КОРНИ

/ИВЫ/

Кладбище в Ивах располагалось недалеко от въезда в село, за железной дорогой на холме. Вид с него всегда открывался красивый: причесанные ветряными щётками луга с мягкой высокой травой, рытвины борозд и оврагов, оставленных эрозией, местами угадывались сохранившиеся отголоски войны в виде остатков вырытых прадедами траншей. На самом кладбище росли редкие штучные деревья, в основном посаженные родственниками тех, кто лежал в земле, а вот на холме напротив виднелся лес. Рине тут нравилось. Было спокойно.

Могилы отца и деда располагались на одном участке, огороженном металлическим витиеватым забором, недалеко от крутого спуска вниз. Сбоку от ограды стоял небольшой столик и старая, почти развалившаяся лавочка. Их сколотил дед, когда отец умер. Он же посадил рядом с его могилой березу. Тогда это была маленькая слабая палочка, едва достававшая в высоту до колена, а сейчас стояло высокое крепкое дерево, щекотавшее плечи своими самыми низкими веточками. Рина любила сидеть на лавочке и смотреть в даль, на лес, уходящий в небо, на размеренные волны трав. Она представляла себе, что сидит вместе с ними, с отцом и дедом, смотрит на природу и просто наслаждается ею: любимые лица на гранитных памятниках смотрели в том же направлении.

Обычно она оставалась тут дольше всех, а бывало и вовсе прибегала тайком, просто посидеть рядышком. Она мысленно рассказывала им сначала о своих сбитых коленках, потом об успехах в школе, о первой влюбленности, о новых хобби, затем о выборе вуза, о желании вырваться из села. О тяготах жизни без них она никогда не упоминала – это и так было понятно. Но все разговоры были только в уме. Она ни разу так и не нашла в себе сил открыть рот несмотря на попытки бабушки Муси и Галины её к этому приучить. Она не могла. Казалось, её сердце не выдержит этой опустошающей тишины в ответ. Поэтому она всегда обращалась к ним молча. Верила – слова не нужны, они и так всё слышат, всё чувствуют. Но стоит только открыть рот, и магия улетучится. Останется только мёртвый гранит и одинокая тишина.

Сегодня она особенно сильно хотела посидеть здесь подольше. Пока мать и бабушка рассказывали своим упокоенным мужьям последние новости, Рина просто сидела на лавочке и молчала. Представляла, что они тоже сидят рядом и молчат. Всё понимают, знают обо всём, что случилось. Обнимают её крепко, защищающе. Утешают. Разве не для этого и нужно кладбище? Для утешения живых. Ведь мёртвым уже всё равно.

Вокруг были люди, но она не обращала на них внимания. Всегда находились те, кто хотел навестить усопших вместе с родней. Приходили соседи, знакомые, бывшие коллеги, дальние родственники, но с каждым годом количество желающих становилось всё меньше. Люди забывали их, ценность умершего человека терялась, растворялась в буднях живых. Только самые близкие, у которых в душах образовались целые черные дыры, не могли забыть, оплакивали, даже если щёки их оставались сухими. Рина знала, мать сейчас плачет, эмоции сменялись на её лице от боли до гнева, от радости до печали. Целая карусель чувств. И хоть из глаз её не упала ещё ни одна росинка, дочь знала – в душе её мать горько рыдает, как маленькая девочка. Рина и сама громко рыдала в душе, но ресницы её не намокли.

Только бабушка Муся позволяла себе искреннюю сентиментальность: она утирала щёки заранее подготовленным Галей платочком, гладила гранитные памятники, касалась каменных щёк своего возлюбленного мужа и дорого зятя.

Дядя Серёжа принес своей вишнёвки, налил в рюмки и поставил каждому у памятного камня.

—Ну, вздрогнем, мужики! – Он опрокинул свой одноразовый стаканчик. – За вас и за всё хорошее, что вы оставили на земле. Пусть ваше ожидание там, наверху, будет сладким, как моя вишнёвка! – Как и любой человек горной крови, он умел говорить красивые речи такие же горячие, как его кровь. Его жена Люба и брат Рома тоже пришли, тоже выпили настойки. Баба Маня не преминула чарочкой, Муся и Галя воздержались.

Кроме них пришли еще старые отцовские товарищи: два одноклассника и бывший коллега с металлургического завода. Итого 10 человек. Мало. Рина помнила, как раньше приходили два, а бывало и три десятка человек. Но ей это не нравилось – с ними со всеми приходилось разговаривать, исключительно ради приличия (и во избежание люлей от матери), отвечать им на их любезности, согласно кивать на каждый возглас: «Боооожечки! Ты так похожа на папу!». Она это и без них прекрасно знала, но не любила эти разговоры. Здесь на гранитном камне отец был черно-белым, невыразительным. Его улыбка – ровные белые зубы – была искусственной, глаза – белёсыми, неживыми. В них не было того глубокого серого цвета, в котором когда-то утонула Галина. Не было тепла его глаз. Да, конечно, сотрудники похоронного бюро постарались на славу и сделали портрет очень похожим на фотографию, но это всё было ненастоящим. Холодным. Как бы Марина ни пыталась по первой отогреть это каменное лицо объятиями, как бы ни прислоняла к нему свои детские тёплые ладошки, гранит всё равно оставался лишь куском горной породы. С тех пор она решила, что теплота не в камне, она в сердце. А если в сердце её нет, то и на изображëнном портрете, каким бы искусным он ни был, ты её не найдешь. Поэтому нет смысла трогать памятники. Проще сидеть рядом и смотреть долго, до-олго, бесконечно до-о-о-олго на умиротворяющий горизонт. Там тепла намного больше.

В этот раз её почти никто не отвлекал. Отцовские товарищи были тактичны и не приставали с расспросами. Дядя Серёжа сделал комплимент насчет новой стрижки, его жена (милая полная женщина с грузными руками и добрыми глазами) сочувствующе протянула конфетку, а дядь Рома опять предложил наливки. Баба Маня решила подёргать свежие маленькие сорняки (хоть на могилах и убирали регулярно, трава росла быстрее) и предпочитала не трогать её после ночных событий, не раззадоривая лишний раз девичье воображение. А мать и бабушка были и без того погружены в свои переживания. Других родственников у отца не было. Он вырос в детдоме, потому особенно любил бабу Маню, которая работала там одно время воспитателем и была сильно к нему привязана. Он воспринимал её почти как родную мать, говорил, что она многому научила его и показала правильный путь. Поэтому старушка и была так близка этой семье, все воспринимали её как родную.

— Пора идти, - сказала Галина, повернувшись к дочери. –Посидим за столом, помянем. А там и дела заканчивать пора. И так все планы поменялись.

Действительно, план изменился на ходу. Галина узнала, что друзья Гриши сегодня все-таки приедут, и было решено сначала собраться на кладбище, а потом уже пообедать полной компанией. Как-то неправильно было не пригласить их к столу. Ей было приятно, что они смогли изменить свои планы и заглянуть, пусть ненадолго, но проведать старого товарища. Она была уверена, что супруг её будет этому рад.

Рина молча взглянула на неё. Уходить ей не хотелось. Матери, в прочем, тоже. Все стали потихоньку разбредаться, подгоняемые бабой Маней. Она понимала, мать и дочь надо оставить на минутку одних. Когда все разошлись, Галина так и не сдвинулась с места. Рина подошла к ней, встала по правую руку. Вместе смотрели на надгробие отца и мужа. Было какое-то странное единение их двоих в такие моменты, общая боль, обычно отстраняющая их друг от друга, в этот миг имела силу совершенно противоположную и объединяла их в этой иступляющей тоске.

Какое-то время спустя, Рина коснулась гранита на прощание и поспешила по тропке вниз, к выходу с кладбища. В этот раз не ей нужнее было остаться, она это почувствовала.

—Я подожду тебя внизу, если хочешь.

Галина кивнула. Рина не оборачивалась, но слышала, как мать всё-таки всхлипнула.

—Утешь её, - сказала она все-таки вслух, уже покидая кладбище. – Утешь её наконец. Отзовись хотя бы раз.

***

Застолье было тихим, спокойным. Люди делились счастливыми воспоминаниями, смеялись над историями, связанными с Гришей. Галина улыбалась искренне, но печально. Даже за самой широкой улыбкой она не могла спрятать сегодня тоску. Круглые даты давались ей особенно тяжело. Промежуточные маленькие циферки не пугали, годы шли быстро в заботах и тяжелом быту, но, когда вдруг появлялись эти цифры, пятерки и нули, она вдруг осознавала, как много прошло времени. Как долго ей приходится справляться со всем в одиночку. Как много лет она одна... Сердце, и без того сжатое в маленький закрытый броней комочек, тряслось и съёживалось ещё больше. Страх времени овладевал ею. Раньше она боялась одиночества, но после ухода мужа от этого ничего не осталось. Она резко почувствовала себя, так будто осталась одна на всём белом свете, и ни родители, ни маленькая дочь не могли исправить этого её мироощущения. Когда умер дед Толя, одиночество Галины выросло, увеличилось кратно, захватило с головой. Но со временем привыкаешь ко всему, даже к пустоте.

Теперь же её пугали годы. Она видела, как стареет её мать, становится всё слабее и немощнее. Она уж точно знала – смерть не щадит никого. И боялась, что очередной год может стать для Муси последним. И одиночество снова увеличится. Но еще больше, до ужаса, до оцепенения, она боялась за Марину. Боялась, что что-то случится с ней в этом городе, где она совсем одна, без присмотра. Боялась, что потеряет её. Она мечтала об одном – лишь бы не пережить собственную дочь. Это всё, что у неё осталось – старенькая мать и уже выросшая дочь. Без них не будет цели, без них не будет смысла. Они причина, по которой Галя так много взваливает на свои плечи. Они смысл, ради которого она ещё борется. Хозяйство, дом, куры, гуси, козы, корова, поле, огород – всё для них. Чтобы им было что есть и на что жить. Без них она не справится. Они повод быть сильной, очень сильной женщиной.

Из задумчивости её вытащила баба Маня:

—Галь, ты не против, если мне Маринка вечором поможет? Мне что-то спину защемило, в ногу стреляет. Не могу ничего толком весь день сделать. – Галина удивленно посмотрела на старушку. Действительно, сегодня она больше походила на свой возраст, была медленнее, прихрамывала. Она могла бы сказать, что не хочет, чтобы дочь в такой траурный день занималась ещё другими делами, но это было бы несправедливо сразу по двум причинам: во-первых, Маринка и так с утра пахала по хозяйству, а во-вторых, баба Маня была её покойному мужу за мать, потому невозможно было бы проявить к ней неуважение.

—Не против, - сказала наконец вдова. – Пусть поможет, конечно. Если надо, и утром придет. Ты бы лучше сразу сказала, чего поскромничала?

—У вас и без меня делов выше крыши, что я, не знаю, что ли? – Галина только было открыла рот, но старушка не дала ничего сказать. – Ничего-ничего, не перетрудилася я. Но к вечеру устала.

Гости разошлись уже через часок, и женщины приступили к дальнейшему труду. Баба Маня осталась приглядеть за бабушкой Мусей, которой после крутого подъема в гору на кладбище стало хуже, кашель не давал и минуты покоя. Старая травница, как знала, принесла с собой один из своих целебных отваров. Варево было сладко-горьким, обволакивающим и, судя по всему, действенным – вскоре кашель стал утихать. К тому времени, как Рина с Галей вернулись, Муся уже безмятежно спала.

—Спасибо, баб Мань. – Галина вышла проводить дочь и старуху, неся в руках пакет с судочками, доверху набитыми едой. – Уж не знаю, как бы мать без тебя справилась.

—Ерунда, - протянула старушка и махнула рукой, - и не такое лечили. Поправится наша Муська, не переживай.

Галина проводила их до поворота дороги, отдала пакет с едой Марине, поправила ей рюкзак со сменной одеждой – условились, что девочка переночует у баб Мани – «чтоб потемнам не залила», как сказала старушка.

Две фигуры, высокая молодая и низкая старушачья удалялись в сторону горизонта. Галина стиснула ладони на груди. Ей сделалось вдруг неспокойно, дурно. Небо вдалеке там, куда направлялись баб Маня и Мариша, заволокло тяжёлыми графитовыми тучами. Женщина не понимала, откуда взялось её беспокойство, и почему сердце съедала тревога. Наверное, день такой, дюже чувствительный.

Мимо прямо посреди дороги пробежала белка. Все они спешили в одну сторону. Галина удивилась, подумала о том, что влечёт их туда, и не нашла ответа. Она ещё постояла, пытаясь унять перезвон в груди, затем шумно выдохнула и поспешила домой, надо было срочно снять бельё с натянутых на улице верёвок. Тучи наступали ей на пятки.

***

Дом бабы Мани был сделан из деревянного сруба, с мощной бревенчатой крышей, несмотря на возраст еще более почтенный, чем у своей хозяйки, на вид он был ухоженным и крепким. Дом не был покрашен, только вскрыт тёмной морилкой, отчего на нём наиболее отчетливо были заметны следы времени. Деревянные окошки были белыми, а вот ставни – в цвет дома. Справа от дома стаял свинарник, задний двор сливался с небольшим огородом, который практически упирался в лес. Когда-то давно отец Рины установил тут забор, чтобы дикие кабаны и лани перестали топтать старушке урожай.

Порожек скрипнул, когда они входили, прямо как в детстве, когда баба Маня забирала маленькую Ришу со школы, потому что мать ещё была в поле. Пахло так же: сладко солодкой, горько полынью, терпко шалфеем. По всей кухне здесь были натянуты верёвки, на которых сушились травяные скрутки. Лютик медленно и вальяжно выплыл из спальни, потягиваясь и выгибая свой пушистый полосатый хвост. Погладить себя он не дал, ловко юркнув под руку и спрятавшись за ножкой стола. Апрель же сидел в дальнем углу комнаты у печи и озирался на Рину ошалелыми глазами. Кот жил здесь совсем недавно и не привык, чтобы у старушки часто бывали гости.

—Садись, внучка, я чаю заварю. – Сказала Баба Маня, закидывая лучину в самовар. – Подождем чуть и чаёвничать будем.

Рина знала, что в доме есть электрический чайник, но баба Маня осознано избегала его, используя только в самых крайних случая. «Он у воды всю душу отбирает! Чай с такой невкусный!», - объясняла она.

Рина не знала, куда себя деть. Весь день её терзали вопросы, а разыгравшееся воображение в купе с развитой тревожностью, сделало её совсем уязвимой. Она не знала, как начать этот разговор и боялась получить ответы. Боялась, что окажется к ним не готова.

Баба Маня тоже не торопилась. Когда самовар затарахтел от вырывающихся из-под его крышки клубов можжевелового дыма, а подготовленный чайничек заварки благоухал мятой на весь дом, за окном уже было темно от грозы, а комнату освещала лишь старая настенная лампа, старушка села напротив девочки и, казалось, впервые за весь день посмотрела ей в глаза. Тёплый свет заливал её седые волосы и мягко обволакивал морщинистое лицо.

—Понимаешь, внучка, - сказала баб Маня, откручивая ключик на самоваре и наполняя керамическую чашку кипятком до самой золоченой окантовки. – Мир на самом деле куда сложнее, чем видится современному человеку. – Она протянула чай Рине и начала объяснять. – Ты помнишь сказки, которые я тебе сказывала, когда ты маленькая оставалась у меня?

—Помню, конечно, - сказала Рина, - и про волшебный лес, и про его хозяина, и про бабу Ягу, которая сторожит границу, чтобы всякое зло оставалось только в своём мире. И про волшебников, которые умеют оборачиваться животными, про мудрых дев, умеющих колдовать. Я помню. Но... ты же не хочешь сказать, что всё это по-настоящему?

Баба Маня сюрпнула, отхлёбывая горячий чай. Рина к своему еще не притронулась. Она скорее готова была поверить в массовый психоз, шизофрению, галлюцинации из-за газа или что-то еще подобное, но никак не в детские сказки. Да, она видела странные вещи, даже ощутила их на себе. Но сказки? Это даже не смешно. Лучше бы она придумала что-то про мультивселенную, квантовую реальность, да хоть про секретные разработки ученых или военных. Но не сказки. Это же глупость какая-то!

—Ничего это не глупость. – Сказала баба Маня, деловито помешивая сахар в своей чашечке. Рина еще более удивленно уставилась на неё. – Да, дорогуша, я умею читать мысли, тебе не показалось. – Рина задохнулась от возмущения. – Зелёный. Корова. Десять. Январь. Я не угадываю всё, что ты представляешь, я это вижу, внученька.

Рина отшатнулась, голова у неё закружилась. Этого просто не могло быть. Баба Маня и правда назвала всё, что стала загадывать девочка.

—Перестань сопротивляться. Раз уж ты смогла открыть дверь, у тебя нет пути обратно. Не возмущайся, пусть даже мысленно, и слушай. Лютик, - она обратилась к коту. – Придержи нашу гостью на месте, чтобы она не вскочила ненароком.

Серый пушистый кот выглянул из-под стола, облизнул усы, испачканные сметаной, которой лакомился всё это время, склонил голову на бок и одним движением запрыгнул Рине на коленки. Ей показалось, что её придавили старым огромным телевизором или что на неё уселся поросёнок. Она охнула, а кот только «взбил» коготками её коленки и улегся калачиком.

—Не прррравда, - промурлыкал он. – Не такой уж я и тяжёлый. – Рина действительно попыталась вскочить, совершенно неосознанно, но не смогла – её как пригвоздили. – Ну во-о-т, видишь, старрррая ведьма всегда прррава. – Она не понимала, что возмущает её больше: сам говорящий кот или то, что он назвал баб Маню ведьмой, хотя та, кажется, не обиделась.

—Молчи, плешивый, не пугай дитя. – Баба Маня отхлебнула еще чаю. Кот состроил недовольную гримасу. – Ты пей, внучка, пей. Остынет.

Рина трясущимися руками взялась за чашку, отхлебнула. Вкус был непривычным, не таким, как всегда. Отхлебнула ещё.

—Баб Мань... - сказала она каким-то заторможенным голосом. – А с чем у нас чай?

—С грибами, - спокойно ответила старушка. – Не волнуйся, внучка, он вреда не причинит. Просто, так тебе будет легче осознать...

Комната закружилась, лицо бабы Мани расплылось, Рина увидела напротив себя молодую красивую женщину с каштановыми волосами и зеленоватыми глазами. Нет, не такими. Ей показалось. Глаза были золотыми, переливались, как модное шампанское с блёстками. Шампанское... её и правда будто опоили. Мысли метались одна за другой, Рина не успевала их ловить.

—Рррраслабься, - прошептал кот, улыбаясь усатой мордой, - и смотрррри. Мы тебе всё покажем.

Вспышка.

Рина видит всё чуть издали, будто висит в воздухе и смотрит на всё, что происходит внизу.

Ивы. Еще совсем маленькая деревня, всего 4 дома, пятый строятся. Люди выглядят иначе. Говорят иначе. Косоворотки, лапти, обереги на шеях. Идол на площади посреди домов – женщина, с одной стороны столба молодая, с другой стороны – старая. Ей приносят в дар украшения и плоды своего труда, льют медовуху в чашу на специальном камне, украшают алтарь лентами и цветами. Особенно девицы её почитают.

Молодая женщина стоит у границы леса. Каштановые волосы, золотые глаза. Длинное зелёное платье. Взмахнет рукой – и урожай богатый, улыбнётся ласково – и погода светла.

—Матушка Макоша, - зовёт у столба молодая русоволосая крестьянка. – Не дай моему сыну погибнуть. Что хочешь тебе отдам, что попросишь. Пусть только сын мой живет!

—Сына отдашь... - Словно гром прогремел в небе.

Вспышка.

Видения сменяются быстро, покадрово. Сложно уследить за ними, уловить всю суть. Лишь главное удается выхватывать. Всё словно в дыму.

Молодая крестьянка собирает сыну котомку, плачет. Мальчик лет 15 уходит в лес. У кромки его встречает женщина с золотыми глазами. В ногах у неё сидит полосатый лесной кот.

—Ты и все твои потомки будут особенными, - говорит она. – Будет то великий дар. И будет у тебя великая цель. Станешь ты хозяином этого леса, будешь его защищать. И каждый твой сын раз в сто лет будет приходить мне на службу.

Вспышка.

Рине всё труднее сосредоточиться. Время летит так быстро. Века пролетают, словно секунда.

Идол свергнут, разрублен на куски и горит в костре. Одетый в черное поп с бородой до пупка окропляет собравшихся водой, стихи читает.

У них теперь другой бог, у всех общий. Он висит на кресте и страдает за всех. Он всех простит, отпустит грехи, говорят новые жрецы с крестами на шее. Он всех спасёт.

Женщина с золотыми глазами злится, воздаёт руки к небу. Град сыпется на головы её обидчиков. Люди больше её не видят. Новый бог простит их всех. Она никого не простит. Для неё это как предательство, а предателей она не прощает. Так она думала тогда.

Женщина с золотыми глазами злится, воздаёт руки к небу. Град сыпется на головы врагов её. Люди больше её не видят. Новый бог простит их всех. Она никого не простит. Никогда не прощала предателей.

Граница между лесом и деревней смыкается, закрывается на ключ.

В ту ночь в деревне умирает мальчик. В ту ночь мальчик появляется в лесу.

Вспышка.

Воняет порохом, люди убивают людей. Брат убивает брата. Война за будущее, так они говорят. Красные, белые – все становятся серыми, мёртвыми. Никто не слышит, как горюет женщина с золотыми глазами. Лицо её старое, сморщенное. Плачет золотыми слезами. Взъерошенный кот у её ног не находит себя покоя. Глупые, глупые люди. Вы меняете богов, придумываете новых, но никакой бог не может искоренить вашей жестокости. Вы сами себе сущее наказание.

Она плачет и под слезами её распускаются желтые цветы.

Позади, в лесной чаще, новый мальчик, обуздавший огонь, покидает своё физическое тело, чтобы стать великим Лесным Стражем. Вокруг огромного ясеня пылает обод огня.

Вспышка.

Повсюду красные знамёна и лозунги. Женщины простые и работящие, повязывают голову платком и уходят в поле. Теперь они не верят и в распятого бога. Теперь они верят в науку. Но всё ещё рассказывают детям сказки про говорящих котов, про злую колдунью, что сидит в избушке на курьих ножках и ворует детей.

В деревне Ивы селится молодая женщина, злые языки перешёптываются, что она ведьма. Во всём ей помогает усатый юноша со странными двухцветными волосами. Говорят, они приехали издалека.

—Как зовут тебя, красавица? – Спрашивает председатель совхоза.

—Маней кличут. – Отвечает она и опускает глаза, чтобы никто не увидел золото в её глазах.

Вспышка.

Очередная война. Родные люди умирают. Женщина с золотыми глазами уходит в лес, ведёт за собой односельчан. Так она защищает свою землю, так она спасает свой народ. Если другие старые боги помогать не хотят, она поможет им сама. Плевать на предательства и обиды. Это всё ещё её люди. Здесь её дом.

Мальчик с волосами цвета пшеницы поджигает вражеский танк голыми руками. Мальчик пугает людей. Мальчика ведут на расстрел.

Когда он очнется, увидит в лесу женщину с золотыми глазами. Они не спасут всех, но смогут спасти многих.

Вспышка.

Рина узнаёт село, почти такое же, как сейчас. Только будто с бабушкиных черно-белых фотографий.

Сельский детский дом, один на несколько населенных пунктов в округе. В нём мальчишка по имени Гриша. Волосы светлые, добрые глаза. Он слишком чист, слишком хорош для этого места. Жестокие дети, жестокие взрослые, обида, боль, тоска. Картинки проносятся перед глазами. Вот он защищает младших от тех, кто вот-вот выпустится, а тут его уже бьют в нос, кидают на пол, бьют ногами. Вот воспитательница со злым старым лицом кричит на него за то, что устроил драку. Баба Маня, еще не такая старая, обнимает его, жалеет. Он видит её настоящее лицо, красивое и молодое. Ночь. К нему снова пристают старшие. Боль. Гнев. Искры в глазах. Щелчок пальцами. Его ладонь горит. Огонь перекидывается на обидчика, на постель, на шторы. Он не может потушить руку. Все разбегаются. Баба Маня вбегает в спальню, где посреди огня стоит маленький Гриша. Одно движение её руки, и огонь угасает, будто кто-то потушил свечу.

—Не бойся, Гриша. Я тебя научу. – Она протягивает ему на ладошке маленькое золотое кольцо в странных узорах. – Надень его на пальчик.

Она забирает его домой. Больше его никто не обидит. Никогда никто не обидит.

И всё померкло.

Когда Рина очнулась, в небе уже ярко сияли звёзды. Всё это время она спала прямо на столе. Шея занемела.

На кухне царил полумрак. Лампы не горели, лишь огоньки многочисленных свечей подрагивали то тут, то там. Рина присмотрелась – никаких свечей не было в помине. Огонь просто висел в воздухе.

—Оо-о-о, - протянул Лютик. – Очнулась. Иди, Маня, глянь, кто прррроснулся.

Баба Маня села на стул напротив. Одна половина её лица была молодой, вторая – старой. Рина уже не удивилась. «После таких трипов», - подумала она, - «удивляться глупо».

Старушка рассмеялась молодым голосом.

—И какое лицо тебе нравится больше? С каким остаться? – Спросила женщина с двумя ликами.

—Старое, пожалуйста. Я всё-таки привыкла, что вы бабушка...

Баба Маня рассмеялась снова, уже старым хрипящим голосом.

—А теперь, спрашивай. – Сказала она.

—Правильно ли я поняла: вы древнее хтоническое божество, которое раньше охраняло волшебный лес. Но люди предали вас, поверив в нового бога, и вы ушли, спрятали волшебное место от человеческих глаз. – Баба Маня слушала внимательно. – У одной крестьянки, ещё оо-о-очень давно, когда люди в вас верили, умирал сын. И вы излечили его, но взамен забрали себе на службу. А у всего рода этой семьи теперь были волшебные силы. С тех пор раз в плюс-минус сто лет вы забирали себе мальчика из деревни, чтобы он научился пользоваться магией и... превратился в старый огромный ясень, который должен защищать лес? – старушка покачала ладонью туда-сюда, давая понять, что в чём-то Рина ошиблась, но в целом движется в правильном направлении. – А потом вы поселились в нашей деревне, чтобы быть ближе к людям и помогали им во время великой отечественной войны, потому что простили их. – Кот рассмеялся, баба Маня недовольно скривила рот, но ничего не сказала. – А потом вы нашли моего отца в приюте и поняли, что у него тоже есть силы. Что он – избранный и должен стать следующим хранителем леса.

—Примерно так, - ответила наконец баба Маня.

—И самое главное, - добавила Рина, - что всё ЭТО, – она покрутила пальцем у виска, - я видела после какого-то отвара из волшебных грибов!

Девушка подскочила.

—Вы меня попросту опоили! Опоили, что в этот раз, что в прошлый! Заночевали у нас дома, подсыпали мне что-то в чай или во сне влили в рот, чтобы меня накрыло. А теперь строите тут из себя спасительницу невинных! Да вы, вы... вы совсем с ума сошли! – Рина топнула ногой, размахалась кулаками, покраснела от ярости. – Всё вы врёте!

Баба Маня захохотала так неудержимо, что Рина опешила. Хохотал и кот. Внезапно девушка заметила, что хохочет кто-то еще. Третий голос – из-за печи, хохотал по-старчески, очень хрипло. Она взглянула туда и увидела, что там стоит кто-то маленький, волосатый, жутко растрепанный. Черный, как Апрель, но больше похожий на человека, чем на кота.

—Ой, насмешила, - ответила наконец-то старушка. – Ты даже домового умудрилась насмешить. А он у нас грустный, я его из дома Калашниковых забрала – старики померли, а молодежь дом продавать собралась. Он тосковал, не хотел к новым хозяевам, но и дом бросить не мог. Пришлось приютить. Но он всё еще, как это у вас, молодых, говорят – в депрессяи?

Лютик, всё еще посмеивающийся, сказал:

—Да-а-а-а-а уж, не было печали, прррриперла бабка домового...

—Молчи, блохастый, - сказала Рина и увидела, как бестелесая рука шлёпнула кота по пушистому месту в районе хвоста.

—Не забывай, старрррая, у меня коготки из железа... - Он угрожающе выдвинул блеснувшие сталью когти. – Будешь обижать – я тебе всю хату ррррраздеру. Я её постррррроил, я её и рррразнесу.

—Ну полноте, полно... - Старушка покачала головой. Рина, всё еще стоявшая посреди кухни, увидела, как рука, сотканная из воздуха, гладит кота за ушком. – Рина, садись. – Баб Маня вздёрнула сморщенный пальчик, и Рину словно подкинуло воздухом, она долетела до стула и резко опустилась на него против своей воли. – Я не опаивала тебя грибами, внучка. – Девушка насупилась. Ей вдруг отчего-то сделалось стыдно. - Ты до сих пор продолжаешь видеть говорящего кота и домового, а грибы уже не действуют. Ты не больна шизофренией, ты не под наркотиками. Ты увидела ту сторону, к которой не должна была иметь никакого отношения. – Рина прикрыла горящие румянцем щёки. Ей становилось всё совестнее и совестнее. – Я не до конца понимаю, как так могло получиться, ведь у тебя никаких талантов быть не должно. Твой отец последний в теперешнем столетии, кто мог отправиться в Лес. Но, может быть, это и не плохо. Такого ещё не бывало, но вдруг в век феминизма моё заклятие дало сбой и теперь женщины как более сильный пол должны становиться хранительницами? Не знаю...

—Я знаю, - раздался откуда-то писклявый тоненький голосок. Все обернулись и увидели белку, сидящую на подоконнике раскрытого окна. – Я очень надеюсь, - деловито произнесла она, - что вы закончили выяснять свои отношения и теперь можете меня послушать. У меня срочное дело, я и так вас целый день караулю!

Кот вопросительно взглянул на хозяйку. Та была удивлена не меньше, чем он. Рина вообще уже ничему не удивлялась. Кажется, она истратила весь запас этой эмоции до конца своей жизни.

—Ну что ж, - сказала баб Маня, жестом приглашая белку внутрь. – Глаголь.

Белка довольно всплеснула лапками и прыгнула прямо на стол.