Найди меня

Рассветные солнечные лучи плавно опускаются на гладь озера, нежно ласкают макушки окружающих его деревьев, пытаются дотянуться до пустующего каменистого берега, хотя, вероятно, знают, что доберутся до него только ближе к полудню. Редкий щебет птиц, все еще не покинувших родные края, разбавляет тишину, ничуть ее не портя. С импровизированной пристани давно пропала пара лодок, на которых выходили в воду рыбаки, и теперь их отсутствие погружает местность в таинственное и завораживающее одиночество. На мелководье обездвижено покоятся опавшие листья, принесенные с земли недавним ураганом. Чистый небосвод, раскрашенный в розоватый оттенок, благородно дарует солнцу возможность царствовать на протяжении дня и делиться с живыми существами последними частичками тепла.

Пальцы медленно и боязливо опускаются в воду, желая проникнуться ее прохладой и нарушить умиротворение озера, но ничего не происходит. Кожа не чувствует холода и влаги, гладь не испещряется кругами от порывистых движений руки, капли не разлетаются в стороны.

Из груди вырывается разочарованный вздох, пальцы сухими выбираются из воды и отряхиваются лишь по привычке. Парень смотрит на ветви елей, которые закачались в такт начавшемуся ветру, и рефлекторно обхватывает плечи ладонями, ожидая ощутить холод осеннего порыва, но тело не покрывается мурашками, не дрогнет и не пытается сопротивляться. Глаза наполняются сожалением и несчастьем, будто с этим явлением он сталкивается в первый раз.

В области груди начинает трепетать, когда взгляд падает на середину озера. Тело наполняется жаром, сжигающим его изнутри, и он в страхе жмурится, будто клокочущая боль вот-вот преобразится перед ним в физическом обличии. Она – монстр, который сначала пронзает грудную клетку, затем крючковатыми ветвями расползается по туловищу, впиваясь в каждый нерв. Плечи немеют, руки еле дотягиваются до ребер и со всей присущей им силой сжимают их, впиваются в ткань клетчатой рубашки и замирают в попытке заблокировать разрастающиеся ощущения. Не помогает. Голова кружится, взор перекрывается темными пятнами, ноги подкашиваются, и он падает на колени. Все органы будто грубо разрезают наточенными ножами или перемалывают в мясорубке, и он чувствует каждое движение беспощадного оружия. Ребра с треском ломаются. Пересохшие неба смачивает кровь, стремительно наполняющая полость рта, и парень заходится в кашле. Алые полосы бегут по подбородку, спускаются к шее, вычерчивая прерывистые русла. Руки машинально тянутся к губам, протирают их, лишь размазывая льющуюся подобно ручью кровь. Все тело напрягается в судорогах. Каждый вдох отзывается бульканьем в гортани – он захлебывается, что усугубляет нахлынувшую панику. Дышать невозможно, открыть слезящиеся глаза – тоже. Боль пронизывает его целиком.

Через несколько минут ощущения слабеют, уходя так же постепенно, как появлялись. Легкие трещат от жадности, с которой он заглатывает воздух, спасая себя от гипоксии. Тело все еще покалывает, дрожит, охваченное ознобом. Страх не спешит покидать его, дурманя затуманенный рассудок. Ему все еще больно, но не физически.

Юра поднимается с колен и трясущимися руками утирает губы, подбородок, шею, в панике смотрит на ладони, но они чисты – от крови ни следа. Парень отряхивает одежду, которая непременно испачкалась бы в пыли и засохшей грязи, а после ругается на себя за бессмысленные махинации, намертво впечатанные в сознание, потому что на штанах и рубашке – ни пылинки, что неудивительно. Он ускоряет ход, силясь убежать от этого места подальше, чтобы вернуться со следующим рассветом и вновь дотронуться за спокойной озерной глади в надежде, что однажды его пальцы намокнут, а брызги повлекут за собой круги.

Почва под ногами невесома. Она будто растворяется под каждым его шагом, отнимая уверенность в том, что подошва все таки касается поверхности, а не парит в миллиметре над ней. Юра не знает даже, нужен ли ему вообще кислород, работают ли его легкие и сердце на самом деле, или ему все это кажется. Однако знание этого ему вовсе ни к чему. Потому что Юра мертв. Окончательно и бесповоротно.

Смириться с этим фактом не позволяют чувства. Он все еще обладает способностью мыслить и испытывать эмоции. Самое страшное то, что память осталась в целости и сохранности. Юра помнит всю свою жизнь. И смерть тоже.

Это самая настоящая пытка: находиться среди продолжающих жить людей. Смотреть на то, как они искренне улыбаются, готовые прыгать от счастья; как еле волочат ноги от усталости, вымученно глядя на дорогу; как плачут от тоски и разочарования, вытирая слезы ладонями; как обнимаются при встрече, ходят по тротуарам, держа друг друга за руки, или гладят родную макушку, перебирая пальцами растрепанные волосы. Тяжело наблюдать за тем, как все они – свободны и уверены, что наступит их «завтра», в которое они осуществят все, что запланировали уже сегодня.

Юра тоже был уверен, что наступит завтрашний день. Он должен был быть грандиозным, принести за собой невероятное облегчение и радость оттого, что у него все получилось. Что восторжествует долгожданная справедливость, за которой он так долго гнался. Но она ловко ускользнула из его рук, находящихся так рядом, так близко...

Его погубила собственная глупость. Он не успел хорошо все обдумать. Просто сорвался с места и бросился в жерло вулкана без страховки, будучи все еще убежденным в том, что его «завтра» наступит так же обыденно и неизбежно, как для него вчерашнего пришло гениальное «сегодня».

Ему не дали времени на то, чтобы подготовиться к собственной смерти. Юра даже не думал, что его смогут обойти, обхитрить и загнать в ловушку, о существовании которой не было ни мысли. Он возомнил себя всесильным, за что так жестоко поплатился. Если ошибается профессионал – это прискорбно, но простительно. Если ошибается самонадеянный глупец – это смешно.

Юре по первости тоже было смешно. Казалось, что та ночь – сон. И мрак леса, и гладь озера, и крики испугавшихся внезапному шуму птиц. Но стоило ему открыть глаза и увидеть ту же картину, он нашел новое оправдание происходящему: выжил. Ну, бывают ведь чудеса на свете? Вот и его коснулось чудо – выбрался из объятий смерти, заботливо проткнувшей ему легкие.

После пробуждения Юра побрел в сторону дороги, оттуда – в город. Вернувшись, он поспешил к участку. Дождался нужного автобуса, занял свободный угол и стоял спокойно, пока не понял, что кошелька при себе нет. Тут ему повезло: кондуктор все время проходила мимо него, будто нарочно не замечая, и он решил воспользоваться шансом. На следующей остановке народу зашло много. Кто-то потеснился, отступил в сторону Юры, вынуждая того прижаться к стенке. Затем пассажир сделал еще шаг назад, что вызвало у парня негодование. Он что, совсем не чувствует, что в спину другой человек упирается уже вплотную? Со следующим его шагом спина незнакомца будто слилась с Юриной грудью, и тот, как ошпаренный, отскочил с места. Тело обдало легкой волной тока, когда он буквально прошел сквозь еще одного человека, и еще одного.

От страха и подбирающейся паники парень задышал чаще. Он чертыхался туда-сюда, пытаясь понять, что происходит. Горло стиснуло в тиски, кислород перестал попадать в легкие и Юра начал задыхаться. Когда кто-то обернулся и посмотрел ему прямо в глаза, все внутри сжалось от испуга. Он дернулся назад слишком резко, и почва мгновенно ушла из-под ног. Юра бесшумно грохнулся на дорогу – но как? Все это время он находился в противоположной от двери стороне. Неужели сквозь стену?...

Боли от удара не последовало. Юра в спешке поднялся и собирался сорваться с места, напугавшись оживленного движения на трассе, но не успел: тело снова прошибло током. Автомобиль промчал чрез него, не сбавив скорость. За ним последовали другие, и все – сквозь. Юра бросился бежать. Ноги подкашивались, кожа покрылась мурашками, перед глазами запрыгали мушки, но он не останавливался – усталость обходила его стороной. Он добежал до собственной квартиры, не прервавшись и даже не запыхавшись. Всю дорогу его преследовали только чувство страха и паника, стучащая гулом по вискам.

Ветка должна была хрустнуть под его стопой, но осталась цела и невредима. Юра бесится и злится, сжимает кулаки, однако выдыхает и успокаивается. Он привыкнет. Обязательно привыкнет.

Счет времени для него замер. На всех часах его преследовали одни и те же цифры: 03:52. И дата одна и та же: 21 августа. Его лишили возможности знать, сколько времени он провел здесь после своей смерти. Это начало сводить его с ума раньше, чем он думал.

Юра бы назвал этот мир местом, куда попадают души после гибели, но не может, потому что это он – душа, а остальные – живые и настоящие, имеющие физическую оболочку, не замечающие, что среди них бродит призрак, с любопытством и скорбью наблюдающий за каждым их действием и словом.

Тогда Юра подумал о том, что все это – процесс искупления грехов. Грех – это обязательно чернь, загрязняющая человеческую душу, а значит – обречение на страдания, продолжительность которых зависит от тяжести порока. Возможно, он был бы прав, если бы не одна деталь, заставляющая его метаться в сомнениях и терзаться в мучительном ожидании чуда.

Ноющие ощущения в теле отпускают только после того, как он выходит из леса, оказываясь на асфальтированной дороге. Отсюда до города пешком далековато, поэтому нужно либо успеть на маршрутку, либо бежать без остановки. Он медленно и глубоко вздыхает и на мгновение прикрывает глаза, прогоняя из головы нагрянувшие воспоминания. Они заставляют его страдать. Они ему отвратительны.

Юру не настигает усталость. Первое время он все пытался уснуть, провалиться в манящее небытие, но все его старания оказывались тщетны. Тогда он понял, что сон здесь попросту невозможен. Все физиологические ощущения блокируются. Не хочется пить и есть, не получается прикоснуться к любым материальным объектам. Исключением почему-то являются вещи, которые имелись при себе на момент смерти. И без того скудный набор поредел до того, что у него остались только рисунок младшего брата, так и позабытый в кармане с того вечера, зажигалка и пачка сигарет, которых осталось штук пять.

Курение больше не доставляет ему никакого удовольствие. Оно – въевшаяся под кожу привычка, и сейчас ему неважно, чувствует ли он, как никотин оседает на его легких и туманит разум – достаточно просто зажимать сигарету между указательным и средним пальцами, втягивать тяжелый воздух, облизывать неба, собирая на язык привкус горького табака, и пустым взглядом очерчивать призрачные линии вокруг клубящегося дыма. Он не торопился выкуривать все сразу: притрагивался к пачке только тогда, когда нужно было успокоиться и привести в порядок мысли. И, тем не менее, за три месяца вышло многовато моментов, требующих незамедлительно вернуться в состояние покоя.

Нос приятно защекотал запах мокрого асфальта – одно из немногих удовольствий, которые были ему доступны. Ночью шел сильный дождь, а Юра даже не заметил сначала, потому что лежал на какой-то крыше, опустив веки, и влаги на себе не чувствовал. Только потом услышал, как капли застучали по поверхности громче, и догадался, что разыгрался ливень.

Странно все это: жить глазами, ушами и запахами без возможности ощутить что-то тактильно. Он даже ветер может не уловить до тех пор, пока тот не заиграет с листвой или не поднесет в воздух нагло выброшенный на дорогу пакет. Поначалу это пугает и заставляет потеряться, запутаться и забиться в истерике. Как же так: явления становятся еле уловимыми и доходят до него только после того, как он их увидит или услышит – это нечестно! То, что под его подошвой оказалась ветка он тоже зацепил нечаянным взглядом – а мог бы и не заметить этого вовсе. Что он прошел сквозь человека, что его десятый раз за короткий промежуток «сбил» автомобиль, что погода холодная или жаркая, что дверь на самом деле заперта – все это прошло бы мимо него, если бы он закрыл глаза и уши. Отвратительно.

Чтобы не слететь с катушек, Юра нагло и бесцеремонно заглядывал в чужие квартиры. Ему было интересно окунуться в атмосферу, похожую на ту, что царила в его доме при жизни. Где кипит быт и рутина, где друзья смеются, влюбленные милуются, дети слушают сказки, а родители с нежностью глядят на их умиротворенные лица. Где все еще живет то, чего он лишился. Вскоре это любопытство стало доставлять один лишь дискомфорт, скопившейся в горле звенящей истерикой, и он выбрал сойти с ума, но больше не замечать, как домашний уют питает людей всепоглощающей энергией тепла и счастья.

Город встречает его привычной суматохой. Юра теряется, когда один человек за другим проходят сквозь него, и он все скачет в стороны, чтобы обойти каждого. Лица у прохожих все однотонны: мрачные и недовольные, уставшие и сонные – похожие на рыбу-каплю своей унылостью. Осенняя хандра беспощадно льнет к ним, ластится и просит приюта, а они не могут отказать, потому что слишком мягкотелы.

Солнце достигает пика. Его гостеприимно встречают незаметно появившиеся облака, с уважением обходя стороной, чтобы не мешать свету добираться до крон тоскливого города. Толпы людей растут, наполняют тротуары, становятся похожими на кишащий насекомыми муравейник, где для того, чтобы жить, нужно работать двадцать четыре часа в сутки.

Здесь покоя нет. Здесь есть страдания и муки, есть горечь и отчаяние, есть сожаление и мысли о том, что было бы, если бы он поступил иначе. Есть боль, пожирающая изнутри, есть мечты о невозможном «завтра», есть желание очутиться в объятиях родных. Здесь есть все, что никогда не пересечется со спокойствием.