Дети большой перестройки

                                                                                                                      

                                                       21

     После того, как Димон попал в лапы правосудия, наша компания, как обычно, распалась. Тима и Косой занялись своими делами, а Ваня Губа, опять принял мою скромную персону за мессию, и не отступал от меня ни на шаг. Он, понятное дело, знал про расторжение моих отношений с провинциальной принцессой, чем был весьма озадачен. Кресло заместителя директора и описанные мною привилегии тутешней аристократии, благодаря моему скверному характеру, навсегда были утеряны для него. Осознание этого, его расстраивало не на шутку. Он очень долго просил меня не горячиться и повременить с окончательным решением, но со временем понял, что там все закончилось и просто выбросил эту тему из головы. Он начал меня донимать другим – провоцированием участвовать во всевозможных криминальных мероприятиях, которые могут приносить доход. Заработанные деньги на обмене фальшивых долларов не давали ему покоя, и он стремился продолжать в таком духе. Как и раньше, Ваня Губа в этих мероприятиях выбирал себе пассивную роль - это обычно безмолвное присутствие возле объекта или на большем расстоянии от него. Я понимал, что с таким напарничком могу спокойно и сам быть избит и ограблен в другом районе, и вновь решил расширить наш коллектив. Так я провел небольшую сортировку среди местных знакомых, и выбрал Лома, который для этих целей подходил больше всего. Лом был чемпионом Киева по боксу в полутяжелом весе, не знаю правда это была или нет, но он постоянно об этом  трепался,  на секции бокса в старшую группу он действительно ходил, и нам  обоим навалять точно мог. Ко всему, Лом немного умел разговаривать по рэкетирски-блатному, представительно выглядел, а когда начинал кривляться, мог напустить ужас на кого угодно. Я, без всяких  возражений, не только принял его в нашу команду, но и выделил лидерское место. Ему это кстати очень импонировало, и мы втроем приступили к небольшим грабежам подвыпивших прохожих в близлежащих районах. Но Лому этого  было мало, он грезил  попасть в настоящую группировку, где мог бы проявить свой потенциал на полную. Он хотел одеваться во все фирменное, ездить на Мерседесе, ну хотя бы на девятке, и, на крайней случай, на заднем сиденье, вымогать у коммерсантов тысячи долларов и, в целом, держать в страхе весь деловой социум города. Желание в принципе нормальное для молодого парня прогрессивных взглядов с нашего района. И мечты как правило материализуются, если ты действительно этого хочешь и также предпринимаешь какие-то шаги в этом направлении.

       Как то он пропал на несколько дней, по истечению которых,  позвонил мне и, очень важным тоном, предложил встретиться на пятаке. Мы с Губой, когда подходили к пятаку, увидели практически нереальную картину: на перекрестке стоял Лом, наряженный в самый дорогой костюм «рибок», на его ногах виднелись новенькие блестящие кроссовки той же фирмы с баллонами на подошвах - хит моды рэкетиров постсоветского пространства. Это была их своеобразная униформа, по которой их легко было узнать в городе, другие слои населения просто не могли себе этого позволить, а кто и мог, не беспочвенно, боялся ходить по улице в таких ценных вещах. Когда мы к нему приближались, Лом долго делал вид, что нас не замечает. Он нагловато смотрел куда то в сторону, всем своим видом демонстрируя важность. Он встретил нас не очень дружелюбной фразой: «привет малые». Лом был на год нас старше, хотя раньше себе не позволял такого обращения. Мне его манера приветствия показалась оскорбительной и я, не желая продолжать с ним разговор, уже хотел разворачивается. Однако мой товарищ меня не поддержал, Губа, после рукопожатия с Ломом, замер на месте, и смотрел на него блаженными глазами как на Христа, второй раз вернувшегося к людям. После нескольких общих фраз, Лом решил немного сбросить пафос и поделится событиями, произошедшими за последние дни в его жизни.

«Меня сегодня взяли в бригаду. Я общался со своим старшим Крамиком и мы целый день катались в его джипе!»

«Вы сидели когда то в джипе?»: задал он нам вопрос, заранее зная на него ответ.

Я с Губой, прогнозировано, отрицательно покачали головой.

«Вы многое потеряли это что то, мы поехали с ним на Республиканский базар, если бы вы видели? какими перепуганными глазами на нас все смотрели когда мы прохаживались возле прилавков. Он мне сказал, выбирай из кишек все что хочешь, а потом  сказал, что если себя проявлю даст мне несколько барыг с Республиканского, которые будут платить мне лично!» Тяжело вздохнув, он продолжил: «это серьезная жизнь пацаны, работа в бригаде, немного опасная но игра стоит свеч, по крайней  мере, не та херня чем вы занимаетесь, тут дела идут на десятки тысяч, мы у себя в бригаде на мелочь не размениваемся!»

Мы молча слушали нашего друга, который, как я понял, с этого дня уже таким не являлся. Не знаю, как он успел, за полдня пребывания в составе бригады, сделать такие серьезные выводы и начать так пренебрежительно относится к нашему роду деятельности, хотя, еще пару дней назад, с небывалым энтузиазмом, сам принимал в этом участие. Мания величая, затмившая его разум, меня откровенно раздражала и я, всем своим видом показывал, что хотел бы побыстрее закончить разговор.

 В конце, он опять вернулся к высокомерному тону и неторопливо произнес: «я на днях поговорю с Крамиком и попрошу, чтобы он разрешил вам представляться мною!» «В общем будете работать на меня!»

Губа сразу решил, это означает, что он тоже на днях поедет на базар и выберет себе все что захочет и, с сияющим блеском в глазах, спросил: «а что надо будет делать?»

«К серьезным делам конечно вас еще нельзя допускать, будете занимается тем же что и раньше и заносить мне доляху пятьдесят процентов. Ну как по рукам»?

 Я выдержал паузу, и взяв на себя  инициативу,  произнес: «Лом спасибо, мы подумаем над твоим предложением, но я наверное отказываюсь!»

«Что зассал?»: сказал он с презрительной улыбкой на лице.

 «Да нет просто экзамены, надо школу закончить!»: выпалил  я первое, что пришло в голову.

«Я в принципе так и знал, но если передумаете, зайдете в Бочку, там мы с пацанами собираемся и скажите окончательный ответ!»

После чего, мы холодно попрощались и разошлись. Губа, когда мы отошли  от Лома, поменялся в лице и посмотрел на меня как на врага народа номер один.

«Что ты исполнил? Что ты мелешь, какие экзамены, какая школа? Ты что бальной»?

Губа даже позволил себе кричать на меня, так как я, в его понимании, был основным препятствием, забравшим у него возможность получить на дурняк лучшие вещи с Республиканского, то, о чем он мечтал днями и ночами напролет. Губа начал меня насильно останавливать. Он требовал немедленно вернутся к Лому и попросится к нему на любых условиях. Я взбесился, и высказал ему все что думал.

«Слушай тупца вспомни разговор, что он нам сказал: будете делать тоже самое, а половину отдавать мне, за что можно будет представляться что мы работаем от Лома. Заметь, не от Крамика, а от Лома, которого толком мало кто знает на районе, а за пределами даже и не догадываются о его существовании. И за это отдавать половину всего что сделаем, а если скроешь что то, будешь считаться крысой!»

 «Ну он нас может представить Крамику и тот нас со временем подтянет к себе!»: оправдывался поникшим голосом Ваня Губа.

  «Крамик будет с тобой встречаться?»: произнес я, после чего истерически  рассмеялся.

«С тобой Губой? Кто ты вообще такой и что ты умеешь, нахер ты  кому то в бригаде сдался? Его взяли за то что он спортсмен, хоть морду может набить, а ты что можешь, лишь постоять в стороне на шухере?»

 Губа, обдумав мои слова, опустился на землю и после минутного молчания, глубоко вздохнув, произнес: «действительно ты прав, пошел он на фиг со своими предложениями!»   

  За тот день я с Губой, вовсе не желая того, встретили Лома раз пять, он бродил по дворам, закоулкам и другим местам сосредоточения молодежи, где, красуясь своим моднейшим прикидом, с таким же пафосом, рассказывал про свое трудоустройство и, в конце, предлагал от него работать. Во время сего, он делился впечатлениями от общения с самим Крамиком, которого в лицо, по кличке и за небывалые заслуги знали все, но похвастаться личным знакомством могли лишь единицы.

Крамик был пожалуй самый авторитетный рэкетир нашего микрорайона и не смотря на то, что ему еще и не было двадцати пяти, он успел получить от жизни буквально все, о чем только можно было мечтать. Крамик родился и вырос на Подоле и начал вступать во взрослую жизнь  как множество его ровесников - хулиганя и промышляя гоп-стопом, где проявил храбрость и организационные навыки, вскоре его приметили взрослые криминальные авторитеты и, постепенно, проталкивали вверх по иерархической лестнице преступного мира. И так, меньше чем за год, Крамик стал правой рукой Жарика, бригада которого была самой влиятельной на нашем районе. Также, эта группировка точно входила в тройку самых сильных в городе, контролируя Подол и самое главное - имея свои торговые ряды на вещевом базаре Республиканского стадиона.

   Вещевой и также оптово-розничный продуктовый базары, хаотично разместились вокруг Республиканского стадиона, который на то время стал деловым центром столицы, где ежедневно крутились суммы, во много раз превышающие  годовой бюджет города. С открытием этого базара в начале девяностых, фраза рядовых киевлян: «ты куда - на Республиканский!» теперь означала, что человек направляется на известный стадион, ни как раньше, на матч славного Динамо с европейскими футбольными грандами такими как Барселона или Бавария, а идет прикупить какую то модную вещичку или чаще, просто полюбоваться  на них со стороны и тихо повосхищаться, так как турецкие джинсы  «варенки» или, вдоль и поперек, расписанная англоязычными словами тоненькая болоньевая куртка не понятного происхождения ( на них обычно писали названия сразу нескольких известных фирм), часто стоили порядком больше среднестатистической месячной зарплаты. Это при том, что большая часть рабочих заводов и сотрудников  бюджетных организаций попали под сокращение, а тем, кому посчастливилось удержать свое рабочее  место, выплата заплат задерживалась на пол года, а то и год.

  Футбол, легендарные кумиры и их достижения на спортивном поприще в те годы мало интересовали голодные серые массы, взбудораженные заводнившим страну потоком недоступных заграничных товаров. Челноки, насыщавшие этот базар ширпотребом, привозили его с Польши, Болгарии и Турции и, пользуясь неограниченным спросом на все заграничное,  в десятки раз завышали цены от закупочной и, соответственно, получали безумные сверхприбыли. Понятное дело,  они вынуждены были щедро делиться как с администрацией города, ясно с правоохранительными органами, также и с группировками, члены которых, в отличии от предыдущих указанных, действительно их защищали и всячески оберегали от орудующих в  городе никем не контролированных банд налетчиков и воров. Успешные киевские   группировки, в кровавых разборках завоевавшие свою часть на этом рынке, по наступлению перемирья, поставили мощные мраморные надгробья над могилами своих боевых товарищей, которым  не повезло в этой криминальной войне, и после, как таковых проблем уже не имели. От рэкетиров лишь требовалось следить, чтобы налаженная система сбора дани не давала сбоев и жили обеспеченной размеренной жизнью, одеваясь по последнему писку моды и имея вдоволь денег на рестораны, девушек и даже хватало на новейшие марки автомобилей для лидеров.   

 Лом в тот день успел обойти все известные тусовки подольской молодежи, в своем красочном повествовании, направленном подросткам района, он не забывал живописно описывать поездку на джипе Крамика на упомянутый Республиканский стадион, и с каждым разом, история Лома дополнялась все большими подробностями. Базар возле Республиканского стадиона, без преувеличений, на то время стал самым популярным местом для абсолютно всех слоев населения города, на несколько лет полностью заменивший киевлянам кинотеатры, театры, музеи живописи и библиотеки. Шедевры мастеров древности, лежащие в историческом музее или «Три сестры» Чехова поставленные в театре драмы и комедии, навеивали скуку. Считалось куда интересней занятием, походить поглазеть на пестрые вещички не нашего производства. Молодые влюбленные, думая как провести время, очень часто, вместо романтических свиданий в безлюдном парке или на задних сиденьях кинотеатра, выбирали прогулку между торговыми рядами этого базара. Люди среднего возраста тоже здесь прохаживались, до конца не веря своим глазам, что может существовать в природе такая разновидность вещей, и тихо вздыхали, что в их лучшие годы ничего подобного не было, также сюда приходили и пенсионеры и активно щупая вещички, с любопытством расспрашивали цены, после  чего начинали вслух громко чертыхаться и проклинать всё и всех на свете.  

 Лом, плодотворно побродив по злачным местам района, к вечеру насобирал около двадцати ребят от двенадцати до восемнадцатилетнего возраста, пожелавших встать под его знамена, и решив, что на первый день достаточно, поплелся в сторону Бочки - кафе-бара, где частенько собирались члены данной группировки. Он никак не мог нарадоваться произошедшему, шел с  гордо поднятой головой, его глаза блестели, а в мозгу крутилось только одно: что он наконец то в  жизни вытащил счастливый билет. Теперь все будет иначе, думал  он: признание, слава и главное - финансовое благополучие. Ребята, в большом количестве, согласившиеся от него работать, укрепили его уверенность, что у него все получится как запланировано. Он уже разрабатывал стратегию, как оттеснить внутреннюю конкуренцию и стать, по меньшей мере, правой рукой Крамика.

«А может через пару месяцев самому сколотить бригаду?»: приходили в голову мысли Лому.

«Нет нет!»: отбрасывал от эти мысли в сторону «не надо никуда спешить, надо сначала присмотреться и притереться к Крамику, а может, если конечно повезет, даже к самому Жарику!»

  К вечеру, он уже немного охладел к своему наряду, который стоил больше ста баксов, и напряженно думал, как же себя проявить, чтобы Крамик купил ему личную девятку, пусть даже подержанную. Он впадал в полубредовое состояние, представляя себя за рулем личной вишневой девятки и как он, на глазах у своих бывших одноклассников и соседей,  медленно проезжает по родным улицам района на собственном авто.

Карьера Лома в составе известной киевской группировки была многообещающей, но, к его разочарованию, молниеносной, продлившись не больше не меньше, а ровно один день. В тот вечер, когда он пришел в Бочку, ребята Крамика собрались в полном составе.  Нежданно и негаданно, с запланированной зачисткой, туда нагрянул убойный отдел вместе с «Беркутом». Арестовали все звено, человек двадцать, включая и самого Крамика. Лом такого стремительного поворота событий не ожидал, и был явно не готов к тому, что уже в первый же день его славной рэкетирской жизни, его автоматчики грубо повалят на землю и будут топтаться по его дорогущему спортивному костюму. Да еще, самое обидное, его избранника судьбы, парочка отмороженных жлобов в форме бесцеремонно будут пинать ногами и обзывать всякими непристойными словечками. Из-за его высокого роста и дюжего телосложения, ему оперативная группа уделила много внимания, в результате чего, еще при приеме, ему прилично изувечили лицо и тело. На допросе его также продолжили отчаянно избивать. Лом привык к боксерскому бою один на один и по четко зафиксированным правилам, и не выдержал такого навала  ударов руками, ногами и подручными предметами, обрушивающимися на него со всех сторон. Поэтому быстро размяк. Прожженные опера сразу просекли, что он не очень опытен в таких делах и решили додавить атлета.

 «Ублюдок, если не расскажешь все как есть, мы тебя забьем на смерть. Все уже сдали Крамика, у него просто нет шансов, минимум пятнашка, а может и пожизненное, а ты будешь молчать, поделим три его мокрухи на вас двоих!»: доносилось откуда то сверху до оглушенного ударами Лома.

Во время недолгого перерыва, сделанного двумя вспотевшими и вымотавшимися самыми активными вышибателями признаний, старший опер взял его за горло и практически прикоснувшись к лицу лицом, продолжил свою мысль: «будешь молчать, тогда я начну сам писать, и поверь, напишу чтобы тебе хватило не меньше чем на лет пятнадцать.  И никуда от этого ты не денешься, придется сидеть долгих пятнадцать лет, задумайся только, почти сколько же сколько ты пробегал на этой земле, пятнадцать лет на зоне где зимой жуткий холод, а летом невыносимая жара, от которых нельзя спрятаться и никуда не деться и так будет длиться ровно пятнадцать лет, по истечению которых, если тебе конечно повезет, ты выйдешь тридцати-двух летним дряхлым старичком с туберкулезом, цингой, у тебя не будет стоять, так как ты со временем забудешь зачем оно тебе  надо, и будешь сидеть на лавочке возле своего дома никому ненужный на этом свете неудачник, который в свое время захотел поиграть в молчанку с опером, видящим вас всех насквозь!»

 Опер Владимир Иванович добавил уже более смягченным тоном: «Пойми, ты мне не нужен, сдай Крамика со всей его организацией и мой тебе совет, плюнь ты на благородство и пока не поздно, спасай свою жопу!»

  Вышибалы в мундирах подали старшему оперу знак, что они готовы продолжать дознание и он отошел в сторонку. После трехчасовых пыток и отливаний водой в следственном кабинете, терпение Лома окончательно лопнуло и он готов был давать показания. Он бегло рассказал все, что успел узнать за однодневное пребывания в группировке. Он указал торговые точки на Республиканском, которые платят Крамику, рассказал как и через кого вышел на Крамика, подробно описал состав группировки и автомобили, принадлежащие ее членам.

   Владимир Иванович и не думал скрывать от Крамика чистосердечное признание Лома, и в тот же день Лому в камеру пришла малява с грозным ультиматумом закрыться, иначе перережут глотку. За ней последовала неприятная встреча в коридорах отделения, где его вели на допрос, а Крамика с допроса, и когда они сблизились друг с другом, Лом получил удар ногой в колено от разъяренного авторитета, только как ознакомившегося с его признаниями в письменном виде.

 Крамик, вырываясь из рук своих конвоиров, кричал диким голосом: «Сука закрой свою вонючую пасть! Или я тебе ее вскоре сам закрою!»

 Случайная встреча в коридоре, понятное дело, произошла совсем не случайно, и была специально организована все тем же Владимиром Ивановичем, человеком с громаднейшим стажем работы в органах,  за плечами у которого было не одно раскрытое громкое дело недавних лет. Его дополнительной задачей было подавить Лома до крайней степени, окончательно оттолкнуть от своих бывших дружков и, тем самым, максимально приблизить к себе, чтобы Лом уже сам начал просить у него поддержки и совета. И он, с поставленным заданием, справлялся на все сто.  

  Старший оперуполномоченный, на основании показаний Лома, собрал достаточно информации по поводу деятельности этой преступной группировки, аккуратно листочки подшил в дело и положил в сейф, который закрыл единственным имеющимся ключом. После, он приступил к самому волнующему его моменту - торгам.

  Человек Крамика, который пришел к нему в кабинет на заранее оговоренную встречу, как обычно, предлагал ему порядка тысячи долларов. На что он, прямо ему в лицо рассмеялся, и, достав из сейфа   показания Лома, дал пару минут на ознакомление. В то время, как человек Крамика, с головой окунулся в чтение, опер заявил, что меньше пяти даже и не подумает взять.

«Организованная группировка все таки, не шуточное дело!»: он это озвучивал таким тоном, как будто раньше даже и не догадывался, что у Крамика своя группировка, и он, в той или иной мере, причастен ко всем тяжким преступлениям, то и дело, происходящим в районе.

В конце беседы, как и планировал, Владимир Иванович взял пять штук,  за что, данное уголовное дело, было демонстративно при госте уничтожено, а Крамик, в течении получаса, был отпущен на волю и все его молчаливые бойцы вместе с ним в нагрузку.

«Три тысячи начальнику Ровд, пятьсот разделю между бойцами опергруппы, из них сотку дам на двоих Васылю и Сане, а оставшаяся полторашка моя личная!»: разделил он в уме щедрую дотацию стражам порядка со стороны криминалитета, представляющую из себя существенное дополнение к скудной офицерской зарплате.

 Несколько дней ненормированной напряженной  оперативно-следственной работы полностью себя оправдали: подытожил Владимир Иванович.

«Надо будет с женой обязательно съездить в августе отдохнуть и подлечиться  в хорошем Крымском санатории, а деткам прикупить вещичек, и пора начать договариваться с деканом юрфака, и заранее забить там место за Васькой!»: по хозяйски, расчетливо разделил он уже свою законную долю.

Владимир Иванович заглянул в ближайшее будущее и перед ним предстала сияющая любимая жена, которой он передаст на хранение эту кругленькую сумму, он видел счастье в глазах и воображал слова  признательности любимому папане, со стороны дочки Маши, которая, благодаря его непосильным трудам, сможет прикупить себе модные пестрые юбки и сарафанчики. Любящий муж и заботливый отец был по настоящему горд собой,  так как он, не смотря на тяжелейшие для страны времена, продолжал обеспечивать достойную жизнь своей семье. С такими приятными мыслями,  он направился в кабинет начальника Ровд, предварительно заботливо переложив причитающуюся ему трешку в конверт.    

    В этом деле для Владимира Ивановича теперь осталось только решить вопрос с Ломом, которого он вовсе не был намерен  отпускать просто так. Опер вызвал его на допрос и чтобы ни быть многословным, просто достал с полочки криминальный кодекс Украины, где на открытой им странице, черным по белому, было написано «за участие в организованной группировке от семи до пятнадцати лет».

 Лом, к тому времени, был уже полностью морально подавлен и не знал что для него хуже, месть недавнего криминального покровителя или пятнадцать лет за решеткой. Опер помог ему сделать правильное решение.

 « Я вижу ты неплохой парень. Как же я тебе могу помочь?»: почесывая затылок, задумчиво произнес Владимир Иванович.

«Ну за активное сотрудничество с органами пару лет можно будет скинуть, поговорю с районным судьей и он, ради меня, еще пару годков скосит, и в результате все равно как ни крути около десяти выплывает!»

 Владимир Иванович, как бы пытаясь найти выход из сложной ситуации, около десяти минут нервно ходил взад вперед по комнате. В конце он выпалил: «Хочешь сокращу срок в двое?»

 «Да!»: промолвил Лом,  он боялся даже воображать, что такое целых десять лет на зоне.

«Тогда бери на себя рядовые висяки, а дело с твоим участием в ОГП, я, на свой страх и риск, замну. Как говориться услуга за услугу!»

 Он живенько полез в картотеку и, порывшись  там, достал парочку листиков, после чего  продолжил: «вот пять квартирных краж и одно ограбление. У тебя же нет судимостей?» «Нет!»: прохрипел Лом.

 «Отлично, не судим, несовершеннолетний, получишь до трех, а может, даст бог, и условное!»

Основным достоинством Лома была физическая мощь, но никак не мозговая и он, даже не задумываясь, принял данное предложение за спасательный круг, и, резвым кивком головы, обозначил свое согласие. После чего, по горячему, опер  вместе с забежавшим следаком проинструктировали его что, как и когда по этим делам говорить на суде, и, быстренько состряпав признания Лома в преступлениях, которые он не совершал, в тот же день  отправили его в Лукяновское сизо.

 Когда Лома увел конвой, Владимир Иванович, оставшись наедине со своими мыслями, чувствовалсебя гением оперативной работы, так как за последние годы обеспечил на вверенном ему участке практически стопроцентную раскрываемость преступлений любого типа, да еще, ко всему, научился зарабатывать на этом немалые деньги.

  И так, в результате, один день признания среди малолеток и гарцевания по району в шикарных шмотках, Лому обошелся семигодичным заточением в исправительно-трудовой колонии общего содержания. Я  представляю, как его эти долгие семь лет в лагерном бараке терзали приходившие в голову грустные мысли,  когда его мнение раздваивалось, кого во всем винить: подлого опера или свою тупость, так как за  тот многообещающий день на гребне славы и всеобщего признания, когда он стал участником группировки, он не успел совершить ни единого преступления, но не смотря на это весомое обстоятельство, долгих семь лет своей жизни безвозвратно потерял, да что там, можно смело заявить, с того дня, вся последующая его жизнь пошла наперекосяк.

 Где-то через семь лет, я случайно встретил Лома в переходе метро. Он был одет в те же самые, когда-то супермодные, спортивный костюм и кроссовки фирмы «рибок», которые, на тот день, можно было увидеть лишь на деградированных  личностях, таких как бомжах и алкоголиках. Лом, с опущенной головой, плелся к выходу, и, по семилетней привычке, держал руки за спиной. О его в прошлом мускулистой фигуре уже ничего не говорило, спортивный костюм на нем висел  как на вешалке, лицо было изнеможенное и напрочь лишено в прошлом присущей ему борзости и самоуверенности, и выделялось бегающими во все стороны глазками, как у загнанного в тупик зверя. Лом знал, что на районе его  все воспринимают никак иначе как стукачом, и исходя из этого, он не желал  встречи с кем угодно из бывших товарищей или просто знакомых. Узнав меня, он резко перевел взгляд в другую сторону и заметно ускорил шаг. Я смотрел со стороны на него и поражался: это был совершенно другой человек, и если бы не тот старенький, потрепанный спортивный костюм, бросившийся мне в глаза как напоминание о том неопределенном, но тем не менее,  захватывающем времени, я бы его вряд ли узнал. Поистине это был один из самых ярко выраженных примеров встречавшихся в моей жизни, как минута, или точнее сказать для этого случая, полдня славы ( если вообще это можно так назвать), обернулись для человека искалеченной жизнью.

 После тюремного освобождения,  он снова быстро исчез с района, и как говорили, уже скрывался от своих товарищей из бригады Крамика в  бабушкином селе и вернулся лишь через года два, только после сообщения в прессе, что Крамика нашли в упор расстрелянным в своей машине.

 По окончательному возвращению на Подол, у Лома, от былых гиперзавышенных амбиций, уже не осталось  ни следа, и он, в продмаге на углу возле своего дома, устроился работать грузчиком. Хоть блатные времена к тому времени уже ушли в забвение, подвыпившие подрастающие хулиганы то и дело его обзывали «сукой» и затевали с ним разборки, а его ровесники попросту Лома избегали: благопристойные   сторонились его за криминальное прошлое, а ребята с криминальным прошлым, но уже пристроившиеся в мирной жизни,  кто как и он грузчиком, а кому повезло таксистом, открещивались от Лома всё за тот предательский поступок почти десятилетней давности, который, если честно разобраться, на самом деле, никому кроме как Лому абсолютно никакого вреда не нанес.

 И так, я с Ваней Губой продолжали дружить сугубо вдвоем. С расширением состава компании вечно возникали трудности, так как большинство нормальных пацанов, очень негативно воспринимали Губу, а таких как Губа, охотно желавших к нам присоединиться,  я лично быстро отшивал, трезво осознавая, что Боливар, в этом случае я, двоих Губ на себе не вытянет.

 Ване Губе вечно мерещились миллионы, которые были где то совсем рядом, и для того чтобы их заполучить, требовалось совсем немного усилий.

«Деньги, они у всех, а мы ни  разу больше десяти баков на рыло не имели!»: часто он, расстроенным голосом, высказывал вслух свои мысли. Мне быстро надоело ему что то доказывать или в чем то переубеждать, да просто участвовать в его глупых  рассуждениях о том, что можно купить на деньги, которых у нас нет в наличии, и также, нет  плана как их раздобыть, и я просто молча шел рядом, думая о своем. А он в это время продолжалперечислять, в мельчайших подробностях, что можно приобрести при наличии на кармане кругленькой суммы. Он мог на память пересказать все модели кроссовок, футболок и спортивных костюмов с прилавков Республиканского базара и, по меньшей мере, парочка из них была ему в край необходима, чтобы чувствовать себя полноценным человеком. Особенно он становился невыносимым  после встречи районных товарищей, в состоянии сильного наркотического или алкоголического опьянения и одетых в новые модные вещи, что наглядно свидетельствовало, о недавно  успешно провернутом дельце. Он подробно выпытывал у них что к чему, и когда мы оставались наедине, поникшим голосом бубнил себе под нос: «похоже все могут кроме нас!» 
    Я понимал, что таким образом он провоцирует меня на соответственные поступки, однако я Губу уже давно раскусил, и он для меня был совсем не указчиком, как мне поступать. Я тоже не против был обновить свой наряд  и иметь что то на кармане, и в отличии от Губы,  даже готов был в этом активно  поучаствовать. Я также как все подростки в переходном периоде был неравнодушен к модным вещам, но, изо дня в день, просто это тупо обсуждать, меня слабо утешало.

Так одним субботним утром, мне позвонил Губа домой и, взволнованным голосом промолвил, что сейчас зайдет. Когда он залетел в приоткрытую дверь моей квартиры, он долго не мог справится  с внутренним волнением и, в конце, прохрипел: «завтра можно будет заработать 100 долларов!»

 Озвученная вслух данная сумма меня тоже заставила взволноваться, я в то время такой крупной купюры никогда еще в руках не держал и если не ошибаюсь, вблизи даже не видел. Взгляд  Вани был немного пришибленным,  лицо, видно от глубоких душевных переживаний, выглядело вывернутым наизнанку, и его неуравновешенное состояние дало мне понять, что это не какая то очередная его мифическая авантюра типа ограбления банка с муляжом пистолета, сделанным из папье-маше или взятия в заложники сына президента.

 Губа плюхнулся на мою кровать и рассказал все как есть.

«Завтра  Игнатенко, мой одноклассник, идет покупать на базар себе кроссовки и костюм и ему папа дал на это сто долларов!»

«Ты точно знаешь?»: заинтересовано переспросил его я.

«Он меня попросил, для безопасности, пойти вместе с ним!»

  Губа мне про Игнатенко и раньше рассказывал, это был его одноклассник из самой обеспеченной семьи, и Ваня Губа, понятное дело, с ним дружил. Как это было у Губы в правилах, гласившим дружить только с богатыми и влиятельными, он с первых дней знакомства стал ему самым близким товарищем в классе, часто ходил к нему в гости на просмотр видеофильмов, в основном похабного содержания, и просто банально порыться в забитом холодильнике.

У Вани даже к тому времени созрел план, который он по деловому озвучил.

 «Надо срочно вызвонить Тиму и Косого и организовывать ограбление!»

«Ну и что нам достанется после дележей Косого?»: перебил я его.

После этих роковых слов, в глазах Губы прослеживалась полная растерянность и бессилие. Игнатенко жил на Печерске, с подольскими не знался, особенно с неблагополучными, и меня ни разу  не видел в лицо. Я, быстренько обмозговав все за и против, предложил Ване, что я ограблю их двоих прямо в Игнатенко парадном.

«Не получится!»: решительно прервал меня Губа.

«Это почему?»: удивленно переспросил я.

Ваня какое-то время не решался ответить, после чего промолвил: «Он меня хорошо знает, не раз видел как я рублюсь, и если я не буду активно сопротивляться и не справлюсь с одним нападающим, он сразу поймет, что это подстава!»

 Фраза,  что Ваню Губу кто то знает как бойца, который очень хорошо рубиться, у меня вызвала насмешливую ухмылку.

«Не переживай, я сделаю все так,  что никто не догадается!»: успокоил я друга.

Жажда больших денег переборола страх перед раскрытием и Губа согласился.

    На следующий день, мы вместе сели в автобус и вышли на остановку раньше. Ваня пошел к нему домой, а я занял свое место в парадном. Через пять минут открылась дверь на третьем этаже, и, сверху, до меня донесся веселый смех Губы и его товарища. Когда они ко мне приблизились, я пристально  посмотрев на Губу, попросил его подкурить сигарету. Ваня, как мы и договаривались, протянул мне зажигалку, а я в этот момент его резко ударил в голову. Я специально ударил его как можно сильнее, потом еще добавил два боковых удара. Эта была моя часть плана, и это я, по понятным причинам, заранее Ване не озвучивал, так сказать, смывал с Вани возможные подозрения его же кровью, и Ваня потерял сознание не понарошку.

 Я, нахмурив брови, злобно посмотрел в бегающие глазки его товарища, он, в свою очередь, был не на шутку перепуган драматической сценкой, как на его глазах бесславно пал его друг, которого он знал как отчаянного бойца. Правда, это с его же  слов, на самом деле, все было немного иначе.

 «Есть деньги!»: спросил я, сделав свой голос как можно грубее.

Игнатенко, еще раз, бегло посмотрел на бездыханное тело своего друга, и,  в надежде избежать его участи, достал из внутреннего кармана куртки купюру и, трясущимися руками, протянул ее мне. После чего, я развернулся и вышел из парадного. Я, галопом, пробежал несколько кварталов и прыгнул в первый попавшийся троллейбус, как оказалось, направляющийся в противоположную мне сторону. Только умостившись в пластмассовое сиденье троллейбуса, я осторожно разжал кулак с купюрой, и, от увиденной цифры 100 на зеленой бумажке, мне откровенно поплохело. Я вышел через несколько остановок, и, перебежав через дорогу, сел в нужный автобус. Непреднамеренно, следы были тщательно запутаны, преследование было уже не возможным, и я окончательно расслабился. Я опять приоткрыл кулак, где продолжал хранить драгоценную бумажку, так как боялся ее положить в карман, и снова взволнованно рассмотрел купюру.

«Сто долларов!»: все верно.

В состоянии похожем на опиумное опьянение, я доехал до конечной, где и вышел. Я закурил сигарету, и, не спеша шагая по тротуару, начал интенсивно размышлять. Очень скоро, я полностью утерял контроль над своим мозгом, и не вмешивался с корректировками в поток его бурной фантазии.  Магия волшебных цифр полностью затмила мой разум «Я богат, наконец то я сказочно богат!»: навязчиво внушал он мне, и у меня не было ни сил ни желания, противиться этим явно нереальным выводам. Я не спеша шел по улице с фирменными магазинами, по дороге мчались иномарки и мне казалось, что это все теперь и мне доступно. Теперь я себе многое смогу позволить: пребывая практически в бреду шептал я, щупая хрустящую купюру и, периодически, с трепетом рассматривая цифру сто. Выкинув бычок на тротуар, я с большим трудом совладал со своим затуманенным мозгом, и начал думать уже о реальных возможностях, которые перед о мной предстали благодаря этой купюре.

«Сначала куплю себе «торшин», а это фуфло», резко обронил свой взгляд на заштопанные и склеенные во всех местах свои кроссовки, «я прямо на базаре и выкину!»: размышлял я. Когда я вспомнил модель кроссовок Адидас «торшин», в моем воображении представшие на золотом блюдце, я снова обомлел. И в таком зачарованном состоянии я медленно добрался до своего двора, и, полностью истощенный более часовым мозговым штормом, плюхнулся на ближайшую лавочку. Я продолжал планировать грандиозный шопинг.

«Так «торшин» семьдесят долларов, а на остальные куплю спортивный костюм, пусть паленый, но по крайней мере с правильной надписью!»

 Я представил себя наряженным в эти супермодные вещички, от чего мне резко захотелось курить. Сигареты, как всегда это происходит, закончились  в самый не подходящий момент, и я вышел на ближайший перекресток стрелять сигареты у прохожих. Я подметил, как за последние  полчаса, у меня сама по себе выперлась вперед грудь, походка стала более важной, и на мою просьбу угостить сигареткой, которую я произносил непонятно откуда взявшимся высокомерным тоном, желающих откликнуться долго не выявлялось.  

Очень скоро, из моего мечтательного состояния, идущего вперемешку с распирающей  гордыней,  меня вывел до боли знакомым голос, что то кричавший с другой стороны дороги. Из резко притормозившего  такси выбежал Губа и радостно кричал на всю улицу: «все в порядке получилось на ура! Его родители меня посчитали за спасителя и даже посадили на такси домой. Заявы как я понял тоже не будет!»

 Скажу честно, встреча старого друга была вовсе некстати. Скажу больше, она вообще была мне не нужна. Погрузившись в свои мысли, я как то вообще забыл про существование моего друга и, надо заметить, от этого, я не чувствовал никакого дискомфорта.

Я предложил ему молча прогуляться, продолжая мечтать о своем. Однако, с появлением на горизонте друга,  полностью углубляться в грезы уже не получалось, он, своими навязчивыми репликами и комментариями, то и дело, меня выводил из задумчивого состояния. 

 «Ну жестко ударил ты меня, но все равно молодец. Я тобой горжусь, ты все сделал как надо!»: безостановочно из за спины доносились радостные восклицания Губы, постоянно сбивающие меня с приятных мыслей.

 С появлением друга, я с горечью осознал, что свои мечты придется значительно урезать, что, как не крути, надо будет с ним делится. По справедливости, за такого рода участие с этой суммы Губе прилагалось не больше двадцатки. Но сказав бы я ему это, я бы  потерял друга навсегда. То, что он после этого со мной перестанет общаться, меня не так сильно пугало, у меня были реальные опасения, что Ваня, от одной произнесенной вслух этой фразы, спокойно мог бы получить инфаркт или в тот же день наложить на себя руки.

«Молодец, признал, я тебя еще больше стал  уважать!»: не уставал засыпать меня комплиментами Губа, а я прекрасно знал, чем стремительней поток комплиментов от Губы в  твою сторону, тем больше он от тебя будет в последствии требовать. 

«А дай подержать сотку!»:  раз пятый повторил он.

Я наконец то опустился на землю и начал корректировать свои планы. Кроссовки «торшин» уходили в тишину и на примете виднелась другая модель, ровно за пятьдесят, тоже настоящий Адидас, но модель уже гораздо попроще. Если я хотел сохранить дружбу, мне надо было делить ни как иначе, а ровно пополам. Передо мной возникла дилемма: друг или сто долларов и известная русская поговорка «не имей сто рублей, а имей сто друзей», в моем случае звучала  примерно таким образом: «имей сто баксов или друга Ваню Губу». Друга, честно признать, с мизерным количеством достоинств. Как друг может он был и не плох, но как человек Ваня был не совершенен для любого социума: завистливый, жадный, подхалим, приспособленец, невероятно трусливый и самое неприятное, он совсем не пытался меняться в лучшую сторону, и искренне считал свою модель поведения за образцовую, и был даже убежден, что именно так и надо выживать в сложных условиях. Но тем не менее, это был самый близкий мне товарищ и другого просто не было. Хотя, еслитолькозахотеть, найти такому равноценную замену вообще не составляло труда.  И получалось, я просто к нему привык, и общался по привычке. Как выяснилось со временем, это была очень вредная привычка,  она не приносила мне  абсолютно никакого удовольствия и еще,  вдобавок, стала дорого обходиться.

«Давай их положим мне в портмоне, чтобы вдруг не потерять!»: навязчиво доносился из за спины,  ставший особенно  неприятным в тот день мне голос.

 Периодически меня обгоняя, Губа крутил в руках своим портмоне под кожу, кстати, в прошлом месяце мною отобранным у прохожего алкаша и на время данное ему на хранение, в последствии, так у него и зависшее.

 «Простые, но Адидас тоже не получаться!»: продолжал размышлять я.

«Как минимум долларов десять пройдется отмыть, Ваня просто не отцепится и уже получалось максимум сорок пять на душу!» «Так сорок пять, остается один лишь спортивный костюм!»: со вздохом подчеркнул я.

«А на хрена мне новый спортивный костюм, если у меня не будет новых кроссовок?»: с каждой минутой все больше расстраивался я.

В это время, когда мои планы рушились как картежный домик, а мечты вместе с сигаретным дымом развеивались в воздухе, Губа обогнал меня, полностью преградив мое передвижение. Он, с идиотской улыбкой, посмотрел мне в глаза и произнес: «едем в кабак»!

«Да, для данной ситуации, это  было  предложение в самую точку!»: признал я,  и одобрительно кивнул головой.

  Ваня радостно выбежал на обочину дороги и первому остановившемуся грачу, промолвил: «На Крещатик!»

   По приезду на Крещатик, мы медленно проезжали мимо ряда шикарных кабаков, возле одного из которых Ваня попросил притормозить. Я протянул таксисту разменять сто долларов, на что он, прогнозировано, ответил отказом. В то время молодежь любила совать таксистам в качестве денег календарики, с изображением долларовой купюры на лицевой стороне, всевозможные южноамериканские и африканские валюты под видом английских фунтов или  немецких марок  и таксисты предпочитали брать исключительно национальную валюту, а если доллары, то в маленьких номиналах и обязательно без сдачи.

«Давайте купонами!»

«Нет купонов!»: ответил я.

«Я сотню не возьму!»: заметил он.

 «Ну как  хотите!»: ответил я таксисту, и мы, под град проклятий со стороны водителя, вышли из машины.

  Выбранный кабак Губе показался простеньким, и он решил подобрать другой. Ваня, предвкушая шикарную попойку, прохаживался по  Крещатику как известный голливудский актер по бульвару звезд, во время чего выискивал место, которое было нам положено в соответствии с новым статусом. Губа всегда отличался умением различать настоящий шик от искусственного, и выбрал один из самых дорогих ресторанов.

На предложение швейцара снять верхнюю одежду, Ваня ответил резким отказом, так как вовремя вспомнил про дырку от пропала сигареты на рукаве его рубашки. Мы уселись на уютном диванчике и сразу договорились - по сто грамм водочки за удачно провернутое дельце, пару простых бутиков на закуску и, не откладывая, едем скупаться на вещевой базар. Обаятельная официантка, практически без юбки, незаметно подкралась к нам из за спины, и милым голосом предложила меню. Я с Ваней  устремили свои взгляды на девушку, или точнее сказать на ее ноги, которые заканчивались практически на уровне наших голов, мы медленно подымали наши взгляды вверх, тщательно изучая ее природные данные и единогласно признали, что она была прекрасна во всех отношениях. Кроме длинных, стройных ног, там присутствовала, выпирающая из натянутой блузки, объемная грудь, и все заканчивалось обворожительной улыбкой, произведенной выкрашенными в ярко-красный цвет пухлыми губками. Губа всегда проявлял невероятную слабость ко всему совершенному - это начиная с продуктов питания, одежды, машин и заканчивая женщинами и, не переставая ее пристально рассматривать выпяченными наружу глазами, потянулся за меню. Он решил произвести на нее впечатление и  показаться одновременно  богатым и щедрым клиентом. Губа, отложил меню в сторону, и задумчиво посмотрев официантке в лицо, с загадочной улыбкой произнес: «нам бы бутылочку самой хорошей водки и фирменной закусочки!»

Как он и просил, нам вскоре принесли поднос с полулитровым графином в паре с блюдцем,  со вкусом, декорированным нарезкой. После четвертой рюмки, я, за день изнеможенный мыслями о своем несметном богатстве и невероятных открывшихся передо мной возможностях, неожиданно окосел и полностью потерял контроль над ситуацией. Я закрыл глаза и, будучи всем довольным, просто сидел на мягком диванчике.  В это время, пьяный в дупель Губа, крутил головой в разные стороны, и напряженно искал глазами представительниц слабого пола, которых можно было бы пригласить к нам подсесть, и параллельно, глотая слюну,  высматривал блюда на соседних столах. Он не смог долго сдерживать соблазн, и решил гулять на полную катушку. В соответствии с  его заказами, мы перешли на перепелов, шашлыки, жульены,  блинчики с черной икрой. Когда водка закончилась, он грациозным взмахом руки, как постоянный клиент из зарубежных фильмов, позвал официантку. В его глазах появился озорной блеск, и я понял, что он собрался к ней заигрывать. Девушка вежливо отклонила его предложение присесть к нему на колени, а он продолжал строить из себя хозяина жизни.

«Что у вас еще есть хорошего выпить, понятное дело не из дешевых!»: важным тоном спросил он.

«Французский коньяк, рекомендую!»: продолжая обворожительно улыбаться, ответила она. «Давненько я не пил французский коньяк!»: задумчиво произнес Губа, хотя на самом деле, я был больше чем уверен, что он не только французский, а вообще никакой коньяк до этого еще не пил.

Подумав, Губа приказал нести его.

«Сколько?»: переспросила официантка.

«Понятное дело бутылку, мы хотим нормально расслабится!»: промолвил Губа, и практически полностью разлегся на мягком диванчике.

Черкнув что то у себя в записной книжке, девушка ретировалась и вскоре вернулась с фигурной бутылкой на подносе.

 «За тебя красотка!»: в гусарском стиле произнес Губа и небрежно разлил напиток по рюмкам.

После того как он произнес  этот тост, он на нее посмотрел таким взглядом, типа она должна была быть ему очень благодарна, за то что он собирается нажратся  в ее честь. Я был уверен, таких желающих в ее жизни встречаются с десяток каждый день, и от таких порывов ее тошнит. Но Губа был самоуверенным малым, и я догадывался по его мимике, что он был убежден, что эта девушка еще долго будет его помнить, возможно что он даже ей будет сниться. Загадочный молодой парень, с доверху набитыми деньгами карманами.

 Девушка поблагодарила за тост в ее честь и ушла.

   Дальнейшие события как то выпали из моей памяти, и я проснулся от легких постукиваний по спине. Возле себя я увидел прелестную официантку. Я, как привык делать в ее присутствии, мило улыбнулся ей, но улыбка резко пропала. Она стояла в окружении двух бритоголовых орангутангов, осматривающих меня неприветливыми взглядами. Она продолжала мне нравиться как женщина, но как человека я уже ее презирал, так как понимал, что эти рожи тут не просто так. Я решил, что пока я отдыхал, Губа уже повеселился от души и сейчас охранники будут мне объяснять, во сколько это нам обошлось. Но нет, Губа был на месте, и в состоянии, в котором особо не похулиганишь, даже если очень этого хочется. Тогда я с укором посмотрел на нее, и так и  хотел сказать - че ты этих привела, мы ж даже тебе сука тост посвятили. Она, как всегда, оживленно стреляла глазками, и попросила меня рассчитаться, так как у нее заканчивается смена.

«Давайте счет!»: прокашлявшись в кулачек, произнес я.

 Множество ноликов расплывались перед глазами, и я вежливо попросил перевести сумму в долларовый эквивалент и устно мне ее озвучить.  Паручасовая попойка в самом сердце города обошлась ровно в девяносто пять долларов. Я, сбитый с ног такой баснословной суммой, схватил счет и попытался что то самостоятельно вычитать там. Но мое состояние было совсем не подходящим для  проведения ревизии широкого перечня выпитого и съеденного мною на пару с Губой за тот вечер. Я еще раз посмотрел на двух охранников, воинственные лица которых дали мне понять, что сопротивляться бесполезно, и скрыться также не получиться. Я, после повторной просьбы рассчитаться, с нарастающей болью в груди, протянул официантке стодолларовую купюру. Я провожал взглядом эту троицу,  думаю с не меньшей досадой, чем  делал это одноклассник Губы утром того дня, в мгновенье, потерявший самый ценный подарок от  любимого папы на свое семнадцатилетние. Однако, я уверен, ему подарок быстро восстановили, по отношению же к себе, я был почему то  убежден, что в ближайшее время мне такая удача уже не подвернется. Моя родная стодолларовая купюра, которую я воспринимал, никак иначе, как проходным билетом в неведомую ранее роскошную жизнь была у меня бесцеремонно изъята, та купюра, которая я слепо верил, украсит мою жизнь не на один лишь вечер так точно. Что этот вечер был так уж и хорош я тоже не считал, так как большую часть гулянки просто проспал. Я обозлено посмотрел в сторону Губы, основного виновника столь неподъемного счета, однако он еще даже не подозревал о постигших нас колоссальных несчастьях. Он, бедняга, долго никак не мог угомонится, вливая в себя спиртное и запихивая деликатесы, так и заснул с счастливой детской улыбкой не лице, и лежал головой на столе, с рюмкой в одной руке и надкусанным бутербродом в другой. Он уже стянул с себя куртку и видневшаяся на рукаве пропаленная дырка, его нисколечко не смущала.

«Вставай Губа, банкет закончен!»: сквозь зубы процедил я.

Вскоре вернулась официантка, уже без своих грозных стражников и принесла сдачу на подносе, ровно пять долларов. Она, задействовав все имеющиеся у нее в наличии чары, обольстительно улыбаясь,  смотрела на меня как на мужчину своих потаенных желаний, вышедшего из девичьих сновидений. Однако с той минуты, как моя сотка оказалась у нее в руках, я воспринимал эту девушку уже ни как обаятельную красотку модельной внешности, а никем иным, как подлой мегерой с гадкой мордой, ободравшей меня до липки, и в пух и прах разбившей мою надежду на обеспеченное будущее. Я, без особого труда, выдержал ее психологический напор, направленный в первую очередь на самое  уязвимое место у мужчины, и,  резким движением, выхватил пятерку с принесенного ею подноса и сразу же спрятал ее в карман.

  Впервые за день, улыбка в мгновенье стерлась с уст официантки и она, недоброжелательно скривившись удалилась, если не ошибаюсь, еще и тихо матюкнулась.

Я, схватив Ваню за воротник, стянул его с дивана и вытянул на свежий воздух, довольно пассивно выводивший его из коматозного состояния.

«Хороший коньяк ты заказал, вкусный!»: начал я издалека.

«Да чувствовалось, что настоящий!»: гордо заметил Губа. Мне даже показалось, он хотел похвастаться своим умением выбирать стоящие вещи. 

 «Кстати стоил ровно пятьдесят баксов!» Начал я пересказывать ему то, что сумел вычитать в счете.

«Сколько, пятьдесят баксов?»:  трезвея прямо на глазах, повторил Губа.

«Ну зато какой неповторимый вкус!»: злобно посмотрев на него, добавил я.

Он на время остолбенел, и в  его глазах прочитывалось желание извлечь из своего желудка столь ценное содержимое и сдать обратно, хотя бы за полцены. От этой фразы он   окончательно пришел в себя, и,  взявшись обеими руками за голову,  приступил реанимировать в своей памяти недавние события. Губа, одновременно, боялся  услышать мой прогнозированный ответ вслух, но также, не имея мочи более теряться в догадках, осторожно спросил: «что все 100 баксов просадили?»

 «Чего все, аж пятерка осталась!»: съязвил я.

 «Пятерка?»: опустошенным голосом простонал Губа, после чего,  он на весь Крещатик  выдавил из себя боевой клич Тарзана, на время заглушивший бой часов и заставивший пустится в бегство проходившую на другой стороне дороги влюбленную парочку. 

   Вечер был теплый, и мы решили домой добираться пешком. Правда, был бы проливной ливень или буря, ураган и даже смерч, мы все равно бы поперлись домой на своих двух. Выбрав бесплатный способ передвижения, мы стремились хоть что-то спасти из нашего былого богатства и отложить данную пятерку на сигареты, разливное пивко и всякую мелочь на ближайших пару дней. Про жизнь с шиком и на зависть всем вокруг, уже никто и не думал. С большим трудом определившись с правильным направлением, мы, пошатываясь и спотыкаясь, направились в путь.

«Все равно ничего путевого купить бы не получалось!»: утешал меня, а больше самого себя Губа.

 «Да чего, можно было бы что то придумать, если бы кто то не захотел пригубить изысканный напиток!»: специально заводил его я.

После этих слов, он опять обхватил свою голову обеими руками, и начал бубнить себе под нос: «мать его за ногу, вонючий шмурдяк за пятьдесят баксов!»

  С Крещатика на Подол дорога лежала не близкая, да еще непослушные ноги, как будто специально цепляющиеся за все бровки и проваливающиеся в разломы в  асфальте, настойчиво выискивающие валяющиеся ветки на дороге и вечно вступающие во всевозможные кучи мусора, как минимум вдвое, затянули прогулку.

 Вскоре,  я почти как стеклышко протрезвел, и у меня было масса времени  проанализировать этот показательный эпизод в моей жизни, как в течении одного дня,  я смог заполучить невидимые до сего блага, представленные в виде той самой крупной бонны Федерального банка США, и уже под вечер успел их бездарно утратить.  Расстраиваться и искать виноватого было бессмысленно, так как изменить что либо было уже невозможно, и мне в голову неожиданно пришла глубокая философская мысль: ставить перед собой главную цель жизни – богатство, выраженное в денежном эквиваленте и только к этому и стремиться, это по крайней мере глупо, так как любая сумма, которую реально заполучить, на самом деле не способна покрыть и одной сотой твоих материальных потребностей. К тому же они, эти потребности, имеют такое неприятное свойство как постоянно возрастать и видоизменяться, а многие человеческие потребности вообще, даже самые большие деньги не способны удовлетворить, и когда ты ставишь целью жизни одни лишь деньги, ты, в независимости от того сколько их получишь, все равно вскоре начнешь желать еще и еще чего то большего, по цене сильно превышающее твои даже конкретно расширившиеся возможности, и соответственно, снова почувствуешь себя обделенным и несчастным. Истинное счастье человека и смысл его жизни заключается в чем то другом, пришел к логическому выводу я, правда в чем именно, так полностью и не разобрался.  Я не стал делился своими свежими идеями с Губой, так как был заранее уверен, что он не то что меня не поймет, а решит, что я просто с горя сошел с ума. Кроссовки, костюмы все ушло в никуда и это меня уже меньше печалило, а могло бы быть гораздо хуже, утешал себя я. К примеру, придурочный Губа со своими королевскими заказами в ресторане, стоимость которых спокойно могла перевалить за сотку, и в таком случае, вместо выпавшей нам на головы  прекрасной прогулки, нам светила небольшая взбучка от наряда  милиции и, как минимум, ночь в вонючей камере районного Ровд. Я внимательно посмотрел на свои старенькие потертые кроссовки, и, покрутив ими под светящимся фонарем, решил, что не такие уж они и заношенные.

 «Как минимум месяц еще пробегают!»: поставил я им окончательный диагноз. Эта мысль меня немного приободрила и я, выкинув дурное из головы, принялся во всю наслаждаться вечерней прогулкой по историческому центру.

     Школьный год, да и вся моя школьная жизнь подходила к логическому завершению, десятый год моего тесного причастия к образовательной системе, по странным официальным подсчетам, одиннадцатый, заканчивался меньше чем через месяц. То что дни школы сочтены, это было весьма заметно по настроению моих одноклассников, когда я изредка посещал занятия, там, с трудом, насчитывалась половина класса, которая, к второй половине дня превращалась в треть, а последние два урока, как правило,  проходили без учеников.  И так оставшиеся школьные дни можно было уже начинать считать  на пальцах, и я осознавая, что это последние дни моего там пребывания, с целью хоть что то оставить в своей памяти, начал почаще посещать уроки. Также, как то резко, меня очень сильно начал раздражать навязчивый Губа, который был вовсе не против поселиться в моей комнате, и школа стала единственным местом, где я мог, хоть на время, от него спрятаться.  

 Наступил долгожданный последний звонок, выпускники  моей школы собрались в закрытом школьном дворике, где с трибуны беспрерывно звучали пламенные речи учителей. Я старался пропускать мимо ушей официальные заезженные тексты и всматривался в лица своих наставников, осознавая, что многих больше никогда не увижу. Когда ты человека видишь в последний раз в жизни, это должно печалить, а у меня, почему то, это вызывало лишь радужные чувства. Да не только у меня, казалось у всех ученичков, и даже слезы на глазах девушек  не выглядели искренними, дань традиции что ли, не более того.

 «С этого дня  вы вступили во взрослую жизнь, помните и придерживайтесь тех норм морали  и этики которыми вас здесь наделили!»: донеслось до меня с трибуны.

Если сделать именно так как он и просит - это значит  продолжать все в том же духе: подумал про себя я, так как в этой школе меня научили исключительно и всецело дурным манерам и сомнительным способам самовыражения. Да во взрослую жизнь действительно мы вступили, только какой смысл учителя вкладывают в эту фразу. Самому принимать решение, самостоятельно делать выбор, большая ответственность за свои поступки. Если так, то я со своими районными дружками, уже давно туда вступил и уверен успел пережить побольше интригующих моментов, чем многие эти учителя за свою долгую монотонную жизнь: обрабатывал я в мозгу учительские позывы.

И так весь класс стоял,  молча слушая одно выступление за другим и на каком то этапе, громкие фразы начали насильно закрадываться в мозг, и у каждого, даже у Феди, появилась в глазах задумчивость. Каждый из нас ждал от взрослой жизни чего то обязательно хорошего, кто то мечтал о карьерном успехе, бредил о финансовом благополучии, а многие, в особенности женский коллектив, просто о счастливой семейной жизни. Однако, как показывает жизненная практика, этого на всех никогда не хватает, и никто не волен предугадать, не он ли  тот счастливчик, которого выбрала судьба, чтобы превознести до небес, или наоборот, сделать отбросом и опустить ниже плинтуса. Но дальнейшую судьбу моего непутевого класса можно было легко предугадать. Продолжение образования в высших заведениях - это для нашего класса было что то из сферы фантастики. Путь в альма-матер был перекрыт с двух возможных сторон. Самостоятельно сдать вступительные экзамены в посредненький институт, да даже в забитый техникум, детишкам, которые получали хорошие оценки исключительно за посещаемость и прилежное поведение, вряд ли бы получилось. Заплатить взятку декану университета или поступить за деньги в недавно появившиеся коммерческие вузы тоже отпадало, так как я уже говорил, мы были преимущественно из бедных семеек. Так что итог этого совместного десятилетнего сотрудничества учителей с учениками моей школы по меньшей мере не утешительный: так как положительный момент практически отсутствовал. Учителя, из года в год, строго по программе читали свои предметы, а детишки даже и не думали, что то себе от туда подчеркнуть. Искать виноватого  бессмысленно так как его нет, или все виноваты в  равной степени, у одних был шанс, но они его проигнорировали, другие возможно не слишком напористо направляли в нужном русле.

Так что вам учителя в этот раз гордится нечем, вы  выпускаете в мир целый поток недоумков,  совершенно не пристроенных и не готовых к жизни в благополучном обществе, которые если и не будут приносить открытый вред окружающим, то, в лучшем случае, будут ему обузой: подытожил я.

Я задумался: «а чтобы изменилось, если бы в этой школе отпускали восвояси на лет так пять  раньше»? Да в принципе ничего худшего точно бы не было: подытожил я. Не помню, говорил я или нет, два умника Саша Хоменко и Сергей Карпов непонятно как попавшие в эту школу, быстро разобравшись что к чему, и проучившись чуть более полугода, еще в десятом классе исправили роковую ошибку  и перевелись доучиваться в соседний лицей.

     В конце прозвучал символический последний звонок, сбивший меня с невеселых мыслей и мы, с перетянутыми через весь торс красными ленточками, по устоявшейся традиции выпускников, направились бродить по  достопримечательным местам города. И так тысячи неугомонных монстров, основная отличительная примета которых была красная повязка, со всей округи наводнили центр города и беспощадно терроризировали столицу вплоть до утра следующего дня, нарушая общественный порядок всеми возможными способами, повысив и так зашкаливавшую криминогенную ситуацию в нем.      

   Через несколько дней, на школьном стенде в вестибюле, вместо привычного расписания уроков, вывесили список выпускных экзаменов и консультаций, их я  не мог себе позволить пропустить и старательно переписал даты на ладонь руки.

  На мое удивление, выпускные экзамены  прошли очень гладко, без единого ЧП. За несколько дней до них, по общепринятой практике, широко распространенной в образовательных учреждениях такого типа, на консультациях учителя продиктовали нам ответы на строго засекреченные министерством образования экзаменационные билеты. Нас убедительно просили напрячься хоть один раз за десять лет, и вызубрить наизусть эти ответы, так как на экзаменах предвиделось участие людей с Районо. Однако, за столь короткий срок, овладеть весьма объемным количеством материала, ни у кого из моих коллег и в теории не могло  бы  получится, да впрочем никто особенно и не старался, и наши учителя это быстро просекли. Чтобы мы не опозорились перед аттестационной комиссией, и, в первую очередь, не подвели педагогический состав школы, они решили немного упростить задачу и за каждым учеником закрепили свой именной билет. Выучить наизусть даже один именной билет по каждому из пяти предметов, для учеников моего класса  также оказалось непосильной задачей, и на экзамен каждый  приходил со шпаргалкой, которую выкладывал прямо на парту и переписывал слово в слово ответ в официальный бланк с печатью.  Учителя смотрели на это сквозь пальцы, так как давно уже мечтали побыстрее от нас здыхатся. Переписанные слово в слово ответы, оценивали в соответствии с годовыми оценками и, в основном,  полученные тройки нисколечко  не смутили моих одноклассников.

  Наступил долгожданный день выпускного. Девушки пришли разодетые в белоснежные платья, украшенные кружевами и пышными бантами, в которых больше напоминали мне невест. Они явно перед этим всю ночь напряженно работали над своим новым имиджем: наглаживали и подготавливали наряды, понаделывали залакированные пышные прически, более умело нанесли на лица косметику, и со своей задачей - произвести на окружающих впечатление, справились на все сто. Изменившиеся до неузнаваемости одноклассницы с одухотворенными лицами туда сюда прохаживались под ручку со своими родителями, и, в недавнем прошлом, присущая им вульгарность, исчезла в неизвестном направлении. Я внимательно присматривался и,  с большим трудом, узнавал в них тех матерщиниц и пошлячек, с которыми частенько на переменках ходил на перекуры в соседний парадняк. Многие девушки в тот день так замечательно выглядели, что еще бы чуть- чуть, и я бы точно в кого то из них влюбился.

  Я же, в свою очередь, по поводу своего выпускного гардероба  не придумал ничего оригинального и пришел как обычно, в джинсах и кроссовках, это то что я считал одновременно стильно и практично: ночь будет долгой и надо было быть подготовленным ко всему. Правда, для солидарности с массами, я одел сверху пиджак и так, на всякий случай, положил в карман папин галстук.

 Нас рассадили в актовом зале, где было запланировано торжественное вручение дипломов. Учителя в последние дни ни скупились на комплименты и добрые пожелания и забрасывали ими при любой выпавшей возможности. Некоторые фразы с философским смыслом даже сумели меня растрогать, и, так как я не нашел более интересного занятия, принялся глубоко вдумываться в тексты ораторов с 20-30 летним стажем. Из, все сильнее накрывавшего сентиментального состояния, меня вывел толчок в плечо. Как я сам догадался, это был Федя. Он, улыбаясь во все 32 зуба,  кивал головой в сторону выхода. Я прекрасно понимал к чему он клонит, и сам в принципе хотел того же самого. Мы, пригнувшись, начали пролазить через ряд одноклассников, учителей, родителей и  с трудом пробились к дверям. Пробежав через школьный коридор, который был как никогда пустынным и безмолвным, мы забежали на лестницу и направились в туалет, место которое частенько использовали не по прямому его назначению. В моей школе, это было самое укромное место, такая себе закрытая зона для педагогов, которые, небезосновательно, очень редко решались туда заходить. Из за батареи Федя достал кулек, в котором были две бутылки вина 0.75 и несколько бутербродов.

«Пока ты там из себя слезу выдавливал, я это все утянул с учительского стола!»: хвастался Федя.

 Он правда забыл рюмочки, однако нам было не привыкать пить с горла, и мы чекнув бутылку об батарею, принялись по очереди ее опустошать. После нескольких заходов, кровь сильно подступила к вискам, меня бросило в жар, и я, присев на подоконник, закурил. Я задумчиво смотрел на школьную спортивную площадку, на которой играли в мяч десятилетние ребятишки. Они жизнерадостно бегали по полю, во время чего беспечно смеялись и шутили. Думаю, они так же как я в их возрасте, мечтали поскорее повзрослеть, и даже не догадывались, что самое счастливое время в их жизнях именно сейчас, в этом возрасте. Я сделал еще несколько глотков, и меланхолическое настроение не спешило меня покидать. Со школой все кончено, и в первый раз за все время, я начал от этой мысли расстраиваться. В это время Федя достал пачку Беломорканала и оживленно начал забивать папиросу субстанцией из спичечного коробка. Пару раз глубоко затянувшись, он протянул ее мне. Мой организм всегда плохо переносил драп вперемешку со спиртным. Однако это был особенный день, когда не то что можно было все, а просто необходимо всего и побольше, и буквально после второй затяжки, я глубоко ушел в себя.

«Не скучай!»: приводя в чувства, за оба плеча трусил меня Федя.

«Надо возвращаться, а то пропустим выдачу аттестатов!»

Федя, выбросив пустую бутылку и недоеденные огрызки бутербродов прямо в окно, умылся у умывальника и был полностью готов к торжественной части вечера. Я же, еле-еле сполз с подоконника, став на ноги, мгновенно почувствовал сильную слабость и, пошатываясь, направился к двери, которая двоилась. Два пролета лестницы мне казалось я преодолевал несколько часов. Мы с трудом пробрались обратно в актовый зал и заняли ближайшие свободные места. Скучные лица родителей и учительского состава уже не выглядели так мрачно. Классная руководительница сразу рассекретила причину нашего отсутствия и вздохнула с облегчением, так как это был последний день нашего совместного времяпрепровождения. Да, думал я, школьная парта осталась позади, всё я уже взрослый человек и это необходимый жизненный этап уже пройден. Надо думать, кем я буду в жизни, а думать в общем то не хотелось, и особых пожеланий на этот счет у меня не было. Единственное, что мне светило в ближайшее время, и я точно знал, что это не моё - это срочная служба  в армии. Учиться реалиям взрослой жизни, стирая портянки старшему набору, а через год заставлять стирать свои младших - это я знал наверняка не то, к чему я стремлюсь и я не собирался таким образом перерождаться из зеленого подростка в зрелого мужчину.  

   Мы с Федей  как раз успели к выдаче аттестатов. Вскоре с уст директора прозвучала моя фамилия. Я ее четко расслышал, однако никак не прореагировал. Я понимал, что мне надо подыматься и идти в сторону директора, но мне так не хотелось вставать со стула, который я  уже воспринимал частью своего тела. На третий раз, как назвали мою фамилию, Федя взял меня под руку и, приподымая, прокричал: «тут он, тут, сейчас идет. Волнуется сильно!»  Федя, резким рывком, насильно вырвал меня из стула и оказавшись на ногах я, как загипнотизированный, пошел в сторону директора.

 Борис Моисеевич, как это было ему свойственно, не мог обойтись без последнего напутствия. Он всегда говорил долго и расплывчато, и во время его спича, я снова ушел в нирвану. Через какое то время, мне начал слышаться божественный голос, нежно шептавший: «Александр, Александр!»

Мои глаза сфокусировались на лицах членов комиссии и вытянутой руке директора, который довольно долго ждал моей реакции на этот его дружественный жест  как к равному. Я четко осознавал, что откровенно торможу, не без труда разобрался, чего от меня хочет директор, и резко схватился за его руку, принявшись со всех сил ее сжимать.

 «Опять надрался!»: услышал я знакомый голос класухи.

«Дорогая Марья  Федоровна если бы только напился, это было бы еще ничего, вот Федин план признаю, действительно вывел меня из равновесия!»: подумал про себя я.

«Что же из тебя будет?»: с трудом вырвав свою руку из моей, печально прошептал Борис Моисеевич.

 Сколько раз мне этот вопрос задавали родители, учителя, просто знающие жизнь взрослые,  сколько раз я сам себе задавал этот напрягающий вопрос. «Хрен его знает, поживем увидим,  ну такой нудотиной как ты я точно не стану!»: сам себе в уме ответил я на этот вопрос.

С уст директора прозвучала фамилия другого одноклассника, я понял, что пришло время уходить и, развернувшись к массам, откровенно растерялся, так как у меня перед глазами все плыло и двоилось. И только при помощи Фединой хаотичной жестикуляции руками и подсказок вслух: «сюда! сюда!», я смог сориентироваться и тронуться в правильном направлении. 

  Официальная часть выпускного торжества закончилась, в конце ученики вместе с родителями дружно встали на ноги и долго хлопали в благодарность учителям, потом староста с парочкой помощниц, чуть ли ни десятый раз за последнюю неделю, вручили каждому учителю букет цветов и мы начали покидать актовый зал. Мы всей толпой ринулись в наш класс, где оживленно приступили готовиться к гулянию. Кто начал расставлять стулья, кто накрывать столы праздничными блюдами,  находиться в этой суете для меня было сильно напряжно, и Федя, прямо в точку, предложил вернуться в наше укромное местечко. В туалете мы, по второму кругу, проделали тоже самое: еще по полбутылки вина растворилось в  наших желудках, еще один косяк был докурен, после я выкурил подряд две сигареты и Федя, посмотрев на часы, подхватил меня за руку, и потащил в класс.

К тому времени, наша классная комната была  готова к празднованию на все сто. Я сел за стол, в плотную заставленный  бутербродами с колбасой и сыром, гренками со шпротами, биточками, вареной картошкой и по середине стола красовался особо дефицитный торт «Ромашка». Тут у меня началось откровенное раздвоение личности: драп, полностью завладевший моим мозгом, направлял руки в сторону  торта,  однако залитое в желудок спиртное, намекало, что трогать его крайне не рекомендуется в этот день.

 Как только мы удобно расселись, с соседней комнаты, где разместились наши родители вместе с учителями, к  нам подбежал Федин батя. Он оглянулся по  сторонам и из за пазухи достал бутылку водки. Родитель был уже на подпитке, и  промолвив: «сегодня вам уже можно», разлил по фужерам больше половины    бутылки.

«Не ужели уже можно?»: с сарказмом подметил я.

 Отказывать родителю друга, по меньшей мере не прилично, и я понимая, что это уже точно лишнее, но все равно опрокинул содержимое фужера себе в глотку.  После чего, я немного сполз со стула, и заняв более менее устойчивую позицию, решил на парочку часов воздержаться как от спиртного, так и от съестных продуктов.

В отличии от меня, на Федю алкоголь вперемешку с наркотиками действовал как допинг, и он бегал туда сюда как ошпаренный, а я забился в угол комнаты и в полную наслаждаться одиночеством. В нашей комнате безостановочно гремела ритмичная музыка в стиле реп, которая сливалась с доносящимися из соседней комнаты песнями Пугачевой и Ротару. Также до меня доносились веселые голоса моих одноклассников, громкие звоны бокалов и  стуки вилок. То там то сям мелькали знакомые лица с счастливыми глазами и широкими улыбками. Спиртное быстро потянуло молодой коллектив на  романтику, и, по просьбе большинства, Сидоренко, агрессивный реп поменял на кассету Скорпионс с лирическими балладами.  Ребята начали приглашать  девушек на медленные танцы, и, обнявшись, они что то шептали друг другу на ухо, и медленно передвигались по залу. Песни группы Скорпионс заставят кого угодно в любом состоянии задуматься о противоположном поле, однако я решил пропустить танцы, так как вовсе не хотел падать ниц по середине комнаты, и  в таком виде навсегда  запечатлеться в памяти у моих одноклассников.

    Воздержался от танцев не я один, еще несколько девушек, не нашедших себе пары, что то оживленно обсуждали за  совместным распитием шампанского. Мое внимание привлек Олежка, выделяющийся из общей массы невероятно тоскливым лицом. Я видел как он, для храбрости, нервно выглушил фужер вина и подошел к Инке, видно пригласить ее на танец, однако прогнозировано получил отказ. С Олежкой связана печальная история неразделенной школьной любви: первые не по детски серьезные  чувства к избранному человеку, в итоге, которые привели к уже, по взрослому, болезненному разочарованию в жизни. Я его не совсем понимал, но тем не менее, мне его было по человечески жалко. Олежка, как говориться, полюбил Инку с первого взгляда. Инка перевелась к нам с соседней школы в одиннадцатом классе, и когда она впервые зашла в наш кабинет, Олежка, от прилива неведомых ранее эмоций, аж привстал на ноги, как будто действительно был поражен стрелой амура. Он был парень не самых привлекательных внешних качеств: среднего, даже маленького роста, щупленького телосложения, да еще и  с кучерявыми рыжими волосами, которые, судя по всему, не очень любил расчесывать. Также  он одевался в полунеформальном стиле, который на нашем районе мало кто понимал.  Зато как человек, он был не глупым и добродушным и у меня лично он никогда не вызывал негатива.

Инна, избранница его сердца, я бы не сказал что была такая уж красавица, чтобы так откровенно пренебрегать его чувствами: в целом не рыба не мясо, ничем не примечательна как среди одноклассниц, так и среди всех учениц школы. Но тем не менее, он что то смог для себя в ней подметить особенное, что  впоследствии превратило его дальнейшую жизнь в сущий кошмар. И Олежка приступил за ней ухаживать. Он был застенчивым и скромным парнем, и это все ему давалось очень трудно. Олег начал с маленьких букетиков цветочков, которые тайно на переменках просовывал ей в сумку. Инка этому была весьма рада, однако хотела она их получать от кого угодно, только не от Олега. После занятий, он, на расстоянии квартала, провожал ее домой, а вечером, когда темнело, подолгу сидел в ее дворе на лавочке в надежде увидеть Инкин силуэт в окне. Прожив таким образом пару месяцев, он не мог более держать взаперти свои порывы и написал ей анонимное письмо, в котором выложил все как на  ладони. Когда Инка идентифицировала своего поклонника, она подошла к нему с перекривленным от злости лицом и привселюдно спросила гневным тоном: «Ты что извращенец?» Потом она вслух  зачитала письмо подружкам-одноклассницам, и они, в течении всего года, встречая Олежку, насмешливо цитировали фразы из его интимного письма. Свои  неразделенные чувства, он  перебороть никак не мог, молча терпел унижение за унижением, и продолжал тихо страдать, ни на секунду не убирая он нее поникшего взгляда в течении всего школьного дня. На что Инна, когда ловила его взгляд, в ответ лишь презрительно кривлялась. Со временем, осознав что он ей больше чем равнодушен, и изменить что то не в его силах, Олежка выбрал для себя роль непризнанного поклонника, человека обретенного на вечные страдания  и научился довольствовался тем, что может ее хоть наглядно лицезреть. Также, кроме простого созидания, он часто предпринимал  попытки защищать свою любовь от внешнего мира. Однажды Инку случайно толкнул увалень Зорин из параллельного класса, и, в мгновенье, миролюбивый тихоня Олег набросился на него с кулаками. И если бы их не разборонили, я думаю, он бы его порядочно изуродовал. Как то классная руководительница наругала Инну при всем классе, и отказалась ей ставить положительную оценку в четверти. Тем же вечером, приставив марлю к трубке, он набрал домашний номер учительницы и грозился с ней расправится. И я думаю, он был готов это сделать, если бы ему Инна только намекнула. Но все эти отчаянные попытки произвести впечатление или доказать серьезность своих намерений оставались не только не замеченными, они выводили Инку из себя. И она часто приглашала его на откровенный разговор в коридор, откуда доносились ее  исторические  крики: «Урод отвянь от меня. Сгинь из моей жизни извращенец!» Олега чувства к ней, она почему то восприняла за извращение и так его только и называла - то маньяк, то извращенец.

И тогда на выпускном, последнем дне существования нашего класса, она не удосужилась проявить не то что сострадание, а просто малейшее уважение к его чувствам, и подарить ему, на прощанье, ни к чему не обязывающий один единственный танец.

    Славе и Лоре, другим моим одноклассникам, наоборот, как говориться с любовью повезло, и она у них было обоюдная. Они, взявшись за нижние части талии и сомкнувшись в страстном поцелуе, полностью растворились в танце. Славик и Лариса начали встречаться с 10 класса и уже через месяц, что учителя что одноклассники, их воспринимали никак иначе как семейную пару. С первых же дней зарождения их романа, они пересели за одну парту и на всех  переменках ходили нежно взявшись за  руки. Они полностью отстранились от коллектива и были заняты исключительно друг другом.  Славик, ранее неоднократно замеченный за нюханьем клея, с концами забросил свое сомнительное пристрастие, а Лора, в недавнем прошлом, частенько с одноклассницами похаживающая к военной части, навсегда забыла туда дорогу, и таким образом их любовь несла в себе еще и воспитательно-исправительный характер. Ни друзья, ни развлечения массового характера, никто и ничто их не интересовало, и похоже, они ни на секунду ни покидали свой, заполненный только чистым и одухотворенным, выдуманный сказочный мир, в котором было место лишь для них двоих. Как говорят в народе - любовь подаренная с небес. Как и предполагалось, после школы они быстро поженились, уже через год у них родился первенец. Как это порой случается в молодых семьях, за пару лет семейной жизни, их трепетные чувства не то что остыли, а просто замерзли, в результате чего Славик, стремя голову, сбежал из семейной идиллии. И сейчас я часто встречаю живущую по соседству Лору, которая выглядит изрядно замученной и истощенной тяжелыми буднями жизни матери-одиночки. Она всегда загружена сумками с продуктами, и у нее под ногами бегает сыночек, как две капли воды, похожий на своего папу. Также, иногда мне попадается на глаза Славик, который вернулся к старым привычкам, правда уже нюхал не клей, а вещи по серьезней. Он, до сих пор, с перепуганным лицом, семимильными шагами обходит детские площадки и воспитательный садик нашего микрорайона, панически боясь случайно встретить ту женщину, ради которой когда то с радостью отдал бы свою жизнь, может быть и не отдал, но искренне верил, что для нее готов это сделать. Странное вообще это чувство любовь, столько  эмоций, порывов, страстей и также непредсказуемых вариантов развития дальнейших событий у нее, что даже не знаешь, приносит она человеку больше вреда или пользы.

  Любовь Олега Инна, оторвавшись от своего навязчивого ухажера, глазами искала Федю. Федю девушки всегда любили: он был веселый, разговорчивый и никогда не забывал раздавать слабому полу комплементы. Также он умел  завоевывать их внимание рассказами о своих надуманных приключениях и тысячей анекдотов, которые знал наизусть. Федя, как большинство коллектива, с первой же медленной песни, приступил к танцам, во время которых, не забывал уделить внимание каждой из своих поклонниц. Правда, каждой из них, он посвящал не более пяти минут, во время которых, успевал немного потанцевать, признаться в любви, потом затянуть в пустой кабинет, где предлагал совокупиться, убеждая, что это установленная традиция всех выпускников, которой ни в коем случае нельзя пренебрегать. Девушки, наблюдая это все, и требуя по отношению к себе более трепетного отношения, в конце отказывались. От чего Федя не отчаивался и принимался быстро подыскивать замену. Он провел по этому кругу около дюжины  девушек, и, в конечном итоге, так ничего и не добившись, он, окончательно вымотавшись, упал на стул возле меня. Охарактеризовав всех одноклассниц тупыми блядями, он  потянулся к бутылке шампанского. Заметив стоящего возле открытого окна  печального Олежку, он свистом пригласил его к нам за стол. Федя из под стола достал бутылку водки, и разлив в три рюмки, провозгласил тост за нас, и мы залпом выпили. И так распивая бутылку, они долго критиковали капризных  и подлых девушек. У Олежки плохие мысли ушли в сторону, и он даже периодически начал улыбаться. Я же выпав с разговора, продолжал наблюдать за переливающимся разноцветными лучами танцполом.

«Да теперь мы взрослые, и будем сами строить свою дальнейшую жизнь. Больше мы  не будем сидеть в одном классе, связанные одной проблемой, так а что насчет меня? Нет только не смысл жизни!»: отгонял я в сторону грустные мысли. Они никак не уходили и я решив, что немного восстановился, встал на ноги, и почувствовав  что координация движений в норме, прошелся по комнате. Сидение меня утомило, романтические песни Скорпионс, по десятому  кругу, вызывали легкое подташнивание, и я попросил ди-джея Сидоренко включить техно.Непроизвольно, мое тело начало подхватывать музыкальную волну и с простого дерганья головой в такт музыки, я постепенно перешел к диким пляскам. Мою волну сразу подхватили Олег и Федя и мы мотыля ногами и руками в разные стороны и выкрикивая: «свобода, делай что хочешь», перебили романтическое настроение у большинства одноклассников, которые, с большим удовольствием, к нам присоединились. Олежка,  к тому времени, успел уже прилично нализаться, и Федя, во время танца, вынужден был поддерживать его за руки и как кукловод, управлять его движениями, на что тот улыбался, хотя его глаза продолжали быть наполненными печалью. Федя устал прятаться в туалете и забил косяк прямо в комнате, пустив его по кругу среди танцующих. 

    И так на горизонте появилась заря, ярко осветившая нашу комнату. Под утро, вновь звучали  романтические песни, под которые, неугомонные Слава и Лариса продолжали, целуясь в засос, танцевать свой не прерывающийся медленный танец. Другие же одноклассники, кто более стойкий, сидели за столами и, в сигаретном дыму, разливали остатки спиртного по бокалам, а многие, к тому времени, уже отрубились.

 Первые лучи солнца разбудили потухшего на какое то время Федю и он с криками: «рассвет, рассвет, все идем встречать рассвет!», начал подбадривать одноклассников к выходу на улицу. Он принялся будить Олежку, который сладко спал возле него на двух стульях, и  вскоре поднял на ноги всех, кто мог ходить, а таких оказалось больше половины. Мы, немного приведя себя в порядок, были практически готовы к выходу в свет  уже в новом официальном статусе взрослых людей.

Покинув стены родной школы, мы сразу же направились в сторону днепровской набережной. На свежем воздухе алкоголь стремительно покидал мой организм, и утренний ветерок меня начал слегка подмораживать. Я, полностью вымотанный пьянкой, остановился на полпути и заявил, что дальше  не пойду.

«Нельзя традиция!»: уговаривал меня Федя и практически насильно тянул за руку вперед.

Уже на подступах к набережной, нам встретились выпускники другой школы. На их нагрудных значках была выгранена надпись «лицей №148», это был один из первых элитных лицеев, открывшихся на нашем районе, в котором учились заучки вперемешку с детьми богатеньких родителей. Их странный внешний вид, заставил призадуматься каждого из моей компании. Что девушки, что ребята были одеты в видно пошитые специально для этого торжественного случая одинаковые беленькие костюмы, выглядящие чистенькими и наглаженными, у ребят на шеях красовались галстуки, а у девушек в руках были маленькие букетики цветов, и они, подобно ученикам младшей школы, с сияющими светлыми лицами, шли под ручку организованной колонной. Что их одежда, что лица небыли помятыми и  потрепанными дикой ночной пьянкой, которая, по всей видимости, у них  отсутствовала, но не смотря на этот казалось бы пренеприятнейший факт, они почему то выглядели гораздо посчастливее нас. Эта колонна наших ровесников, уверенными шагами направлялась в безоблачное будущее, сулившее им только хорошее, что про наш коллектив трудно было сказать.

 Федя, с открытым ртом, рассматривая это шествие, удивленно произнес: «а что они делали всю ночь?»

 Счастливые улыбки и блеск в глазах ни на секунду не покидали их лица, так как в эту ночь они смогли пережить уйму новый впечатлений, впервые отведав плоды взрослой жизни: кто  из них в первый раз попробовал спиртное, выпив за торжеством несколько бокальчиков шампанского, кто впервые провел целую ночь на дискотеке, а кто, вполне вероятно, впервые объяснился, а может быть даже и поцеловался с первым в жизни возлюбленным человеком. Да они  действительно были другими, разница на лицо: подростки которым еще много чего предстоит пережить неведомого ранее в только как наступившей взрослой жизни,  они, в отличии от нас, всячески не ускоряли этот естественный процесс и возможно были по своему правы.

  Возглавляла эту колонну преклонных лет класуха, которая шла с несколькими родителями, и что то оживленно с ними обсуждала. Рассмотрев нашу процессию, состоящую из дюжины полуживых от ночной  пьянки ребят и девчонок, в растрепанных вещах с раскрасневшимися и заплывшими лицами, учительница, от неожиданности, аж шарахнулась в сторону. Однако она быстро совладала с собой и  заняв оборонительную позицию между своими выпускниками и нами, и прикрывая их руками как от прокаженных, выкрикнула: «ребята давайте пройдем побыстрее дальше!»

 Она, осуждающе-презрительным взглядом, бегло осмотрела нас и шепнула перепугавшимся родителям: «это наверное из четырнадцатой школы!»

Как в воду глядела, подумал я, это надо же какая громкая слава у учеников моей школы, что нас так легко распознать даже без каких либо опознавательно-различительных  знаков, по одному лишь внешнему виду.

  Федя молчал не долго и пронзительно выкрикнул: «Лохи!»

Учительница поторапливала ребят словами:«идемте быстрее», дополнив после Фединого громкого манифеста «не обращайте на дураков внимания!»

 И так они скрылись за поворотом.

   «Ну и черти!»: раздраженно проговаривал им вслед Федя, пролетарский отрок, в равной степени ненавидевший  как заучек так и богатеньких.    

   Настроение у меня было и так не на высоте, сильно трещала голова, да еще ко всему, ко мне начала цепляться Валя. Она весь день безуспешно пыталась вывести меня на откровенный разговор, и на набережной  предприняла последнюю попытку взять быка за рога.  Она максимально приблизилась и грустно прошептала, что меня любит. Валя была неплохая девушка, если конечно ее сравнивать с моими одноклассницами: относительно спокойная,  точно не черноротая, однако кроме безупречного характера, мне в ней больше ничего не подходило. У нее была приземистая фигура с укороченными ножками, идеально круглое как футбольный мяч лицо, правда в ее голубых глазах, некоторые одноклассники находили что то невероятно притягательное, но в отличии от других, меня оно почему то лишь отталкивало, да так сильно, что  я даже не решался на один раз воспользоваться ее расположением.

«Я тебя люблю!»: вновь повторила она. 

«Валюша извини но я тебе не подхожу!»: не зная как себя вести в данной дурацкой ситуации оправдывался я, и резко развернувшись, поспешными шагами, направился в другую сторону. Это у меня был какой то рок, преследовавший всю жизнь: меня привлекали девушки, которым было напряжно даже посмотреть в мою сторону, а всякие каракатицы почему то именно во мне души не чаяли, частенько своей навязчивостью и иногда откровенным преследованием, портили мне вечеринки и другие мероприятия массового характера.  

Наш класс разбрелся по набережной, а я с Федей, оставшись вдвоем, присели на пирс и закурили. Федя выпустил клубок дыма, после чего жизнерадостно произнес: «Свобода»!

 «Ну и что тебе эта свобода?»: резко перебил его я.

«Что ты заладил свобода, свобода, что ты вообще без школы будешь делать? Где ты булочки будешь воровать, красть ручки, лазить по сумкам? Все ты уже взрослый, за это тебя будут жестко бить или скорее всего посадят. Что тебе эта свобода, нахрен она тебе сдалась, ты должен выть от отчаянья, что тебя все таки выперли из школы!»

  Моя речь в стиле нашего директора похоронила Федино веселое настроение на целый час. И так посидев в тишине и в конце холодно попрощавшись с Федей, я, пошатываясь,  поплелся в сторону дома. Я какой то был невероятно злой на всех, все и себя в том числе. Меня эта узаконенная пьянка вывела из себя, так как я ощутил, как это гадко и противно выглядит со стороны, когда все вокруг ушатанные, ученики на пару со своими учителями, да еще и некоторые родители, показали себя далеко не с самой лучшей стороны.

 Взрослая жизнь,  детские шалости кончились, что же я буду делать во взрослой жизни: донимали меня мысли. Та что там думать, буду делать, то что и делал, но уже в статусе взрослого человека.