Дети большой перестройки

  20

 Потеряв ПМЖ, Димон превратился в настоящего бродягу без родины и флага. Он жил или, точнее сказать, существовал  на обмене оставшихся в запасе фальшивок, которые мы поделили поровну. Я с Губой, как самому нуждающемуся, отдали ему свою часть. Мы это сделали без особого сожаления, так как чувствовалось, что мы сильно насытили рынок своими десятками, на Подоле и в граничащих районах так точно, и на пятом подряд запале, мы решили ими уже не пользоваться. Газета «купи продай» тоже была хорошо нами обработана, иногда даже дважды попадались одни и те же продавцы, и все говорило о том, что нашему делу необходим перерыв.

   Вообще нам очень повезло, что мы смогли тогда достать только десятку для копирования, так как, наши коллеги, купюры номиналом 50 и 100 подделывали еще с большим энтузиазмом и всеми возможными способами. Мало того, что сюда, в большом количестве, заезжали высококачественные экземпляры из за рубежа, также местные умельцы их пытались и рисовать вручную, и к одному доллару приклеивали два нуля, копировали более доступным черно-белым ксероксом, а потом дорисовывали зеленым фломастером, вариантов было куча. Именно  на сотки и пятидесятки люди больше всего обращали внимание и никому в голову не могло прийти, что фальшивомонетчики, умеющие подделывать доллары, задумают изготавливать десятки. Но такие нашлись. Вообще на нашем Подоле дело до  того дошло, что продавцы вообще 10 долларов перестали принимать. Обдуренные нами люди не спешили обращаться в милицию, разобравшись что к чему, долго не унывали и сами предпринимали попытки всунуть их следующему не внимательному продавцу, отдать ими старый долг, или рассчитаться с чиновником. Тот человек, в свою очередь, вымотавшись проклинать не чистых на руку людей, тоже пытался всунуть их третьему лицу. Так наши десятки, получив новые жизни, еще долго ходили по кругу, пока вовсе не стерлись.

  И так Димон  кочевал от  квартиры к квартире старых знакомых и районных алкашей и  использовал наши доллары уже без былого размаха. За них он снимал в притонах койку на ночь, покупал, без сдачи, самогон на точках, стаканами семечки, поштучно сигареты и что-то пожрать у бабушек на  пригородном автобусном вокзале. Он, чтобы усыпить бдительность, начал прикидываться иностранцем и перед покупкой громко заявлял с акцентом: «Без сдачи» и протягивал десятку. Это фраза действовала магически и чтоб иностранец не передумал, бабки насыпали ему полные карманы семечек, накидывали гору беляшей и, вырвав с его рук десятку, быстро прятали себе за пояс. Вообще, это была очень удачно выбранная с его стороны тактика – выдавать себя за иностранца. У нас в народе, до сих пор принято считать, что иностранцы это наивные, добродушные простачки, а всякие злодеи, проходимцы - это именно наши люди. Не знаю, с чем это связано, или такое отношение к окружающим тебя людям, которых ты хорошо знаешь и понимаешь, или деление по простому принципу: все плохое от товаров до людей  у нас, а если их вещи хорошие, значит и люди там хорошие.  В то время и серьезные бизнесмены, выйдя на иностранца, особенно из Европы или США, с первой же встречи, доверяли ему как родному, после, пытаясь обвести вокруг пальца и, расслабившись, сами попадали в его сети.  А если разобраться, из запада, в девяностые, к нам мог решиться приехать  вести бизнес если не авантюрист, то точно профессиональный аферист.

    В общем то, в его положении устроился еще более менее, намного труднее пришлось  Димону после того, как он попал под проливной майский дождь. Придя в съемную комнату на ночлег, промокший до ниточки Димон сразу разделся и достал из правого кармана свою ценную ношу. Рассмотрев их, он тяжело вздохнул,  так как купюры насквозь промокли. После грубой сушки, на утро, помятые бумажки с растекшейся краской были похожи на что угодно, только не на доллары США.  Надеясь их них хоть что то выбрать, он внимательно их перебирал, но вскоре, со злости, просто вышвырнул все в окно.  

Вновь ставшего беспризорным Димона, я на время пристроил у себя на даче. Но он гад, где то раздобыл запас спиртного и ежедневно нажираясь, устраивал склоки со старожилами, а один раз вообще, невменяемый, пытался заманить на дачу преклонного возраста соседку. Соседку этот инцидент так зацепил, что она после, еще года три с гордостью рассказывала всем кого встречала, как ее пытался изнасиловать молодой, высокий, симпатичный парень. Не найдя общего языка с жителями дачного сектора, он начал похаживать в село и там налаживать какие то контакты с местными. Я чувствовал, что это плохо для него закончится, и, от греха подальше, мне пришлось его выдворять с дачи.

  И так Димон без толку днями слонялся по району, а ближе к вечеру, встречался со мной и Ваней Губой. После блокирования доступа к офису, Косой и Тима немного охладели к судьбе Димона и все реже и реже своим участием разбавляли нашу компанию. К концу рабочего дня, мы обычно посещали трубу на Крещатике, где гуляли среди шума и гама, создаваемого кучкой начинающих дарований, одновременно завывающих песни всех возможных музыкальных стилей и направлений, от тяжелого рока до шансона.   Делалось это под аккомпанемент заглушающих один другого гитаристов, саксофонистов и барабанщиков. От их коллективного творчества грохот стоял такой силы, что располагавшийся у самого входа в переход слепой скрипач с шляпой для подаяний у ног,  казалось держал на  плече скрипку лишь для декора, так как молодые таланты, не давали ни единого шанса, просочится сквозь их экспрессивные ритмы мелодичному звуку классического инструмента. Во время вечерних прогулок по центру, мы активно знакомились с девчонками и подыскивали добросердечных дурнушек, на любых условиях, согласных взять Димона к себе хотя бы на ночь. Когда таких не находилось, Димону частенько приходилось  ночевать на чердаках и в подвалах, так как список друзей, желающих приютить у себя Димона, уже давно исчерпался.

 В один выходной день, мы допоздна безрезультатно рыскали вдоль и поперек Крещатика, обеспокоенный Димон посмотрел вверх на башню с электронными часами и поникшим голосом промолвил: «11.05, опять хер знает где ночевать!»

Мы стрельнули сигарету у вышедшего из ресторана возле Пассажа смуглого иностранца и, остановившись, курили ее по кругу на троих. Вдруг  откуда не возьмись, на горизонте появились две очаровательные милашки, одетые по последнему писку моды и, в целом, выглядевшие как элитные модели с конкурса красоты, только как спустившиеся с подиума.

Димон, примитивнейшей фразой: «девчонки как дела?», смог не только привлечь их внимание, но  и заставить остановится. И так, говоря ни о чем более получаса, мы в их компании приятнейшим образом проводили время. Продолжать с ними  веселое общение было бесполезно, так как у нас не было ни то что денег на такси, а даже на  жетончики в метро, чтобы просто провести их домой. Записывая их домашние телефоны, так шутки ради, Димон попросился к ним в гости переночевать. На что девушки, странно переглянулись между собой, и после недолгого колебания, дали свое добро.

 Когда эти красавицы, улыбаясь, взяли с двух сторон под ручки Димона, и повели, по освещенному ночными огоньками Крещатику в сторону своего жилища,  от разворачивающихся на наших глазах событий, я с Губой просто остолбенели. Пожалуй самое ничтожное чувство человека – зависть, начало невыносимо терзать нас изнутри. Что я, что полностью уверен Ваня Губа, готовы были и месяц пожить на  чердаке, да прямо на улице в сорокаградусный мороз, ради одной такой возможности, откуда не возьмись, упавшей на голову Димону.

  Сияющий от счастья Димон, обернулся и прокричал нам: «до завтра малые»,  обнял сразу двух девушек сзади и понемногу спуская пятерни с их талий на бедра, пижонской походкой моряка пересек улицу. Мы еще долго стояли с выпяченными наружу глазами и смотрели им вслед, не желая верить, что человеку так может в жизни повезти. Да не только мы, множество мимо проходящих ребят, которые явно пришли на Крещатик с похожими целями, наблюдая эту картину, сначала зачаровано рассматривали подружек, ничем не худших, чем на обложках журналов про моду, а потом удивленно смотрели на совершенно неприглядного на их фоне Димона, одетого в черт знает что и, видно за километр, не при деньгах. Димон, за время наших валютных разменов, наконец то сменил свои кеды и рванные штаны  на более приличные вещи. Но он за ними не ухаживал, у него просто не было такой возможности, и его новые вещи убились и очень быстро превращались в лохмотья.   

 Придя  домой, я с большим трудом заснул, так как мысли об этих очаровательных девушках и как сейчас с ними проводит время мой друг, не давали мне покоя. На следующий день, от Димона мы ждали завораживающих ум рассказов в стиле камасутры, но он про вчерашнее предпочитал отмалчиваться, и долго увиливал от сотни наших навязчивых вопросов, которыми мы его безустанно терроризировали. Да и выглядел очень неважно: на одном глазу у него лопнул сосуд, лицо было сильно опухшим, и он, то и дело, глушил воду  из каждого открытого уличного крана. Как он признался позже, те две обольстительницы, были никем иными, как начинающими клофелинчицами и видно решили использовать несчастного Димона в качестве подопытного кролика, как богатого клиента Димона рассматривать было просто невозможно, со стороны, Димон выглядел не хуже и не лучше, а именно тем, кем являлся на  самом деле. Рыцарь лишенный наследства, который особо и на рыцаря не походил - это самое благородное, за кого его можно было принять.

      Как он вспоминал, они зашли в уютную квартиру, девушки притушили свет и включили ненавязчивую музыку. Одна из них достала из шкафа бутылочку шампанского. Димон открыл бутылку и попросил бокалы. В это время вторая девушка присела ему на руки, обняла за шею, и поцеловала в засос. Ее подружка вернулась из кухни с бокалами и разлила вино. Потом он, промолвив тост за прекрасных дам, в гусарской манере поднялся на ноги, и залпом осушил бокал. После этого больше ничего не помнил.

 Следующим утром, с дикой головной болью, Димон проснулся на зеленой лужайке возле мусорного бака. Он мало что помнил про вечер, но точно знал, того что планировал, в том вечере точно не было. Поднявшись на ноги, но уже не в гусарской манере, он струсил грязь со штанов и, интуитивно, пошарил по карманам. Из его карманов ничего не пропало по очень простой причине, так как у него там ничего и не было.

   Многострадальному Димону не могло так навезти вечно и ему вскоре судьба если не улыбнулась, то точно подмигнула. Прогуливаясь по переходу метро  Крещатик, в первую очередь, в поисках тех наглых стерв, мы случайно встретили Маринку, посетительницу Диминой квартиры еще до его службы в армии (если его времяпрепровождение там можно так назвать). Обычно, девушки, побывавшие у него в гостях, при случайных встречах на улице, стремглав пробегали мимо. Но Маринка, когда узнала, что Тимы и Косого поблизости нет, не только изъявила желание пообщаться, но судя по всему, этой встрече была весьма рада.  Как оказалось позже, еще с их первой встречи, она до беспамятства влюбилась в Димона, и, доведавшись про его проблемы, без особых раздумий, пригласила к себе жить. Она жила с бабушкой, вдовой серьезного районного партработника, в трехкомнатной сталинке на Сырце, где Димон  прочно облокотился. Маринка была симпатичная девушка: высокая с правильной фигурой, длинными  каштановыми вьющимися волосами, однако Димон  упорно этого не хотел замечать, и в положительного семьянина или, хотя бы для начала сожителя, превращаться не собирался. С первых же дней совместного проживания, сначала в отдельных комнатах, потом в ее спальне, он начал откровенно злоупотреблять особым расположением к нему Маринки, используя ее, и, в первую очередь ее квартиру, лишь для ночлега. Он продолжал, в поисках неизвестно чего, допоздна тыняться по городу. Какая цель была в этих странствиях и страданиях, и чего он этим добивался и вообще, чего ждал от жизни, он в это своих друзей не посвящал. Я думаю, что он сам до конца не понимал, что он хочет от жизни. Он  знал, чего точно не хотел - это вернуться обратно в армию, а чтоб его списали по возрасту, ему надо было не менее десяти лет скрываться, хотя за побег, да еще с оружием, его никто бы не списал. Так что понять его план на жизнь было трудно, скорее всего, у него не было плана не то что на жизнь, а на следующий день.

Зарождению серьезных обоюдных  отношений между Димой и Мариной больше всего мешал Косой, который тоже начал  похаживать туда в гости.  Косой, в прошлом,  имел интимную близость с Маринкой и, с поводом или без  него, любил регулярно напомнить об этом всем нам и главное Димону.

      Преследующая Димона неопределенность и не уверенность в завтрашнем дне закончилась ближе к лету. Все началось со встречи на Андреевскому спуске Худого.

       Рома Худой был таким себе «дедом морозом» для распущенных и склонных к всевозможным злодеяниям подольских подростков. Под такую трактовку в принципе попадало около девяносто процентов здешней молодежи. В отличии от деда мороза, Худой появлялся на горизонте намного реже, без четкого графика и определенного сезона, раз в полтора - три года, а то и пять лет, как получится, это от него никак не зависело, и все, кому посчастливилось с ним повстречаться, получали буквально все, что только их развращенные души возжелают. От дней, проведенных в компании Ромы Худого, впечатления у подростков оставались пожалуй самые яркие на всю жизнь, до сих пор, в его сторону, на районе можно  услышать лишь теплые слова.

      Худой был коренным  подолянином, и его семья обитала здесь не одно поколение. Его папаня затерялся где то на сибирских пересылках, когда Худому было еще очень мало лет, и его мать осталась без сильно плеча с ним и дочкой в одной комнате коммуналки. Понятное дело, он не любил проводить время за ширмой, разделяющей между ним и сестрой кровать, да еще в общей комнате с мамой, и любыми путями стремился вырваться наружу. Как это почти всегда случается,  направленность поступков мальчика растущего без отца, да еще и в нищете, антисоциальная, и он, с ранних лет, принялся самостоятельно добывать себе недоступные блага. Опыт приходил с годами, а за отчаянные поступки детства, его частенько изолировали от общества. С ранних  лет, он был способен на преступления широчайшего профиля, одновременно занимаясь воровством, грабежами, вымогательствами и конечно же аферами. В лет шестнадцать, немного повзрослевший Рома посчитал для себя самым доходным форточный бизнес и полностью остановился на нем.Лазить по чужим квартирам, куда уж более элегантно обставленными и уютными чем родная обитель, было для него не просто работой, а своеобразным хобби. От этого занятия он получал удовольствие, которое можно лишь сравнить с впечатлениями искусствоведа, посещающего известные музеи. И его по своему можно понять, так как, кроме коммуналки с облезшими стенами и тюремной камеры, других мест компактного обитания людей ему в жизни посещать не приходилось. И так Худой, на своих прогулках, не пропускал ни  единой возможности проникнуть в щель не  захлопнутой до упора форточки, а если того потребуется, без раздумий, сам всаживал камушек в стекло. Делал он это очень уж беспечно и, зачастую, попадался на горячем, быстренько получая следующий срок, и в день очередного освобождения, через пару часов по прибытию в Киев, уже успевал кого то обчистить. В целом, к выходу из ИТК на свободу Худой относился как солдат к увольнительной или даже самоволке, пытаясь вдоволь насладится всем что в казарме запрещено, трезво осознавая, что все равно, как не крути, вернуться туда придется.

      И как только у него получалось украсть что то более-менее ценное, он, по дороге подбирая скучающих подольских ребятишек, тотчас приступал кутить, и реально опасаясь, что завтра может уже не успеть, тратил с ними все до последней копеечки. 

     Мы с Димой познакомились с Ромой Худым за пару дней до этой их роковой встречи на Андреевском спуске. В тот день мы,  вразвалочку, шли по Верхнему Валу, неожиданно, возле нас резко затормозило желтое такси. Окно со стороны пассажира медленно опустилось и от туда высунулось лицо  худощавого парнишки с  сияющей улыбкой на устах.

   Он пристально смотрел залитыми глазами в лицо Косого и задал вопрос: «это ты Косой?» «Худой!»: радостным голосом ответил ему мой друг, хотя, как правило, произносившим эту кличку вслух наносил сокрушительные удары по физиономиям.

         Как я уже говорил или нет, это была кличка за глаза, по которой могли его назвать сугубо подольские рэкетиры и авторитетный блатняк.  В связи с тем, что Косой на незнакомого парня вовсе не обиделся, я с Димоном поняли, что человек в машине что то из себя да представляет. Худой открыл нам дверцу заднего сиденья и пригласил садиться. Не смотря на то, что «Волга» довольно широкая машина, мы втроем с трудом там разместились, так как заднее сиденье было закидано товарами широкого спектра применения: шоколадками, иностранной водкой, блоками с понтом баварского баночного пива, мальборо и кемела, предметами гардероба и всякими безделушками. Машина по приказу Худого тронулись и он, рассказывая нам комедийные истории, продолжал заниматься шопингом. Он просил водителя останавливаться возле каждого ларька или коммерческого магазина с шикарными витринами, где он ненадолго сходил и вскоре возвращался опять запакованный новыми товарами. Потом, развернувшись к нам  с переднего сиденья, Худой распаковывал и демонстрировал новые покупки, без малейшего сожаления, одаривая всем, что понравилось. Не смотря на пагубное влияние нового окружения, я продолжал быть воспитанным и настойчиво отказывался от презентов. В отличии от меня, мои друзья, с жадностью, выхватывали  все что им предлагалось. Нуждающегося Димона я не осуждал, однако Косой как всегда, без малейшего зазора совести, демонстрировал  свою ничтожную сущность, и аккуратно складывая на коленях подарочки на этом не останавливался, он ощупывал и рассматривал другие купленные Худым товары и,  выбирая среди них самые ценные фирменные вещички, милым голоском выпрашивал их у Худого. Катаясь почти целый день, уже под вечер мы  притормозили возле  ресторана «Запорожье». Одна мысль, что мы посетим ресторан, возле которого паркуются исключительно машины класса люкс, меня взволновала не на шутку.  Худой собрал свои пожитки, с большим трудом влезшие в четыре полиэтиленовых кулька, некоторое, что не влезло, по началу хотел оставить водителю. Однако Косой запротестовал и, со словами «шофер попустись», вычистил задние сиденья от  вещей Худого и, без спроса, добавил их к куче полученных презентов.

      Мы направились к, декорированному светящимися гирляндами, входу ресторана. Облаченный в нарядный багровый фрак, дежуривший на входе швейцар, быстренько затушил сигарету, и, скрутив агрессивную гримасу, пытался стать у нас на пути. Действительно, наша подростковая кампания, наряженная в спортивные костюмы, слабо походила на завсегдатаев таких заведений. Однако внутреннее чутье подсказало швейцару, что ребята при деньгах. Он, мгновенно, изменил гримасу с недовольной в очень располагающую и, грациозным движением, открыл перед нами двери. Худой выбрал столик в углу, где мы и расселись. Холеный официант тоже, в начале, вел себя как то не уверенно, стоял в сторонке и сильно кривляясь, изучал поношенные вещи Димона, который не придавал особого значения своему гардеробу и уже изрядно затаскал купленные на наши десятки вещи. И он очень вяло, лишь после третьего приглашения, поднес нам меню. Однако уверенный голос Худого, подействовал на него магически и  он быстро перевоплотился в  милого представителя обслуживающего персонала. Худой приступил заказывать самое дорогое, что было в меню и официант, с трудом, успевал за ним записывать.  Во время пышного застолья, Худой рассказывал веселые истории из тюремной жизни, мы делились своими эпизодами из свободной, и на второй бутылке, Косой задал ему вопрос, который пожалуй волновал нас больше всего: «Откуда лавэ?»

«Грабанул антикварный магазин!»: спокойно ответил Худой.

«И на сколько удар?»

«Около миллиона!»

«Что миллион купонов и стоило оно того?»: переспросил Косой

«Не купонов!»: заметил Худой.

«А чего?» охрипшим голосом, переспросил Косой.

«Чего, чего долларов!»

     После этой фразы, мне резко поплохело, сидеть за столом с человеком, у которого миллион долларов, это было чем то из сферы фантастики.

«Ну и что дальше будешь делать?»: продолжал допрос Косой, вытирая салфеткой проступивший от волнения пот со лба.

«Херня получается!»: ответил Худой и впервые за все время вечера его лицо приобрело серьезный облик.

«Это типа официальная оценка лимон, я у парочки барыг оценивал, они готовы все забрать за десять штук!» «Знакомые в Россию советовали поехать, и там точно не меньше ста штук отвалят. И сейчас жду фуфловый паспорт, и буду туда драть когти!»

После чего, он выдержал небольшую паузу, и грустно добавил: «однако у меня чуйка нехорошая, думаю легавые уже идут по пятам!»

   «Пацаны давайте за знакомство!»: протянул он руку к бутылке, разлил всем водку, и таким образом, оборвал разговоры на эту тему.

        Выпив залпом рюмку, Худой, пошатываясь в разные стороны, подошел к игравшему ненавязчивую классическую музыку пианисту, и, наклонившись, что то долго шептал ему на ухо. Пианист был лысый мужчина  подпенсионного возраста,  внешности преподавателя консерватории, и отвечал Худому энергичным мотанием головы. Тогда Худой приподнял его за шкирки, и, положив в верхний карман зеленую купюру, прокричал на весь зал: «смотри мы договорились!»

      После чего пианист, прокашлявшись в кулачек, гробовым голосом объявил: «а сейчас для братвы с Подола Мурка!», и приступил наигрывать гимн  каторжан одной шестой планеты.

    Так мы гульбенили до первой зари, принесенный счет выглядел умопомрачительно: более двухсот долларов, на что наш друг-миллионер, никак не смутившись, заплатил. Ко всему, оставил официанту двадцать долларов чаевых. После чего, для официанта Худой стал самым родным человеком, он аккуратненько вытащил его из за стола, ноги Худого уже не слушались, и потянул к выходу. Во время чего, приговаривал нежным голосом: «заходите еще, мы всегда рады будем вас видеть!» Возле дверей,  официант переглянулся со швейцаром, тот, как ошпаренный, выбежал на проезжую часть, и тормозил все машины в двух направлениях. Швейцар пригнал такси прямо к входу, принял ценное тело Худого из рук официанта, и нежно, как маленького ребенка, практически на руках понес к авто. Усадивши Худого, он, нагнувшись возле открытого окошка, смотрел на него взглядом бездомной собаки. К его негодованию, к этому времени Худой уже сладко спал. Швейцар нежно потрепал его по плечу, и, продолжая заискивающи смотреть, промолвил: «Уважаемый мы вам очень рады». От толчка Худой проснулся и видно не ожидал увидеть вблизи рожу престарелого отставника в какой то униформе. К какому роду войск имеет принадлежность красный китель и картуз, в том состоянии определить он понятное дело не мог, а на форму у него с раннего детства была изжога, какая либо форма это ни была, и он промолвил зевая: «вали нахер мусор!»

     Швейцар, от неожиданности, аж проглотил слюну, гордо выпрямился и его лицо раскраснелось до нездорового. Худой его видно зацепил за живое и офицерское достоинство в прошлом, взяло вверх над холуйским настоящим. Кровь в жилах закипела, и он решил в свою очередь высказать все, что у него на уме.

«Что уже наворовали у нас простых людей и ведете себя как властелины жизни. Что ты о себе возомнил дешевый фраер? Да я сейчас вызову наряд, пусть они доведаются откуда у тебя козла столько денег. То же мне нашелся ….» и в конце произнеся очень бранное слово, демонстративно сплюнул на пол. Швейцар уже понял, что от нашей компании чаевых ему не получить и решил не ограничивать себя в выраженьицах, желая высказаться на полную.

    В то время, как мы садились на заднее сиденье, Димон вежливо промолвил швейцару: «дядя угомонись!»

«Сергеич!»: обратился не угомонившийся швейцар к официанту, «беги вызови Ментов, пусть они их пошерстят, что то они больно уж подозрительные!»

 На что, одаренный Худым Сергеич, не сдвинулся с места.

 Косой продиктовал водителю такси адрес и, открыв окно возле швейцара, произнес: «попустись старый холуй».

     Машина отъехала, а  вдалеке, прямо по середине дороги, продолжал стоять швейцар в своем красном фраке, и еще долго в нашу сторону интенсивно махал руками и басистым голосом кричал всякую гадость.

      Моя компания была вовсе не исключением, и как твердила районная молва, так было с каждым, кому посчастливилось встретить на своем пути Худого во время его кратковременных приездов домой между сроками, которые, по достижению совершеннолетия, становились все длиннее и регулярнее.  Для того чтобы попасть на день, а то и несколько дней в сказку, в которой как будто по велению волшебной палочки, мгновенно исполнялись самые потаенные твои желания, требовалось чтобы Худой тебя как то опознал, и все пацаны с Подола были для него как родные, ради которых, он был готов потратить все что у него было на руках. Подобранный обычно с под подворотни подолянин, без преувеличений, тот день проживал как преуспевающий в жизни человек: шикуя в центральных барах и ресторанах, посещая дорогущие ночные клубы, проводил ночи с элитными проститутками, и еще, на последок, обязательно получал в добавок вещевые сувениры по своему вкусу и усмотрению.    

        В этот выход Худого на свободу, ему было уже за двадцать. За свой последний срок, он имел уйму времени, а главное желание, обдумать  сущность своего существования. Отголоски перестройки донеслись и до тщательно изолированных мест заключения, и он через беседы с недавно осужденными и, ставшими более свободными, телевиденье и прессу, узнал о зарождающемся новом жизненном укладе в его стране. Особенно он сосредоточивал свое внимание на голливудских фильмах жанра боевика, где поверхностно ознакомился с капиталистической культурой  и понял, чтобы не перестроили в загнивающем совке и какой бы строй не выдумали, криминал это та сфера деятельности, которая востребована в любом обществе.  Новая жизнь открывала перед всеми расширенные возможности, но одновременно и требовала более искусные способности. Худой раз и навсегда зарекся лезть в убогое жилье нищего и вытаскивать оттуда всякий хлам. Десятки и сотни тысяч долларов, вот что ему требовалось в новой жизни, чтобы чувствовать себя по крайней мере не обделенным.

     И так, в очередной раз, получив доступ в мир без колючей проволоки, он был сбит наповал увиденным. Он сел еще в сером неприглядном советском союзе, и вышел в страну с пестрыми яркими оттенками, где казалось счастливая благополучная жизнь доступна каждому и от тебя лишь  требуется подобрать нужный ключик к своему счастью. Начинать действовать нахрапом, как в былые времена, он не спешил и принялся осматриваться и выбирать для себя  занятие, которое действительно достойно того, чтобы ради него рисковать свободой, которой Худого уже научили дорожить. Худой для себя однозначно решил переквалифицироваться из рядового домушника в более крупную фигуру криминального сообщества: грабителя казино, банков, ювелирных магазинов, что то в этом роде. Последняя отсидка по краже, которую он провернул  с двумя подельниками, в последствии проявившими чрезмерную разговорчивость на допросах, убедила его, что работать надо только одному, так и утечки информации нет, да и срок конечно поменьше, и он не спешил восстанавливать контакты со старыми знакомыми района, его круга интересов.

         И так Худой, нагруженный мыслями о возможных сферах применения своего огромного потенциала, прогуливаясь по Киеву, забрел на Андреевский спуск. В то время, на самой живописной улице Киева,  обосновались народные умельцы, продающие  поделки собственноручного изготовления, на которые был небывалый спрос среди иногородних и иностранцев. Рядом с ними, размещались торговцы антиквариата и умелых подделок под предметы старинки. Худой всегда был любопытным и интересовался красивыми вещичками и здесь немного задержался. Он заинтересовано изучал cодержимое прилавков и присматривался к изящным монеткам и медалькам столетней давности. Выбрав себе одну на брелок, он спросил сколько стоит, и уже полез за мелочью в кошелек. Но услышав ее стоимость, он на время потерял дар речи.

«И что берут?»: взволновано спросил он продавца, проворачивая монетку в руках и не понимая, откуда формируется такая безумная цена.

«Придешь завтра, все разметут, сейчас безумный спрос на раритет, все как будто взбесились!»: улыбаясь, ответил ему продавец.

      Худой положил монетку на место, задумчиво прошел вперед, и уже для себя решил, чем надо заниматься в этом сезоне. Музеи с полотнами и старинными драгоценностями, антикварные лавки, вот что ему надо для полного счастья, скудные пожитки  и мелочь зашитая в матрасах рабочего класса - это все он решил навсегда оставить в своем глупо прожитом прошлом.

       И так, когда он уже по делу выходил на ежедневные прогулки по центру, он для себя выбрал самым оптимальным местом  обогащения - частные магазины антиквариата. Худой приступил к разработке намеченного плана, днями посещая антикварные лавки и изучая стоимость экспонатов, параллельно  просматривал витрины, окна и запасные выходы из помещений. Все вроде было просто как божий день, беспокоила его лишь сигнализация, с которой он боялся что не управится, также вопрос с помощником вышел на первый план, так как, по его подсчетам, чтобы по настоящему обогатится, надо было выносить большую половину магазина, и хочешь не хочешь, а без подельника тут не управишься. Для разрешения объективных трудностей, он выбрал оптимальный выход. Он решил  наладить контакт с работником такого магазина и ввести его в курс дела, но не как равного подельника, а простого исполнителя его воли.

     Кропотливая работа в этом направлении, вскоре дала свои плоды. Предварительноизучив ее маршрут, он «случайно» познакомился с продавщицей из приличного антикварного магазина. В метро, наряженный в очки, Худой, с головой погрузился в чтение газеты, и, при резкой остановке поезда, потеряв равновесие, сильно наступил ей на ногу. После дико извиняясь, ненавязчиво провел ее до самого дома, не забыв записать номер телефончика. Выбранная Худым девушка была то что надо: она была напрочь лишена привлекательности, выделяясь, просматривающимися сквозь тонкие щели на мясистом лице узкими хитрыми глазенками и  разбросанными в разные стороны зубами, которые демонстрировала во время заливного счастливого смеха. Настя, так ее  звали, была понятное дело несказанно рада проявленному вниманию к своей персоне со стороны приятного молодого человека с красивым именем Евгений, представившегося студентом юридического факультета. В новом амплуа, Худой был как рыба в воде, он от «а» до «я» знал уголовный кодекс и основы криминалистики, и словить его на не компетентности было просто не возможно. Ухаживание проходило с цветами, поздними прогулками по пустынным улицам, да еще ко всему, проявленная к ней  сдержанность, напрочь отсутствующая у современной молодежи, еще раз наглядно подчеркивала его интеллигентность и серьезность намерений. Настя была вовсе и не против и даже более, двумя руками за, чтобы стеснительный Евгений все же ее однажды остановил в тихом переулке и грубо обняв страстно поцеловал, или хоть раз бы, под ненавязчивым предлогом, напросился к ней домой и там он точно никуда уже бы от нее не делся. И Настя, прогуливаясь рука об руку с Худым, совершенно не вслушивалась в то, что он ей рассказывал, мечтая о скорейшем  зарождении необузданного страстного огня в сердце или любом  другом органе своего кавалера, явно перечитавшего в детстве классики и видно из за этого перегруженного благородными манерами из прошлого века. Но тем не менее, сердце Насти было полностью покорено романтическим, нерешительным юношей, и первый этап в операции Худого был блестяще выполнен. Худой понимал, какое он произвел на нее впечатление, и издалека, многократно проверял ее настроение. Но вскоре он, с сожалением признал, что этот вариант не пройдет, или точнее сказать, ни смотря ни на что, она остается быть у себя на уме, и на способствование, не говоря уже соучастие в ограблении антикварной лавки, никогда не пойдет. Не смотря на определенные сбои в его плане, Худой продолжал крутить с ней любовь и часто вызывался встретить Настю после работы под магазином, где его уже все знали как ухажера и будущего жениха Насти. Как бы невзначай столкнувшись с пришедшим на ночную смену охранником, он с ним разговорился, и за совместным перекуром, они как-то сразу нашли общий язык. Худой продолжая встречаться с Настей, параллельно начал обхаживать откровенного простака Серегу, встречаясь с ним и в не рабочее время.

       Через пару дней знакомства, Худой  напился с ним до упада,  они до утра обсуждали бытовые проблемы, вечную тему непостоянства женщин и трудности выбора той единственной. Худой, между прочим, начал развивать тему катастрофической нехватки денег, всю вину возлагая на тяжелый неблагодарный честный труд. Эту тему  сразу же подхватил его приятель. Они оба с грустью озвучивали свои доходы: охранник, за бессонные ночи, получал тридцать долларов в месяц, а Худой, описывал жизнь в студенческом общежитии и стипендию отличника, приравнивавшуюся к нескольким долларам.

«Да, если до тридцати ничего не измениться, дальше будет еще хуже!»: вздыхая, закончил свою мысль Худой.

        Сереге было уже за тридцать, и его эти слова тронули не на шутку.  Худой, для надежности, еще пару раз, под выпивку, побеседовал с охранником и  пришел к выводу, что тот  окончательно созрел. После чего, он пришел к нему на работу  уже за десять и выложил единственный существующий для них способ вырваться из нищеты. Сергей сомневался, отмахивался, однако красочные описания перспектив отдыха на Багамах и жизни в  Монте-Карло, да еще произведенные умеющим  убеждать Худым, свели с пути ранее праведного, но одновременно недалекого парнягу. Чтобы окончательно развить сомнения охранника, Худой заявил, что Настя тоже в курсе и это  на Сережу подействовало мгновенно. Ему было стыдно показаться в глазах друга трусливей девушки, и он сам предложил провернуть ограбление на ближайшей его смене. Схема отработанная Худым казалось не должна была дать какой либо осечки, все было продумано и расписано поминутно: каждое слово, фраза, движение да еще в наличии имелось несколько запасных вариантов. Когда Худой посчитал, что время пришло и охранник полностью готов к возложенной на него ответственной миссии, он приступил осуществлять намеченный план.

      Как они и договорились, в назначенный день Худой пришел в полночь в антикварный магазин, и они, не отвлекаясь, сразу принялись паковать самые достойные, а главное, легко выносимые экспонаты. В ход пошли картины среднего размера, иконы, серебренные статуэтки, золотые церковные кресты и подсвечники, женские драгоценные украшения и прочие экспонаты с многонулевыми ценниками. Худой складировал их прямо в мусорный контейнер, располагавшийся в соседнем дворе. Когда он десятый раз вынес из здания доверху забитый драгоценностями мешок из под  картошки, Худой почувствовал резкую боль в спине. Суеверный Худой принял  это за  знак свыше, и решил, пока не поздно, остановиться. Он наизусть помнил множество печальных историй из жизней товарищей по зоне, желавших слишком уж обогатится с одной убогой хаты и в результате чего, проводившие долгие года совсем не там, где рассчитывали. Последний раз возвратившись в магазин, он  достал заранее припасенную бельевую веревку и с помощью Сереги, они принялись связывать его руки и ноги. В конце удостоверившись, не туго ли ему, и получив удовлетворительный ответ, он засунул Сергею в рот кляп. Уже когда уходил, Худой, со  всей дури, несколько раз треснул носоком по скулистому лицу охранника. Подмигнув стонущему от боли Сергею, он напоследок ему сказал: «держись братан» и пошел к ближайшему перекрестку ловить частника.

     Оставшись в одиночестве лежать на полу, охранник  только  тогда по настоящему осознал весь ужас данной ситуации, но что-либо изменить было уже не в его силах.

     Как обычно, придя на работу в девять утра,  Настя с напарницей обнаружили связанного и изрядно побитого сторожа, изо рта которого торчал кляп. В течении получаса прибыли оперативники, и принялись искать следы преступников и возможных свидетелей инцидента. Самый  опытный среди них майор Павленко беседовал с, периодически теряющей сознание, хозяйкой, и получив от нее нужную информацию, переключился на разговор с единственным потерпевшим и свидетелем нападения банды налетчиков.

       Сергей, с поникшим взглядом, сидел на стуле, к нему то и дело подбегала хозяйка и, с криками, «Скотина! Сволочь!», пыталась расцарапать когтями лицо.

«Так как все было расскажешь?»: обратился к нему Павленко.

«Я вышел покурить, вдруг меня  оглушили чем то тяжелым по голове и залетели в магазин повалив на пол,  один говорит лежать п… буду стрелять, потом меня били ногами и в конце я ничего не помню и пришел в себя уже связанным!»

«А как они выглядели?»

 «Трое похожие на чеченцев среднего роста, у одного был пистолет вроде Макарова!»

Майор Павленко выдержал недолгую паузу, после чего спросил тихим голосом:  «В детстве с родителями не отдыхал в Сочи?»

 «Нет!»: ответил охранник.

«А на Кавказе жил?»

«Да тоже нет!»

         Потом опер медленно достал сигарету, и, после первой глубокой затяжки, продолжил: «а тогда скажи мне, как  ты их различаешь?»

«Кого?»: переспросил сбитый с толку бессмысленными  вопросами опера охранник.

«Кого, кого Кавказцев!»

Это было явно не по разработанному сценарию, и охранник немного растерялся.

 «Ну?»: грозно промолвил майор.

«А я их не различаю!»

 «Тогда почему из десятка народностей Кавказа, ты решил что они именно чеченцы а не грузины, осетины или армяне?»

    Серега был тронут глубокой логикой опера и  понял, что на первых же минутах общения, его с легкостью подловили на вранье. После чего, он начал тушеваться, его растерянный взгляд словил искушенный майор, позвал к себе сержанта, и шепнул ему что то на ухо. Майор, докурив сигарету и затушив бычок об древний сервиз, дружелюбно похлопал охранника по плечу и произнес: «ты не возражаешь, если мы договорим у меня в кабинете?»  На что, вместо ответа, Сергей просто опустил глаза, и, в мгновенье, красные полоски от бельевой веревки на его запястьях прикрыли резко защелкнувшиеся милицейские наручники.

      Прибыв в кабинет Ровд, Павленко усадил  своего гостя на табуретку, конвоирующие его два сержанта остались стоять за спиной. Матерый опер не спешил с выводами, однако ему опыт подсказывал, что алиби охранника хромает и выглядит как будто заученное наизусть. Для верности, он решил его пропустить через, так называемый, детектор лжи.

  Украинский детектор лжи существенно отличался от известного американского аналога. Суть работы штатовского изобретения  заключается в следующем: во время того, как подозреваемого засыпают кучей провокационных вопросов, сложная техника фиксирует меняющуюся частоту его пульса и выявляет когда он нервничает, а если нервничает, то соответственно выдумывает ответы и говорит не правду. Странная, если не сказать большего, логика жителей демократического запада, вообще то наш среднестатистический гражданин уже начинает трястись, после того как к нему просто на улице обращается человек в милицейской форме, не говоря уже о том, что у него творится в середине, когда он находится  в закрытом кабинете районного отделения.  В наших Ровд  детектор лжи был разработан в соответствии с финансовыми возможностями органов и  подкорректирован под специфику здешнего населения. Не надо забывать, что милиция новосозданного государства, с первых же дней его формирования, столкнулась с проблемой недофинансирования и скудный бюджет не давал возможности в полную развернутся для работы с наводнившими улицы города криминогенными элементами. Нехватка ресурсов у милиции ощущалась во всем: у них была еще советская не практичная форма, модифицирована лишь новыми опознавательными значками, пистолеты Макарова с осечкой через выстрел, наблюдалось хроническое отсутствие запчастей на изрядно изношенный автопарк и вечная недостача бензина. А самое болезненное - это колоссальное отставание и неимение доступа к современным разработкам и методикам воздействия на преступный элемент.

       Для себя, милиционеры всегда находили способы подзаработать и, на общем фоне, смотрелись далеко не бедными, но конечно, как и все бизнес ориентированные люди, они  хотели еще больше зарабатывать, для чего им нужны были быстрые машины, надежные пистолеты и много еще чего за счет государства. За свои, полученные сомнительным путем, ясное дело, он не собирались это приобретать, хотя больше всех в этом нуждались.

    И так доблестным работникам правоохранительных органов приходилось выходить из нелегкого положения самотужки, выезжая лишь за счет личной изобретательности и смекалки. Детектор лжи киевских Ровд - это  было, как все гениальное простое, но тем не менее, очень эффективное изобретение с высочайшим коэффициентом полезного действия: не мене девяносто процентов из возможных ста. Недоступной сложной дорогостоящей аппаратуры задействовано в нем не было, и данный детектор обычно состоял из двух дежурных коренастых  сержантов. Как правило, это были вчерашние армейские дедушки, которые еще во время срочной службы, особенно за последние месяцы, пристрастились к насилию и, с пребольшим удовольствием, выполняли возложенные на них функции. Подкуренная сигарета старшего по званию служила сигналом для запуска аппарата в действие. Следователь или старший оперуполномоченный задавал вопросы, а параллельно, два дебелых сержанта дубинками и кулаками интенсивно обрабатывали уязвимые места тела подозреваемого, или как часто бывало, простого свидетеля или вообще случайного прохожего. Потушенная сигарета обозначала команду стоп. После чего, потрепанное тело милиционеры младших рангов усаживали и придерживали  на табуретке, в ином случае, оно бы попросту сползало на пол, один из них приподымал голову за волосы,  впритык направляя к заслепляющей глаза лампе, и старший по званию продолжал, не забывая о тактичности обращаясь к подозреваемому исключительно на вы, задавать интересующие его вопросы. И так могло продолжатся от нескольких минут до пару суток с вынужденными перерывами на обед и сон, длительность данной процедуры всецело зависела от сговорчивости и желания помогать следствию допрашиваемого.

   После недолгой, пару минутной репетиции в таком духе, майор Павленко остановил своих помощников и обратился к охраннику: «Давайте продолжим. Мне нужны всего лишь имена или даже имя вашего подельника, адрес его проживания и места где хранится украденное!» «Я внимательно вас слушаю!»

      Охранник понимал, что ему уже не выкрутится, но все равно, как его натаскал Худой, продиктовал свои заранее заготовленные показания. Майор, не перебивая, внимательно его дослушал,  после чего, сделал легкий кивок головой в сторону своих молчаливых и, до фанатизма, трудолюбивых подчиненных. Охранник опять поддался жестокому избиению. Серега  мужественно терпел, и ему хватило самообладания оставаться в сознании не более  получаса,  по истечению которых, он все же  потерялся. Но сержанты, ударами по голени и размашистыми пощечинами, быстро привели его в чувства. Они знали про эту хитрость подозреваемых, постоянно пытающихся сорвать допрос  потерей сознания. И чтобы это не мешало в их работе, они  заучили кучу способов, не только как выводить, также  и как приводить человека в чувство.

     Перед началом четвертого круга охранник осознал, что тянуть уже некуда и выдавил из себя: «больше не надо!»

 «Наконец-то будем говорить правду?»:  уточнил Павленко.

 «Да!»: прохрипел охранник и сплюнул на пол окрашенную кровью слюну.

      После чего сержантам был отдан приказ покинуть кабинет, Сереге выдана дежурная сигарета, которую опер заботливо ему подкурил и всунул в окровавленные губы. За этим пошла устная беседа, в которой охранник рассказал все что знал. Так как Сергей был не в состоянии что то написать, майор это сделал за него, в конце, не утруждая себя просмотром текста, охранник трясущейся рукой подписал свои показания.

«Евгений не известно где живущий и толком чем занимающийся, студент не понятно какого ВУЗа, очень плохо!»: прощаясь с охранником, подытожил майор. У опера уже не было оснований  ему не верить.

  На следующее утро, у Павленко на столе лежала стопка фотографий и  он попросил охранника внимательно их рассмотреть и  найти среди них своего таинственного друга. Охранник уверенно тыкнул в сороковую фотографию и на вопрос: «вы точно уверены?», он утвердительно кивнул головой.

        Осознавая, как быстро и эффективно дело сдвинулось с мертвой точки, майор вздохнул с облегчением. Не откладывая на потом, уже через пару часов, он позвонил в соседний отдел и попросил подать в розыск на подозреваемого в тяжком преступлении. Интуиция ему подсказывала, что ошибок нет, он тщательно изучил дело Худого и все сходилось: Роман Васильевич Стацюк 1971 года рождения, три судимости, две последних за квартирные кражи, освободился три недели назад.

   Так Худой был объявлен в розыск и моя встреча с ним как раз припала на время, когда он активно скрывался от правосудия. Худой всячески избегал контактов с блатным миром, зная, что это верный шаг к погибели: или сдадут или точно обворуют и прибьют. Блатной мир дружный и веселый, когда все равны, но когда ты возвысился над компанией большим кушем, про старую дружбу нужно было как можно быстрее забыть. Свои пожитки он спрятал у дальней родственницы, которая даже не догадывалась, что за несметные сокровища хранятся в мешках с под сахара и картошки на ее антресолях.  Худому не довелось долго наслаждаться  успехом провернутого дельца. То что Серега охранник пару дней не ночевал у себя дома свидетельствовало, что его плотно взяли в оборот, и Худой, оценив его сговорчивость, понимал, что Сергей его уже сдал  и если менты хорошо поработали, он в активном розыске. Гуляющие возле его парадного странные мужички и несколько незапланированных приходов домой участкового – это подтвердило его версию и  к тому же дало понять, что не смотря на умелую конспирацию, его все же вычислили. Худой забыл дорогу домой и вообще старался избегать посещения мест, где его хорошо знали.                   

      Попытки  Худого  впарить свою дорогостоящую коллекцию хотя бы за   четверть цены от магазинной, одна за другой, с крахом проваливались.  Преследующие его неудачи, связанные с реализацией по достойной цене его раритета, убеждали его в том, что он набрал очень ценного, но практически не продаваемого хлама, и мысль, что он без двух минут миллионер, ушла также неожиданно как и пришла. Ко всему, засада под домом намекала про то, что его дни на свободе сочтены, и Худой, опустившись на землю, теперь стремился лишь к одному: как можно на дольше продлить свое пребывание на воле и сделать эти дни незабываемыми. Будучи убежденным, что скоро он вернется в родную стихию, он ценил каждый момент проведенный в  сказочном городе с дорогими иномарками, светящимися витринами и прекрасными созданиями женщинами, которых, он большую часть своей взрослой жизни, видел исключительно во снах. Худой, придерживаясь своей старой привычки, жить на воле не долго но обязательно красиво, устраивал из каждого дня яркий праздник. Свои будни он проводил примерно таким образом: утром или днем, зависело от того, когда и где проснется, посещал Андреевский спуск, где, предметы из антикварного магазина, которые стоили не менее нескольких тысяч долларов, с легкостью, сдавал за двести - триста баксов и тотчас брал такси и начинал кутить. Девушки, рестораны, ночные  клубы, он стремился успеть всем насладиться и чтобы полученные впечатления надолго остались в его памяти. Худой, как нам и рассказывал, занимался изготовлением паспорта на другое имя и надеялся на выезд с ценностями в ближнее зарубежье. Однако, в жизни он привык больше полагаться на чуйку, это такое подсознательное чутье, которым часто обладают представители рискованных профессий и эта чуйка говорила ему, что никуда ему от своей судьбы не деться и сидеть все таки придется.

         С каждым последующим днем,  осознание того, что его разыскивает вся городская милиция, сильно давило ему на мозги, и, увеличенная доза спиртного, перестала помогать в успокоении нервов. Худой  для себя твердо решил: не смотря ни на что, он должен продержаться на свободе, по крайней мере до последней проданной антикварной брошки, и чтобы никто ему не посмел в этом помешать, Худой  купил себе револьвер. 

       И так Худой, как обычно, сдал своих произведений искусства на энную сумму долларов, и спускался вниз с Андреевского. Внизу спуска, он встретил Димона. Худой его сразу узнал и искренне обрадовался встрече. Не смотря на раннее время, он пригласил его обмыть случайную встречу в ближайшем заведении. Димон, в последнее время, иногда сутками не державший во рту крошки хлеба, еще свежо помнил наш недавний сабантуй за счет Худого, без малейших колебаний, согласился на предложение и, как дворовой пес, поплелся за своим другом. По дороге, Димон никак не мог нарадоваться неожиданной встрече и, в уме предвкушая приятную посиделку в престижном заведении, уже успел записать этот день в один из самых удачливых за последние месяцы.

        Они зашли в ближайший ресторан, как было в привычке Худого, дорогой с по-армейски  вышколенной прислугой и оригинальным интерьерчиком. Между их знакомством прошло не  более парочки дней, однако за столь короткий промежуток времени, Худой успел сильно изменится. Бессонные ночи в пьяных оргиях, а потом тяжелых раздумьях о своем настоящем и будущем, от которых, если они только этого  захотят, как бы он ни старался, никуда не мог деться. Эти печальные мысли, при малейшем желании, доставали его где угодно: в веселой шумной компании, или наедине с прекрасной девушкой, а если этого им требовалось, быстро будили по середине ночи, и хочь не хочешь, заставляли приуныть, и он ни имел ни единого шанса от них увильнуть или отвертеться. В тот день Худой был в расстроенных чувствах, и заказанная дорогая водка только усугубляла его невеселое настроение. По прошлой встрече Худой помнил, что дела Димона тоже не очень хороши, и был необычайно рад собеседнику, который его по настоящему может понять, и переводил все разговоры на размышления о будущем и смысле бытия. 

          Димон же, в свою очередь, не особенно желал поднятия таких серьезных тем, и, несмотря на то, что был тоже в розыске, старался не думать о плохом и, по возможности, в полную наслаждаться жизнью. Но как бы то ни было, он все равно был больше чем рад  такой компании в таком шикарном заведении, что ни шло ни в какое сравнение с его привычными бессмысленным прогулками по улицам города без денег и даже сигарет. Они выпили по пол-литровой бутылке на человека, как в  правилах Худого, самой дорогой в ассортименте и Худой рассказывал о своем плохом предчувствии, во время чего, с остервенением, размазывал по столу остатки фирменного салата. Худой заказал еще  водки и полностью потерял над собой контроль: он практически до крика усилил голос, заглушал матом музыку, регулярно вскакивал и несколько раз пытался закинуть ноги на стол.   Так он уронил бокал и специально скинул ногой вазу.

    Официант, улыбаясь, приблизился и предложил им освежится, на что Худой отреагировал заказом еще по сто.  Димон почувствовал, что угрюмое настроение Худого до добра не доведет, и где то в часиков восемь, предложил ему уходить.

«Хорошо валим!»: ответил Худой.

Он щелчком пальцев подозвал официанта и попросил счет. Официант долго советовался с барменом, во сколько оценить разбитые вазу и стакан и остановившись на штрафе, в раз сто превышающем стоимость посуды, выписал счет. Счет был многонулевой и кроме разбитой посуды, оцененной по стоимости императорского сервиза древней династии, там также было дописано множество блюд, не употребленных ни одним из товарищей. В принципе обычная практика, во времена совка широко применяемая к сильно подпитым клиентам в заведениях общепита, которая дожила и до наших дней.

    Эта наглость переполнила чашу терпения Худого.

 «Вам всё мало суки!»: с такими словами вскочил на ноги Худой и неожиданно достал из за пояса наган.

 После чего, он добавил: «все на пол - это ограбление!»

  Человек десять отдыхающих и пять персонала,  организовано расположились на полу, прикрыв руками свои головы.

«Деньги, золото, кошельки, все ценное убедительно прошу положить перед  собой на видном месте!»: прохрипел он.

   Посетители, в лежачем положении, начали шурудеть по карманам, а Димон, от неожиданности, потерял дар речи. Он не хотел верить собственным глазам и  посчитал, что самым правильным для него решением будет, как все, прилечь на пол. Худой, с наганом в вытянутой руке, начал прохаживаться по залу, собирая  кошельки и украшения, вернулся к их столу и, за шиворот, вытянул из под стола Димона. Худой попросил его помогать собирать  добычу. В тот момент Димон окончательно осознал, что он влип и конкретно. Он встал на ноги и, отряхиваясь, встретился взглядом с лежащим возле их столика официантом.

         Пытаясь изобразить на своем лице  добродушную улыбку, Димон произнес: «это просто шутка, нечего боятся»!

         После чего, он принялся маячить по залу, проговаривая: «мой друг вас разыгрывает! У него даже пистолет игрушечный»!

        Но его слова посетители проигнорировали и продолжали, в лежащем положении, трястись от страха. Реплики Димона про игрушечный пистолет донеслись до Худого, от чего он не обрадовался, и, с целью доказать обратное, выстрелил в потолок.

      Лежащие посетители, осыпанные штукатуркой подобно первым  снегом,  намертво прилипли к полу, а женский контингент, запустил в ход свое грозное оружие – дикий рев. Димон тоже готов был разреветься от распирающей его досады, но все же сдержался. Он, с большим трудом взял себя в руки, и принялся как то исправлять катастрофическую ситуацию. Димон трезво осознавал, что судьбы этих людей, его самого, и также, не отдающего отчет своим поступкам Худого, исключительно в его руках. Он мужественно взял на себя инициативу и решил любым способом вытащить Худого на улицу. Он подошел к нему вплотную и шепча на ухо: «валим, валим отсюда!»: пытался направить к выходу.

    Худой же, прочувствовав себя в роли чикагского гангстера  двадцатых годов, явно получал удовольствие от своей значимости в кругу этой горстки людей и всячески упирался уходить. Еще совсем недавно, Димон, в течении всего банкета, анекдотами и веселыми историями безрезультатно старался поднять настроение загрустившему другу. Однако, неожиданно, Худой, совершенно противоестественным способом, сам его себе поднял до высшей степени, от чего, меланхолическое настроение резко перешло на Димона. У Худого же на устах засияла озорная улыбка, ему явно было весело от всего происходящего, и Димону оставалось только мечтать, чтобы он вновь взгрустнул.  Худому  понравилась реакция от выстрела и он решил повторить это на бис. Димон, когда увидел поднятый к верху наган,  резким рывком  бросился в сторону друга и  повис на его правой руке. Вырвав у него пистолет, Димон  поволок Худого к выходу, приговаривая: «сейчас здесь будут менты, они их уже вызвали»! Слово менты немного остудило Худого и он, при помощи друга, начал спускаться со ступенек. В полной запарке, Димон не знал что делать с наганом и положил его себе за пояс. Свежий воздух Худого не привел в нормальные чувства, и он, то и дело, останавливался возле каждого входа в, встречающиеся по дороге, питейные заведения, и предлагал Димону провернуть там  тоже самое. Но Димон его тянул дальше, приговаривая: «сейчас приедут менты».

    Как и предвещал Димон,  на третьем перекрестке, их уже ждала группа захвата с четырьмя автоматчиками. Их, по технике, обезвредили и грубовато положили ниц. Обыскав, они нашли оружие у Димона, и с целью максимально нейтрализовать его буйный нрав, вырубили ударом приклада по голове. Худого сотрудники спецназа приняли за парня, который, по описанию работников ресторана, противился ограблению и они отнеслись к нему куда уж более гуманней. 

       Димон полностью пришел в себя уже в камере Ровд, и не смотря на сильную травму и бодун, помнил все четко и в мельчайших подробностях. Встреча с Худым, дорогой ресторан, обильное застолье, водка Смирнов и котлеты по-киевски, а потом, лучше было ему и не помнить: групповое ограбление с применением огнестрельного оружия, прием и, скорее всего, это все закончится не менее чем десятилетним сроком. Осознание всего этого, его просто убивало, и он искренне желал, чтобы его еще раз сильно стукнули чем то тяжелым по  голове, чтобы он хотя бы, на короткое время, смог отвлечься от подобных мыслей. На допросе установили личность дезертира, и следователь, понимая, что дело в шляпе, требовал лишь от него признаний, где он взял пистолет. Димон был человеком порядочным, не способным сдавать друзей и решил просто  отмалчиваться. От затяжных жестких побоев, его спас Худой, которого свидетели опознали как грабителя, и оперативники, быстро установив его личность, к грабежу в ресторане прикрепили дело об ограблении антикварной лавки. Худому отпираться было уже некуда, да и просто бессмысленно и он начал давать показания,  во время чего всячески пытался выгородить Димона с ресторанного инцидента и взял пистолет на себя. Он это делал как с благородных побуждений, так и с прагматических целей, так как понимал, с его послужным списком, групповое ограбление с огнестрельным оружием может потянуть и на все пятнадцать. Насчет своего горе подельника по антикварному магазину, Худой, напротив, не проявил ничуточки снисходительности. Своей вины он также не скрывал, однако в этом эпизоде записал охранника в организаторы и главную действующую особу. В результате чего, это дело приняло чуть другой оборот, и, разговорчивый охранник, рассказавший в милиции буквально все и, по заверениям майора, уже будучи то ли простым свидетелем, а то и потерпевшим, неожиданно превратился в организаторы тяжкого преступления. Расследующий это дело майор,не стал углубляться в подробности и решил, пусть дело идет по пути наименьшего сопротивления и взял версию Худого за основную.

   Суд прошелбыстро и  когда его знакомый старый судья зачитал приговор, Худой вздохнул с облегчением. Ему присудили пресечение свободы на 11 лет в колонии строгого режима, а охраннику дали все 14. Охранник пребывал в полуобрачном состоянии, понимая,  что его жизни настал конец. Действительно, тяжело такое пережить, особенно после заверений следователя, что за сотрудничество с органами, максимум получит условно. Худой же для себя посчитал приговор гуманным и приемлемым, так как знал, что мог спокойно получить на пару лет больше, а он, как никто иной, знал цену, не то что каждому проведенному на воле году, а даже месяцу, а то и дню.

       На допросах, Худой, без малейших мучений совести,  сдал органам барыгу с Андреевского, за гроши скупающего у него украденные ценности и таким образом, проблему  поиска и возврата ценностей перевел полностью на  него. У самого же осталось в заначке несколько произведений искусств, которые он еще не успел пропить, и это ему сильно грело душу, так как, при следующем освобождении, у него было на что погулять первое время. Зачем еще человеку нужны деньги, судя по всему, он не знал.

     Дело же по ограблению в ресторане рассыпалось на глазах, так как, что персонал, что посетители так были запуганы Худым, что массово отказались предъявлять ему свои претензии. А половина из них, на очной ставке, вообще отказались узнавать в Худом того грабителя.  Худой знал основы юриспруденции и что более тяжкая статья поглощает более мягкую. Попытка даже вооруженного грабежа, без предварительного сговора и совершенная в одиночку, произведенная без нанесения физических травм и материального ущерба потерпевшим. Он понимал, что благодаря куче этих смягчающих обстоятельств, за инцидент  больше десятки ему не светит. И это означало, чем бы это дело не закончилось, оттуда ничего ему не смогут  добавить к этому сроку.  И это тоже не могло его не радовать.

   На судебном процессе, Худой был спокоен и даже немного весел, за эту кратковременную свободу, длившуюся  чуть более месяца, он успел многое и погулять от души, веселясь с шиком в окружении множества прекрасных дам и хороших ребят, и, что тоже было для него немаловажным, проявить себя в новом криминальном деле. Ему конечно хотелось еще чуточку продлить свою путевку на свободе, но в том, что она так резко прервалась, он честно признавал, виноват был лишь он один. Единственное, чего он боялся на суде, что ему присудят звание  рецидивиста, а когда этого не произошло, он вообще расслабился, и то и дело, со скамьи подсудимых, подмигивал и улыбался расплакавшейся сестренке, которой, на ближайшие чуть более десятка лет, он отводил роль своего главного связного с внешним миром. 

      В следующий раз, я встретил Худого где  то через одиннадцать лет. За это долгое время, он вообще не изменился, не знаю, что он делал на зоне или что с ним там делали, но когда я его увидел, его лицо вообще не постарело и выглядел он, как будто вернулся из прошлого. Я его сразу узнал, хотя не уверен, узнал ли он меня. Я встретил его в ночном клубе. Он был хорошо одет и, издалека видно, был при деньгах. Худой сидел за центральным столиком, в компании трех молодых ребят, сорил деньгами налево и направо и было видно, что как всегда, угощает всех он. Как я  понял, за это время в его жизненных приоритетах ничего не поменялось, он уже успел что то грабануть и во всю приступил тратиться. Вполне возможно, по освобождению, он достал спрятанные драгоценности еще с той антикварной лавочки, и, через одиннадцать лет, с новыми силами, продолжил тот искусственно прерванный праздник жизни.

     Натанцевавшись и выдохшись, он присел за мой столик. После того, как мы обменялись парочкой слов, он приступил внимательно рассматривать танцующих девушек.

«Странные создания эти девушки!»: докурив сигарету, печально заметил он.

Не знаю, что именно он имел ввиду, но звучало это очень грустно.  После этого случая, я больше его не видел, но примерно догадываюсь, куда он исчез.

    Через несколько дней, за Димоном в Ровд приехали из военной комендатуры и перевели его в военную тюрьму. Тюрьма находилась в здании фортификационного укрепления, построенного еще при российских царях, и  взамен тесной и душной камеры Ровд, ему досталась шикарная одноместная просторная комната с пятиметровыми потолками. Бороться за место на койке было не с кем, никто его не будил стонами и не тревожил тупыми вопросами, и впервые после приема, Димон почувствовал небольшое облегчение. Однако уже на второй день, он изменил свое мнение, в первую очередь, из-за  пронизывавшей до мозга костей сырости  старинного карцера,  это несмотря на стоящую на улице в те дни невыносимую жару, и вместо досаждающих клопов, подвал был населен неугомонно суетящимися стаями крыс. Крысы очень  быстро поменяли мнение Димона, что клопы самые ужасные создания на земле. Они бесцеремонно копошились в его миске и то и дело, заигравшись, наскакивали на лежащего Димона. Ко всему, в порядке содержания военного арестанта отсутствовали прогулки, сигареты и печатная продукция.

      После недели проведенной в  мрачной комнате, Димон начал ловить себя на мысли, что потихоньку сходит с ума. Он днями напролет лежал на двух досках, заменяющих кровать и с каждым последующим днем, его все сильнее и сильнее донимало ощущение полной изоляции от мира: каменные стены, сделанные на совесть еще в старину, не давали возможности просочиться сквозь них ни шороху, ни отголоску человеческих голосов, ни какому-либо другому проявлению извне, свидетельствующему, что он не один на этом свете. И только небольшое оконце на недосягаемой высоте, сквозь которое очень слабо пробивался тусклый свет, помогало ему осознавать, что он еще живой.

    Два раза в день кованная дверь подавала скрип, и он подбегал к ней в надежде, что его сейчас куда-то заберут, ему было не важно куда: на допрос, опознание, он даже был не против, чтобы его пару часов следователь попытал в светлом кабинете, нежели продолжать это  кошмарное одиночное заточение. Дежурный приносивший баланду, не  поддавался на всяческие провокации Димона, принуждающего его отвечать на вопросы, и, как положено по уставу, ни разу ни проронил и слова. Димон, заглядывал в приоткрытое узкое окошко двери, надеясь хотя бы разглядеть его лицо, но окошко закрывалось так же резко, как и открывалась. Он стучал кулаком по двери и требовал, чтобы его немедленно от туда забрали, заявлял, что он готов давать сенсационные признания, что ему срочно надо встретится со следователем, но, в ответ, доносилось лишь эхо и снова воцарялась гробовая тишина. Доведенный до безумия Димон, решил дежурить возле двери, и надеялся во время раздачи  пайков, через открывающееся оконце, просто услышать человеческий голос, он продолжал забрасывать кучей вопросов стражника: который час, какой сегодня день, на что, в ответ, мог лишь расслышать слабые звуки удаляющихся шагов. На конец второй недели, Димон уже с ностальгией вспоминал свое заточение в камере Ровд в окружении, с одной стороны, отвратных людей, но тем не менее людей, и навязчивое желание разделить компанию с абсолютно любым из них, для него превратилось в предел мечтаний.

        Так Димон безвылазно сидел в том каменном мешке около двух месяцев. Проснувшись в какой то день, он подметил, что  теряет дар речи и вообще начинает забывать кто он и где находиться. Чтобы окончательно не сойти с ума, Димон начал вслух зачитывать биографию и проговаривать интересные эпизоды из своей жизни. Потом он воображал собеседников,  из числа своих товарищей, и по долгу с ними беседовал, научился сразу говорить за двоих, а то и троих и четверых, когда воображал знакомых девчонок, разговор обычно заканчивался имитацией секса. Также он научился имитировать курение и распитие спиртного: он часами сидел прислонившись к стене и устремлял свой взор на маленькое окошко, во время чего приставлял два пальца к губам и глубоко в легкие вдыхал воздух, параллельно, неторопливыми глотками, сербал из кружки воду. В какой-то день Димом понял, что не может совладать с изощренной пыткой одиночества и принял окончательное и бесповоротное решение - закончить жизнь самоубийством. Эта идея его немного приободрила и он подошел к данному заданию с энтузиазмом,  днями напролет отрабатывая возможные варианты реализации задумки. Он тщательно просканировал пол руками  в поисках чего то остренького, гвоздика или стеклышка, с помощью которых собирался перерезать себе вены или попросту вставить их себе в глотку. Когда такого не нашлось, он принялся мастерить из досок эшафот. Но как он ни старался, у него никак не получалось смастерить самодельный трамплин в царство Аида, своими изобретениями он, в лучшем случае, мог бы себе нанести небольшие увечья, но никак не лишить себя жизни. Подготовка к самоубийству, где он отрабатывал самые хитроумные идеи, на несколько недель отвлекла его от грустных мыслей, и он, проваливая один способ, энергично приступал к разработке следующего. Когда все оказалось тщетным, он опять  впал в глубокую депрессию, и навязчивые мысли, что он проведет в этих четырех заплесневевших стенах всю свою оставшуюся жизнь, ни на секунду ни давали ему покоя. Он никак не хотел с этим мириться и  решил заморить себя голодом. Димон прокричал  стражнику, что объявляет голодовку и отказался брать наполненную очередными помоями миску. Надо сказать, на стражника  громкое заявление не произвело никакого впечатления и не повлекло за собой какой-либо реакции. Уже на третий день, озверевший от голода Димон, жадно вылизал свою посуду.

     Димон, волей не волей, стал привыкать к своей обители и приступил обустраиваться, в течении дня переставлял в разные углы камеры доски своего лежака, так чтобы лучики солнца в течении всего дня задевали его озябшее тело. Также он часами тщательно убирал помещение. Он крошками хлеба купил себе дружбу парочки крыс, которые, после этого, от него не отходили ни на шаг, чему Димон теперь был только рад. Он дал им имена Тима и Косой и, играясь с ними удивлялся, почему он в начале так негативно был настроен к своим игривым соседям. Нежно поглаживая их по спинкам, он часами говорил с крысами и как рассказывал, ему казалось, что они ему отвечали человеческими голосами.    

 

   В то время служба в армии была в край непопулярна среди всех слоев населения, и дезертирство в стране было делом обычным. Димона случай был отнюдь не резонансным, военная прокуратура была завалена делами куда похлеще: групповые убийства в частях, расхищения военных складов призывниками, то есть теми, кому это не положено по рангу, изнасилования как сослуживцев так и во время самоволок.  Но тем не менее, побег с поста с оружием, да еще участие в вооруженном ограблении, за это ему светило не менее десяти, с тремя первыми из которых в славноизвестном дисбате.

   Дисбат – это военная тюрьма, которая отличается от обычной тем, что там  арестантов, как призывников, продолжают с раннего утра муштровать, но уже никак не церемонясь, а потом, к вечеру, озлобленные штрафники возвращаются в казармы закрытого типа и приступают выяснять отношения между собой.  Как мне  рассказывал один знакомый, прослуживший год в дисбате,  чтобы выжить в тех условиях, нужно было всегда иметь при себе заточку, а когда во время шмонов у него ее изымали, он попросту не ложился спать до тех пор, пока не добывал в бою другую или не вытачивал себе новую. И все говорило о том, что Димону в его жизни избежать этого тяжкого испытания уже не суждено.

      Но не все было так то плохо в Димона судьбе. Его мама была уведомлена о том, что сын пойман, а после того как узнала подробности его пребывания в самоволке, готова была попросту от него отказаться. Она делала вид, что изменить уже ничего нельзя и потихонечку вычеркивала его из своей жизни. Неожиданным спасителем Димона стала сожительница Маринка, проявившая сознательность жены декабриста и готова была  идти за ним до конца и хоть на край света. Она неделю, не сомкнув глаз, ждала своего любимого, во время чего заливалась слезами и ни на секунду не переставала о нем думать. В начале третьей недели после его пропажи, он поняла, что что-то случилось серьезное  и приступила к действиям. Маринка побегала по его друзьям и узнала о происшествии, после чего быстро разузнала место его нахождения. Контроль в военной тюрьме был строгий и никакие подношения не помогали ей добиться простого пятиминутного свиданья. Она решила действовать по другому, узнала телефон его мамы и договорилась с ней о встрече. Мама пришла с более часовым опозданием, и была ошеломлена узнав, что у Димона есть невеста ( так она представилась). Маринка, по большей части, надуманными рассказами про Димонареабилитировала в глазах родительницы ее первенца, так как того уже было  принято считать, ни больше ни меньше, а как простую ошибку молодости, и слезами и уговорами настаивала действовать незамедлительно. Они вместе пооббивали пороги десятков учреждений, написали просьбы во всевозможные инстанции, однако все было тщетно, для эффективного решения данной проблемы требовались другие неофициальные подходы. Тогда мама, без большой охоты, связалась со своим бывшим мужем, вероятным родителем Димона. В начале девяностых, он уже был человеком бизнеса, и как подобало перспективным бизнесменам первой волны, везде и повсюду имел выходы и входы. Папаню история, про то что Димон хотел женится, и как врала Маринка, из за нее убежал с  армии, тронула до глубины души. Покоренный столь романтическим сюжетом, не имеющим ничего общего с его комсомольско-карьеристской молодостью, он приступил к действию.

    Уже через каких то пару дней после этой встречи, он сидел в шикарном ресторане со следователем военной прокуратуры, который вел дело его сына, и, не отрываясь от еды и питья, они обсуждали возможные варианты вызволения из плена блудного сына. Следователь написал на бумажке цифру, одну тысячу с долларовым знаком, и отец одобрительно кивнул головой, после чего следователь запустил план освобождения в  ход.

         Вскоре Димона  вызвали на медкомиссию, где ему должны были поставить не совместимый со службой в армии ложный диагноз. Но впоследствии этого не потребовалось, после не  стандартного, а настоящего осмотра, главврач был ошеломлен, так как нашел, как минимум, пять реальных болезней. Черные легкие с подозрением на туберкулез, сколиоз третей степени, триппер и простатит, заработанный им в каземате, и еще что то трудно выговариваемое. Для того чтобы его комиссовать, требовалось лишь согласие правоохранительных органов. Здесь Димону косвенно помог Худой, по показаниям которого, он и так шел как свидетель, и одноразовая поддержка скудного семейного бюджета следователя из Ровд, помогла подкорректировать документы так как надо. После небольшой письменной работы,  Димон в уголовном деле уже фигурировал как человек, задержавший и сдавший правоохранительным органам профессионального преступника по кличке Худой. Потом военный следак с папаней поехали в военную часть, где кратковременно служил рядовой Дмитрий Горенко. Начальник части, за сто баксов, списал выкинутый Димоном автомат «Калашникова» и, задним числом, состряпал рапорт: дескать рядовой Горенко, бесчинствами, организованными сержантами из его роты, был доведен до состояния аффекта, что взялись подтвердить несколько свидетелей из числа призывников. Все было сделано очень красиво и четко, и, из обвиняемого, Димон превратился не просто в больного юношу, не способного нести срочную службу по состоянию здоровья, а в потерпевшего от армейского произвола, побегом спасавшим свою жизнь. 

      Когда Димона, первый раз за два месяца вывели на улицу, он думал, что это очередной прекрасный сон и блаженно улыбался, видя перед собой родителей, которые были наконец то вместе, как он и мечтал все детство, и Маринку вместе с ними,  которую только сидя в камере сильно полюбил. Его сразу же отвезли в больницу, где он прошел курс реабилитации и после всех процедур и поглощения, приносимых Маринкой и родителями тонн цитрусовых, он понемногу начал приходить в себя. На второй день  по выходу из больнички, Димон и Маринка  подали заявления в загс и в течении месяца были расписаны и даже повенчаны, как полагалось в соответствии с новыми правилами этикета. Потом медовый месяц в Крыму, откуда он вернулся новым человеком. Свадьба проходила без старых друзей, то есть нас, так как мы были объявлены теми негодяями, которые свели с праведного пути Димона, и мама его настойчиво предупредила: если что повториться,  рассчитывать придется исключительно на себя. Димон, в свою очередь, относился к маме и Маринке, как и должное, как  к  людям, вытащившим его из ада и не то что прислушивался к их мнению, оно стало для него законом. Он готов был сделать что угодно и когда угодно, лишь бы не повторилась подобная кошмарная история заново. Мать молодоженам сделала царский подарок  - подольскую квартиру, а отец велел идти на кусы вождения и пообещал, при наличии водительских прав, купит хорошую подержанную иномарку. Также Димону было дано задание подобрать себе университет по вкусу и готовиться к поступлению. Молодожены, посовещались, и решили продолжить жить у Маринки, а подарочную квартиру сдавать в аренду.

     Как бы мне этого искренне не хотелось, в Диминой истории до конца  сказки с счастливым концом или классического голливудского хэппи-энда не получилось. В состоянии душевного равновесия и абсолютной гармонии Димон прожил не более полугода. Подольская квартира давала доход, около четырехсот долларов в месяц, на то время  баснословная сумма на двоих, и у него не было ни единого стимула начать подыскивать себе работу. Он, обломавшись ходить на курсы, водительские права попросту себе купил, папаня это быстро выяснил и с обещанной покупкой авто немного повременил. Димон не проявлял большого рвения к учебе в институте на стационаре, где его напрягало рутинное раннее посещение пар, и вскоре забил на это дело. Однообразная жизнь порядочного семьянина, томила Димона день ото дня все  сильнее и сильнее, и он все чаще названивал своим друзьям и восстанавливал утерянные контакты. Начал общаться сначала с более-менее приличными  товарищами, и распивая за встречу, вспомнил и. самое главное осознал, чего ему так не хватало в последние месяцы. И так друзья приходили к Димону все чаще и задерживались на дольше, и как в старые добрые времена, они, под водочку, до рассвета вели беседы не о чем. Денег ему хватало ежедневно угощать хоть дюжину посетителей с бездонными глотками, жадным он никогда не был, и так постепенно входил в старую запойную жизнь.  Мнение  Марины про его друзей перестало его волновать, она, в свою очередь, понимала, что утеряла былое влияние, и боясь утерять вслед любимого человека, стала меньше скандалить и, в скором времени, присоединилась к вечерним трапезам мужа с его друзьями. Папа увидел, что все возвращается на круги своя, и передумал дарить ему авто, чему Димон не особенно огорчился, так как был домочадцем, вообще не любящим выходить на улицу. Доход с аренды шел стабильно, и он разве что и выходил  на улицу лишь раз в месяц,  чтобы съездить на Подол за рентой и иногда в ларек за сигаретами, домашнее хозяйство было полностью переброшено на жену с бабушкой. Единственное, от чего зарекся Дима из прошлой жизни - это участия в какого  либо криминале, возможно он и не ходил на улицу, чтобы, не дай бог, не влипнуть в дурную историю.

       Димона будни, как впрочем и выходные, проходили примерно таким образом: он просыпался в часика два дня, после легкого завтрака, принесенного Маринкой прямо в постель, спускал руку под кровать где лежала стопка книг, и, первую что нащупал, начинал читать. На тумбочке возле его кровати стояли подаренные на свадьбу видак с теликом и куча кассет, которые он начинал пересматривать, после того как насытится чтением. Параллельно, как только продрал глаза, он раскупоривал бутылку водки и потихоньку начинал пить в одиночку. Он не подымался с кровати до вечера, когда начинали стекаться в его квартиру друзья. Многие местные алкоголики, быстро  пронюхали притончик и ежедневно стали его посещать. Любой согласившийся на должность посыльного в ларек, в замен, мог пить водки вдоволь и хоть до утра. Маринка понимала, что у Димона вообще такое понятие как чувства к ней напрочь отсутствует, смирилась со своей трагической долей нелюбимой жены и чтобы не упустить властелина своего сердца, делала все, чтобы его не выводить из себя. В последствии, плотно присела на стакан. Очень быстро, она утратила природную привлекательность, у нее под глазами появились темные мешки, которые никогда не сходили, потом она в целом забыла о таком элементарном средстве ухода за лицом как косметика, ко всему, водка полностью отбила у нее, присущую любой нормальной женщине, неутолимую страсть к модному шмотью и она, без задней мысли,  практически всегда встречала гостей в просаленном грязном халате и рваных по швам теплых колготках.

    Со своей подольской компанией Димон практически разорвал. Не то что он не хотел с нами общаться, уже через какой то месяц после того как он приступил интенсивно спиваться, общаться было просто не с кем. Разговор с глубоко зачитавшимся в книжку не просыхающим Димоном, был равносилен  общению со стенкой: он не отвечал на твои вопросы и также никогда их не задавал. Иногда, когда мы проезжали мимо Сырца, Косой любил заглянуть на часок к старому приятелю, но как и раньше, дружбой в их отношениях и не пахло. Это была очередная попытка демонстрации дешевого превосходства человека над человеком, что у Косого было в крови. Когда мы к нему заходили, Димон, как всегда лежал в кровати украшенной прожогами от сигарет и в его спальной комнате бессменно стоял затхлый запах спирта, идущий вперемешку с табаком. Косой, с кислым лицом осмотревшись вокруг, как всегда начинал монотонным голосом читать мораль, как бы пытаясь направить Димона на путь исправления. Димон не обращал на него ровно никакого внимания, за что в скорее нарывался на град оскорблений, Косой тяжело переносил когда его игнорируют. И когда Димон был изрядно обруган, Косой обычно прогнозировал скорую его кончину от цирроза печени, обзывал неудачником, и высказывал сожаление, что столько сил и времени, почем зря, на него потратил. Перед самим уходом, он обычно брался за его жену, которой ставил в упрек  порочную репутацию в прошлом, и не умение удовлетворить мужчину. Мне было крайне неприятно присутствовать при этих унижениях, но когда я во время всего этого смотрел на Димона, я осознавал, что его мысли были где то далеко, и вызвать у него какие то эмоции  казалось было не возможно даже самыми гадкими словами, направленными в его адрес. Мне было искренне больно смотреть, как погибает неплохой человек, но я даже представления не имел, как ему можно помочь.

       Единственный, кто был рад Косому в этом доме, так это Маринкина бабушка. У Косого всегда стояла цель понравится родителям и он даже в моей семье справлялся с этой задачей на отлично. Он всегда был вежливый и тактичный со взрослыми и знал, что и когда надо говорить. Бабушка, как только узнав о приходе Косого, сразу же выходила к нему на встречу и начинала перечислять недавние Димонины грешки, а Косой получал массу удовольствия от того, что с ним советуются и, в конце, всегда настаивал гнать Димона в шею, и таким образом спасти свою внучку.

   Бабуля Маруси, способом жизни Димона,  была просто загнана в тупик, но слабое здоровье не позволило ей долго отчаянно бороться. Со временем, она попустилась, и приступила ежедневный  нервный стресс глушить не успокоительными таблетками, а водкой. Вскоре, она перестала замечать, ежедневно происходящую в ее квартире реальность, и все чаще участвовала в ночных посиделках внучки с ее мужем и кучей приходивших друзей.

       В последний раз, я увидел Димона примерно через года три после его благополучного освобождения. Как то я прогуливался по Сырцу с другом Гошей, и, на выходе из небольшого парка, мы спонтанно познакомились с двумя девчонками. Мы быстро подружились, я видел, что девчата вовсе не против укрепить знакомство, и задумался, что делать дальше. Я вспомнил, что в нескольких кварталах живет Димон и предложил зайти к нему в гости. Мы, взяв пива, водки и сигарет направились к Димону. Я убедил своих спутников, что  ничего страшного в этом нет, что мы без предварительного приглашения, так как знал, приобретенная специально для Димона бутылка водки, была пропуском в его обитель, действующим в любое время суток и даже, для совершенно неизвестных ему людей. Я почему то был больше чем уверен, что ничего в жизни Димона не изменилось, и не ошибся.

    Как и в былые времена, входная дверь его квартиры была не заперта, свернув налево, я открыл дверь в Димину комнату. С последнего раза как я там был, комната не поддалась существенным изменениям. Та же мебель, также грязно и прокурено. Телевизор, подаренный на свадьбу, стоял на прежнем месте, правда с разбитым кинескопом, видеомагнитофона уже не было, и в углу на его месте размещался полупустой ящик водки. Видно Димон с годами научился делать запасы. Как и раньше, выйти на балкон было невозможно, так как он, от и до, был заставлен коллекцией пустых винно-водочных бутылок. Димон, как всегда, лежал в кровати с книжкой в руке, а на его коленях, потягиваясь и счастливо улыбаясь, спала пьяная в дупель Маринка. Вид надо признать у обоих был  ужасный. Димон, как я понял, перестал бриться с момента нашей последней встречи, одет был в еще более убитые вещи, чем те, что носил в самоволке, также резко бросалось в глаза, что они оба были одеты явно не по сезону: несмотря на позднюю весну, у Димона на голове была зимняя шапочка, а Маринка была наряжена в теплые вязаные колготки, натянутые  практически до груди. Семейная пара выделялась лицами  бледно-серого цвета, они и так были худощавого телосложения, а сейчас просто тощие и могли спокойно, не гримируясь и даже не переодеваясь, сыграть эпизодическую роль в фильме про узников Освенцима.

    Димон оторвал глаза от книжки и заметив меня, отрешенно произнес: «как дела малой?» Эта фраза была  подана без каких либо эмоций, как будто мы только вчера расстались, хотя на самом деле, мы  не виделись и никак не контактировали два года так точно.   Из соседней комнаты донеся хриплый голос старушки, которая уже приловчилась, по приходу гостей, сразу забегать в комнату молодых, чтобы, не дай бог, не пропустить раздачу пойла. Она тоже была уже подвыпившая и видно перепутала меня с Косым. Как только она присела на стул, тотчас начала жаловаться на непутевого зятька.

  Пришедшие со мной девушки, после прихода бабушки, полностью потеряли романтический настрой и тоскливо поглядывали на выход. Я также ничего хорошего не ждал от намечающейся пьянки во главе с этой надоедливой старушкой. Гоша выставил пиво на стол, к  которому тотчас потянулись руки старушки и Димона. Я с другом и девушками чудом успели выхватить по бутылочке и медленно попивали хмельной напиток. Чтобы как то разрядить обстановку, я начал Димону напоминать вместе прожитые яркие эпизоды. Пивко разкочегарило старушку и она, то и дело, звонким голосом перебивала нас,  и опять начала пересказывать все Димины недостатки. Чем дело шло  дальше, тем она становилась невыносимей, и своими репликами полностью заглушала наш разговор. Это даже Диме надоело.

  «Ребята, если не трудно, отведите бабушку в другую комнату!»: вежливо попросил Димон. Я, двумя руками, приветствовал это решение, так как чувствовал, еще буквально чуть чуть, и наши гостьи пустятся в бега. Подойдя к старушке, я вежливо предложил ей помочь перебраться к себе. Бабуля поняла, что его хотят насильным образом оторвать от попойки и наотрез отказалась куда то уходить.

      «Да я сейчас вызову участкового!»: возмущенно рычала она, и для доказательства своей решительности, стала на ноги и начала оживленно махать клюкой, во время чего, не удержалась на ногах и шлепнулась на паркет. Я с другом подошли к ней, чтобы помочь встать. Первым делом, я накрыл ее оголившиеся ноги разлетевшимся в разные стороны халатом. На звук падения старушки проснулась Маринка и когда увидела меня, наклонившимся над телом лежащей бабушки,  крикнула: «извращенец отойди от старушки, зачем ты поволок ее на пол?» «Я тебе яйца оторву, если ты ее хоть пальцем тронешь»!

  Я, как ошпаренный, отлетел от старухи, даже в уме боясь представить версию Маринки, по какой причине я нахожусь возле ее престарелой родственницы. И мы с товарищем принялись доходчиво объяснять заботливой внучке в чем суть дела. Когда она успокоилась, я посмотрел в сторону, где сидели наши подружки, но от них и след простыл. Мы с Гошей расстроились не на шутку, так как у  Димона была отдельная комната, оптимально подходящая для случайных свиданий такого типа, и мы, с горя, решили напиться. Бабушка продолжала лежать на полу, проклиная и обзывая меня последними словами, так как считала главным виновником неприятного инцидента, Димон неподвижно лежал на кровати и лишь молча протягивал руку к наполненной рюмке.

     С наступлением темноты, к нему в квартиру начали захаживать его друзья, возвращающиеся с поздней смены местные грузчики и сантехники, также зашел бородатый дворник с  метлой, и  парочка мужиков, судя по их виду, не имеющих ни работы, а скорее всего и жилья. Бабка, в то  время, уже сумела самостоятельно подняться, уселась за столом и, как ни в чем не бывало, продолжила хулить Димона, но одновременно внимательно следила за разлитием невероятно ценившейся в этом доме жидкости. Потом спившиеся работяги начали вслух делится своими бытовыми и личными проблемами, чем больше их приходило, тем сильнее у меня с другом пропадало желание напиваться в столь колоритной компании.  Когда комната была полностью забита самым последним отребьем района, мы, при первой возможности, незаметно ретировались.

      Гоша, в прошлом,  пару месяцев провел в наркотической системе, но как говорил, даже в самом последнем наркоманском притоне, не видел столько сразу отвратных субъектов. По дороге, я успел ему рассказать известные факты из жизни образованного и вовсе не глупого Димона, и он, до глубины души, был тронут сюжетной линей  жизни моего друга.

«А сколько ему лет?»: спросил Гоша. 

«На три года старше нас!»

 «На три года?»: удивленно повторил он.

 «Я думал ему уже за сорок!»

«Нормальный был пацан, да и Маринка еще совсем недавно была симпатичная!»

 «Что серьезно?»: недоверчиво переспросил Гоша.

 «Наглядный пример, к чему бухло приводит!»: подытожил я.

«Ты знаешь, после этого пати я и курить резко захотел бросить!»: сказал Гоша, после чего скомкал в кулаке вытянутую сигарету и, с презрением, выбросил ее на асфальт.