Больше, чем ненависть

Карантин, этот странный, выпавший из времени пузырь, медленно сдувался. До возвращения в школу оставалось меньше двух недель, и воздух наполнился горьковато-сладким послевкусием скоротечной свободы. Для Джисона и Минхо эти дни стали временем хрупкого перемирия, перераставшего во что-то необъяснимо новое. Они больше не были пленником и тюремщиком, жертвой и агрессором. Они были... двумя парнями, пытающимися научиться существовать рядом без острых углов и кричащей боли. И в этой новой реальности их почти неотступно сопровождали Чанбин и Хёнджин – незваные, но небесполезные спутники.

---

Кинотеатр. Поздний вечер. Зал полупустой.

Экран пылал кадрами «Сумерек» – Эдвард Каллен сверкал на солнце где-то в Форксе, а Белла Свон смотрела на него с обожанием, смешанным с первобытным страхом. Воздух пахл попкорном, сладкой газировкой и пылью.

– Боже, это же просто вампир-эмо с кризисом среднего века, – громко прошептал Чанбин, разрывая пакет с чипсами со вкусом краба. Звук хруста был оглушительным в тишине зала. – Чего она в нем нашла? Способность светиться? У меня футболка после стирки с «ослепительной белизной» тоже светится, и что?

Хёнджин, сидевший слева от Чанбина, фыркнул в ладонь, стараясь не рассмеяться громко. Он был поглощен не столько экраном, сколько блокнотом на коленях, куда при свете экрана набрасывал силуэты людей в зале, залитых голубоватым мерцанием.

Джисон сидел между Минхо и Хёнджином. Он втянул щеки, стараясь подавить смех от реплики Чанбина. В руке он сжимал стакан с колой, лед уже почти растаял, делая напиток водянистым. Он украдкой посмотрел на Минхо. Тот сидел, откинувшись на спинку кресла, руки скрещены на груди. Его профиль, освещенный мерцанием экрана, казался высеченным из камня – резкие скулы, прямой нос, плотно сжатые губы. Но глаза, обычно такие острые и оценивающие, сейчас были расслабленно прикованы к экрану. В них не было привычной насмешки или скуки. Было... любопытство? Или просто вежливое внимание?

– Потому что Джисону нравится, – вдруг тихо, но отчетливо произнес Минхо, не поворачивая головы. Его голос прозвучал неожиданно громко после шепота Чанбина.

Джисон вздрогнул, почувствовав, как тепло разливается по щекам. Он действительно любил «Сумерки» – наивную, атмосферную мелодраму о запретной любви, которая когда-то давно, в другой жизни, до всех ужасов, казалась ему романтичной. Он не ожидал, что Минхо это запомнит или обратит внимание.

– Ага, нравится, – пробормотал Джисон, отпивая глоток безвкусной колы. – Ностальгия, наверное.

– Ностальгия по вампирам-подросткам? – ухмыльнулся Чанбин, швыряя в рот горсть чипсов. – Ну, каждому свое. Я бы предпочел что-то с драконами. Или взрывами. Много взрывов.

– Заткнись, Чанбин, – беззлобно бросил Хёнджин, не отрываясь от блокнота. – Мешаешь атмосфере. И Джисону.

На экране Эдвард признавался Белле в любви под дождем. Музыка нарастала, пафосно и слащаво. Джисон почувствовал, как мизинец его правой руки, лежащей на подлокотнике, случайно коснулся мизинца Минхо, чья рука тоже покоилась там же. Он резко одернул руку, как от ожога. Минхо не шевельнулся, но уголок его губ дрогнул – почти неуловимо. Джисон не был уверен, улыбка ли это или гримаса от происходящего на экране.

После сеанса они вывалились на прохладный ночной тротуар. Воздух после кинематографичной духоты казался кристально чистым.

– Ну что, пацаны? – Чанбин потянулся, хрустнув позвоночником. – Шаурма? Или сразу домой ныть над своей вампирской любовью, Джисон?

– Шаурма, – твердо сказал Минхо, засовывая руки в карманы кожаной куртки. – Я голоден.

Они двинулись к знакомой круглосуточной точке, светившейся неоновым желтым в конце улицы. Хёнджин шел рядом с Джисоном, показывая ему наброски в блокноте – утрированные, смешные портреты Чанбина с открытым ртом, засыпанным попкорном, и Минхо, похожего на каменного истукана в кресле.

– Вот это – шедевр, – засмеялся Джисон, тыча пальцем в Минхо-истукана.

Минхо обернулся, нахмурившись:
– Что шедевр?

– Твое лицо во время сцены с лобстером, – невозмутимо солгал Хёнджин, быстро перелистывая страницу. – Очень выразительное.

Минхо фыркнул, но промолчал. Он замедлил шаг, встал рядом с Джисоном. Их плечи почти касались.

Шаурма оказалась жирной, острой и невероятно вкусной после трех часов в кинотеатре. Они ели стоя, под фонарем, смеясь над глупостями Чанбина, который разыгрывал сцену битвы Эдварда с Джеймсом, используя вместо мечей две упаковки салфеток. Даже Минхо позволил себе короткую усмешку.

Дорога домой была недолгой. Чанбин и Хёнджин болтали о какой-то новой игре, отставая. Джисон и Минхо шли чуть впереди, в комфортном молчании. Луна, почти полная, серебрила крыши домов и тротуар под ногами.

– Спасибо, – тихо сказал Джисон, ловя краем глаза профиль Минхо. – За... за кино. И за шаурму.

Минхо кивнул, не глядя на него.
– Ничего особенного. Ты же хотел посмотреть. – Он помолчал, словно подбирая слова. – Чанбин прав. Фильм... странный. Но музыка неплохая. И лес... напомнил парк.

Джисон улыбнулся про себя. "Напоминал парк". Это было почти сентиментально для Минхо. Они дошли до знакомых ворот дома Минхо. Чанбин и Хёнджин помахали им и пошли дальше, к своей остановке.

– Заходи, – сказал Минхо, открывая калитку электронным ключом. – Хочешь чаю? Или сразу спать?

Джисон колебался. Возвращаться в свою пустую съемную комнату после этого вечера... казалось неправильным. Слишком одиноко.
– Чай, пожалуйста, – ответил он. – Если не затруднит.

На кухне царила привычная стерильная чистота. Минхо включил умный чайник, достал две керамические кружки – простые, без рисунков. Он молча насыпал заварку, налил кипяток. Аромат жасмина разлился по кухне. Он поставил кружку перед Джисоном, потом сел напротив, через кухонный остров. Его лицо в мягком свете встроенной подсветки выглядело менее резким, усталым.

– Карантин кончается, – произнес Минхо, не глядя на чай. Он говорил констатируя факт, но в голосе была какая-то неопределенность.

– Да, – вздохнул Джисон, обхватывая теплую кружку ладонями. – Через две недели. Обратно в школу. – Он невольно поморщился. Школа ассоциировалась с холодными стенами, шепотами за спиной, леденящим страхом в туалете, тенью Ловцов. С Минхо, каким он был раньше.

Минхо поднял глаза. Они встретились взглядом. В карих глазах Минхо Джисон прочел то же самое – понимание, что назад дороги нет, но и вперед страшно. Что будет, когда рухнет этот искусственный мирок карантина? Вернутся ли старые роли? Старые страхи? Или... или что-то изменилось настолько, что обратного пути уже нет?

– Ты... – начал Минхо, голос его был непривычно тихим, чуть хрипловатым. Он сглотнул. – Ты не обязан... возвращаться туда. К себе. Если не хочешь. Можешь... остаться здесь. Пока... пока не решишь, что дальше.

Предложение повисло в воздухе. Оно не было громким или пафосным. Оно было простым. Практичным. Но за ним стояло нечто огромное. Признание. Доверие? Желание защитить? Джисон почувствовал, как комок подступает к горлу. Он посмотрел на Минхо – на его напряженные плечи, на пальцы, сжимающие кружку так, что костяшки побелели, на тень сомнения в глазах. Этот человек, который когда-то прижимал его к стене с ненавистью, теперь предлагал ему кров не из жалости, а потому что... потому что ему тоже было страшно отпускать.

– Я... – Джисон отпил глоток горячего чая. Обжигающая жидкость вернула дар речи. – Я подумаю. Спасибо, Минхо. Серьезно.

Минхо кивнул, словно сбросив с плеч тяжесть. Он не стал настаивать. Не стал объяснять. Он просто допил свой чай залпом, встал и убрал кружки в посудомойку.

– Ладно. Иди спать. Завтра... – он запнулся, – ...завтра Хёнджин звонил. Хочет в тот парк с озером ехать. Рисовать осень. Поедешь?

– Поеду, – улыбнулся Джисон. Впервые за долгое время улыбка была легкой, почти без усилия. – Спасибо за чай.

Он поднялся наверх, в свою комнату. Ложась в кровать, он смотрел в темноту. Холодок на лодыжке был едва ощутим, почти призрачный. Тени молчали. А внизу, на кухне, Минхо еще долго стоял у окна, глядя на лунный свет, падающий на пустой сад, и слушая, как в доме, его доме, тихо скрипнет пол под шагами Джисона наверху. Возвращение в школу маячило на горизонте мрачной тучей, но здесь, сейчас, в этих стенах, было тихо. Было безопасно. Было начало чего-то, что не нуждалось в громких словах. Достаточно было предложения остаться и чашки чая в тишине ночной кухни. Рассвет карантина приближался, ночь уходила, оставляя после себя не страх, а тихое, настороженное ожидание завтрашнего дня в парке, с красками и друзьями. И с Минхо рядом.