Игра сознания
Они бредут по мосту, вслушиваясь в спокойный плеск реки. Там, у берегов, наверняка пахнет свежестью и прохладой, а они дышат дорожной пылью, бензином и потрепанными шинами. В груди щебечет желание спуститься вниз и вновь позволить себе насладиться простым удовольствием, некогда казавшимся чем-то обыденным и не таким значительным, но Виктор грубо унимает этот щебет. Нельзя возвращаться к жизни, когда статус твой – мертвец.
Юра идет неспеша, смакуя каждый шаг, и представляет шорох опавшей листвы под ногами и радостные возгласы младшего брата, который обязательно побежал бы с этими листьями играться. Размел бы листву осенними сапогами – они безумно были ему любы, потому что твердая подошва громко стучала от прикосновений с асфальтом, – или собрал бы их в охапку и подбросил вверх, сразу подняв подбородок, чтобы посмотреть, как они вновь опадают на землю. Посмотришь на него в такой момент и подумаешь, что он самый счастливый на свете человек. Взгляд его полыхал огоньками, был полон ребяческого воодушевления, вызванного простой вещью, прелесть которой не всякий взрослый способен уловить. Юра улавливал только потому, что это так восторгало братишку. Ромка бы, наверное, сочинил для мамы букетик, а после засушил бы его в «Алых парусах», второй год стоящих на его полке нетронутыми. Он книгу эту в каком-то конкурсе рисунков выиграл. Брат тоже рос человеком творческим, и Юра стремился быть для него проводником в этой сфере, поддерживать все его начинания, коих по невнимательным подсчетам старшего было с десяток, если не больше. Возможно, после Юриной смерти он всерьез занялся именно рисованием. Парня мгновенно сковывает сожаление, секундой позже сменившееся нелепым стремлением броситься к нему, к брату, и...что же? Это желание, острием пронзившее грудь, разбивается о пропасть, что проложена теперь между ними, ибо ничего Юра больше сделать не в силах. Только смотреть и слушать, воспаленным умом воображая, как его ладонь треплет такую же каштановую макушку, как губы братишки расплываются в улыбке, создавая на щеках ямочки, как детские руки обвивают его шею, как до уха доносится приглушенный переполняющей радостью визг. Ромка всегда пищал и визжал после долгой разлуки со старшим, который частенько был погружен в работу и не находил времени на семью.
В одной из вселенных Юре все же удастся услышать этот счастливый возглас, а Ромке удастся дождаться, но только не здесь. Потому что здесь младшему все еще предстоит пережить известие, которое разделит его жизнь на «до» и «после», а старшему – смириться с тем, что на это событие он повлиять не в силах.
Холод ветра тоже хочется представить, но парень не стал. Иначе продрог бы – одет-то по-летнему, в соответствии с августовской ночью. И солнце зашло уже совсем. Разгар заката они пропустили, находясь в театре, а после пришлось довольствоваться последними каплями оранжево-желтоватых красок на темнеющем небе.
Небесные художники добавляют в палитру с голубым цветом больше синего оттенка и торопливо мажут кистью по безграничному полотну, но стараются не в полную меру, дабы не приблизить город к наступлению ночи раньше времени. И все же удержаться от соблазна полностью им не удается, поэтому они капают белым на огромный холст, создавая первые звезды, что блеклым сиянием оповещают людей о своем появлении. Этот резкий переход от светла к темну является предвестником скорого нашествия зимы, когда время светового дня стремительно снижается под требовательным влиянием ночи.
Виктор отчего-то весьма внимательно разглядывает каждый свой шаг. До того заинтересованно и зациклено, что перед глазами начинает плыть. Картинка рябит, застилается пеленой и вместо привычно вытянутых ботинок он видит маленькие башмачки. Поднимает голову и оборачивается направо – мама, крепко держащая его за ручку, – затем налево – папа, тоже обхвативший его ладошку своей. А сам он топает вприпрыжку и хохочет. Заливается во все горло, как соловушка, и щурится, натыкаясь на яркий солнечный свет. Родители синхронно сжимают его руки и резко потягивают вверх, и Виктор отрывается от земли на долгие семь секунд, ощущая себя птенцом, которого учат летать. У него дыхание перехватывает, и он просит еще. Но и двух раз ему мало. Мама с папой переглядываются и тоже начинают смеяться. Они выполняют просьбу сынишки, заражаясь его весельем, и лица их сверкают искренними улыбками. Маленький Виктор снова поворачивается на мать, всматривается в ее гармоничные черты, в ее смольные кудрявые волосы, в счастливый изгиб губ и морщинки у краешков глаз, вызванные этим счастьем. И отец выглядит радостным. Его естественно серьезное выражение лица разбавляется задержавшейся на устах улыбкой, а смех на мгновение заставляет стереть из памяти холодное спокойствие его голоса.
Тело бьет крупной дрожью, когда отцовский взгляд устремляется на него. Два серых хрусталя при столкновении разбились бы, но эти лишь резонируют, оглушая звоном. Виктор останавливается и замирает, встретившись с собственным отражением в блестящих радужках. Длинные кудри, очки, скрывающие синяки под глазами, нахмуренные брови и стиснутые челюсти. Это не он. Он – это светящиеся счастьем очи, багровые щечки, короткий вьющийся волос и уголки губ, растянувшиеся в веселой детской улыбке.
«Витенька!» – эхом звучит голос матери за его спиной. Виктор больше не держит ее за руку, потому что она снова далеко. И ладонь отца растворяется под его пальцами, оставляя за собой призрачный след горячего тепла. Они стоят там, где ему вновь не достать. Туда его маленькие ручки не смогут дотянуться, прижать к себе и попытаться удержать.
Перед глазами все та же пелена, и стоило ему моргнуть – она рассыпается, открывая вид на привычно вытянутые ботинки. Он больше не ребенок, и простое счастье ему недостижимо.
Боль берет его медленно, растягиваясь точно в удовольствии. Его накрывает волной, забирающей возможность дышать и пылью, и бензином, и шинами, и представлять, как пахнет у реки. Биение сердца ощущается в глотке, мешая сглатывать. Он задыхается. Легкие сжимаются под напряжением, созданным ледяной водой в омуте, куда его бросает собственный разум. Голова гудит, идет кругом, а веки тяжелеют. Все кажется иллюзией.
Все это – чертова иллюзия! Почему он жив, будучи мертвецом, почему все еще помнит свою жизнь, почему все еще чувствует боль? Быть этого не может! Ни одна наука не в силах объяснить это явление, а оно зачем-то существует. Да знать бы ему, что существует, он бы смерти страшился боле, чем жизни в муках.
– Вить? – встревоженно зовет Юра. – Все в порядке?
– Виктор, – холодно поправляет он, игнорируя подступающее раздражение.
– На вопрос ответь, Виктор, – настаивает Юра, всерьез обиженный его упреком.
– В порядке, – сухо бросает брюнет, при этом дернувшись, как от удара током.
Юра не дурак, поэтому понимает, что того настигло что-то вроде живого воспоминания. Они тут явление неудивительное, но здорово действующее на нервы. После первых таких выходок сознания Юра отходил по первости пару дней, потому что снова почувствовал себя живым, окруженным близкими людьми, нужным и значимым. Всяким Юрой Савиным, каким его знали. И хорошим, и плохим, и любимым, и ненавистным, и заботливым, и импульсивным, и спокойным, и разъяренным, и... Долго можно перечислять все его достоинства и недостатки, которые в итоге придут к одному – к Юре, три месяца назад бродящему по этой земле так, что каблук стучал по асфальту.
– Мне снился сон... – вновь подает голос шатен, пытаясь развеять напряжение. – Не уверен, было ли это сном, однако из головы все же не выходит. – Парень поправляет край рубашки, который и без того ровно прилегал к телу. – Там было некое существо, не имеющее ни формы, ни цвета, ни четкого очертания. Я слышал его, как свой внутренний голос. Оно тогда сказало мне, что я останусь заложником мира людского до тех пор, пока тело мое не будет найдено и упокоено. – На последних словах он меняется в лице, потому что понимает, что сказал лишнего. – Этот «сон» я увидел сразу после того, как умер. По крайней мере, мне так кажется.
– Сон – это игра сознания, – отвечает Виктор. – Не стоит воспринимать все то, что ты видишь во снах, за правду.
– Но этот сон вовсе не обычный. Он словно видение, ведь явился мне не при жизни, а после того, как она оборвалась, – продолжает убеждение Юра, и Виктор ухмыляется его наивному выражению лица.
– Сказочник ты, – по-доброму смеется он. – Не бывает никаких видений. Сон априори не может иметь смысла. Это просто картинки, нарисованные твоим умом на основе каких-то потрясений. Может, что-то вроде защиты психики, которая обострилась на смертном одре.
– Думай, как хочешь, – фыркает Юра. – То, что мы находимся здесь – уже похоже на сказку, причем далеко не детскую. Вероятно, ее придумал бы какой-нибудь сумасшедший, страдающий шизофренией.
– Мы никогда не узнаем, что это за мир. Пытаться что-то выяснить – бесполезно, а строить догадки – болезненно тяжело, – Виктор вытягивает руки вперед, заключая пальцы в замок, и потягивается.
Все это – проекция иного измерения. В этом Виктор был практически уверен, потому что поиски ответов на возникающие вопросы сошлись именно к такому выводу. Про то, что он тоже видел что-то вроде сна, парень тактично промолчал, потому что не придавал ему никакого смысла. Да и, честно говоря, забыл уже, что он тогда увидел.
– Мне пора, – мямлит брюнет, прокашлявшись. – Спасибо за театр.
– И куда тебе пора? – удивленно и с упреком спрашивает Юра, пытаясь скрыть желание вцепиться в его ноги и не отпускать.
– Туда, где меня не достанут глупыми расспросами, – равнодушно бормочет Виктор, на свое горе встретившись с изумрудным взором, выражающим туманную мольбу о помощи. Такую тихую, спокойную, практически погасшую, что тело невольно содрогается.
– Если я пообещаю, что перестану тебя допрашивать, ты останешься?
Эта мольба готова к поражению, но что-то внутри нее все еще сопротивляется и цепляется за ниточки надежды. Виктор ненавидит себя в этот момент, потому что боится не сказать «нет». Он знает, что пожалеет, если согласится. Не сейчас, но через время – определенно точно пожалеет.
Юра опускает плечи, но руки все равно напрягаются. Он посмеялся бы с себя, будучи живым, если бы увидел этот взгляд, эту дрожь, это волнение, посвященное незнакомцу, причем не самому дружелюбному. Представление, что он снова окажется в одиночестве, как несчастный мореплаватель, выброшенный на берег необитаемого острова, вызвало прилив ледяной волны по телу, оставивший за собой озноб.
Виктор тяжело вздыхает и отводит взгляд, прекрасно понимая, что сдастся. Точнее, уже сдался. В момент, когда посмотрел на потерявшегося парня, которому нужна помощь. И помощь эта – простое нахождение рядом, протянутая рука и разрешение говорить с ним, прикасаться к нему. Даже если Юра будет пытаться тронуть его кончиками пальцев незаметно и «случайно», Виктор будет твердо знать, что это отчаянная намеренность. Потому что он был таким же.
– Останусь, –обреченно кивает Виктор, наблюдая, как на лице Юры расцветают благодарныеямочки.