16
16
Мои друзья на три года пропали в известном направлении и я приступил к подбору новых компаньонов. Общаясь с соседями, я стал чаще засиживаться в своем дворе. Сразу мое внимание привлекло странное поведение Миши Кинконга, постоянно избегающего со мной каких либо контактов. Увидев меня еще вдалеке, он вежливо кивал головой, мгновенно ускорял свой ход и залетал как стрела в свое парадное, или попросту менял направление движения. Мне Ваня Терехов объяснил его странное поведение тем, что он боится моей мести за свое некрасивое поведение в детстве. Я был не злопамятный и давно уже забыл про Мишину наглость, но его ничтожность конечно не знала границ. В отличии от Миши, Ваня прилип ко мне как банный лист и буквально не давал прохода. Он каждый божий день поджидал меня под парадным и, поздно вечером, провожал прямо до входной двери. Кирюша и Вадим, после пережитого приема в милицию, полностью насладились криминальной романтикой, смогли усмирить в себе все черные помыслы, и направляли свой потенциал в правильное русло. Филя, как сам говорил, закрутился с головой в бандитском движении своего района, и очень редко радовал нас своими приездами.
Из дворовых друзей, Ваня Терехов был единственным вариантом, с кем можно было попытаться что то придумать. Он детально следил за моим блестящим карьерным ростом в блатном окружении района и, придерживаясь в миру принципа, всегда дружить с полезными людьми, сделался для меня лучшим другом. Он сразу смекнул, что я ему смогу обеспечить безопасность и помогу создать хороший имидж и Ваня, ради зарождения нашей дружбы, пожертвовал буквально всем: гордостью, самолюбием и самоуважением. Он никогда не уставал осыпать меня комплиментами, я от этого конечно размяк и просто не имел другого выбора, как взять его к себе. Вскоре мои заслуги перешли на Ваню и теперь кто с ним сорился, понимал, что, как минимум, он сориться с нами двумя. Не смотря на то, что Ваня неоднократно заявлял, что хочет посвятить всю свою жизнь криминалу, бесстрашный и отчаянный уголовник ни как из него не получался, и даже на роль подельника он слабо тянул.
Я потихоньку посвящал его в новую жизнь, в основном, мы занимались мелкими вымогательствами у ровесников, в большинстве случаев, у старых Ваниных знакомых с которыми он был в соре или, наоборот, очень близко дружил. Редко ходили на гопстоп. Занимаясь с Ваней гопстопом, я очень аккуратно подбирал жертв, так как вовсе не рассчитывал на большую поддержку с его стороны. С первых же конфликтных ситуаций, он продемонстрировал явную не охоту лично вступать в кулачные драки и как я понял, все кровавые разборки полностью доверил в мои более умелые руки. И только когда наш потерпевший уже точно не мог самостоятельно встать на ноги, Ваня, с перекошенным от ненависти лицом, приближался к нему и приступал пинать лежащее тело. Со временем я подметил, что в любой более-менее опасной ситуации, Ваня не собирается брать на себя какую либо инициативу и полностью удовлетворяется ролью моей тени. Роль тени - это в прямом смысле, так как когда зарождалась сора со стоящим оппонентом или группой оппонентов, Ваня резко замолкал, делал шаг назад и размещался за моей спиной. Также, когда я с кем то сцеплялся, и результат схватки был еще не ясен, бедный Ваня переживал сильнейшие нервные потрясения, и я видел его метающегося от противника ко мне, морально готового, в случае моего фиаско, переметнутся на сторону врага.
Через пару неделек совместных похождений, Ваня уже был глубоко убежден, что он настоящий босяк, однако единственное что он мог себе позволить в новом амплуа, так это кому то нагрубить, да и то только в моем присутствии. Обиженные им знакомые, очень долго его не собирались признавать за влиятельного человека, нанесенные Ваней обиды не прощали и предпринимали попытки выловить одного и продолжить разговор. И понятно, Ваня уже был просто вынужден меня держаться. Зато, после того как я самостоятельно справлялся с проблемой, он, в течении получаса, осыпал меня почестями, достойными римского полководца, разбившего орду варваров у стен вечного города. Он никогда не скупился на высокие фразы и лестные слова.
И так, Ванюша, пережив со мной парочку экстремальных моментов, стал чувствовать себя поуверенней. Он решил, что уже зарекомендовал себя как самого моего близкого друга и начал понемногу этим злоупотреблять. То он после разборки начнет меня учить, что я не правильно сделал, упрекать, обвиняя в том, что я неуверенно разговаривал, не убедительно угрожал, возмущаться, почему я не помогал ему стянуть кроссовки. А однажды он конкретно меня поразил, на мое замечание, чего он никого так и ни разу не треснул, Ваня, в это время рассматривал снятые с жертвы механические часы, немного потерял бдительность и резко заявил: «вообще моя роль в нашей команде мозгового центра!»
Это выражение, понятное дело, меня задело.
«А я получается руки?»: ответил я ему с не скрытым желанием снова запустить их в ход. Но надо отдать ему должное, он всегда чувствовал, когда над ним нависала реальная угроза и когда перегибал палку, быстро комплиментами и лестью исправлял положение.
Странный он был конечно человек, меня его идея с мозговым центром заставила серьезно задуматься так как он это явно сказал искренне. Я никак не мог понять, как вообще ему могла прийти в голову эта мысль, что в наших мероприятиях есть какая либо роль его заячьего мозга, так как операции придумывал и разрабатывал лично я и также проделывал их тоже я. Несмотря ни на что, я к нему привык и принял со всеми недостатками, но, тем не менее, я осознавал, что провернуть великие дела с ним у меня точно не получиться, и я предпринимал шаги расширить нашу компанию.
Так однажды, мы с Ваней забрели к Диме Горенко. Он жил в соседнем доме и мы знали друг друга, но так, перебрасывались парочкой словечек, и ничего большего. Он был на два года старше нас, и в раннем возрасте это сильно ощущалось, тем более, он никогда не проявлял особенной заинтересованности к дворовым посиделкам.
Дима происходил из обеспеченной семьи советских дипломатов. Его родители вечно мотались по дружественным странам и, в равной степени, будучи сильными, целеустремленными личностями, не хотели прерывать карьерного роста и часто отправлялись в командировки в разных направлениях. Дима родился в Алжире и, с наступлением школьного возраста, заменил заграничные путешествия поочередными кочеваниями от родителей мамы к родителям папы. Его мама и папа годами не видели друг друга, вскоре привыкли во всем обходиться самостоятельно и решили окончательно прервать свои официальные отношения. Кстати семейный конфликт зародился с рождением Димы, когда его папа впервые увидел сына, надо сказать, от сего действия он испытал мало радости. Он, с трудом, находил хоть какое то визуальное сходство в чертах лица ребенка, и больше всего его настораживала неславянская смугловатость кожи ребенка. «Знойный климат!»: объяснила ему эту аномалию жена. Мальчик рос и, с годами, своим внешним обликом все меньше радовал официального папу. Димина мама продолжала упорно обвинять в этом исключительно тропический климат, в первую очередь, жаркое африканское солнце. Благодаря такому противоречивому объяснению, с десятилетнего возраста, Дима окончательно обосновался на Подоле у бабушки по маминой линии.
Дима всегда был закидан заграничными товарами и привозимыми мамой игрушками, и с нищими соседями имел мало контактов. Так же он был довольно образованный, нормально учился в хорошей школе, много читал, увлекался военным делом и, днями напролет, занимался изготовлением моделек военных самолетов и танков. Его детская комната была полностью увешана собственноручно созданными экземплярами и походила на небольшой музей военного искусства.
Когда ему исполнилось семнадцать, Димина бабушка умерла и он остался жить один в трехкомнатной квартире. Его мама к этому отнеслась нормально, так как Дима всегда вел себя прилично и вообще выглядел серьезным и одновременно тихим парнем. Да и с другой стороны, у мамы была уже своя семья и маленькие дети, да еще вечные рабочие заграничные командировки, и времени на сына вечно не хватало. Папа продолжал относиться с недоверием к своему первенцу, но иногда все же с ним встречался. Во время встреч он, с головы до ног, осматривал Диму, внимательно всматривался ему в лицо, долго не отпускал руку, щупая шершавую плотную кожу, гладил жесткие темные волосы на голове. Несмотря на обнаруженные явные различия, у него оставалась маленькая надежда, что его бывшая жена была не способна на такую подлость и что все же существует вероятность, что Дима также и его сын. За эту вероятность, от возможного отца, Дима получал ценные подарки. С ранних лет, родители, наглядную демонстрацию любви к сыну, заменили ценными заграничными подарками и карманными деньгами на текущие расходы, он к этому привык и его полностью устраивал такой способ выражения родительских чувств. И он жил самодостаточно, ни в чем и ни в ком не нуждаясь.
Когда Дима уже жил сам, к нему в гости стали частенько наведываться одноклассники и дворовые товарищи со своими знакомыми. Пустая квартира, то есть без предков, во все времена представляла для подростков великую ценность и он, со всех сторон, был окружен вниманием. Ребята приходили разные, с каждым новым разом более босяковатые и начали оказывать дурное влияние на положительного Диму. Вскоре, районная шпана разогнала всех мало-мальски порядочных ровесников и научила Диму жить на полную катушку. Он быстро пристрастился к крепким напиткам, приходившие с друзьями девушки, без долгих уговоров, соглашались на близкие отношения без обязательств. И так, пару месяцев прожив без бабушки, Дима перевоплотился в нормального подольского пацана. Благодаря влиянию новой компании, он завалил вступительные экзамены в институт и вообще отказался продолжать учебу. Вариант жизни, предложенный новыми дружками, его вполне устраивал. У него напрочь отпало стремление идти по стопам родителей и посвящать свою жизнь дипломатической карьере.
С утра до ночи, из окон его квартиры гремела громкая музыка и доносились жизнерадостные крики подвыпившей молодежи, многие гости часто с подругами оставались переночевать, а некоторые и пожить недельку-другую. Чему Дима никогда не возражал. Однако Дима полностью в босяка не перевоплотился, многое из прошлой жизни он законсервировал в себе. Любимым мероприятиям новых друзей, таким как разборкам, дракам, вымогательствам, всяким махинациям и аферам он предпочитал домашнее чтение. У него была приличная библиотека и Дима, с одинаковой заинтересованностью, читал все подряд. Ежедневные многолюдные посиделки, быстро присадили его организм на алкоголь и вскоре он приступил пить практически круглосуточно. Очень часто, когда ему становилось не интересно в компании, он брал с собой книжку и бутылку и удалялся в, до сих пор, украшенную макетами детскую комнату и, по мере надобности наполняя рюмочку, переворачивал страницы романа. Своему любимому напитку водке, он остался верным на всю жизнь и когда приходили дружки с наркотическими препаратами и предлагали присоединиться, Димон всегда наотрез отказывался. Даже план он не воспринимал как что-то стоящее, и делал парочку затяжек только после долгих уговоров. И это он проделывал без каких-либо эмоций, как будто курил обычную сигаретку, также, по не объяснимым причинам, план его вообще не цеплял.
Друзья Димы, узнав о месте его рождения и за действительно темноватую кожу, дали ему кличку Мавр. Косой вообще выдвинул версию, что его родители усыновили африканского беспризорника и издевательски называл Максимкой. Дима был своеобразным человеком, и на тупость новых друзей особо не обращал внимание.
Я с Ваней Губой, начали частенько у него засиживаться. Ваня кличку Губа или Губастый получил на этой квартире от Косого - мастера острословия, которое, в первую очередь, выражалось в умении присваивать всем смешные клички. Ване эта кличка была весьма кстати, так как его губы действительно были непропорционально большими, ко всему, когда он задумывался, его нижняя губа выдвигалась вперед и выглядело это очень смешно. После того как Косой вслух озвучил эту кличку, по другому его уже никто не называл. Он поначалу попытался обижаться, но его подхалимский характер и слабая уверенность в своих физических данных, не позволяли ему сильно возмущаться.
Женя Косой был одним из основных завсегдатаев квартиры Димона. Косой был живой легендой Подола, про которого я был хорошо наслышан. И если его послушать, он во всех отношениях был совершенным человеком. Он мог себе позволить нагрубить на стрелке авторитету, самостоятельно разогнать целую вооруженную группировку. Он, в том или ином качестве, фигурировал в каждом громком деле, которое происходило в Киеве. Когда он пересказывал телевизионные новости о криминальном Киеве, он обязательно вписывал туда себя в качестве простого свидетеля или самого что ни на есть активного участника. Понятное дело, эти небылицы он сочинял самостоятельно, но в отличии от множества других районных фантазеров, он пошел в этом деле намного дальше. Он подобрал нескольких ребят, которые, на добровольных началах, с удовольствием распространяли по району слухи про Косого. Чем он их мотивировал, мне было не известно, но они честно выполняли возложенную на них задачу. У Косого практически никогда не закрывался рот, но из старших ребят его никто не слушал. Я тоже пытался пропускать мимо ушей его рассказы, но отвязаться от навязчивого Косого было очень трудно и я был вынужден дослушивать все до конца. Губа же, слушая Косого, просто зачаровано замирал и, по преданным глазам Губы, обращенным в сторону Косого, я начал догадываться, что теряю своего преданного почитателя. Что, в принципе, меня всецело устраивало и даже было на руку.
Кроме совершенных бойцовских качеств и умения вести деловые переговоры, также Косой обладал повышенным либидо и мастерством очаровывать слабый пол. Как он заявлял, для того чтобы переспать с любой понравившейся девушкой, ему требуется не более пяти минут. Это действительно было правдой и чтобы получить желаемое от приходивших на квартиру девушек, ему иногда даже хватало двух минут. Это происходило примерно так: он заводил приглянувшуюся девушку в дальнюю комнату, откуда был слышан мат, после чего звук удара, и уже через минуту Косой выходил с расстегнутыми штанами, а из комнаты доносился плач несчастной жертвы.
У Косого было тяжелое детство и он, с ранних лет, столкнулся с не пониманием среди ровесников. Он имел врожденное косоглазие и жизнь в таком райончике с наружным пороком, обещала быть кошмарной. В детстве, он пытался очками скрывать свою не совершенность, но это только все усугубило. Его постоянно оскорбляли, в ответ, он дрался и часто приходил домой с побитыми очками. Но надо отдать ему должное, он не сдавался и продолжал борьбу. Кроме регулярно возникающих проблем с коллективом, также ему очень трудно давалась школьная программа. И в классе шестом, он плюнул на это дело и посвятил себя занятию, которое ему действительно нравилось. Он просыпался рано утром, и вместо школы начал ходить на рыбалку. Косой, в своем подвале, всегда держал наготове удочку со снастями и наживкой, и, оставляя там школьный портфель, шел на днепровскую набережную. Когда все школьники приходили домой со знаниями, он приносил домой рыбный улов. С ранних лет очень практичный Косой был полностью уверен, что занимается куда более полезным занятием, чем простое протирание штанов за школьной партой. Старые рыбаки, его новый круг общения, как наставники, очень плохо на него влияли. Это были в основном жулики, с двадцати - двадцатипятилетними отсидками в прошлом. Они научили малыша ботать по фене, пить водку для разогрева и заразили дурными манерами. И так обычно, к шести часам дня, Косой, в вёсёлом расположении духа, с рыбалки возвращался домой. Он шагал по району с бамбуковой удочкой на плече и с целлофановым кулечком, доверху набитым мальками. Во время чего, он громко напевал песенки криминально-похабного содержания и цеплялся к прохожим.
Его отец, в воспитательных целях, в лет двенадцать избил Косого, на что он, в знак протеста, выпрыгнул со второго этажа. Все обошлось легким переломом руки, однако после этого, перепуганный отец, даже боялся грубо заговорить с сыном. Годы шли и ровесники Косого продолжали не признавать и дразнить. Он не сдавался, пошел на бокс и уже через полгода начал жестоко мстить своим обидчикам. И вскоре, его по старой кличке начали называть только за глаза. Ну разве что парочка влиятельных людей, могли к нему обратится по старому: «привет Косой». Он, кстати, был очень дипломатичным человеком и никогда не терял голову, четко сортировал людей по рангам и не забывал, как с кем надо общаться. И среди одних, Косой считался обезбашенным драчуном, а другие, наоборот, были уверенны, что он очень миролюбивый и добродушный парняга.
Как только он под вечер приходил к Диме, он садился между мной и Губой, и подобно тете Тане, рассказывавшей Хрюше и Степашке вечернюю сказку на ночь, начинал нам пересказывать очередной живописный эпизод, совсем недавно произошедший в его жизни. Историй у него было большое множество и их всех объединяло то, что в них он фигурировал несменным главным героем, про других что то хорошее он вообще никогда не говорил. Во всех своих историях он, подобно Геркулесу, из самых невероятных трудностей, всегда выходил победителем. Но, как известно, Геркулес был сыном главного в пантеоне бога Зевса, который часто ему помогал, а Косой происходил из деревенско-пролетарской семьи и всего в жизни добился сам, что конечно делало его куда более заслуживающим уважение персонажем, чем древнегреческий прототип. Тем более, у Геркулеса было всего лишь десять подвигов, а Косой за неделю умудрялся наверстать в два раза больше. У Косого было очень богатое воображение и вполне возможно, если бы он ходил в школу и научился писать, у него были бы все шансы со временем стать классиком в сфере фантастическо-развлекательной литературы. Все истории Косого были очень насыщены драматическими событиями и, трактуя свои сказания, он искусно использовал жестикуляцию и мимику, часто вскакивал с места и разыгрывал импровизированные сценки. Он так научился перекручивать реальные эпизоды, что этого даже никто не замечал. Рассказы про стрелки между двумя группировками оборачивались так, что казалось всё внимание врагов было полностью сосредоточено на Косом, хотя не для кого не было секретом, что в его группировке были ребята куда уж посолидней. И в конце, когда авторитеты не могли ничего решить, чтобы не допустить ненужного кровопролития среди братвы, Косой брал инициативу на себя, выходил вперед и толкал такую речь, что противники признавали свою вину и просили у Косого совета как исправить положение.
Косой был совершенно необразованный, читал по слогам, шариковую ручку просто не умел держать в руке, но не смотря на это, он был очень практичный в житейских делах. Он всегда сходился с нужными влиятельными людьми и, по мере надобности, не стеснялся обращаться к ним за помощью, но в его рассказах все получалось с точностью наоборот, что они постоянно обращались за помощью к нему. Как рассказывал Косой, он уже успел побывать в 5 группировках ( как потом я узнал здесь нечему было хвастаться) но в данный момент, как он говорил, временно не приделах и серьезно подумывает организовать свою собственную группировку. По проверенным мною источниками, Косой действительно в прошлом состоял в местной группировке Молота, но по каким то причинам был от туда выдворен и не очень любил сталкиваться на улице с ребятами, продолжавшими работать у Молота. Но не смотря на множество недостатков, Косой всегда мог за себя постоять и был человеком куда более достойным, чем тот же Губа.
Кроме Косого, к Диме постоянно приходил Тима. Когда они вместе прогуливались, Косой, Димон и Тима, Косой, чувствуя явное превосходство перед своим окружением, шел важной походкой с выпертой вперед грудью и постоянно читал им нравоучения и перечислял их недостатки. Также, он частенько давал подзатыльники тому, кто осмеливался его ослушиваться или, еще того, подсмеивался. Тима был за два метра ростом с широкими плечами и мощнейшими кулаками, но несмотря на прекрасное атлетическое телосложение, был невероятно труслив и панически боялся Косого. Трусость правда эта у него была специфическая, воровать, обкрадывать, хамить и нагло себя вести он никогда не боялся, а вот когда дело доходило до кулачного боя с кем то достойным, он больше доверял выносливости своих длинных ног, чем мощи кулаков.
С детства Тима рос неблагополучным ребенком и слыл плохишом как на улице, так и в школе. В детстве он прославился своим жестоким отношением к бездомным животным. Он ловил за хвост несчастных кошечек и, размахивая ими, бросал в бетонную стенку. Встречая малышей играющих в мяч, он отбирал у них его и забрасывал на крышу дома или просто пробивал гвоздем. Также он отбирал у них игрушки,вытрушивал мелочь из карманов, забирал велосипеды, на которых катался допоздна и потом возвращал с явными дефектами. Папани обиженных Тимой детишек, часто ему за это выкручивали уши и раздавали пеньки, кто жаловался в детскую комнату милиции, но на Тиму это никак не влияло, он был просто неисправим. Тому, кто его уж очень сильно обидел, он незамедлительно мстил, что как правило выливалось разбитым окном или подпаленной обшивкой входной двери. Ко всему, Тима, вероятней всего, болел клептоманией. Он цеплял все что неправильно лежит или попросту привлечет его внимание, многие вещи не представляли никакой ценности для него, но для хозяина, утеря их несла немалые неприятности и Тима видно брал их, лишь бы сделать подлость. Как то Тима решил заняться экстремальным коллекционированием и, вечерами гуляя по району, с мясом срывал значки с появившихся в большом количестве иномарок. За это, многие хозяева дорогих авто, могли спокойно его и завалить, но Тима, ради гадостей, решался и на более бездумные поступки. Я его воровитость обозначил именно болезнью, так как промышляя этим, он совершенно не задумывался о последствиях.
Не смотря на паническую боязнь Косого, Тима однажды не сдержался и украл у него дома аудио кассету. У Косого этих кассет была уйма и он не покупал их, а сам у кого то забирал, но не смотря на это, он помнил про каждую из них и также знал, что на каждой записано. И Тима это сделал хорошо зная, какой Косой мелочный и бережливый. Также Тима был осведомлен, какой Косой мстительный и видел своими глазами, как жестко тот расправился со всеми своими обидчиками детства и продолжал расправляться. Этого Косой никогда не скрывал, что ценил материальные блага при выше всего. А если еще эти блага были его, он готов был за них и убить и это не пустые слова. И украсть что то у Косого, означало вывести его из себя до крайнего предела. Как он любит материальные ценности хорошо прослеживалось в том, как он относиться к предметам своего гардероба. Без преувеличения, он относился к ним как к священным реликвиям. Когда он приходил к Диме, он аккуратненько вешал свою куртку на плечики, кроссовки снимал и прятал в тумбочке, часами мог перед зеркалом щеткой чистить свою верхнюю одежду и туфли. И после того как вычистит, часами мог их восхищенными глазами рассматривать. Когда намечалась драка, Косой быстро бежал домой переодеться, и на разборку приходил в рванье.
Однажды помню, на его белые кроссовки в автобусе наступил мужик.
«Пардон!»: нагловато промолвил мужик и прошел в салон.
Косой, не владел французским, а если бы даже понял, что тот имел ввиду, это все равно бы мужика не спасло. Он, опустошенным взглядом, поочередно смотрел то на след на кроссовке, потом на мужика и я понял, что мужик приговорен. Косого тоже можно было по человечески понять, так как он стирал свои кроссовки через день, а тряпочкой их протирал каждый час. В тот день мы очень спешили, но Косой выделил время, чтобы проучить наглеца на остановке. Он выволок его на улицу и бил до тех пор, пока не подъехал следующий автобус. Мужику повезло, что автобус пришел без задержек по расписанию, ровно через пять минут, иначе наверное он бы не выжил.
Косой, за эту кассету, которую Тима у него украл, избил его до полусмерти и забрал кассету вместе с магнитофоном в котором Тима ее слушал. Не смотря на то, что получил назад утерянное добро с лихвой и явно остался в наваре, Косой никогда не упускал возможности напомнить Тиме про это, и подробно высказать, какая же он мразь. Любой другой в такой ситуации, попытался бы потеряться от Косого, но Тима почему то продолжал с ним общаться.
Про Тимины склонности все были хорошо наслышаны и когда он заходил в гости, чтобы Тиму не провоцировать, присутствующие старались более менее ценные вещи держать при себе.
Единственное, что было хорошего в Тиме - это отменное чувство юмора и веселый нрав. За что его и ценили.
С одной стороны, эта троица Дима, Косой и Тима считались друзьями, но они встречались лишь под вечер, а днем жили полностью раздельными интересами. Дима, как я говорил, вообще не любил покидать свое жилище и изредка выходил лишь за хлебом, сигаретами или спиртным. Тима был одиночка универсал. Вообще он был знаком практически со всеми подольскими босяками, но никто из них, ни при каких обстоятельствах, не назвал бы его своим другом. Так, ситуативно, он объединял с ребятами свои усилия в определенном задании, типа намутить драпа или залезть в хату, после чего они разбегались каждый по своим приоритетам. Тиме было 18, он уже давно не был обременен школой или чем то другим ненужным и жил как взрослый человек, рассчитывающий в жизни исключительно на себя. Каждый день у него проходил примерно таким образом. Он всегда просыпался рано утром в часов шесть, приводил себя в порядок и начинал действовать. Все начиналось с поиска остатков бабушкиной пенсии и заначек младшего брата. Даже когда он находил ценности в доме, он не останавливался на достигнутом. Выйдя на улицу, он прыгал в переполненный спешащими на роботу тружениками трамвайчик и, проехав пару остановок, успевал облазить все возможные карманчики и женские сумочки. Потом пересаживался в следующий вагон и повторял свое задание. Выйдя на остановке, без разницы с уловом или без, он садился в трамвай, идущий в противоположную сторону и продолжал активно ощупывать одеяния заспанных пассажиров. Вернувшись на Подол, он подчитывал добычу, поглощал что то легкое в буфете или ларьке и продолжал действовать. После чего, он прогуливался под окнами домов, присматривая плохо закрытые или открытые форточки первого и второго этажа. Районные дореволюционные дома и хрущовки были оборудованы допотопными газовыми колонками, которые часто давали маленькую утечку взрывоопасного вещества и многие жители, во избежание катастрофы, специально оставляли форточки открытыми. Это как раз было то, что и требовалось для Тимы. Высмотрев открытую форточку, он шел в парадное и звонил в дверь выбранной квартиры. Если кто-то открывал, он говорил что ошибся адресом, если ответа на три долгих звонка не было, он приступал к действию. Не смотря на свой совсем не домушечный более двухметровый рост, да и широкие плечи, он умудрялся как то сжиматься и, в стандартную форточку, пролазил без особых проблем. Брал абсолютно все мало-мальски ценное, но только то, что можно было с собой унести. Громоздкие вещи он без помощника никогда не трогал. Это уже, по наводке, он готовился к таким операциям более тщательно и цеплял с собой нескольких подельников, с которыми дружно выносил «под паркет» все содержимое квартиры. Гуляя по райончику, он не пропускал мимо себя ни одного малолетки и, заманивая их в тихие дворики, что-то у них вымогал или вырывал силой. Под вечер, Тима наряжался в кенгурушку и, прогуливаясь возле разлеваек, гопал подвыпивших работяг. И после, перед или между этими вечерними походами, посещал Димину квартиру. Заработанные деньги он тратил всецело и исключительно на себя. Если бы Тима кого-то когда то чем-то бы угостил, даже простым косяком или бутылкой пива - это наверное стало бы сенсацией года. Он тратил деньги на хорошие вещи, видно всегда держал заначку, спиртное пил только угощаясь, ну пожалуй покупал план, который самостоятельно и выкуривал. Косой подозревал, что он колется ширкой, однако Тима ни в какую не признавался.
Ко всему, Тима был самый известный берун плана на Подоле. Как раз в тот год в Киеве, на бульваре Перова, появилась центральная точка по круглосуточной продаже драпа в неограниченном количестве. Предприимчивый Тима быстро познакомился с центральным продавцом и на Подоле уверенно занял место посредника. За проведение сделки и поездку на такси туда и обратно получал бонус в виде косяка - одной четвертой части порции, мерилом которой служил обычный спичечный коробок. В то время, Бульвар Перова стал таким раскрученным местом по продаже этого нелегального продукта, что часто, когда босяковатого вида молодежь ловила такси и произносила: «нам на Перова», таксист просто доставал коробок плана и, без нудных переездов, обеспечивал сделку на месте. Мода на курение драпа охватила все слои молодежи, и даже распространилась на благополучных лицеистов и студентов. Тима, вызываясь посредником, положенной долей в виде одного косяка не удовлетворялся, и начал направо и налево кидать порядочных ребят, желающих попробовать запрещенное зелье. Поначалу, он попросту передавал им коробки забитые сухой травой, а вскоре вовсе обнаглел и часто с деньгами пропадал в неизвестном направлении. Под его парадным регулярно сидели группы ребят с озлобленными лицами и нервно смотрели на часы. Они понимали, что Тима не собирается им приносить обещанное и ждали его с целью воплотить акт вендетты. Однако Тима, уходя из дома около шести никогда раньше двух ночи не возвращался. Ваня Губа, часто проходя мимо этих ребят, ехидничал: «что все еще ждете Тиму? Лучше побродите по району, я его пять минут назад видел со стеклянными глазами на пяточке!» После чего взахлеб смеялся.
Тимина наглость не знала границ и он, собирая деньги на драп, начал кидать и серьезных ребят, даже бригадных. Также многие из обиженных им малолеток, находили родственные связи или другие контакты с рэкетирами и жаловались на Тиму, и те незамедлительно приступали к его отлову. Не смотря на то, что он так редко посещал отчий дом, выловить Тиму можно было исключительно под его парадным. Когда он кидал кого то серьезного или просто чувствовал опасность, он как будто одевал шапку невидимку и становился для своих врагов на районе не видимым. Хотя, в тот же день, не представляющие для него угрозу ребята, встречали его повсеместно.
Когда он попадал в руки недругов, его наказывали очень жестоко и прямо на месте встречи, любое допущенное замешательство и Тима, при помощи своих страусинных ног, моментально скрывался с поля зрения. Особенно изощрялись над бедным Тимой бригадные, они толпой забивали лежащего ногами, широко использовали биты и железные прутья. Однако Тима был очень принципиальным и никогда никому ничего не возвращал, относясь к намученным вещам и деньгам как к честно заработанному доходу. Наверное единственный человек, который смог с него получить, это был Косой. Ему уродовали лицо, частенько завозили в багажнике в лес, откуда он бывало, избытый с поломанными конечностями, выбирался сутками. На что он реагировал довольно сдержанно и относился как к неприятным издержкам выбранного нелегкого пути. Но если его пытались побить за один и тот же грех дважды, или начинали настойчиво требовать возвращения долга, тогда Тима приступал отчаянно защищаться. Он доставал, всегда хранящийся под матрасом тесак, и после, ходил на улицу только с ним. И уже для своих неприятелей представлял реальную опасность. В случае надобности, Тима решительно размахивал им перед разъяренной толпой. Он не блефовал, как я знал, парочку своих кредиторов Тима действительно порезал.
Когда у него были такого рода проблемы, Тима никогда не жаловался ни Косому ни кому либо другому, никогда нас не провоцировал рваться в бой и вообще, он не любил распространяться о своих похождениях. И мы, о недавно случившихся у него неприятностях, догадывались лишь по ссадинам и синякам на его лице.
Тиме, в его нелегкой жизни, очень повезло с его телосложением, так как его богатырского размера спортивный костюм и 48 размера кроссовки были никому не нужны, и, соответственно, за долги, никто их с него не пытался стянуть.
Косой, в то время как я с ним познакомился, полностью отказался от пьянок, бросил курить и посвятил себя большому спорту. В прошлом, он был одноклассником Тимы, правда, что один, что другой, туда практически не ходили. Он тоже нигде не учился и, понятное дело, официально не работал, имея на руках волчий билет. Утро он начинал с легкой пробежки, днем шел в зал бокса, а вечером занимался бодибилдингом. Обычно на тренировках он привязывался к парочке местных рэкетиров и проводил с ними время до тех пор, пока они его не отшивали. А это кстати было задание не из легких, он обладал очень настойчивым характером и если был намерен провести день с тобой, ты был просто приговорен. Что конкретное связывало Косого с рэкетирами, было не известно, а его объяснениям я не верил. Как я видел, Косой, дефилируя по улицам Подола в окружении рэкетиров, добивался главной цели, чтобы его как можно больше людей увидело в таком почетном окружении. И потом он это умело использовал в личных корыстных целях, вымогая деньги и ставя на счетчики представителей местной шантрапы. Он, смело представляясь бригадным, или уполномоченным от одного из своих влиятельных знакомых, брался за решение любых проблем, возникавших среди местных подростков. Что то вымогать у 14-17 летних подростков, или подключаться в их конфликты в качестве третейского судьи, за что, в награду, получал добровольные подношения или регулярные взносы за «крышаивание» - это и были основные способы его заработка. К нему часто обращались компании начинающих домушников и потрошителей автомобилей, когда не могли между собой, по справедливости, поделить ворованную технику. Часто Косой решал их проблему очень просто, в качестве компенсации за потраченное на них время, предметы, ставшими причиной их раздора, забирал в личное пользование.
Это была его работа, но когда он имел свободный денек, он полностью посвящал себя любимому развлекательному занятию - хождению по вещевым магазинам и базарам. От этого он никогда не уставал, Косой наизусть заучивал названия всех импортных фирм изготовителей, представленных в нашей стране, детально изучал новинки, особенно кроссовок и спортивных костюмов. Бедные продавцы вынуждены были ему часами все подробно пересказывать, давать перемерить практически все содержимое прилавка и отвечать на массу идиотических вопросов. Вечно придираясь к торговцам, он закидывал их кучей рядовых вопросов и репликами: «Где сделано? «Точно в США?» «А почему нигде не написано?» «А что у вас есть от Хуго Боса?» «А че так дорого, их шо лично Пакоробан вместе с Гучи их шили?» «Да ладно, что вы мне чешите их делают в подвале Житнего базара».
Выуженной у продавцов информацией, Косой охотно делился со своими товарищами, и всегда ставил нас в известность о появившихся на рынке новинках.
Самое неприятное в общении с ним, была его привычка во время разговора приставлять свое лицо практически впритык к твоему. Я понимал, что таким образом Косой пытается сфокусировать в одной точке смотрящие в разные стороны зрачки, но впритык лицезреть его украшенную рубцами и шрамами страшную морду и всегда злобные глазенята, меня лично напрягало.
И так эта троица Косой, Тима и Димон практически никогда не были связаны общим делом, да и вообще они не были особенно дружны. Дима и Тима просто патологически не переносили друг друга и когда оставались наедине в одной комнате, обычно, после парочки недоброжелательных фраз, сцеплялись как бойцовские собаки. Также Косой, судя по его вечным репликам в сторону Димы и Тимы, не стремился завоевать у них большой привязанности к себе и исходя из этих же реплик, он их уж слишком низко ценил. Ко всему, Дима любил водку, Тима предпочитал любым средствам драп, а Косой уже давно переосмыслил свою жизнь и понял, что его авторитет держаться исключительно на стальных кулаках и полностью отказался от употребления любых алкоголически-наркотических средств, способных ослаблять его организм.
И пожалуй единственный существовавший общий интерес у этой компании - это слабость к противоположному полу. Это была единственная причина, заставлявшая выходить эту троицу вместе на улицу. Я с Губой быстро и, без особых возражений, зачесались в эту компанию и в этом действии, с удовольствием, составляли им компанию. В основном бесперебойный поток девок нам обеспечивала «Труба» – подземный переход на Крещатике.
Возле оживленно играющих на разных инструментах и поющих голосами известных рок-звезд неформалов, сосредотачивалось большое количество малолеток, в основном это были гостьи столицы, недавно здесь обжившиеся. Они, выруливая на вечернюю прогулку, очень вызывающе разодевались и, судя по их поведению, не очень хотели ночевать в привычном месте. Преобладающее большинство наших знакомых были швеями-мотористками и закройщицами из ПТУ, проживающие в общежитиях на окраинах города. Их мамочки из провинций, перед отъездом, дали дочкам нужные ЦУ как себя правильно вести в столице. Первое правило из наставлений - не упускать ни единой возможности завести контакт с парнем с киевской пропиской. Долго их уговаривать поехать с нами не требовалось. Димон, без капельки лжи, честно озвучивал, что живет сам в центре в трехкомнатной квартире. Этими словами он вызывал такой фурор, что часто мог спокойно устраивать конкурсы на право приехать к нему в гости.
Мои старшие друзья, оставались добрыми и веселыми до той поры, пока не закрывалась входная дверь, после чего начиналось разное. Кто не хотел приступать к половым контактам по согласию, делал это по принуждению. Жестким обращением к девушкам в основном грешили Косой и Тима. Димон, я и Губа отстранялись от таких процедур, но также никогда и не заступались за девушек. С одной стороны, их можно назвать насильниками, подонками, скотами и еще бог знает кем, но в те неспокойные дни, девушки, соглашаясь приехать вечером в гости к трем, а то сразу и к пяти бритоголовым ребятам явно агрессивно-уголовной внешности, не могли не понимать, что их там вероятней всего ожидает. Это была своеобразная игра, которую мы часто наблюдаем в поведении самцов с самками во время обоюдных гулек: мы не очень убедительно старались доказать, что будем вести себя пристойно, они делали вид, что этому верят. Бывали случаи, когда недавно обиженные девушки сами приходили на неделе в гости и продолжали обхаживать милого их сердцам Димона. Они строили ему глазки и всячески намекали, что не против с ним повстречаться по серьезному и поселиться у него дома.
Иногда, из-за такого рода развлечений, случались и форс-мажоры. Однажды утром, после бурно прошедшей ночи, Дима на настойчивый звонок открыл дверь и увидел перед собой направленное ему в грудь дуло ружья. Парочка лиц кавказкой национальности вызвались отстоять честь своей знакомой, которая на днях ночевала у него. Дима не вспомнил про кого конкретно идет речь и также не мог с уверенностью сказать, принимал ли он личное участие в том бесчинстве. Но, по ходу, горцев это особо не волновало. Вообще Димон был уверен, если у той малышки имелись такие горячие друзья, то целомудрием там точно не пахло. Честь юной леди, которую Дима так и не вспомнил, обошлась ему маминым подарком на его день рождение - японским телевизором, магнитофоном, единственными джинсами, кожанкой, спортивным костюмом и новыми кроссовками «Адидас». На добавок, Димон получил парочку ударов прикладом под дых и, на прощанье, был эмоционально обруган кавказским матом. Дима родительскую субсидию уже давно прогулял и, оставшись буквально в одних трусах, вынужден был почти месяц сидеть не выходя из дома. Но его это обстоятельство особенно не смутило, незваные гости с Кавказа не тронули самого главного: библиотеку и хранящийся на антресолях запас водки. Чтение в пьяном бреду, помогло ему быстро забыть неприятный инцидент.
Косой, когда прекращал нам рассказывать свои бесконечные истории, полностью переключался на друзей, пытаясь их как то задеть или унизить. Он беспрерывно давал им презрительные клички, Тиму за его рост обзывал Небоскребом, Страусом, Жирафом, Диму, за цвет кожи – негром, черным, демоном. На что, вечно сильно пьяный Дима и, до галлюцинаций обкуренный Тима, особо не обращали внимание. Они отстранялись от постоянных нападок своего обнаглевшего от безнаказанности друга игрой в нарды или шахматы, в которых обязательно что то ставили на кон. Обычно вечером, когда не намечалось похода за представительницами прекрасного пола, Дима и Тима садились пить водку, а я с Ваней Губой сидели на диване, как всегда слушая Косого. Косой был откровенным лидером среди всех приходящих в этот дом. Он не пил и я с Губой тоже в его присутствии старались много не пить и вообще начинали понемногу ему подражать. Губа быстро подхватил множество его выражений и начал часто их употреблять медленной интонацией Косого и даже его походка стала сходна с вальяжной походкой Косого. Также одним из любимых занятий Косого было проводить нравоучения, посвященные его несовершенным товарищам и читать им лекции о смысле жизни и поиске своего места в этом мире. Если бы он не стал на путь криминала, я уверен, из него бы получился неплохой приходской Пастер или сельский священник. Не смотря на то, что он говорил очень простым примитивным языком, делая неправильное ударение практически в каждом слове, в его длинных речах всегда было зерно истины и логическое завершение. Во время таких лекций, он вечно приводил примеры и поочередно сравнивал себя с Тимой и Димоном. Кроме осуждения Диминого алкоголизма, он также постоянно высмеивал Димино пристрастие к чтению.
« Я вот в школу перестал ходить в лет 10, и ни одной книжки не прочитал в жизни, но умнее тебя Мавр в раз в десять. Вот ты Дима придешь на стрелку, что ты расскажешь пацанам: как Робинзон Крузо жил сам на острове или Приключения Тома Сойера? Книжки читают ленивые дураки, а надо быть по жизни умным как я. Я видел жизнь, я всего добился сам, меня все уважают, а тебя выпусти одного без меня на улицу - разорвут на части, ты потому та туда и не любишь ходить!»
Тиме он посвящал другое: «Вот ты всех кидаешь налево и направо, крадешь что только видишь, тебя когда то же прибьют или покалечат и будешь рассекать по району на инвалидной коляске. Вот я забираю у людей что-то и они бояться даже жаловаться в милицию, а ты вечно ходишь под домами перепуганный, и боишься собственной тени!»
«Пьете, курите за себя постоять не можете, даже не способны толком девкам что то рассказать, все делаю за вас я»
Во многом он был прав, однако, его выводы по поводу своих друзей можно было бы и не озвучивать так часто, Димон и Тима были далеко не идеальными, но они к этому и не стремились. Все было бы хорошо, если бы его однообразные и нудные нравоучения не имели систематический характер и было заметно, что основной целью их было не попытаться образумить Тиму и Диму, а просто очередной раз наглядно продемонстрировать их никчемность. В таком поведении Косого четко просматривалось его сущность и прочитывалась пережитая в детстве травма, которая до конца еще не была залечена. Ему было тяжело жить косоглазым очкариком в детстве, но он смог собраться духом, за себя заступиться и заставить других себя уважать. Однако, от этого он не стал великодушным человеком, а поступал с людьми слабее и не способными дать ему сдачу точно так, как с ним поступали в детстве. Давить и унижать за каждый имеющийся изъян, кто это конечно тебе позволяет, вот что Косой считал единственно правильным законом сосуществования масс. Выслушивая его вечные унижения своих товарищей я осознавал, почему он с ними проводит время и вообще приходил на квартиру к Диме, там царила идеальная обстановка для его самоутверждения. Он явно стремился в жизни быть лидером и для этой цели подобрал соответствующий контингент. На фоне ровесников Тимы и Димы и пятнадцатилетних меня с Губой накаченный Косой таким бесспорно и являлся. Своим поведением он меня со временем разочаровывал, так как если он так уж любил сравнивать с собой людей, на Подоле было предостаточно кандидатов, на фоне которых Косой выглядел ничем не лучше, чем Тима и Дима на фоне него. С каждым последующим вместе проведенным вечером, мне становилось все более понятней, почему он не стремиться снова влиться в какую-то криминальную группировку, понятное дело, там вряд ли бы ему предоставили такую великолепную возможность прочувствовать себя властелином жизни. Ко мне он относился по дружески и в том, что ребята давали ему право так с собой обращаться, я больше их винил, хотя и Косой, за ежедневное промывание косточек друзей, меня раздражал, особенно мне были неприятны его вечные нападки на совершенно безобидного и немного отрешенного Димона.
В начале года, моему другу Димону стукнуло 18 и он, понятное дело, двенедели до и после этой громкой даты, с большим размахом, отмечал святые именины. Став уже совершеннолетним и, соответственно, полноправным членом общества, Димон вносить какие то коррективы в свою жизнь не спешил. Факт морального падения Димы, не мог быть не замеченным его родителями, особенно маму настораживал сильный выхлоп перегара изо рта сына, исходящий от него в любое время суток, когда бы она с ним ни повидалась. Мама, вместо стандартной передачи денег, начала завозить ему продукты питания, он кстати, при большой надобности, без особых проблем, менял их на горячительные напитки или просто заранее предупреждал гостей, что закусон уже имеется.
В плавно переходящих изо дня в день пьянках, Димон напрочь забыл про свой долг перед родным отечеством - о срочной службе в армии. Правда ему наверное было труднее всех определиться со своим отечеством. Родился он в Алжире, вырос в СССР, по маме был русским, кем он был по папе, до конца никому, кроме как его маме, не было известно. Так что много держав, по праву, могли считать Димона своим бойцом. Правда самому Димону было глубоко параллельно, что там они о нем думают.
Друзья его возраста Тима и Косой эту проблему решили довольно легко. Косой закосил под дурака и получил соответствующую справку. Или не закосил, получил документ заслуженно, с уверенностью сказать не могу. Я начал в этом сильно сомневаться, после того как в первый раз лично попал на медкомиссию в военкомат. Что ребята только не вытворяли в кабинете невропатолога, в надежде получить хотя бы отсрочку или направление на дообследование в больничке. Кто изображал нервный тик, дергая головой в разные стороны, кто паралич, намертво примерзая ногами к полу, а большинство, как только открывалась дверь и слышался крик: «следующий», резко начинали заикаться и, с трусящимися руками на подкошенных ногах, продвигались к столу врача. Некоторые импровизированно заезжали на невидимых мотоциклах, громко издавая звуки ревущего мотора и держали впереди руки на несуществующем руле. Но все было тщетным, немало повидавшего на своем веку местного врача психотерапевта, казалось провести было не возможно.
Кроме Косого, еще одним мне известным персонажем с района, которому удалось довести свою не боеспособность недоверчивому психиатру, был Олежек. Однако Олежек, в отличии от абсолютного большинства призывников нашего района, действительно хотел служить в армии и с поставленным диагнозом непригодности мириться не собирался. Но свою профнепригодность ему скрыть было не возможно: нервный тик и трясущиеся руки у него были не наигранны и как он ни старался показаться вменяемым, у него это слабо получалось. К тому времени ему было уже хорошо за тридцать, но он дисциплинированно из года в год приходил на каждый призыв, где и получал очередной отказ в кабинете психотерапевта. После прогнозированного отказа, Олежек, с обильно текущими по щекам слезами, медленно волоча ноги, выходил из здания военкомата. Он проходил сквозь ряд будущих защитников родины, которые, с дикой завистью, смотрели ему вслед.
Когда я узнал что Косой, каким то непонятным образом, умудрился закосить, я начал тщательней присматриваться к его поведению. Что то в нем действительно было безумным, в глаза сразу бросалось, как во время споров, в обильном количестве образуется пена у краев его рта, да еще его взгляд всегда был с очень загадочным блеском.
Тима, с целью избежать призыва, заблаговременно оформился опекуном своей престарелой бабушки. Его бабушка имела третью группу инвалидности, да и в прошлом, в конце войны, была полевой медсестрой. Доставшийся бабушке опекун усложнил жизнь старушки в десятки раз, мало того, что он вечно нарушал ее сон своими ночными приходами или уходами, также он ее регулярно обворовывал на пенсию и другие социальные выплаты. Несчастная старушка пыталась отказаться от допекавшего ей опекуна, но бюрократический аппарат, доставшийся в наследство новому государству, продолжал существовать и она месяцами собирала справочки и бегала по кабинетам Собеса, где ни в какую ни соглашались оставлять без присмотра бабку с таким героическим прошлым.
Доблестные работники подольского военкомата не пропустили мимо себя факт созревания будущего бойца Дмитрия Горенко. После полностью проигнорированных с Диминой стороны трех повесток с грозным ультиматумом срочно явиться на обязательную медкомиссию, они сразу поняли что к чему, и приступили к его мобилизации насильным путем.
Дима, кстати, этих повесток в глаза не видел, он почтовым ящиком уже как полгода не пользовался, так как привык через него получать исключительно неприятные известия, такие как уведомления о задолженностях за коммунальные услуги и требования уплатить штраф за административные правонарушения. Димон, изредка выходил на улицу, и так как всегда был подвыпивший, успевал там отличиться: то его схватит патруль за опорожнение в общественном месте или, на просьбу служителей порядка показать документы, ответит благим матом, за что частенько попадал в вытрезвитель. После, на дом обязательно приходил счет за комплекс оказанных ему в вытрезвителе услуг, таких как: палочная терапия, душ шарко, постель и ночлег. Ночь проведенная в вытрезвителе, отрезвляла его на несколько дней. Обычно спокойный и уравновешенный Димон, после возращения от туда, превращался в совершенно другого человека. Он постоянно, с безумным взглядом, суетливо бегал по квартире и на любой заданный вопрос, разражался матом.
Проявленная Димой несознательность по отношению к своему военному долгу была не исключением, и в те годы подольский военкомат столкнулся с кучей проблем, так как желающих прийти добровольно было очень ограниченное количество. Служба в армии стала как никогда не популярна среди городских подростков и, по наступлению совершеннолетия, буквально все ребята приступали активно подыскивать всевозможные обходные пути, а когда таких не находилось, просто залегали на дно. Кто переезжал жить к родственникам в другой район, кто заблаговременно, за неделю до наступления своего совершеннолетия, запасался продуктами питания, ставил входную бронированную дверь, которую открывали исключительно по заранее установленному паролю и был морально и физически готов выдержать многомесячную осаду. Благодаря этому, очень часто, пригнанный в осеннее-весенние призывы под военкомат Лазик, просто уезжал пустым.
Ну пожалуй, кроме косящих на все существующие в мире недуги и откровенных дебилов, добровольно в военкомат приходили еще и подследственные, в надежде заменить тюремный срок на срочную службу.
Личное дело Димона попало в руки легендарного прапорщика Савелия Ивановича, которому в жизни досталась ответственная и почетная миссия - лепить из несознательных юношей волевых мужиков. Это был принципиальный человек с железным характером, от преследования которого можно было избавиться только двумя способами: надежно укрыться в тюремной камере, ну еще конечно приплатить, но на нарушение законодательства он шел очень уж с большими запросами и его тарифы могли осилить лишь ограниченные, весьма преуспевающие слои населения.
Савелий Иванович детально изучил личное досье Димона, его фотографию поместил у себя в портмоне, в месте, где обычно хранят изображения самых близких и дорогих людей и, с двумя сержантами милиции, приступил к вылову Димона под его домом.
Димон бывало за неделю выходил на улицу пару раз и то исключительно когда уже смеркалось, и этот план по обезвреживанию злостного дезертира с крахом провалился. Прапорщик тут же запустил в ход следующий план: внезапное проникновение в квартиру ранним утром. Для этого он собирался использовать свою старую, проверенную тактику: застать врасплох семью пацифистов долгим звонком в дверь в пять утра и, представившись сантехником или газовщиком, под вымышленным предлогом утечки газа или прорванной в доме водопроводной трубы, ворваться в квартиру.
Однако для Димы эта система тоже не работала. Обычно Дима, после ежедневных ночных посиделок, как раз в это время только ложился спать и на их настойчивые звонки в дверь в 5 утра никак не реагировал по простой причине, что только как закрыл дверь за своими дружками и подругами и пребывал в пьяном отрубе. И, как правило, пребывал в мертвецком сне, беспрерывно длившемся до двух часов дня. У Димона был немного другой жизненный график чем у среднестатистического человека и чтобы его застать врасплох, надо было приходить в часиков 2 ночи, когда его входная дверь часто была просто открыта настежь.
Прапорщик Савелий Иванович несколько недель безрезультатно проторчал под домом Димона, и, ранними многочасовыми звонками ему в дверь, просто спалил звонок. Он оценил по достоинству изворотливость и упрямство своей жертвы, которая за это время так и не разу не попалась ему на глаза и решил сменить тактику на более изощренную.
Дима, кстати, даже и не догадывался о том, что он вообще разыскивается, да еще такими важными персонами.
Савелий Иванович связался с Диминой мамой и, побеседовав с ней пару часов, припугнул, что за уклонение ее сыну грозит до трех лет тюремного заключения. Он предложил ей посодействовать в спасении непутевого сына. Димина мама сразу перезвонила сыну, передав требование прапорщика и, еле сдерживая слезы, уговаривала, что ему, пока еще не поздно, надо добровольно прийти в военкомат. Полученное известие Диму серьезно озадачило, промаршировать на плацдарме ближайшие полтора года в его личные планы никак не входило и он, представив перед собой предлагаемую нерадушную перспективу, ёё уговоры резко прервал фразой, что в армию ни при каких обстоятельствах по доброй воле не пойдет. Когда мать начала пугать тюрьмой, он ответил: «уж лучше тогда в тюрьму» и этими словами ввел в полнейшее замешательство родную мать. Звонок отца и, примененное им дипломатическое умение убеждать, тоже не дало никакого положительного эффекта.
Не смотря на то, что в детстве Дима всерьез интересовался военным искусством, когда он повзрослел, себя посвятить этому делу, да еще в низших чинах, он решительно отказывался. Я его прекрасно понимал, так как, даже те немногочисленные имеющиеся у нас отрывистые сведения про этот институт, по которым мы могли догадываться про то, что там происходит, и это вообще не стимулировало туда попадать. Ко всему, Димон, меньше чем за год, так посадил свой организм, что один лишь банальный армейский режим с ежедневными подъемами в шесть утра и километровым утренними пробежками, за несколько недель, точно бы свел его в могилу.
Его мама, довольно хорошо пристроившись в новых капиталистических условиях, конечно имела возможность забашлять прапору. Но она считала, что сыну армия необходима, в первую очередь, как исправительный инструмент. Это было очевидно, взрослая самостоятельная жизнь Димону не пошла впрок и из интеллигентного мальчика, очень быстро, он перевоплотился в подростка-алкоголика с криминальными замашками.
Дима, узнав что его разыскивают, мгновенно принял необходимые меры предосторожности и теперь активно пользовался дверным глазком и, перед каждым выходом на улицу, с балкона внимательно отслеживал происходящую ситуацию во дворе. Входная дверь у него была добротная дубовая, достать его врагам из квартиры было весьма проблематично и, находясь дома, он чувствовал себя полностью защищенным от внезапно появившихся на горизонте недоброжелателей в пагонах.
Как-то очередная пьянка в его доме затянулась. Под утро, Димон вышел на балкон и встретился взглядом с мерзнувшим внизу Савелием Ивановичем. На его призыв немедленно сдаться властям, Димон, не придумав ничего лучшего, ответил непристойным жестом руки с использованием среднего пальца.
После этого инцидента, для работников военкомата, словить Димона стало делом принципа и, забыв про сотни других скрывающихся по району, они все силы своего учреждения бросили на поимку этого наглеца. И действительно, очень скоро, после описанных мною событий, Димон, благодаря блестяще проведенной операции скооперированных сил работников военных и правоохранительных структур, был обезврежен в собственном дворе.
Сонному Димону, в одних тапочках и рубашке вышедшему на минутку в ближайший ларек за сигаретами и бутылочкой пивка на опохмелку, резко преградил путь в парадное, непонятно откуда внезапно появившийся, коренастый сержант милиции. На долю секунды замешкавшегося злостного уклониста, разъяренный Савелий Иванович свалил с ног лицом в тающий снег и, заломав сзади руки, немедля поволок в припаркованный за углом бобик.
Пропажа Димона стала сущей трагедией для дюжины с лишним подольских гуляк, как обычно, пришедших к нему под вечер с основной целью - побухать до рассвета. Вскоре, возле его квартиры сформировался стихийный митинг, на котором самые радикальные предлагали идти вызволять Диму силой или попросту выбить входную дверь его квартиры и начать запланированное без него. Но дальше слов дело не пошло и, меньше чем за час, толпа, прямо в парадном распила все имеющиеся алкоголические напитки и, в прискорбном расположении духа, рассосалась по району. По их разговорам было понятно, что, по большей части, ребята расстроились не от мыслей о незавидной судьбе пропавшего Димона, а об утерянном доступе в его гостеприимную квартирку.
В тот день, поздней ночью, мы с Губой проходили возле его парадного и увидели в Димона квартире загоревшийся свет и мелькающий в окне знакомый силуэт. Мы не верили собственным глазам, но все же решили зайти к Димону.
Как он нам рассказал, на ДВРЗ он умудрился проскользнуть сквозь своих грозных стражей и, уже наряженный в военный бушлат и ботинки, вернулся домой.
Когда его словили во дворе, Савелий Иванович, радуясь случайной удаче, решил тотчас без промедлений везти его на медкомиссию. И уже на месте, трясущегося от холода полураздетого Димона, пожалели, и нарядили в военную униформу, которая помогла ему прорваться на волю и, впоследствии, досталась в качестве трофея.
После блестяще исполненного побега, Савелий Иванович звонил Димону по десять раз на день, угрожая за этот поступок военным трибуналом с единственным возможным приговором - расстрелом на месте. Но Димон где то услышал, что он еще не дал присягу и, следовательно, дезертиром не является и был уверен, что его вину уж слишком преувеличивают. И даже если эти слова были бы сущей правдой, Димон вряд ли бы что-то изменил в своих действиях. Он стал более осмотрительным и теперь загнанного в угол Димона словить было практически не реально. Он решил полностью воздержаться от выходов на улицу и сократил количество посетителей до минимума, состоящего теперь из самых близких и проверенных знакомых. По жизни нерешительный и слабохарактерный Димон проявил нечеловеческую стойкость и отвагу в предпринятых попытках избежать обязательной службы в армии. Он постоянно прибывал в таком состоянии духа, что в случае завладения огнестрельным оружием, при надобности, без особых раздумий, пустил бы его в ход. Пару часов, проведенных в роли рядового, полностью убедили его в правильности выбранного пути и он считал, что иного пути у него просто не было.
Возле его дома и на этаже устраивали ежедневные засады с 5 утра и до позднего вечера, но Димон, первые дни после побега, даже не появлялся на балконе. К нему начал захаживать местный участковый, которому Димон попросту не открывал двери и, со временем, даже перестал вести с ним словесную перепалку через дверь.
У Савелия Ивановича, как у любого сыщика, который искренне любит свою роботу, от возникших трудностей в поимке жертвы, стремление любым способом добиться желаемого только усиливалось. Он понимал, что голыми руками Димона ему не достать и решил сменить нынешнюю тактику на более тонкую. Он применил хитрый план с активным привлечением самого близкого человека, уже раз пошедшего ему на встречу. Для этого Савелий Иванович встретился с его мамой и объяснил, что еще какая то неделя и он передаст его дело в отделение милиции в результате чего, ее сына упекут прямехонько в тюрьму.
«Мне что делать больше нечего, чем бегать за вашим сыном, все умываю руки пусть милиция им занимается!»: возмущался он.
Мама попросила не горячится и предложила свои услуги в отлове непокорного сына. Все пошло как и намечалось и в новой схеме Савелия Ивановича маме была отведена главная роль. Обсудив все детали, они сообща приступили к осуществлению задуманного заговора.
Мама понимала, что на ее отношениях с сыном будет поставлен крест, но надеясь, что, со временем, он все же ее поймет и, с сильными душевными переживаниями, приступила к действию. Через пару дней, она позвонила сыну и, под предлогом, что поссорилась со своим мужем, попросилась переночевать у него на одну ночь. Ничего не подозревающий Димон, с радостью впустил в свое надежное убежище коварную женщину. Утром, в заранее обусловленное время, ровно в шесть утра, она прошла на цыпочках к двери и тихо приоткрыла неприступные врата орде неприятелей. Ничего не подозревающий Димон, был повязан спящим прямо в постели.
Когда он догадался о заведомо спланированном и организованном предательстве человеком, давшим ему когда то жизнь, а теперь сыгравшим в его судьбе роль троянского коня, он был в не себе от досаждавшей его злости и безустанно, не стесняясь посторонних, крыл самым отборным матом свою родную мать.
В этот раз, наученные горьким опытом прапорщик и два милиционера, ни на секунду не сводили с Димона глаз. Они вместе с ними прошли медкомиссию, во время которой он был постоянно прикован наручниками к одному из сержантов и лично посадили на вокзале в спецвагон.
Дима, подымаясь по трапу, увидел стоящую в сторонке мать, чье лицо было замазано растекшейся тушью. В столь эмоциональный момент, единственное, что он сумел выдавить из себя: «Я тебя ненавижу», после чего скрылся в вагоне.
Все говорило о том, что Димон, как минимум, полтора года на районе не появиться. С пропажей Димона и последующим закрытием доступа в его квартиру, наша компания была автоматически расформирована и каждый разошелся по своим интересам. Ваня Губа предпринял попытку примкнуть в качестве младшего друга с холуйскими функциями к Косому, однако понял, что его там особо не жалуют даже на таких выгодных условиях и, за не имением более авторитетного знакомого, способного эффективно оберегать его покой и собственность, вновь вернулся под мое теплое крыло. И как раньше, во время совместных прогулок, Ваня не уставал регулярно твердить, что мне во век не сыскать надежней и преданней друга.