — Минхо устроил целый натюрморт на подоконнике: фрукты, плюшевый тигр, мягкое одеяло, чай с мёдом и даже ароматические свечи. Он утверждал, что это "лечебная атмосфера для восстановления душевного равновесия", и ни капли не сомневался в своей гениальности.

Арин сидела на кровати, укутанная в плед, с подушкой за спиной и капельницей, которая уже почти закончилась. Лицо всё ещё было бледным, но в глазах появлялся знакомый свет. И именно это Хёнджин заметил первым, когда вошёл.

— Ты тут что, спа открыл? — фыркнул он, увидев, как Минхо накладывает в чашку мед, а затем сверху сыплет... крошки печенья.

— Это, братец, медово-печеньковая терапия. Авторская разработка. — Минхо лукаво подмигнул Арин. — Идеально подходит для уставших от твоего мрачного лица пациентов.

Арин хихикнула — впервые за все эти тяжёлые дни. Тихо, но ясно. Уголки губ приподнялись, и глаза засветились. Она прикрыла рот рукой, но смех пробился сквозь пальцы. Такой искренний, чистый, детский.

Хёнджин застыл на месте. Его сердце на секунду замерло, а затем — разогналось с бешеной скоростью.

Он не слышал этого звука уже слишком давно.

— Что? — Арин посмотрела на него, всё ещё слегка смеясь. — Почему ты смотришь так, будто я только что воскресла?

— Потому что ты смеёшься, — тихо сказал он. И его голос дрогнул.

— Ну так это всё Минхо. — Она указала ложкой на его брата. — Он хочет накормить меня смесью из меда, печенья и... лимонной соли?

— Она нужна для вкусового контраста, — возмутился Минхо, — но никто не ценит современную кулинарию!

Хёнджин подошёл и присел рядом с Арин, не сводя с неё глаз. Он взял её ладонь в свою и поцеловал тыльную сторону пальцев.

— Мне всё равно, кто заставил тебя смеяться. Лишь бы чаще. Лишь бы ты снова стала собой.

— Ну... — она кивнула на Минхо. — Тогда тебе придётся терпеть его ежедневно. Как и его «кулинарные преступления».

— Эй! — возмутился Минхо. — Я спаситель, а не преступник! Да вы вообще знаете, как сложно было найти это твоё сонное печенье? Я чуть в мясную лавку не вломился, потому что гугл спутал адреса!

Арин снова засмеялась, чуть сильнее. И в этот раз — уже с маленькой слезинкой на ресницах, но не от боли. От того, что было тепло.

— Спасибо, Минхо, — прошептала она. — Ты как витаминки... в форме человека.

— Я бы сказал, как витамин C — мощный, острый, иногда кислый. — Он подмигнул. — И спасаю от всех вирусов, включая депрессию.

А Хёнджин в это время смотрел на Арин. И впервые за долгие дни чувствовал: она идёт на поправку. Она возвращается. Смех её звучал, как музыка.

И если для этого надо было терпеть Минхо и его «печенько-соляную настойку» — он был готов.