Дети большой перестройки

18  

   В Киеве, в полную силу, вступила в свои права депрессивная осень, безжалостно уничтожавшая зелень деревьев и приподнятое летнее настроение. Однако погодные условия никак меня не трогали, и я продолжал воплощать в жизнь план своей реинкарнации в молодого человека со здравым  и осмысленным взором в будущее.

  С первых же дней в долгожданном последнем 11 классе, я своим поведением начал откровенно вводить в замешательство что учителей, что одноклассников. Я начал старательно делать домашние задания, на что у меня уходили целые вечера, много читать и думать. Я знал, что уже следующим летом мне надо будет  сдавать вступительные экзамены в институт и, понятное дело, мне не очень хотелось выглядеть откровенным тупицей среди будущего окружения. Мой одноклассник Федя, внимательно присматривался ко мне несколько недель: как я прилежно вел конспекты по всем предметам и вслушивался в каждое слово учителей,  как приходил подготовленным на любой урок. В конце, он выдвинул версию: что меня на курорте смыло  штормом с пирса и я, под водой, очень сильно ударился головой о какой то сверхтвердый предмет и, скорее всего, ударился об него не менее трех раз. Или, еще хуже, подвергся гипнотическому внушению и теперь представляю из себя  безвольное зомби, запрограммированное на неадекватные действия. Но на его призывы, взять себя в руки и одуматься, и даже открытые насмешки над моими попытками стать прилежным учеником, я никак не реагировал. Я, сквозь непонимание окружения, продолжал настойчиво грызть гранит науки. Освоить всю школьную программу, после практически десятилетней релаксации, было конечно невозможно. Об этом я догадывался и раньше, тогда я выбрал несколько профильных предметов и вечерами налягал именно на них и даже попросил маму нанять мне парочку репетиторов по точным наукам. Мои родители, в целом скептически относящиеся к существованию в природе высших сил,  резко начали верить в христианского бога, так как то, над чем они бились пятнадцать лет всей моей  жизни, свершилось лишь после моего крещения. Я перестал общаться со своими районными знакомыми, оставив только самого благополучного Ваню Губу. Вернее даже не оставил, а он сам остался, ему попросту некуда было деваться. Это был единственный человек, которого я  полностью посвятил в свои планы и объяснил истинную причину смены имиджа. Ваню Губу мои слова заставили всерьез призадуматься. Он, уже вкусив вкус блатной жизни, не мог остановиться, так как нуждался в постоянных новых дозах адреналина, но с другой стороны, он понимал, что без меня проделать что то в  этом духе у него никак не выйдет. Зачесаться в какаю-то хулиганскую компанию у него бы никак не получилось и он, мучаясь надеялся, что это у меня временное явление и вскоре я вновь, в пьяном умате, потяну его на большую дорогу. До этого времени, он решил терпеливо ждать.

 Ваня Губа приходил ко мне по вечерам, располагался в углу на стульчике и просто молча смотрел как я занимаюсь самообразованием. Частенько, он детально выпытывал у меня информацию о финансовом положении моего крестного, что представляет из себя его завод, его производственные мощности, количество подчиненных. И так со временем, на правах самого близкого друга, выторговал у меня должность заместителя директора на заводе дяди Толика. Получив приличный пост и прилагающееся к нему положение в обществе, Губа немного успокоился и не перестал оббивать порог моего дома, так как я, как и раньше, продолжал представлять для него интерес. Губа, будучи человеком, любящим земные блага превыше всего на свете, в мыслях потихоньку был готов заменить блатную романтику на миллионное состояние воротилы колбасного бизнеса. Пробыв пару дней в роли будущего заместителя директора, он стал более важным и, рассудительным голосом начал советовать, куда лучше будет вкладывать наши сверхприбыли от процветающего дела. Мы остановились на стремительно набирающим обороты игровом бизнесе.  Губа настоятельно требовал на следующее лето взять его с собой в провинцию, в первую очередь, для проведения инвентаризации предприятия и вообще он регулярно твердил, что я несерьезный человек и ему надо будет взять ситуацию под свой личный контроль.

  И так я дотянул до конца первой четверти,  вечерами подготавливая домашнее задание и, с горечью вспоминая, какой я был несознательный еще совсем недавно и столько спустил в трубу драгоценного времени. Несколько раз в неделю, я часами разговаривал по междугородке со своей любимой и обязательно раз в неделю мы обменивались письмами, состоящими не менее чем из пяти страниц. Погрузившись в науки и ожидая вечерних звонков любимой с папиной роботы,  в те дни я был по своему счастлив.

 Иногда я соглашался выйти с Губой на вечернюю прогулку проветриться. Проходя мимо злачных мест района, а такие на Подоле встречались буквально на каждом шагу, я уже со стороны наблюдал как мое поколение погрязло в грехе и бессмыслице. Но я им не докучал советами и призывами исправится, так как понимал, что это совершенно бессмысленно, да ко всему, такими действиями спокойно мог бы нарваться на грубость и спровоцировать потасовку.

  Ряды антисоциальных элементов Подола постоянно находились в циркулирующем состоянии: то резко редели, по причине зачистки притонов и групповых арестов с поличным, то наоборот, неожиданно пополнялись за счет возвращенцев со сроков разной протяженности.

  Во время встреч с неблагополучными знакомыми я, так для приличия, перекидывался парочкой словцов и ничего более. С ними пить я  наотрез отказывался, так как прекрасно понимал, чем это вероятнее всего закончиться.

     Со временем я понял, что свободное от учебы время и какие то мало майские развлечения человеку просто необходимы и сидя взаперти, в первую очередь от себя самого, могу не выдержать и сорваться. Я однозначно  решил, что срочно должен найти себе какое-то внеучебное занятие. Записаться в кружок творчества или музыкальную школу, что полностью бы соответствовало моему новому имиджу, но таким образом надругаться над своей сущностью, я не рискнул. Первое что пришло на ум – спорт и я второй раз пошел записался в ближайшую спортивную секцию на бокс. Бокс мне показался полезным во многих аспектах, он должен был  мне помочь избавится от алкоголического пристрастия и, одновременно, без нарушения общественного порядка, утолять мою страсть к борьбе. Не то чтобы я считал себя так уж сильно зависимым от спиртного, просто я по другому уже не умел развлекаться, и став на путь исправления, я понимал, что это не совсем правильно. 

 В начале 90-х спортивные секции с контактными видами спорта, в первую очередь такими как бокс и борьба, превратились в места паломничества для криминальных элементов.

Методы  работы криминальных личностей того времени, вслед за меняющейся обстановкой в стране, тоже поддались существенной реформации. Зарождение частного бизнеса, появление богатых деловых людей и бросающаяся в глаза роскошь, не могла не привлечь их внимание. Правда старый блатной мир не был единогласен и раскололся надвое: одни  придерживались древнего воровского кодекса, состоящего из множества ограничений, никак не соответствующих реалиям нынешнего времени,  продолжали лазить по форточкам и карманам и, относясь к этому как к должному, на регулярной основе получали срока за сущую мелочь. Множество других злачных элементов, более прогрессивных взглядов, уверенно шагнули в ногу со временем и взяли на вооружения методы работы коллег из капиталистических  стран. Они обложили частный бизнес налогами, поделили территорию города на сферы влияния и для полного счастья им требовалось эффективно оберегать налаженную систему от залетных гастролеров из проблемных регионов и, в первую очередь, от кавказцев, да и коллеги из города постоянно норовили влезть на чужую территорию. Для этого  они нуждались в постоянном потоке людей, готовых идти на определенный риск, способных отстоять их интересы и вместе со всем этим, быть контролированными. Золотозубые типажи с обрисованными кистями, днивующие и ночующие на пятачках возле рядов забегаловок и гастрономов, не  совсем подходили на эту роль.  Они как никто другой понимали суть жизни вне закона, им можно было как то доверять, зеленый следак их точно не расколол бы на первом же допросе и, их громаднейший жизненный опыт, закалённый многими годами проведенными в местах лишения свободы, говорил сам за себя. Но новое время, как говорится, требует своих героев. Эти старые  блатные уже не могли выполнять то, что требовалось для капиталистического криминала. Во первых, это люди, стремящиеся со школьной парты к самостоятельности, которые не привыкли и не умели работать в команде. Во вторых, они были умудренные опытом и ими конечно было бы трудно не только манипулировать, а просто эффективно управлять. И  криминальные лидеры нового образца, устремили свой взор на спортсменов.

  Зародившийся во время  перестройки тип уголовника кардинально отличался от советского и требовал других навыков. Классический советский уголовник - это карманник, домушник даже грабитель, если он хотел что то заработать или попросту задержаться подольше на свободе, он как можно естественней  конспирировался под обычного гражданина, понятное дело, если карманник  будет похож на карманника, в лучшем случае, он ничего не вытянет, люди попросту будут от него шарахаться в троллейбусе и трамвае. А сейчас появился новый золотоносный бизнес - вымогательство или попросту рэкет и твоя главная задача на работе - быть похожим на рэкетира как можно больше, чтобы предприниматель настолько впечатлялся твоим грозным видом, что сам бы, обходя множество конкурентов, обращался к тебе за помощью.

 Блатные советской школы жизни, при всем, были намного надежней чем новички спортсмены, но для бизнеса нового времени их потасканный внешний вид с сутулостью и костлявостью и стиль жизни с полной дизорганизованностью, сопровождающейся систематическими алкогольно-наркотическими забегами, никак не подходил. И авторитет, как правило, за рекрутами шёл в зал бокса или борьбы, там он обсуждал этот вопрос с тренером и когда требования двух сторон были учтены, они пожимали друг другу руки и начинали плотное сотрудничество.

  Тренер строил ребят старших 16 лет и спрашивал, кто из нуждается в хорошо оплачиваемой роботе, за  спиной тренера стоял этот человек и уже сам выбирал из ряда добровольцев. Желающих, особенно в первую волну - это последние годы развала СССР надо сказать была уйма и многие крепкие ребята записывались на бокс только для того, чтобы получить такое предложение. И через несколько дней, прошедшие кастинг молодые спортсмены приходили на тренировку уже разодетые в шикарные шмотки и, с серьезными лицами, обсуждали темы, связанные с их работой в бригаде. И те, кто не решился принять предложение, или был отсеян, с завистью вслушивались в  каждое их слово. Многие тренера, осознав свою востребованность временем, сами организовывали ОГП или числились правыми руками с главными функциями - начальника отдела кадров.          

    Высшие чины жандармерии, прожив пару лет в полном мире и согласии с  наводнившими город гангстерами, со стороны наблюдали за их процветанием и,  понятное дело, обзавидовались. Их задевали за живое: гонявшие по шоссе Мерседесы, ставшие для криминалитета таким обыденным видом транспорта, как для работяг метро,  ежедневные шумные пиры братвы в самых дорогих ресторанах города и, в целом, роскошная жизнь преступников стиля голливудских звезд. Перед ними постоянно возникал навязчивый вопрос: а чем мы хуже? В конце концов, они  пришли к выводу, что им откровенно не доносят и они явно продешевили при назначении своей доли за невмешательство. Попрошайничать и унижаться, тем более перед отбросами общества, ниже чести советского офицера и они принялись решительными действиями напоминать,  кто на самом деле главный в городе. Также, полнейшая бездеятельность городской милиции переполнила чашу терпения общественности, особенно политические лидеры, как правило перед выборами, любили демонстративно упрекать их в этом. И в целом, в те годы,  складывалось такое впечатление, что патрулируют улицы и общественные места не люди в погонах, а коротко стриженые ребята в адидасовских костюмах. И правоохранительные органы просто вынуждены были хоть что то показывать широким массам. Понятное дело, их бездеятельность была обусловлена не тупостью и ленью, как многие думали, а банальной коррумпированностью.

 Стражи порядка  теряли  контроль в городе и чтобы восстановить свое монопольное право на установление справедливости, приступили периодически играть мышцами перед зажравшимся от своей безнаказанности криминалитетом.  И так в злачных местах, под это определение подходили все центральные увеселительные заведения, периодически совершались милицейские                                                                                                                   рейды-зачистки в народе прозванные маски-шоу. Это была такая своеобразная форма вымогательства и откровенного грабежа у рэкетиров со стороны милиции. Криминалитет прилюдно, довольно жестко паковали, пытаясь провести захват как можно унизительней, везли в отделение, где  допрашивали с пристрастием, во время чего шантажировали, запугивали,  потом на каждого заводили досье и, по истечению нескольких часов, за откуп отпускали. Обычно переговоры вел адвокат авторитета, который и передавал требуемую сумму командиру спецоперации. Ко всему, все стянутые  во время захвата с особо опасных преступников перстни с пальчиков, золотые жгуты с шей, вытрушенная из карманчиков американская валюта и частенько верхние кожаные куртки, оставались в отделении на доэкспертизу и воспринимались операми, как честно заработанными в бою трофеями. На этом все и заканчивалось, до тех пор, пока у ментов опять не возникали денежные трудности. От того, что бандиты начали частенько таким образом  потерпать  от правоохранительных органов, простому люду было ни холодно ни жарко: все знали, это были их сугубо и всецело внутренние разборки и прохожие, случайно оказавшись в эпицентре событий, поступали вполне разумно, не засматриваясь по сторонам, быстренько делали от туда ноги.

 Операции маски-шоу чаще всего проводились в ресторанах, ночных клубах и упомянутых спортивных комплексах, где собирался бомонд тогдашнего общества.

Как это присуще работникам правоохранительных органов всех стран и народов, их операции по обезвреживанию преступников в общественных местах, всегда плохо планируются,  незграбно проводятся и от этого часто страдают ни в чем не повинные люди.  

 На эту тему мне всегда приходит в голову печальная история,  приключившаяся с  Геной Кириченко, после которой вся его жизнь пошла под откос. Он сейчас готов ею поделиться с каждым, кто ему поставит рюмочку или просто нальет любой горячительный напиток в всегда имеющийся у него наготове пластмассовый стаканчик. Однако, с  каждым годом, все меньше людей верят словам затасканного бородатого алкоголика, который ежедневно слоняется по улицам Подольского района в поисках пустых бутылок приемного стандарта. 

   Гена  Кириченко был одним из немногих на районе перспективным молодым человеком, который с малых лет стремился к успеху, как сейчас  принято говорить, воплощал в жизнь американскую мечту. Он  имел цель и  знал точно, что ему надо в жизни  и, соответственно, что для него лишнее и ненужное. Он не нуждался в подростковых посиделках в подворотнях со спиртным и слабыми наркотиками, в дешевых потаскухах, демонстрации своего я в бессмысленных  тинэйджерских потасовках. Во всем он стремился к абсолютному идеалу: если девушка, то самая красивая, если гулянка - то с  размахом, если самореализация то на полную катушку. Вместо подростковых авантюр, он всегда хорошо учился, по окончанию школы, своими силами, поступил в престижный институт народного хозяйства и, на последних курсах, как раз припавших на конец восьмидесятых, не прерывая учебы, начал потихоньку приобщаться к бизнесу. Когда его дворовые знакомые и одноклассники массово примыкали к группировкам или сами их организовывали,  он, затарившись ящиками водки, сигарет и электроприборами,  ездил в Польшу, где менял их на джинсы Леви-страус  турецкого производства.  И так, десятками раз, осуществляя оборот водка-шматье-доллары  быстро сколотил первый капитал. Имея практические коммерческие знания и капитал на раскрутку, он перешел на более высший уровень и принялся закупать аудио-видео технику мировых лидеров, насыщая ею вечно голодную на все импортное родину. И все у него пошло как по маслу. К двадцати трем годам Гена казалось уже достиг всех возможных вершин. У него было поставленное на широкую ногу собственное дело, в котором от него лишь требовался слабый контроль, вовремя договариваться с партнерами и забирать навар.

  Он пригнал из Германии новенький Мерседес, практически беспрецедентный случай в те годы, за честно заработанные деньги купить автомобиль, он поменялся с неблагополучным соседом квартирами с однокомнатной на трехкомнатную и обставил ее, как тогда было  принято у преуспевающих людей, в офисном стиле. И по большей части, Гена уже попросту наслаждался жизнью, ежедневно посещая рестораны, ночные клубы и периодически ездил в Европу, но уже не в качестве нагруженного баулами полулегального челнока, а как уважаемый вип-турист.

Так однажды Гена сидел за столиком в  ночном клубе и, задумчиво осматриваясь по сторонам, медленно изо рта выпускал клубки дыма сигары. Мимо него, суетясь, пробегали официантки и администратор клуба и, как у них принято вести себя с постоянными богатыми клиентами, щедро  одаривали его заискивающими улыбками. У входа Гена высмотрел девушку примечательной внешности, которая была практически на голову выше его. Ему сразу бросились в глаза ее гордый взгляд, стройная осанка и обаятельная улыбка. Он более получаса уделил изучению ее внешних данных, по истечению которых, был весьма заинтригован. Это была  дамочка, не так называемая, на одну ночь, а именно муза, способная превратить жизнь любого мужчины в непрерывающийся счастливый сон. Гена поставил перед собой задачу по деловому: любой ценой завоевать ее сердце и вместе с ней   наконец то обрести душевный покой и стать  по настоящему счастливым в личной жизни.

    Не откладывая, он приступил воплощать свой план. Через официанта он передал ей букет роз, после чего последовала бутылка шампанского, во время доставки которой, Гена, вежливо попросив разрешение, пересел за ее стол. Непринужденная беседа ни о чем, потом оставленный номер телефона, элегантно записанный ею  на его десятидолларовой купюре  и прощальный взмах изящной руки в уезжающем такси.

 Когда он приехал к себе, у него в середине все продолжало бурлить и колыхать и Гена осознал, что влюбился не по детски. В  этом не было ничего удивительного, Ирка в свое время заняла второе место на одном из  первых конкурсов красоты  города Киева, и, судя по ее внешним данным, вполне заслужено.

   Дальше все было как в сказке: первое свиданье, первое признание, первая ночь и после недолгой паузы, так для приличия, согласие выйти за него замуж. Семейная жизнь молодоженов была откровенно и без преувеличений счастливой для обеих. Гена, с легкостью, воплощал в жизнь все ее запросы. Она, даже по европейским меркам, одевалась  как светская львица, днями на пролет была занята посещением салонов красоты и бутиков. Обеспеченная всем чего только душа пожелает Ирка, была просто чудом в семейном быту и они не знали что такое ссоры и разногласия, как правило, первые годы терроризирующие молодые семьи, в первую очередь, по причине безденежья.  Со своей стороны, Гена получал от Ирки все что запланировал и так они жили душа в душу, изо дня в день, одаривая друг друга радостью.

  И так Гена, уже чаще Геннадий Аркадьевич  жил наслаждаясь каждым божьим днем, искренне считая себя счастливчиком. Его бизнес только процветал и расширялся, окружающие его люди души в нем ни чаяли, на работе его все, от уборщицы до заместителей, подкупали собачей преданностью и обожанием, жена всегда его встречала у двери с счастливой улыбкой и, как только завидит любимого,  мгновенно бросалась на шею.

  После женитьбы  Гена перестал засиживаться до утра в ночных заведениях и, в свободные вечера, решил уделить внимание своему физическому здоровью. Последний год он преимущественно провел в кожаных креслах Мерседеса и директорского кабинета, и, в следствии сидящего образа жизни, на его боках и пузе  появились толстые прослойки жира, да и его лицо не по дням круглело. Его это начало сильно донимать и он не собирался бездейственно созидать, как постепенно превращается в бесформенный мешок.  Особенно Ирка настаивала на восстановлении прежней формы и уговаривала неотложно заняться спортом. Гена начал подбирать себе спортивное занятие, максимально подходящее его темпераменту и имиджу. Он был наслышан о том, что у акул бизнеса цивилизованного мира, в последнее время, очень популярны боевые искусства, такие как джиу джитсу, айкидо, карате, которые помогают им держать свое тело и ум в требуемом тонусе и одновременно закаляют волю к победе. Кого то тупо копировать, было не в его правилах и он,  чтобы максимально сблизится с заморскими коллегами, но одновременно с этим остаться со своим лицом, остановился на боксе, который для себя посчитал самым приемлемым.

  Гена, приобретя профессиональную экипировку,  пришел в ближайший зал бокса. Здесь он быстро подружился с тренером и ребятами, многих из которых он  знал еще по школе и  двору. Генадий был добродушный открытый человек, и в своей спортивной группе, с легкостью, нашел общий язык даже с отъявленными преступниками. Но дальше совместных тренировок их  отношения не развивались и инициатором этому был Гена. Он тоже бывало нарушал закон, частенько занимаясь откровенной контрабандой, однако экономическое преступление  ни шло ни в какое сравнение с бандитизмом. Гена, в свою очередь, оступившихся ребят не осуждал, так как придерживался мнения, что каждый сам вправе выбирать свой жизненный путь, но также, ни в коем случае,  их и не оправдывал. 

Где то на третей неделе занятий, в один не предвещающий никакой беды день, Гена пришел в зал, переоделся и, разминаясь, шутил с товарищами по спорту. Внезапно из коридора донеслись крики и, в какую то долю секунды, тренировочный зал заполнили вооруженные люди в военной униформе, на лицах у которых были маски с вырезами для глаз и рта. Они плотным кольцом окружили группу спортсменов, направив дула своих  автоматов  в их сторону. Неопытный в таких делах Гена, понятное дело, от одного лишь их воинственного вида растерялся и сделал необдуманный шаг в сторону  близстоящего боевика, за что мгновенно получил удар прикладом  в ухо.

 Когда он пришел в себя, его голова раскалывалась от боли, а, на заведенных за спину руках, были  туго застегнуты  наручники. В это время, всех кто был в зале,  подгоняя прикладами в спину,  поочередно выталкивали  в коридор. Гена  разглядел мелькающий перед носом военный ботинок, задрал голову к верху и выдавил из  себя вопрос: «Что происходит?»

 На что, вместо словесного ответа, хозяин ботинка  подошвой пригвоздил его голову обратно к полу. Второй раз Гена очнулся от резкой боли, когда его подымали за руки и выволокли на улицу. Там их поджидала грузовая крытая машина без опознавательных знаков, в которую насильно запихивали горе спортсменов.

Очутившись внутри машины, первое, что пришло на ум начитанному  классикой Гене - это сцены из приключенческих романов  про европейских работорговцев, вылавливающих чернокожих  в тропических лесах Африки, и, в корабельных трюмах, отправляющих их на рабовладельческие рынки Cеверной Америки.

  В эту машину напихали людей с такой же плотностью, как в консервную банку запихивают кильку и, с трудом, захлопнули дверь.

 Когда загрохотал звук заводящегося мотора, Гену охватил  приступ ужаса и отчаянья, так как он был полностью уверен, что попал в заложники или похищен. В то время передовые газеты пестрили заголовками о пропавших без вести преуспевающих коммерсантах и также, о найденных в лесопосадках расчлененных телах, не поддающихся опознанию.

 «Какая дерзость, выкрасть прямо в центре города из спортивного зала!»: одолевали его мысли. Он сразу понял, что это заранее спланированное мероприятие и, вероятней всего,  подготовленное кем то из его псевдоприятелей из тренировочного зала. Дойдя до этой мысли, он решил в темноте фургона соблюдать полнейшее молчание, подозревая всех своих попутчиков в сотрудничестве с агрессивными  захватчиками. Машина медленно передвигалась по улицам города и он попытался, по поворотам, проследить маршрут, однако очень вскоре сбился, после чего ушел в себя. Гена начал проклинать свою дурацкую идею поправить здоровье, чем только обернулось безобидное желание продемонстрировать любимой жене рельеф бицепса и накаченный торс?

Через какое то время незапланированной поездки, Гена начал предугадывать свое вероятное будущее. Он представил себя живущим месяцами в глубоком погребе, в который даже не пробивается лучик солнца. На шее у него  цепь и, единственный гомо сапиенс, с которым он контактирует, слово человек к нему явно не подходило, это надзиратель, один из тех в униформе, раз в несколько дней, с презрительной ухмылкой, подкидывающий ему кусок хлеба.

Эта вполне реальная картина спровоцировала выделение влаги из его глаз.

 Тут машина неожиданно  резко затормозила и несколько человек, откуда то сверху, упали на него, чья то нога задела его голову, что реанимировало острую боль.

 Его мысли  прервались, с наружи начали доноситься оживленные голоса, щелкнул засов, двери машины резко открылись и он выпал прямо с кузова на землю.

 Подняв голову, он просто не мог нарадоваться увиденному и, с трудом, сдерживал  слезы радости. Перед ним стояла группа людей в форме милиционеров, увидеть которых, в этой ситуации, ему было куда более желанней, чем глубоковерующему, второй раз пришедшего на землю Христа.

«Слава богу! Спасибо! Большое вам спасибо!»: подымаясь на ноги начал Гена забрасывать словами благодарности своих спасителей.

Такая непривычная реакция арестованного по приезду в гестапо, у работников Ровд, принимающих новую партию задержанных,  вызвала  недоумение и  задумчивые гримасы.

Гена, с сияющей улыбкой приблизился к  старшине, тучному круглолицему мужчине с усами как у Тараса Бульбы  и, повернувшись к нему спиной, попросил: «Расстегните пожалуйста наручники, уже руки онемели!»

  На что потомок запорожских казаков, не придумав ничего лучшего, отреагировал ударом  резиновой дубинкой по Гениной макушке.

  Гена очнулся лежащим на полу в приемной. Рядом с ним  сидели спортсмены, как на сборах в полном составе во главе с тренером. Их лица не выглядели удивленными и загнанными, они, то и дело, перешептывались друг с другом, вырабатывая общую стратегию своей защиты.

  Наконец-то до Гены дошло в чем дело: это была очередная милицейская зачистка и его просто приняли за одного из молодчиков из зала.

Гена вздохнул с облегчением и, то и дело, принялся проходящим мимо милиционерам прояснять истинное положение вещей.

 «Это недоразумение я Геннадий Кириенко! Я здесь не причем, проверьте мои данные! Я честный бизнесмен!»

  Гена не  придумал ничего оригинального, почти каждый второй криминальный авторитет, в аналогичной ситуации, талдычит примерно тоже самое и  его слова не вызвали малейшего внимания у проходящих мимо работников правоохранительной системы.

Когда его никем не услышанные заявления приняли форму клика отчаянья,  на них отозвался немного нервный худощавый старший  лейтенант.

Он вплотную приблизился  к Гене и, со всей дури зарядив кулаком  под дых, промолвил: «если сука не заткнешься, выведу во двор и застрелю падло!»

С трудом переведя дух, Геннадий, в целях самосохранения, решил  что для него будет лучше выдержать небольшую паузу, а потом, когда уже доберется до высшего руководства, с полна отомстит жестоким обидчикам.

Он попытался запомнить черты лица ударившего его лейтенанта, чтобы на днях в прокуратуру написать на него заявление. Гена был уверен, что превышение полномочий, вылившееся в рукоприкладстве, грозит ему долгим сроком.

  После быстрой регистрации, Гену запихнули в камеру. Когда громоздкая кованая дверь камеры закрывалась перед его носом,  первое, что ему пришло в голову, озвучить  стандартную фразу из американского боевика: «я требую адвоката!»

Не дождавшись ответа, он дополнил: «у меня есть право на один звонок!»

 Эти две фразы рассмешили всех присутствующих, в равной степени, как дежурных сержантов, так и заключенных.

В камере Гена вел себя тихо,  так как совсем не хотел снова получить под дых и, с нетерпением ждал, когда его вызовут к высокопоставленному офицеру, где он все и объяснит. Перед его глазами был громкий разоблачительный процесс: внимание прессы и телевидения столицы приковано к Гене, на скамье подсудимых люди позорящие милицейский мундир и Гена, герой дня, открыто выкрывает преступную деятельность некоторых работников органов. Эта мысль его немного приободрила и он решил смиренно ждать уже совсем скорого конца этого кошмарного действия.

    В камеру, оборудованную двумя лежащими местами поместили 25 человек. На двух лежанках сидели и находились в полулежащем  положении шесть человек, остальные расположились как попало: кто сидел на корточках, многие, подстелив верхнюю одежду, лежали прямо на полу. Его сокамерники, в общем то не были похожими на людей, попавшими туда случайно и они так же быстро просекли, кто на самом деле Гена. Один спросил Гену, как его угораздило сюда попасть. Гена, как на духу, рассказал как все  было на самом деле. Оканчивая свою повесть и желая сочувствия и понимания, он печально посмотрел в сторону братьев по несчастью. Секундная пауза была прервана диким хохотом. Даже, казалось в бессознательном состоянии лежащий на нарах человек,  с кровавым месивом вместо лица, что делало его похожим на главного персонажа из фильма «возращение мертвецов», придерживая побитые бока, начал заливаться диким смехом.

  Получасовую веселую обстановку прервал скрип открывающейся двери, после чего на лицах у всех сокамерников резко появились серьезные гримасы и, поочередно, их начали забирать на  допросы. Гена с нетерпением дождался своей очереди. Он шел по коридору расслабленно считая, что мучения остались позади. Взявши себя в руки, он думал о  действительно нелепой ситуации, которая вот – вот, с минуты на минуту, разрешиться.

  Поднявшись из полуподвального помещения на второй этаж и встречая в коридоре милиционеров благопристойного вида с большими звездами на погонах, он уже чувствовал себя в полной безопасности и желал  как можно быстрее  повидаться с начальством Ровд, чтобы рассказать и обязательно запротоколировать многочисленные факты бесчинств, которые творят здешние якобы блюстители порядка.

  Его подвели к двери с табличкой «Попенко Сергей Федорович» и сержант, постучавшись, открыл дверь в светлую просторную комнату. Гену встретил  молодой человек среднего роста в штатском. У Сергея Федоровича были умные задумчивые глаза и он обладал определенным магнетизмом, и, без единого произнесенного вслух слова, расположил к себе Гену. Он вежливо предложил ему сесть на стул  возле письменного стола. Удобно  умостившись в сиденье, Гена с радостью потянулся к предложенной сигарете, сигарета была «Примой» без фильтра, но Гене она показалась куда ароматней чем «Данхил» или «Мальборо», которые привозили ему друзья из Штатов.

  После просьбы следователя поговорить на чистоту, Гена, уже чувствуя себя как дома, или, по меньшей мере, как в гостях у очень близких друзей, закинув ногу за ногу,  начал от и до рассказывать свою нелепую историю со всеми вытекающими подробностями, не забыв упомянуть, кто и за что его бил.

На какую то долю секунды, в комнате резко погас свет. Когда свет снова включили, Гена рассмотрел следователя, почему то стоящего перед ним  вверх тормашками, после, он обнаружил себя лежащим на полу, и еще совсем недавно милого вида следователь, неприветливо смотрел ему в глаза и сквозь зубы процедил: «Не строй из себя последнего дебила, если хочешь еще прожить парочку дней». «Мы еще и не таких раскалывали». 

Снова дала о себе знать сильная  тупая боль в голове и, пребывая в полном недоумении, почему следователь на него так осерчал, он привстал и снова плюхнулся в стул. Вскоре Гена догадался, что со светом все было лады, это просто он, каким то непонятным образом, упал со стула и на время потерял сознание.

 «Продолжим?»: предложил Сергей Федорович, снова перейдя на смягченные тона и превратившись в вежливого человека с намеками на интеллигентность. Гена продолжил диктовать все заново.  Через какое то время, где то на середине его повествования, он опять плюхнулся на пол. В этот раз, он успел обеими руками схватиться за сиденье стула и падал более подготовлено, благодаря чему, остался в сознании. Теперь он наглядно убедился, что с его странными падениями не связано никакой аномалии, а просто этот милый с приятным лицом следователь, его безжалостно избивает.

 С ехидной улыбкой на лице, Сергей Федорович присел на корточки возле лежащего Гены и, вежливым голосом, произнес:  «будешь продолжать считать окружающих за идиотов,  выйдешь от сюда на инвалидной коляске, я тебе это гарантирую».

 Гена поднялся на ноги, и не желал верить своим глазам: следователи, люди с высшим образованием, приобщенные к мировой классической литературе и идеям гуманизма, также, подобно неучам селюкам-сержантам, промышляют побоями, да еще и ни в чем ни повинных людей.

Он, с растерянным взглядом, вновь разместился на стуле. Обескураженный Гена уже понял, что правды в этом заведении искать нечего и не у кого, и решил как  то менять тактику своего поведения, в ином случае, осталось буквально чуть - чуть и его действительно унесут на носилках в морг.

Играть в партизана на допросе в гестапо он не был готов ни морально, ни физически. За всю предыдущую жизнь его столько раз, да еще и так жестко не были и он, после второго падения на пол, был окончательно сломлен и подавлен.

  По выражению Гениного лица, с особо выделяющимися бегающими запуганными  глазками, Сергей Федорович догадался, что подозреваемый готов давать нужные показания и взял инициативу на себя.

  Он присел рядом на стул и начал задавать волнующие его вопросы. «С кем работаешь?» - это означает в какой группировке числишься. «Кто твой старший?»: - это в переводе на нормальный язык, кто главарь твоего подразделения группировки. «Кто участвовал в вчерашней перестрелке на базаре?».

Падать на бетонный пол в третий раз у Гены желание напрочь отсутствовало и он, быстро смекнув что к чему, решил активно сотрудничать со следствием.

  Он подавленным голосом заявил: «только не бейте, и я готов делать  чистосердечное признание».

  Следователю этого только и требовалось и он, вооружившись шариковой ручкой, замер в ожидании.

   На повторный вопрос - в какой группировке состоишь, Гена произнес название банды, которое вычитал во вчерашней газете. « У Зосика».

После вопроса - кто главарь твоего звена, Гена немного задумался, он представил перед собой злобного главаря шайки и единственная подходящая ему кличка была Мясник.

«Мясник!»: промолвил он.

Следователь про такого никогда не слышал и решив, что его продолжают водить за нос, ударил кулаком по столу и резко привстал на ноги.  Сообразительный Гена понял, что ответ не принят и его опять хотят пренеприятным образом спустить со стула. Инстинкт самосохранения у него сработал мгновенно и он поправил: «вообще то с недавних пор я».

 Следователь снова опустился в стул, от этого ответа у него поднялось настроение и он подвинул Гене пачку сигарет.

   Жадно затянувшись, Гена ушел в себя. Он, подобно поддающемуся дрессировке цирковому животному,  разгадал, что ему требуется делать для того, чтобы милого вида следак, продолжал оставаться таковым как можно дольше.

«А что там насчет перестрелки?»: продолжал Сергей Федорович.

Гена выпалил из себя: «перестрелку на вокзале затеял я».

 «Я вообще то спрашивал  про вчерашнюю  на базаре»: поправил его следователь.

 Гена понял, что оговорился и чтобы немедленно спасти ситуацию, добавил: «на базаре тоже я».

   После его слов, лицо следователя озарилось счастливой улыбкой и Гена понял, что он научился подымать ему настроение, что автоматически отзывалось на его хорошем самочувствии.

«А соучастники?»: решил давить до конца расколовшегося главаря Сергей Федорович.

  Гена почувствовал испуг, так как никого из криминалитета по фамилиям не знал и здесь мог основательно засыпаться. Его мозг интенсивно работал и после подозрительной фразы: « Ну?», Гена начал  перечислять вслух список ФИО соседей с ржавой таблички, которая висела в его парадном.

 На десятом соучастнике, следователь, устав писать, прервал его словами: «для начала пожалуй хватит и этого»

 После чего расслабил галстук и, откинувшись на спинку стула, закурил свою иностранную сигарету. Неторопливо делая затяжки, он загадочно смотрел на Гену. В те минуты следователь чувствовал себя как минимум начальником следственного отдела и решил не упустить момент и выдавить все  возможное. Он резко выпалил: «кто убил Кривого?»

Гена, тяжело вздохнул, и печальным голосом промолвил:  «кто, кто я!»   

 «Причина конфликта?» 

«Не могли поделить деньги!»

«Какие это деньги?»: заинтересовался Сергей Федорович.

«Какие, какие, с ограбленного банка!»

 Гена так научился врать и выкручиваться, что уже сам верил в то что говорил. Его признания были самоубийственными, но в те минуты Гену волновало только одно, чтобы его перестали избивать. 

 Следователь, дописав последний факт, и, более не имея мочи  держатся, с ликующим взглядом, выбежал из кабинета, не забыв прихватить с собой листки бумаги, в которых были написаны результаты допроса. Гена обхватил больную голову обеими  руками и, особенно не задумываясь о последствиях своего громкого признания, мечтал лишь об одном, чтобы этот кошмар наконец то закончился.

 Дверь в кабинет периодически открывалась, в проем которой заглядывали удивленные лица офицеров, и, с головы до ног, осматривали Гену. Через некоторое время следователь весело забежал в кабинет,  он продолжал летать в облаках и представлял новую должность, щедрые поощрительные премии и почетные государственные награды.

Подойдя к Гене, он подсунул ему бумажки и вежливо заметил, что тот забыл расписаться в протоколах. Гена быстро подписался на нескольких протянутых ему листочках, даже не удосуживаясь посмотреть, под чем от ставит свою подпись, после чего Сергей Федорович снова жизнерадостно выбежал из кабинета.

Через минут сорок Гена услышал, доносящийся из коридора дикий хохот, двери кабинета резко  распахнулись настежь и в кабинет влетел его следователь. Совсем недавно украшавшая его лицо улыбка  без вести пропала, и на ее месте появился звериный оскал.

Он уже пробил по оперативной базе, кем на самом деле является Гена Кириченко и осознал, что тот попросту несколько часов лепил из него дурака, сделав посмешищем среди всего отделения.

 Сергей Федорович подошел к  нему из за спины, Гена понял, что его будут снова бить и заблаговременно сгруппировался перед вероятным падением на твердый пол. Следователь попросил его поднять глаза, после чего  из его уст полился поток мата и угроз.

В конце, когда он немного успокоился, он нервно закурил сигарету и начал монолог, суть которого была таковой, что на улицах бесчинствуют бандитские группировки, во время их кровавых разборок гибнут ни в чем не повинные люди и даже дети, а в отделении лежат купы дел которые они, из за нехватки времени, не справляются даже просмотреть, а такие уроды как Гена приходят к нему и занимают его драгоценное время, рассказывая идиотские истории типа этой.

Итогом монолога было то, что во всем виноват был именно Гена.  По началу, Гена хотел запротестовать, напомнив, что он не  сам сюда пришёл, а его привели насильственным образом, отчего он не остался в большом восторге. Но чтобы вновь не вывести из себя следователя, Гена в последний момент сдержался, так как он хорошо помнил,  как это не безопасно.

Сергей Федорович  замер возле окна и долгую паузу Гена  прервал вопросом: «так я свободен?».

Эти слова вывели следователя из равновесия, и он провопил охрипшим голосом: «Нееет!»

 После чего, за Геной зашел дежурный и отвел его обратно в камеру.  В темнице Гена пересказал сокамерникам свой допрос со следователем, отчего у этих, нагруженных своими проблемами людей, снова начался приступ смеха. Особенно Гену поразил тот лежащий на нарах неподвижный полуживой, за это время, на его итак обезображенном теле появилась  свежая кровь и новые ссадины с гематомами, однако, не смотря на плачевное состояние своего организма, он не смог удержаться от заливного смеха.

 На утро Гену отвезли в районный суд, где предъявили обвинение в нарушении общественного порядка в виде оскорбления работников правоохранительных органов при выполнении им служебных обязанностей. Судья, зевая, выслушал оправдание Гены, после вынес стандартный за такие грешки приговор 15 суток.

  Такая процедура была обязательна и проводилась, в первую очередь, для полного или хотя бы частичного излечения подозреваемого в закрытом для общественности помещении, чтобы затянулись нанесенные во время допроса раны и подозреваемому не предстало возможности снять побои  в прокуратуре. Ну, и ко всему, среди работников Фемиды бытовало мнение,  что люди случайно в милицию не попадают, и когда задержанного не получалось расколоть, все равно пытались хоть как то, да наказать.

  Аресты и облавы на улицах по любому пустяковому  поводу или вообще без повода, набрали такого размаха в то время, что любой молодой парень от 14 до 30 мог быть задержан и для родственников, на неопределенный срок, пропадал в неизвестном направлении. Правозащитные организации начали активно с этим бороться и в середине девяностых добились введения закона, который запрещал,  без предъявления человеку  обвинения, более чем трое суток содержать его под стражей.

Но ловкие  оперативники, без труда, обходили новую  статью закона, ни в коем случае, не нарушая конституции. Человека задерживали, три дня изощренно  пытали, если он был стоек, упорно не брал на себя ни свои ни чужие грешки, его везли в районный суд, где, за якобы учиненное мелкое хулиганство, его приговаривали к нескольким суткам ареста.

 По истечению срока, подозреваемого прямо у ворот спецприемника, вместо жены или родителей, встречали его мучители из райотдела и, под предлогом установления личности, его снова задерживали на, предвиденных законом, трое суток. И по нововведенной системе, при соблюдении всех прав гражданина демократического государства,  несговорчивый  подозреваемый мог несколько месяцев кататься с Ровд в спецприемник и обратно, и закон был соблюден и вероятный преступник находился под  чутким присмотром.

Во время суда, на Генины возмущения и даже громкие угрозы, человек в черной мантии никак не отреагировал и, после вяло зачитанного приговора себе под нос, судья, более не проронив  ни слова, развернулся спиной и удалился в дверь совещательной комнаты.

 Эти 15 суток заключения для Гены, привыкшего к комфорту и признанию в обществе, прошли как 15 лет в аду. Новой компанией завсегдатая самых дорогих клубов и ресторанов столицы стали  бомжи, алкоголики-дебоширы, задумчивые наркоманы, упорно не сознающие своей вины уголовники  и другие несостоявшиеся личности. И что было для него самым непримиримым: он Гена, добившийся признания в высшем свете, здесь, среди откровенных отбросов общества не только не мог поставить свой авторитет, а просто был вынужден сидеть ниже травы тише воды, и боялся лишний раз привлечь внимание к своей персоне, так как, по их законам, он занимал одну из самых низших ступенек в здешней иерархической лестнице.

  Гена  уже ни с кем не делился своим несчастьем, так как ему вовсе не хотелось выгладить паяцем, как это уже было в камере РОВД, да еще перед кем – людьми, промышляющими ручным сбором вторсырья и хулиганами из дешевых забегалок.       

  В Гениной семье, это были одни из самых тяжелых дней. Его жена Ира, в поисках своего ненаглядного муженька, пару дней, с  высунутым языком, побегала по моргам и больницам. И в итоге, не отыскала ни единой зацепки, в милиции про задержанных такого типа предпочитали отмалчиваться, в первую очередь, во избежание давления на ход следствия. Также, они не приняли ее заявления о вероятном похищении мужа. Она пребывала в полуобморочном состоянии, ни на секунду не переставая думать, что могло случиться с Геной и что дальше будет с их семейной идиллией. Ирка нутром чувствовала, что наступает конец ее безоблачной и беззаботной жизни и от этой страшной мысли, которую не могли развеять ни тонны успокоительных таблеток, ни лошадиные дозы алкоголя, то и дело возникало желание наложить на себя руки.

После нескольких бессонных ночей, слезы закончились и Ирка, отложив в сторону фотографию любимого Гены, с которой в последние дни спала в обнимку,  приступила более прагматично разбираться в сложившейся ситуации. Ёе личные соображения по этому поводу – однозначно ее мужа похитили, но вскоре появилась,  нашептанная лучшей подругой Аленкой, вторая версия инцидента – другая женщина. Доказательством чему служило полнейшее молчание со стороны мужа, она днями напролет сидела дома, но ни письма ни ночного звонка с грозным требованием о выкупе так и не последовало.

Версия о появившейся сопернице глубоко закралась ей в мозг и она непроизвольно начала находить тому подтверждение. Вскоре Ира была просто уверена, что вечерние  занятия мужа спортом, были ничем иным как отмазкой, для того чтобы встречается с тайной любовницей.

На четвертый день пропажи, бедный Гена, уже вместо слез и рыданий, вызывал у любимой жены лишь ненависть и отвращение.

 «Козел он и кабель, ты видела как он всегда на меня пялился?»:  накручивала обстановку Алена, которая  по вечерам приходила в гости, якобы утешить подругу.

 Ирка, честно говоря, не помнила, чтобы Гена или кто либо другой из мужчин, сильно уж засматривался на кобылообразную,  кривоногую Аленку, однако при сложившихся обстоятельствах, Иру эти слова сильно ранили.

Жажда реванша-вендетты затмила разум страдающей Ирке. И стандартный способ мести своим похотливым мужьям, как правило, первый приходящий  на ум красивым женщинам - это половая измена. Ирке, с ее совершенными природными данными, для воплощения мести долго не пришлось искать соучастника. Она вскоре позвонила своему постоянному почитателю,  бегавшему за ней еще со школьной парты, Игорю. Тот, со скоростью реактивной ракеты, примчался утешать жену Гены в его квартире.  Пылкие речи и требования начать мстить подлецу и развратнику как можно побыстрее, а также клятва посвятить ей всю свою  жизнь, полностью  успокоили Ирку и немного загладили душевную травму. После несколькочасовой мести с неугомонным партнером, Иркин мозг наконец то расслабился.

Шли дни, Гена продолжал молчать и это ее сильно настораживало. С каждым последующим днем, Ирка все больше переживала о себе и не находила себе места от мысли, что Гена вот вот припрется в дом с любовницей и просто в шею ее выгонит из их уютного гнездышка. Пылкий поклонник не пропускал ни единого вечера, настойчиво предлагая свои услуги в мести аморальному муженьку, которая часто длилась до первых лучей солнца. Кроме этого, бывший одноклассник охотно делился житейскими советами.

 На десятый день Ира поняла, что тянуть уже некуда и, обговорив все от и до, они приняли решение  действовать незамедлительно. Ира с Игорем собрали все содержимое квартиры и она переехала жить к маме, так как страстный поклонник, если не брать в расчет собачей преданности и неугомонности в постели, ничего более за душей не имел, жил в родительской квартире с сестрой в одной комнате и вроде как даже нигде и не работал.  

Дни шли, Гена  продолжал молчать и она решила опередить вероятное коварство, искусно готовящееся  на ее голову еще совсем недавно обожаемым муженьком. Она проконсультировалась с юристами и подала на развод с компенсацией морального ущерба. В своем иске она  затребовала права на квартиру  и все имущество мужа, включая и долю в бизнесе. По советам юриста, она предварительно, до судебного разбирательства, заручилась поддержкой соседей, чтобы они засвидетельствовали аморальный способ жизни супруга. Всегда до ушей улыбающиеся проходящему мимо интеллигентному и воспитанному Гене соседи: это скамеечные бабушки, знающие Гену с пеленок, родители ровесников, всегда ставящие его в пример своим неучам, и друзья Гениных родителей, с нескрываемой радостью, высказали готовность очернить Гену в устной и письменной форме хоть  на Нюрнбергском процессе, хоть в  Гаагском трибунале. Они  его действительно любили, когда он был просто положительным мальчиком, но когда он, кроме как положительным стал еще и богатым, это всем резко начало действовать на нервы.

Особенно был решительно настроен алкоголик Флакон - бывший хозяин Гениной квартиры. Он давно уже пропил разницу с разменянных с Геной квартир с трех на однокомнатную, оплаченную, кстати, даже чуть выше рыночной стоимости и не против был  перевести все в громкий разоблачительный процесс по поводу учиненной Геной квартирной аферы, да не с кем либо, а с участником ликвидации чернобыльской АЭС третей степени и дитем войны, пережившим оккупацию немцев. Флакон всерьез завелся, и даже стал заявлять, что фашисты так себя не вели с евреями в 41 в Киеве, как Гена посмел с ним обойтись.

Однако Ирка решила его какое то время поить за свой счет, чтобы он немного охладел и отказался от этой бредовой и совершенно не выгодной ей задумки.

  В это время, Гена продолжал отбывать свой срок, подсчитывая по нудно истекающим минутам, когда все наконец то закончиться. Он уже привык к  похлебке из отходов, железной шконке без матраса, научился курить вместо сигарет палочки из веника и, по ночам, через решетку, подолгу всматривался в небо. Во время бессонных ночей, он пытался найти хоть какое-то объяснение, за что на его голову выпало такое непосильное испытание. Главное, что  его в те часы  терзало, чтобы не дай бог Ирка не подумала, что его уже нет в живых и от этой ужасной мысли, не наложила на себя руки.

 По роботе, дела Гены были еще плачевней, чем семейные. Его заместитель вовремя не занес взятку начальнику таможни и, при  переезде государственной границы, товар на десятки тысяч долларов автоматически был конфискован и разделен между таможенным персоналом.

Сотрудники ЗАТ «Геннадий», потеряв своего лидера, проводили ежедневные совещания, как правило  длившиеся допоздна. Они пребывали в полной растерянности, не зная какие предпринимать дальнейшие шаги.

После недельного Гениного отсутствия, они решили, что дело пахнет жареным и уже были уверены, что, по неизвестным причинам, их лавочка закрывается. Не имея большого желания, с поличным, дожидаться гостей из карательных органов, сотрудники ЗАТ «Геннадий» приступили к самоликвидации фирмы. Прежде всего, они основательно вычистили от вещдоков складское помещение, а в начале второй недели после Гениной пропажи,   подвергся вандальскому разорению и офис. Когда то доверху напичканный современной аппаратурой и дорогой мебелью офис, после активных совместных усилий всего персонала, от уборщицы и до первого заместителя, представлял из  себя жалкое зрелище: комнаты с голыми стенами, потолки без абажуров и даже лампочек, входные и внутренние двери без ручек, туалет без унитаза, сливного бочка и раковины, кухня без единой чашки и ложки и даже мусорного ведра, видно на память взятым тетей Глашей. Предприимчивая секретарша Света, за трудоспособность ласково прозванная Геннадием Аркадьевичем «пчелкой», желая как можно существенней возместить неоплаченные полмесяца, также попыталась отпарить импортные обои со стен офиса. Но затея с крахом  провалилась, и благодаря ее нечеловеческим  усердиям, не так давно шикарный офис, стал более походить на заброшенный бомжацкий притон.

К концу второй  рабочей недели, преданные сотрудники, сплоченные Геной по европейскому образцу, забросанные регулярными поощрительными премиями, имеющие возможность закупать товар для собственного пользования по очень льготным ценам, не подвергающиеся ни какому давлению и унижениям со стороны руководителя, провели последнее совместное совещание. В итоге  несколько часового совещания они постановили, что для совместной безопасности и, в первую очередь, ради блага горячолюбимого Геннадия, в любых  инстанциях будут до конца и даже под пытками заявлять, что друг друга в жизни не видели, Гену Кириченко вообще никогда не знали, тем более у него не работали. В конце последнего спича, бухгалтер Наталья  Григорьевна, у всех на глазах, демонстративно уничтожила объемную купу компрометирующих их деловую связь документов и  общие фотографии с корпоративных вечеринок, которые те поприносили из дому.

 Где то за полночь, первый заместитель директора Вадим, посмотрев на часы,  грустно промолвил: «Пора», после чего поднял воротник плаща, одел на глаза  солнцезащитные очки,  и первым вышел из здания. И так сотрудники ЗАТ «Генандий», под покровом ночи, поочередно выходили из здания  по одному через каждые пять минут и, внимательно оглядываясь по сторонам, разошлись кто куда.

 И вот срок Гены пришёл к концу, следователь дополнительно тщательно проверил его личность и, не найдя никакого изъяна в абсолютно прозрачной биографии, решил отпустить восвояси.

Утром шестнадцатого дня, ворота спецприемника  широко распахнулись и перед ним предстал свободный мир во всей своей красе. Он как идиот безустанно улыбался рассматривая прохожих, деревья, дома, проезжающие мимо машины, наконец то шагая вольным  человеком по открытой территории. Последние 15 дней он спал максимум по пару часов в сутки, долгих 15 суток его тело беспощадно грызли клопы и вши, некоторые из которых пожелали поехать на нем к нему в гости.  Гена забыл, что такое зубная щетка и  душ, он был уставший,  голодный,  он сам чувствовал что от него дурно воняло, у него не было ни копейки в кармане. На жест вытянутой руки, помятому и потрепанному Гене, никто из таксистов даже не притормозил и на второй остановке, его выкинули из трамвая контролеры, еще, в придачу, выписали пару пеньков. Гена решил добираться домой пешком. Шагая  по тротуару в сторону дома и шкуляя у прохожих сигареты, от думал о недавно появившихся в его жизни врагах и готовил для них изысканное наказание, на это он готов был пустить все свои заначенные на черный день деньги и влиятельные знакомства. Тарас Бульба, лейтенант из приемной и конечно же следователь - это были его кровные враги, которых он готов был достать из под земли и, как минимум, обеспечить им туже самую процедуру, какую, исключительно по их злому умыслу, ему пришлось испробовать на себе.  

Пешая прогулка немного остудила пыл мстителя и, когда он пересек мост через Днепр, на правом берегу, он уже думал о хорошем. Ему мерещилась его жена, которая  вот вот откроет дверь, посмотрит на него опухшими от слез и бессонных ночей глазами и, в его объятьях, от счастья потеряет сознание. Окончательно измотанный пешим марафоном Гена, открыл дверь своей квартиры и пред ним предстала совершенно не предвиденная картина, давшая понять, что его проблемы далеко еще не закончились. Он зашел в гостиную, потом на кухню, все более менее ценные вещи из квартиры пропали: это начиная с мебели, холодильника, телевизора, компьютера  и заканчивая мелким безделушками.

 «Меня еще и ограбили!»: тяжело вздохнув, промолвил Гена.

На его приход никто не откликнулся и он выкрикивая «Ира! Ира!», хаотично бегал из комнаты в комнату.

Осознав, что жена отсутствует, он взволновано направился в ванную к тайнику, где хранились его запасы на черный день. Там он обнаружил грубо взломанный сейф, дверца которого была с мясом вырвана ломом, который лежал неподалеку на плитке.

 «Где моя жена, они выкрали мою жену»: перепуганным голосом шептал обессиленный Гена.

Гена бессмысленно метался туда сюда по квартире и его взор привлекла записка, прикрепленная кнопкой к стене возле счетчика. В этой записке, вместо условий выкупа жены, он прочитал совершенно неожиданный текст. Со строк записки, его родная жена заявляла, что ей надоели его постоянные загулы и она навсегда ушла от него к  другому человеку, который ее любит по настоящему. Также она дополнила, что с собой она взяла все вещи, которые были куплены на деньги ёё родителей и, ко всему, еще подала  заявление в суд, где собирается как можно быстрее развестись и поделить квартиру,  разменять или продать, ей это уже  всё равно.

 Гену, не понятно почему, больше всего задела нелепая фраза: «вещи купленные на деньги ее родителей?» Это было что то новенькое, так как он точно помнил мебельный гарнитур, японский телевизор и видак, купленный им ее маме, а вот чтобы теща им взамен дарила что то ценное, как то не припоминалось. Новость о предательстве жены просто убила его. Если бы он не узнал ее характерный аккуратный подчерк, он бы в жизни не поверил в то, что эти слова написаны его женой. То, что ее заставили писать данное письмо под страхом смерти, как то не клеилось, так как вряд ли, кому либо это понадобилось делать. Убитый горемГена присел на табуретку, единственный предмет мебели, который остался в квартире. Во время заключения, ему удалось несколько раз выпросить разрешение позвонить домой и только теперь  он понял, почему жена не брала трубку. От туда престарелым родителям он не звонил, так как не желал у кого то из них вызвать сердечный приступ.

 Он довольно долго сидел в раздумьях  и осознав, что, как ни крути, ничего уже не исправишь,  решил взять себя в руки. Злило его то, что в этот проклятый спортивный зал послала его Ирка,  безустанно жужжа на ухо, что у него сидячая робота, он начал толстеть и ему обязательно надо поправить своё физическое здоровье активным занятием спортом.

«Так черт с ней!»: подумал он и потянулся к телефону.

Телефонный аппарат уже как пару месяцев был с треснутым корпусом, видно поэтому жена и решила его оставить. Гена набрал номер офиса, в ответ он услышал длинные гудки, противный звук которых как тисками сдавливал виски. После третьего звонка, он понял, что там никого нет. Тогда он позвонил  первому заму на домашний.

  Вадим, тяжело дыша в трубку, убедительно отрицал, что он Вадим и представлялся  младшим братом Иваном, приехавшим погостить из деревни, также он заметил, что Вадим якобы пару дней назад уехал на ПМЖ в Израиль. Гена прекрасно знал, что у Вадима никогда не было ни родного брата ни деревни ни, тем более, каких либо выходов на Израиль и он, в грубой форме, уличил его во лжи. После идентификации его личности, припертый к стенке Вадим, настойчиво не хотел признавать своего шефа. И только после того, как Гена прокричал в трубку  несколько грубых жаргонных выражений, подхваченных им в местах заключения, Вадим все же под давлением опознал голос Гены.

Он, с  дрожащими нотками в голосе, в двух словах объяснил, что бизнесу настал конец. От этих слов Гена аж присел на корточки.

«А где вы были полмесяца?»: спросил Вадим экс-босса.

 «Где - где в ментуре!»: резко выпалил Гена.

 От этих слов, у Вадима аж пересохло в горле, и он на время потерял дар речи. С целью хоть как то утешить опального директора, заместитель добавил шепотом: «не переживайте, мы уничтожили весь компромат: сертификаты, печать, чеки, накладные, договора и прочие вещдоки!»

 «Зачем?»: измученным голосом простонал Гена в трубку.

На что удивленный Вадим, прокрутив в голове слова древней народной пословицы: «не делай добра не получишь зла», решил просто отмолчаться.

После того как Гена признался, что он все таки был под стражей и их опасения были вовсе не напрасны, Вадим опять начал представляться деревенским братом Иваном, и умышленно заводил разговор в тупик. Встречаться с Геной Вадим наотрез отказался и, бросив трубку, больше ее в тот день не подымал.

  «Так с этим разберемся позже!»: промолвил падающий с ног от усталости и  полного внутреннего изнеможения Гена. Он еще позвонил родителям Иры и теща ему заявила, что после недавних событий с ним никто общаться, тем более встречаться, не будет.

«А если ты будешь продолжать доставать нас, мы  напишем коллективное заявление в милицию!»: закончила она грубым голосом.

  После этих слов, у загнанного и запуганного словом милиция Гены, новая встреча с которой для него была страшнее, чем с самим люцифером, у него самого отпало желание встречаться с уже, как он понял, бывшей женой.

  На первом месте в его планах была месть своим обидчикам в погонах, которые, без преувеличений, испортили ему всю жизнь, как личную так и деловую. Посмотрев на себя в зеркало, Гена посчитал, что для начала ему надо привести себя в порядок и, приняв душ, он погрузился в мертвецкий сон.

Проснувшись утром следующего дня, Гена прямиком направился в районную прокуратуру, где состряпал, подкрепленную множеством фактов, жалобу на неправомерные действия милиции. В приемной его внимательно выслушали, старательно запротоколировали его петицию и вежливо сказали, что его дело рассмотрят в кротчайший срок. Как оказалось, кротчайший срок это несколько лет, по истечению которых, на адрес, где уже были прописаны совершенно другие люди, ему прислали сухой вывод внутреннего расследования: «фактов злоупотребления властью работниками данного Ровд не выявлено»

Прокуратура и милиция своих не выдают - неписаный закон, помогающий выживать в нелегких условиях этим двум структурам.

 Параллельно, он с жалобами ходил и в другие места: в городскую  прокуратуру, СБУ, конституционный суд, в комитет по защите прав человека, где ему обещали разобраться, но так до сих пор не разобрались.

 Его гордость белый Мерседес, который он в последний раз оставил под спортивным залом, пропал в неизвестном направлении и даже славно известный Интерпол, не мог выйти на какие либо следы невидимых угонщиков.

Во время того как он, в поисках правды и справедливости, оббивал пороги всех соответствующих инстанций, его жена Ирка налаживала дело в суде. Она подружилась с судьёй, женщиной средних лет, в свое время брошенной мужем с двумя детьми. Та Ирку поняла без лишних слов и ждала дня, когда перед ней предстанет очередное исчадие ада в мужском подобии.

В назначенный день Гена,  по официальному вызову, пришел в суд. У трибуны выступало множество людей, из которых не нашлось даже одного, пожелавшего сказать хоть парочку хороших слов в его сторону. Гена молча сидел на стуле, и с ненавистью смотрел в сторону Ирки, сидящей под ручку с неизвестным ему молодым человеком. Когда он попытался к ней приблизится, Ирка, с визгом обратилась к рядом стоящему милиционеру: «Моей жизни угрожает опасность!» и Гена быстро вернулся на свое место. На судебном процессе, он был охарактеризован как пьяница и дебошир, что их сосед, бывший хозяин его квартиры Флакон вместе с тремя собутыльниками, фигурирующими главными свидетелями дела, подтвердили в письменной и устной форме.

 В результате, постановлением суда был признан развод и также поделена  квартира между бывшими супругами в процентном соотношении пятьдесят на пятьдесят. Хваткая жена еще до суда нашла  покупателя квартиры и они продали  ее в тот же день.

    Подавленный и униженный Гена, предпринял последнюю попытку встать на ноги и наладить дело с нуля. Однако, его продолжали преследовать неудача за неудачей. Гену быстро вычислил хозяин оскверненного его работничками офиса и, обоюдно оценив ущерб, Гена вынужден был выложить кругленькую сумму, потом его начали донимать кредиторы, требующие немедленного  погашения долгов. Кредиторов оказалось громадное количество с векселями от ста до нескольких тысяч долларов и никто из них и слышать не хотел про какую либо отсрочку. Вскоре Гена понял, что единственный оставшийся у него шанс  не превратится в бомжа - это на время уйти в подполье. На основную, оставшуюся часть денег после продажи квартиры,  он купил на окраине Борщаговки обставленную гостинку с ржавой кроватью, тумбочкой и черно-белым телевизором «Электрон», из окна которой хорошо просматривался разваленный коровник.

 Столько неудач, свалившихся сразу на одну голову, сломают любого человека и после этого случая, он начал крепко  употреблять спиртные напитки. Первую неделю новоселья, он просто не просыхал, тратя остаток с дележа квартиры сугубо на водку. Он быстро оттолкнул от себя круг  приличных знакомых, завел себе новых, готовых, от начала и до конца, внимательно выслушивать его рассказ о допущенной к нему несправедливости, в обмен на что, они просили разрешения  пожить у него пару деньков. Что то начать делать, у него еще очень долго не подымались  руки и, за пару месяцев, он довел себя до такой кондиции, что случайно встретившие его на улице старые знакомые, не здороваясь, быстренько обходили его стороной. Когда жрать и пить уже было нечего и также взять неоткуда, его новые друзья подсказали новый способ зарабатывать пристойные деньги. И он потихонечку приобщался к сбору металлолома, макулатуры и пустых пивных бутылок.

  Пожив с пару месяцев на Борщаговке, не так давно преуспевающий бизнесмен первой волны формирования частного капитала Геннадий Аркадиевич Кириченко, уже попадал на срок 15 суток на регулярной основе и не по роковому стечению обстоятельств или из за неправомерных действий работников правоохранительной системы, а  уже действительно за собственноручно учиненные хулиганские поступки и пьяные выходки. То, заросший и наряженный в лохмотья Гена, выбежит на проезжую часть, вцепится в белый Мерседес и, на потеху зевак и под хохот толпы, будет заявлять, что это его машина, то на смешочки своих знакомых из под гастронома, высказывающих явное недоверие его словам, что Гена когда то был директором фирмы, озверевший и подпитый Гена, вооружиться не приемной кондиции бутылкой и бросится отстаивать свою правоту.

  Единственное увлечение, которое осталось у Гены из прошлой жизни, это чтение свежей прессы. Правда Гене он доставалась не совсем свежей, а бывшей уже в употреблении, что четко отображалось на ее не привлекательном внешнем виде - помятая, местами порванная и  с пятнами от кофе. Собранные на улице журналы и газеты, перед тем как сдать в макулатуру, он приносил домой и заинтересовано перечитывал. В эпоху накопления первичного капитала, бизнесмены продолжали массово гибнуть и, часто мелькающие заголовки о пропавших или расстрелянных предпринимателях, навеивали мысль, что он еще не так уж плохо отделался. А иногда Гене даже казалось, особенно когда он пристально рассматривал фотографии найденных в лесопосадках изуродованных трупов коммерсантов, что ему еще, можно сказать, повезло в жизни.  

   Так я снова пришёл в зал бокса, откуда был в свое время пренеприятным образом изгнан. Это был тот же самый зал, в котором оборвалась благополучная жизнь упомянутого ранее Гены Кириченко.

  Я, на скорую руку, был аттестован тренером Cтаниславом Олеговичем, который меня не удосужился даже вспомнить и зачислил в малопрестижнуюподготовительную группубез возрастного цензора «Здоров’я», где занимались от 12 лет и в плоть до пенсионного возраста.

   Моими коллегами были детишки младшей школы, желающие как можно побыстрее научиться технично чистить морды и быть физически способными отбирать материальные ценности у более старших ребят и престарелых алкоголиков, более менее благополучные юноши, стремящиеся овладеть искусством самообороны, в первую очередь, для защиты от описанных мною агрессивных малышей, занимающихся с ними на одной секции, и мужики в возрасте, проводящие там время по необъяснимым для меня причинам: то ли курс реабилитации после лечения алкоголизма или стремление, легальным образом, какое то время пересидеть перед обязательным возвращением в семейное логово. Тренировки этой группы были средней нагрузки и мой организм их воспринимал без особых трудностей. После общей разминки, состоящей из пробега нескольких кругов вокруг ринга, каждый был предоставлен сам себе:  кто интенсивно стучал по грушам голыми руками, калеча и разбивая их в кровь, кто друг другу по морде, не утруждая себя малейшими защитными действиями или приемами, кто просто, облаченный в боксерскую экипировку, ни на секунду не отрываясь, с разных ракурсов, рассматривал свой воинственный образ в громадном зеркале.

Чаще всего, в это время, наш тренер, с руками за спиной, медленной  походкой перемещался по залу и равнодушным тоном давал инструкции и  наставления, не обращая никакого внимания на реакцию учеников и вообще, что происходит в зале. Также его задачей было отбирать из нас самых достойных и  перенаправлять их в спортивную группу, где занимались боксом уже по  настоящему. Выбранные в престижную спортивную группу счастливчики, где им выпадала честь стоять рядом с грозными авторитетами района, как правило, только как туда переходили, автоматически переставали здороваться со своими бывшими коллегами с группы «Здоровье»,  при встрече шарахаясь от нас как от прокаженных. График тренировки был разбит по боксерскому: три минуты работа и одна отдых, однако к тренеру часто заходили знакомые или звонили по телефону и бывало один раунд у него затягивался на целый час.

    Мой тренер  Станислав Олегович был высокого роста мужчина, с обильной сединой на голове и уставшими глазами. Не смотря на то, что ему было чуть более сорока, он выглядел как глубокий старик.

 В недалеком прошлом, Станислав Олегович Пимоненко  был одаренным спортсменом, по многу раз подряд выигравший практически все возможные  боксерские турниры на советском пространстве и, без преувеличений, считался звездой города. Об этом наглядно свидетельствовали груды медалей, кубки и множество дипломов,   которые висели на стенах тренерской или были небрежно разбросаны поверху шкафа. Однако, до серьезных международных состязаний и, тем более, олимпийских игр он допущен не был. По его версии, его бесцеремонно засуживали во время отборочных соревнований на официальных сборах сборной СССР по боксу, в которую он входил несколько лет подряд, другой версии я не знал, у меня не было причин ему не верить  и  я полностью удовлетворился этой. Чашу его терпения переполнил случай, произошедший с ним в двадцать два года, когда он в очередной раз выиграл чемпионат СССР и таким образом заработал путевку на олимпиаду, однако поехал туда совершено другой человек, впоследствии, даже не выдержавший и первый раунд в первом же отборочном бою. Его мечта детства - олимпийское золото или хотя бы бронза, ушла в небытие, а за ней пропало желание продолжать убиваться в зале, проводя по две тренировки на день с одним выходным в неделю. Он уже успел посетить не один десяток городов братских республик и не собирался, по третьему кругу, кататься от казахских степей до сибирской тайги, проживая в общежитиях, а то часто  просто ночуя в спортивных залах на своей сумке, со скудным содержанием в один рубель на день. Это пренеприятное событие, связанное с его  снятием «в тихую» с заявки на участников олимпиады в составе сборной СССР, сильнейшим образом задело его честолюбие и выбило у него почву из под ног.  Стасик, будучи перспективным спортсменом в расцвете сил, принял решение, навсегда повесить перчатки на гвоздь. После чего, он начал присматриваться к, как ему показалось, веселой и беспечной жизни сверстников. Как это часто происходит в таких случаях, связался с плохой компанией, где его за спортивные  заслуги, да еще в таком почитаемом виде спорта, приняли с распростертыми руками, здесь он продолжал быть на высоте, его уважали и с удовольствием вслушивались в каждое слово. В новой компании, он быстро начал  наверстывать упущенное, в свои решающие двадцать два, первый раз в жизни попробовал алкогольный напиток и затянул дымок первой сигареты, близко познакомился с множеством легкомысленных женщин и ночной жизнью советских тунеядцев и других неблагополучных элементов общества. А когда частенько под утро возвращался домой и, оставаясь наедине с самим собой, мучавшие печальные мысли о не сбывшийся мечте, до которой казалось можно уже было вот - вот дотянуться рукой, научился в одиночку заглушать вином.

Старенький тренер часто поджидал под парадным приходившего по ночам на рогах Стаса, уговаривал вернуться в спорт, или хотя бы  начать тренерскую карьеру, и предлагал забронированное для него место в подростковой группе. Однако Стас был тверд в своем решении, да и  после этого неприятного происшествия, у его тренера было мало веских аргументов, чтобы переубедить его в ином.

 Все хорошее рано или поздно заканчивается и в случае Станислава Олеговича все окончилось дракой в ресторане, где его блестяще проведенный бой по всем правилам классики бокса, да еще и сразу против семерых противников был прерван вызванным нарядом милиции. Правильно бить он за время пьянок не разучился и за нанесение тяжких увечий группе потерпевших получил срок четыре года. В тот раз, результат его боя разбирала не коллегия спортивных судей, к чему Стас с детства привык, а тройка районных. По этой причине, доминирование во время всех раундов, инициатива, мастерская техника, количество попаданий, это все  было зачитано ему в минус. Кто первый начал, кто провоцировал, кто первый ударил - это их тоже особо не волновало, всегда районные судьи рассматривали такие эпизоды придерживаясь логики, идущей в полное противоречие со спортивной: кто больше нанес увечий, или даже проще, кто победил, по ихнему, тот и был виноват и, как де юре так и де факто, проиграл. Так их научили оценивать еще со сталинских времен и они были искреннее убеждены, что никто не имеет права применять силу, даже если ты пытаешься защищать свою честь или жизнь и даже жизнь своих близких. Это все привилегии государства, как применять силу, так и решать за тебя, задета ли твоя честь, или вообще, есть ли она у тебя и нужна ли она  тебе, внушая мысль, что без нее намного проще и легче жить. Если бы он был в звании, или имел хотя бы косвенное отношение к органам власти, за тоже самое, его может и похвалили. Но он был простым парнем, который с чего то решил, что ему в стране, где такие как те, сидящие перед ним судьи, считали себя наместниками бога, разрешат самому решать в жизни, когда он прав и когда ему можно распускать руки. Так нельзя вести себя рядовому гражданину, не для того государство держит армию ментонов, судей, прокуроров, комитетчиков и кормит их от пуза, чтобы простые люди пытались, не то что задумываться, что такое справедливость, а еще сами предпринимали попытки в ее установлении.

К самому зрелищному бою в жизни Стаса, судьи отнеслись не так, как он привык, и, за каждый нокаут, вместо торжественных вручений кубков и медалей, наваляли по году общего режима  в исправительно-трудовой колонии.

 По освобождению, он уже стал откровенным изгоем в обществе.  Он ничего не умел кроме бокса, а о продолжении карьеры, он уже даже не мечтал - четыре года советских зон, способны не только вывести из формы, но и сделать инвалидом человека даже обладающего феноменальным здоровьем. Перед ним предстала дилемма: или продолжать все как идет, позвонить нужным людям по телефонам, которые дали ему блатные, с кем с кем, а с ними он нашел общий язык на зоне, и проверить себя на криминальном поприще, или, а другого ничего просто не было. И когда он уже был готов встречаться с королями криминального Киева, к нему зашел старенький тренер и повторил свое предложение о тренерской карьере.

«Твое прошлое попытаемся как то скрыть, я возьму это на себя и давай   начинай тренерскую карьеру иначе будет поздно» «Принимай решение прямо сейчас, завтра я уже не соглашусь!»: закончил свою  речь тренер.

 И Станислав  согласился. Здесь он нашел идеальное место для себя, с одной стороны, молодого 26 летнего парня, у которого казалось все еще впереди, а на самом деле, уже основательно потрепанного жизнью человека с поломанной судьбой. И так он одним выстрелом сразу убил двух зайцев: получив должность тренера, он продолжал быть причастным к любимому делу - боксу и спиртное, которое ему уже было просто необходимо для залечивания душевных ран, совершенно этому не мешало.

 Виновниками всех случившихся с ним неприятностей, он считал продажный тренерский состав сборной СССР и длинноносого азербайджанца, которого он один раз видел на сборах о чем то дискутировавшего с главным тренером. Впоследствии, поехавшего вместо него за рубеж на олимпиаду,  но не ради увековечивания себя вечной славой, а с мелкой, приземистой целью - каких то коммерческих закупок,  для дальнейшей фарцовки ими на черном рынке. И что до сих пор не давало Станиславу Олеговичу покоя, это роковое совпадение веса  тела, сыгравшее в его жизни злую шутку, был бы тот предприимчивый парнишка чуть - чуть легче  или тяжелея Станислава, никак не попадая в его весовую категорию, все бы сложилось в его жизни совсем иначе. Этот парень иногда даже ему сниться, в этом сне он, с ехидной улыбкой на лице, подсаживается в тронувшийся поезд, пронзительно смотрит ему в глаза, и, прощаясь, издевательски махает рукой. Этот поезд у Станислава Олеговича ассоциируется с шансом на успех, который  прямо под носом прошел мимо него. После такого сна, Станислав Олегович просыпается в холодном поту и, одну за другой выкуривая на кухне сигареты,  до утра не может заснуть.   

  И если просмотреть жизни большинства других бывших талантливых и  перспективных спортсменов, Станислав Олегович еще хорошо устроился. Алкоголические будни - это была обычная история, преследующая советского спортсмена, который после фактического выхода на пенсию под тридцать был никому не нужен и так они, заливая глаза водкой, впадали в воспоминания о своем славном прошлом с почетом, признанием и самое главное востребованностью в обществе. После громких побед республиканского и союзного значения, а кому повезло еще на международных первенствах, становится  с общей серой массой у фрезеровочного станка не очень льстило человеку, искупавшемуся в лучах славы, да еще в таком восприимчивом юном возрасте, а почетных мест для армии бывших героев спортивных арен, которые умели в жизни только прыгать, бегать, бить или кидать в стране не было, и если не тренерская карьера, заканчивали они славную жизнь очень бесславно и, как правило, быстро, немного за сорок. В мирной жизни, они немного меняли тактику, и, со спортивных рекордов, переходили на алкоголические,  вливая в себя громадное количество водки.

Министерство спорта, спортивные комитеты всегда были забиты блатными, имеющими малое отношение к спорту,  так как в СССР, по престижности,  места в этих заведениях  ничем не уступали дипломатическим учреждениям, по главной причине - возможности свободного выезда за рубеж. Чтобы продолжать купаться в лучах славы и  признания  после окончания карьеры, спортсмену требовалось быть не только титулованным, но и умеющим пристраиваться и заискивающи налаживать контакты с влиятельными людьми,  а это, как правило, не все могли себе позволить. Понятное дело, по той же схеме как и с военными героями, бралась за образец парочка спортсменов и их заслуженно или незаслуженно подкармливали до смерти и славой и деньгами, но на всех славы и денег никогда не хватает.

Вся история жизни Станислава Олеговича  была наглядно и доходчиво показана в  фоторепродукциях, которые висели на стене тренерской: юность – молоденький Стасик стоит на самом верху пьедестала и его награждают  медалями и цветами, запечатленные яркие фрагменты во время боев, где он храбро расправлялся со своими противниками из дружеских республик, и, внизу, фото недавних дней, в основном сделанных во время шумных застольев, где Станислав Олегович сидит в окружении подозрительных лиц. У него в  руках уже не кубки и букеты от поклонников, а наполненные рюмки или сигарета, и он смотрит в объектив камеры возбужденным взглядом не от недавней  ожесточенной схватки в финале, а от  алкоиспарений в мозгу. 

  Станислав Олегович  человек был неплохой и добродушный и с чувством юмора, но в то же время неадекватным, о чем наглядно свидетельствовали его поступки. Предугадать каким он будет сегодня, никто не мог: на одной тренировке, он мог полтора часа проходить по залу, ни издав ни единого звука, а иногда бывало, с того ничего, начнет  неугомонно гасать взад вперед, периодически, с выпяченными из орбит глазами, забегать в ринг и ни на секунду не закрывая рот, наглядно демонстрировать явные симптомы шизофрении. А самое худшее было когда он, с перекошенным от недовольства и возмущения лицом, прохаживался между нами, громко восклицая: «Что вы делаете? Чего вы все сюда приперлись?» И делая свое любимое заявление подрастающему поколению: «я в ваши годы на союзе выступал и был уже  мастером спорта, а вы доходяги  по пару месяцев не можете научиться правильно бить двойку».

Во время этого, его лицо принимало такую злобную гримасу, что мы чувствовали себя очень неловко и белели от страха, когда он к кому-то приближался на ударную дистанцию. И количество влитого в него спиртного, никак не отражалось на его настроении, так как, исходя из моих собственных наблюдений, сильно поддатым он был на регулярной основе с раннего утра и до позднего вечера.

 Еще, пребывая в любом расположении духа, Станислав Олегович любил предаться воспоминаниям и поговорить о своем славном прошлом. И нашей главной задачей было не зацепить его на эту тему до начала тренировки. В противном случае, его рассказы спокойно могли затянуться  на целую тренировку. Мы переодевались в раздевалке, строились по росту, он начинал делится воспоминаниями, когда время тренировки заканчивалась и приходила следующая группа, он наконец то возвращался на землю, замолкал, прощался с нами и со словами: «все в душ», отпускал. Мы шли в раздевалку, переодевались и направлялись домой, душ нам был не нужен, пот от таких тренировок изредка выступал лишь на лбу, в первую очередь, от выслушивания нудных пережевываний уже давно известных нам фактов их его автобиографии.

Особенно разговорчив Станислав Олегович был после каких то турниров и товарищеских встреч между боксерскими клубами. Меня всегда удивляла эта формулировка - товарищеские встречи или дружеские матчи, применяющаяся в описании боксерских состязаний. Особенно она нелепо воспринималась после легкого осмотра вернувшихся с них ребят из спортивной группы, плотно украшенных по всему телу свежими гематомами и ссадинами. Боксерские клубы в Киеве  располагались в разных районах и их  воспитанники, как и вся молодежь города, глубоко прониклись идеей, пропагандирующей ненависть к человеку, разнившимся от тебя лишь тем, что он проживает или прописан в ином административном округе одного города. И  на этих товарищеских встречах,  да еще в виде спорта, итак мало сеющим любви к ближнему, ко всему, добавлялось лютая ненависть к представителю вражеского района. Все бои получались необычайно кровопролитные и ожесточенные и ребята, что с одной, что с другой стороны, были всегда так решительно настроены, что с удовольствием отменили бы правило трех раундов и продолжали бы сражаться до летального исхода одного из них.

И так, после этих товарищеских встреч лучших представителей нашей спортивной школы с ближайшими конкурентами, Станислав Олегович имел громадное количество свежей информации и неизгладимых впечатлений, которыми немедля желал поделился с нами, ни в коем случае не упуская малейших подробностей. Он, как обычно, нас строил по росту и после переклички начинал по порядку пересказывать бои от категории до 48 килограмм и заканчивая категорией плюс 91, которые прошли на этих соревнованиях. Во время красочного пересказа, он часто уходил в историю, проводя аналогии с личным опытом и приводя множество примеров из неизвестного нам прошлого, запуская часто в ход фразы: «вчера Короленко боксировал как Желенко, такая же манера финты, стойка, а вот Фомину надо еще много пройти чтобы дойти до уровня Сабкова. У Камора все хорошо, но нет коронки, покойный Курик был порядком выше в классе, он и поживее передвигался в ринге, всегда перемещаясь по сторонам  засаживал сайт-степы».

Что для меня, так в принципе для всех присутствующих, эти уточнения были лишними и совершенно не нужными, так как, что те яркие личности из прошлого, фигурирующие в его речах, что перспективное подрастающее поколение, были нам совершенно не известными людьми, да ко всему, мы еще слабо распознавали специфический боксерский жаргон и часто просто не понимали, о чем вообще идет речь. Когда словарный запас у Олеговича исчерпывался, или определенное событие просто было не возможно достоверно описать в словах, он лично начинал демонстрировать лучшие моменты из боя, увиденные им на этих соревнованиях. Он как будто сбрасывал с себя пару  десятков годков и начинал поочередно играть сразу в двух противников, сражающихся друг с другом. Во время всего этого спонтанного шоу, Олегович энергично передвигался по залу на челночке, уклонялся от невидимых ударов воображаемого противника, технично размахивал руками, рассекая воздух сериями хуков и апперкотов и, ни на секунду не прерываясь, издавал звуки ударов достигших цели, или просвистевших в воздухе, а иногда, для правдивости, в азарте, даже падал на пол, наглядно показывая тяжелые последствия нокаута или нокдауна. Однако, это всё еще было сносно: самым неприятным было, когда он во время своих аматорских театральных постановочек смотрел нам в глаза и, не видя там блеска и малейших намеков на зачарованность, понимал, что мы не воспринимаем должным образом полученную информацию, так как, он был больше чем уверен, что его истории не могут оставить кого либо из землян равнодушным. И чтобы мы могли ощутить ту обстановку более реалистично, он выбирал кого то из строя и показывал серии ударов на нём, бывало он заигрывался и нечаянно травмировал своего партнера. Желающих на его предложение добровольно выходить из строя и подходить близко к, не на шутку разыгравшемуся тренеру, было очень мало, многие ребята даже вынуждены были покинуть тренировки, в первую очередь, во избежание получения во время этого действия ненужных увечий.

Своеобразное поведение Станислава Олеговича  меня наталкивало на мысль, что бокс очень опасный вид спорта и полученные травмы во время занятия боксом не залечиваются даже через десятки лет, а иногда даже, как в случае с моим тренером, со временем прогрессируют. Я для себя решил, что позанимаюсь боксом год максимум два и буду обязательно завязывать. Но не смотря ни на что, увлечение даже таким опасным для здоровья и, в первую очередь, здоровья головы, спортом было самым безобидным из тех занятий, которые меня привлекали.

И так я продолжал жить по новому графику: до последнего урока в школе, после допоздна засиживался за учебниками и три раза в неделю, без пропусков и опозданий, в семь часов шел в зал бокса.