Осколки любви

Комната наполнялась мягким светом. Сквозь щель в шторе лениво пробивались лучи. Где-то за окном щебетали птицы, далеко работала техника — кто-то строил новый дом. Но внутри было тихо. Очень. Безмятежно. Впервые за долгое время.

Арин лежала, уткнувшись лбом в ключицу мужа, чувствуя, как его рука обнимает её за спину, вторая — сжимает её пальцы. Он не спал. Просто лежал рядом, гладил её по спине и дышал медленно, ровно, будто это дыхание было единственным способом держать всё под контролем.

И в этом тепле, в этой абсолютной близости, её накрыло воспоминание.

Она не сразу поняла, что это не сон. Перед глазами — белые стены, запах антисептика, врач с усталым лицом и диагноз, от которого ноги подкосились. Лицо Хёнджина — каменное. Но пальцы дрожат. Тогда, весной, когда всё только началось.

«Кардиомиопатия»

Страшное слово. Непонятное, чужое. Как приговор. Она не плакала тогда. Стыдилась.

«Я — балласт». Вот что крутилась в голове. «Я — якорь, который будет тянуть его вниз».

А он сидел рядом. Молча. Целыми ночами. Иногда просто гладил её по волосам. Иногда держал ладонь на её животе, будто проверял — дышит ли. Он пытался быть спокойным, но она чувствовала, как под его кожей всё горит. Он боялся. Сильно.

«Ты — мой человек», — говорил он. — «Ты не сломалась. Просто хрупкая. А я научусь быть нежным».

И он стал. Нежным. Осторожным. Но при этом — тем же самым Хёнджином. Грозой мира, мафиози, монстром, если кто-то на неё посмотрит не так. Он не изменил свою суть. Но он дал ей дом внутри себя.

И вот сейчас, лежа рядом с ним, чувствуя, как он невольно прижимает её к себе крепче, она понимала: всё это не паранойя. Это боль. Он просто боится снова пережить ту весну.

Она тихо подняла голову, посмотрела на него.

— Ты не спишь?

— Как я могу спать, если ты снова стала ледяной ночью? — спросил он глухо. — Я слышал, как ты дышишь. Слишком тихо.

— Это был просто приступ, — попыталась сказать она.

— Не смей обесценивать. Ты думаешь, я просто паникёр? Нет. Я — твой муж. Я обязан следить. Обязан дышать вместе с тобой. До последнего.

— Я... вспоминала. Весну. Когда всё началось, — прошептала она, прижимаясь лбом к его подбородку.

Он замер.

— Я помню, — сказал он хрипло. — До секунды. Помню, как впервые почувствовал, что могу убить весь мир, если он заберёт тебя. Тогда всё во мне перевернулось.

Арин погладила его грудь кончиками пальцев.

— Прости, что мы поссорились. Я просто хотела быть сильной. А потом всё снова... сломалось.

Он резко сел, притягивая её к себе, чтобы она оказалась у него на коленях. Гладил волосы, спину, лицо — снова и снова. Как будто только так мог убедиться, что она здесь. Рядом.

— Не говори «сломалось». Ты целая. Ты моя. И даже если твоё сердце однажды остановится — я своими руками запущу его снова. Я больше не выдержу тебя терять, Арин. Никогда.

Она прижалась крепче, укрываясь им, как домом. Его голос, его руки, его запах — всё было родным. Всё было её щитом.

— Я не уйду, — прошептала она. — Обещаю. Только... останься со мной. Вот так. Всегда.

— Всегда, — ответил он. — Даже если весь мир рухнет. Я — с тобой.

***

— Хёнджин...

Голос Арин был хриплым, едва слышным, но он поднял голову мгновенно, словно всю ночь только и ждал, когда она очнётся.

— Ты как? Болит что-то? Сердце? Тошнота? Скажи, я позову врача, сейчас...

— Мне нужно печенье.

Он моргнул.

— Что?

— Печенье. То самое. Я его во сне видела. С корицей и сахарной пудрой. Оно хрустело так приятно... — Она потянулась к нему, упрямо хмуря брови. — Принеси мне его. Пожалуйста. Срочно.

Хёнджин остолбенел. Долгий взгляд. Моргнул ещё раз.

— Печенье?

— Да! Оно было на тарелке, такое круглое, золотистое... я его почти укусила — и проснулась! Это нечестно, понимаешь? Я пережила ночной кошмар, чуть не задохнулась, и даже печенья не получила!

Он медленно провёл рукой по лицу, затем встал, тяжело выдохнув.

— Так. Хорошо. Где я должен его взять?

— В холодильнике оно явно не живёт, — пожала плечами Арин. — Ты же у нас магистр организации. Найди.

Он посмотрел на неё, как на маленького, но очень дорогого террориста.

— Знаешь, некоторые женщины требуют бриллиантовое колье или личный самолёт. А ты — печенье из сна. Ты хоть понимаешь, как сложно будет его отыскать?

— Понимаю, — невозмутимо кивнула она. — Но ты же всё равно его найдёшь. Потому что ты Хван Хёнджин. А я — твоя жена после приступа. Хочу печенье. Точка.

Он вскинул брови, но губы предательски дрогнули в усмешке.

— Ты шантажируешь меня своим здоровьем?

— Я играю на своих сильных сторонах.

Он наклонился к ней, поцеловал в висок.

— Будет тебе печенье. Но если его не окажется — я сам испеку. И не смей смеяться, у меня есть мука. Где-то.

— Только не добавляй в тесто свои мафиозные приправы, ладно?

— Если ты не хочешь, чтобы печенье щекотало язык чили-перцем, — кивнул он. — Сиди здесь. Не вставай. Я вернусь. С добычей.

Он вышел, а Арин, улыбаясь, опустила голову на подушку.

У неё дрожали пальцы. Сердце ещё давало сбои. Ей было тяжело. Но... она жила. И у неё был он. Готовый сражаться с армиями ради печенья из её сна.

И этого, чёрт возьми, было достаточно.

***

На кухне было тихо. Лишь капал кран — лениво, будто зевал. Хёнджин стоял у открытого шкафа, разглядывая содержимое, как будто оно вот-вот должно было ответить ему.

— Где, чёрт возьми, ты прячешься, печенье из сна?.. — пробормотал он.

Мука была. Ваниль тоже. Сахарная пудра — непонятно чья, явно с чужой кухни. Он стоял в одном из своих дорогих халатов и держал в руке пакет с разрыхлителем, будто тот должен был внезапно превратиться в готовый десерт.

— Я убивал людей за меньшее, — мрачно произнёс он, задумчиво осматривая духовку.

И именно в этот момент дверь хлопнула. На пороге появился Минхо.

— Босс? Вы что... готовите?

— Не мешай. У меня важная миссия.

Минхо молча осмотрел обстановку. Пятна муки на столешнице. Банка с мёдом, надрезанная упаковка сливочного масла, стеклянная миска, в которой явно кто-то пытался взбивать яйца — но пока безуспешно.

— Она проснулась? — спросил он мягко.

— Проснулась. Жива. И требует печенье. Из сна.

Минхо вскинул бровь.

— Печенье. Из сна.

— С корицей. Хрустящее. С пудрой сверху. Ещё немного — и она устроит пищевую революцию. Она смотрела на меня так, будто я обязан вернуть ей смысл жизни в виде выпечки.

Минхо хмыкнул, засовывая руки в карманы.

— Ну, у неё, конечно, приоритеты... здоровые. А у вас — вид, будто вы сейчас кого-то похороните в миске с тестом.

— Я не шучу, Минхо.

— Я тоже. Дайте я поищу. А то вы, по-моему, только что пытались растопить масло через взгляд.

Хёнджин молча кивнул. Минхо, зная его молчаливое «спасибо», открыл холодильник, потом второй шкаф, и буквально через пару минут — как волшебник из сказки — вытащил белую жестяную коробку с золотой крышкой.

— А это что?

— Домашнее печенье, которое пекла её мама. Я тайком забрал коробку из родительского дома на тот случай, если у неё снова будет тяжёлый день.

Хёнджин замер.

Минхо положил коробку на стол с лёгким вздохом:

— Я умею готовиться к худшему, помните?

— Минхо...

— Не надо. Это же Арин. Я её тоже люблю. По-своему.

Хёнджин не ответил. Просто аккуратно взял коробку в руки, как будто внутри лежало сердце самой Арин. Он открыл её — запах корицы ударил в нос, сладкий, тёплый, родной.

— Точно из сна, — пробормотал он.

Когда он вернулся в спальню, Арин сидела, укутавшись в плед до носа, и смотрела в окно. Она услышала шаги, обернулась.

— Ты испёк?

— Почти, — усмехнулся он. — Но спас ситуацию твой личный герой — Минхо. Он нашёл печенье твоего детства. Оно было ближе, чем мы думали.

Он протянул ей одно, тёплое от его рук, в белой салфетке.

Арин прижала его к щеке, вдохнула аромат и вдруг... заплакала.

— Почему ты... почему ты всегда так...

— Потому что я люблю тебя, — прервал он. — И если ты однажды во сне увидишь, что хочешь летать — я куплю тебе небо. А пока — вот тебе печенье. Ешь. И не плачь.

А на кухне Минхо стоял, подперев щеку, и тихо говорил сам себе:

— Господи, это худшая боевая операция в моей жизни. Меньше нервов было, когда я прикрывал отход из Сеула.