Глава 9: Хрупкий Рассвет и Краски Исцеления
Сон Джисона после порошка Чана был глубоким, как погружение в черные, бездонные воды. Не кошмарным, а пустым. Без сновидений, без ощущения времени. Он всплывал к сознанию медленно, тяжело, словно тело было налито свинцом. Сперва пришло осознание мягкости под спиной и тепла укрывавшего его одеяла – того самого, тяжелого, шерстяного. Потом – тишины. Не гнетущей, а… спокойной. Лишь далекий гул города за толстыми стеклами.
Он открыл глаза. Комната была залита мягким утренним светом. Он лежал на спине, укрытый по плечи. Рядом, на прикроватной тумбе, стоял стакан воды. Чистый, прозрачный, с капельками конденсата на стенках. Простота жеста, его ненавязчивость, тронула что-то глубоко внутри, еще до того, как он осознал, где он и что произошло.
Память нахлынула волной: туалет, похищение, паника, Ловцы, порошок, потеря сознания… Унижение и страх сжали горло. Но физически… физически он чувствовал себя… не ужасно. Слабость была, глубокая, как после тяжелой болезни. Голова немного гудела. Но не было той сковывающей паники, того леденящего ужаса, что преследовал его последние дни. Барьер? Он снова работал? Слабо, но работал.
Дверь приоткрылась бесшумно. В проеме возникла фигура Минхо. Он был в простых черных спортивных штанах и серой футболке, подчеркивавшей рельеф плеч. В руках – поднос. Запах донесся первым: теплый, маслянистый, с нотками ванили и чего-то сытного. Омлет? Тост?
Минхо замер, увидев, что Джисон проснулся. Их взгляды встретились. В карих глазах Минхо не было ни привычной ненависти, ни холодного интереса, ни даже вчерашней растерянности. Была… настороженность? И какая-то усталая решимость. Он не сказал ни слова, просто вошел и поставил поднос на тумбу рядом со стаканом воды.
На подносе было аккуратно: пышный омлет с сыром и ветчиной, два тоста с золотистой корочкой, небольшая тарелка с нарезанными фруктами (клубника, киви, банан), маленькая пиала с йогуртом и ложка. И еще одна кружка – с дымящимся, пахнущим медом и лимоном чаем.
«Ешь, – сказал Минхо, голос был низким, без интонаций, но и без прежней агрессии. – Медленно.»
Он развернулся и вышел, оставив дверь приоткрытой. Джисон смотрел на еду. Его желудок предательски заурчал. Он осторожно приподнялся, опираясь на локоть. Слабость закружила голову, но не свалила обратно. Он потянулся к кружке с чаем. Тепло обожгло пальцы, приятный аромат заполнил ноздри. Он сделал маленький глоток. Сладко, кисло, тепло разлилось по телу, отогревая изнутри. Он взял вилку, отломил кусочек омлета. Нежный, сытный. Он ел медленно, как и велел, смакуя каждый кусочек, чувствуя, как силы понемногу возвращаются вместе с теплом пищи.
Шаги в коридоре. На пороге снова появился Минхо, а за ним – Бан Чан и Феликс. Феликс сразу бросился к кровати, его глаза были полны слез облегчения.
«Джисон! О боже, ты в порядке? Мы так переживали!» – он сел на край кровати, схватив руку Джисона, сжимая ее так, словно боялся, что тот исчезнет.
Чан стоял рядом, его взгляд был профессионально-оценивающим. «Как самочувствие? Голова кружится? Тошнит?»
«Слабость… – прошептал Джисон, возвращая сжатие руки Феликсу. – Но… лучше. Спасибо. За порошок. И… за то, что пришли.»
«Он нуждается в душе, – сказал Минхо, обращаясь скорее к Чану, чем к Джисону. Сказал резковато, но без злобы. Констатация факта. – И… помощи. Один он может упасть.»
Феликс тут же вскочил. «Я помогу!»
Чан кивнул. «Хорошо. Иди, Феликс. Аккуратно. Я пока поговорю с… хозяином дома.» Он бросил многозначительный взгляд на Минхо.
Душ в личном санузле был просторным, с тропическим душем. Феликс помог Джисону дойти, поддержал, пока тот с трудом снимал одежду (дрожь в руках все еще была), включил воду, отрегулировал температуру. Он болтал без умолку – о том, как они с Чаном вломились к Минхо, как испугались, увидев Джисона без сознания, как Чан объяснял Минхо про Ловцов. Джисон слушал, стоя под почти слишком горячими струями воды. Вода смывала пот, остатки страха, липкое ощущение нечистоты после вчерашних событий. Феликс аккуратно помог ему вымыть волосы, его движения были бережными, как с ребенком. Физическая слабость была унизительной, но забота друга, его бессвязный, но такой живой и искренний монолог, были бальзамом.
Когда Джисон, завернутый в огромный, мягкий полотенец-халат (явно принадлежавший Минхо), вернулся в комнату, его ждал сюрприз. В комнате, кроме Чана и Минхо (который стоял у окна, спиной к происходящему), был Хван Хёнджин.
Хёнджин выглядел нервным, но решительным. В руках он держал большую подарочную бумажную сумку. Увидев Джисона, он застенчиво улыбнулся.
«Эй… Привет, – заговорил он, ставя сумку на кровать. – Я… я слышал, ты неважно себя чувствуешь. Привез кое-что… чтобы время прошло полегче.» Он начал выкладывать содержимое: профессиональный альбом для рисования с плотной бумагой, коробку с набором акриловых красок (24 цвета!), кисти разного размера, палитру. Потом – несколько DVD-боксов с дорамами (исторические, романтические – явно выбирал с мыслью о разнообразии). Пакет с чипсами со вкусом краба, бутылка яблочного сока, и, наконец, пакет с мытыми фруктами – виноград, мандарины, еще одна порция клубники. «Не знал, что ты любишь… но подумал, может, захочется.»
Джисон смотрел на эту щедрую россыпь заботы, на робкую улыбку Хёнджина. Комок подступил к горлу. После всего, что случилось, эта простая человеческая доброта от того, кого он считал частью враждебного лагеря, была ошеломляющей. «Хёнджин… спасибо. Огромное спасибо. Это… это очень мило.»
Хёнджин покраснел, отводя взгляд. «Да не за что… Рад, что понравилось.»
В этот момент в дверном проеме возникла еще одна фигура. Неуклюжая, напряженная. Со Чанбин. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, его обычно наглое лицо было искажено выражением глубочайшего дискомфорта. Он смотрел в пол, мял в руках кепку.
Все замолчали, повернувшись к нему. Минхо медленно развернулся от окна, его взгляд стал острым, как лезвие. Чанбин почувствовал этот взгляд и съежился еще больше.
«Чанбин?» – тихо спросил Хёнджин.
Чанбин сделал шаг внутрь, потом еще один. Он поднял глаза, мельком глянул на Джисона, сидящего на кровати в халате, на подарки Хёнджина, и быстро опустил взгляд снова. Он подошел к кровати, остановившись в метре от Джисона. Его дыхание было прерывистым.
«Хан… – он начал, голос сорвался. Он сглотнул. – Джисон. Я… я пришел…» Он замолчал, снова сжав кепку так, что ткань затрещала. Потом выдохнул, поднял голову, встретив наконец взгляд Джисона. В его глазах не было ни злобы, ни насмешки. Был стыд. И что-то похожее на отчаянную решимость. «Я пришел извиниться. За все. За туалет. За лестницу. За… за то, что был тварью. Я…» – он снова запнулся, ища слова, – «…я просто делал то, что делают все. То, что говорил Минхо. Не думал. Просто… боялся быть другим. Боялся его.» Он кивнул в сторону Минхо, не глядя на него. «Но это не оправдание. Я… я был ублюдком. И мне стыдно. Прости. Если сможешь.»
Тишина повисла тяжелая. Джисон смотрел на Чанбина – на его сведенные плечи, на дрожащие руки, на искренний стыд в глазах. Этот грубый, глуповатый парень, всегда готовый напасть первым, сейчас выглядел… сломленным. Искренностью своего же поступка? Страхом перед Минхо, который молча наблюдал за этой сценой? Джисон не знал. Но он видел раскаяние. Настоящее.
«Я… – начал Джисон, его голос был тихим, но четким. – Я принимаю твои извинения, Чанбин. Спасибо, что пришел и сказал это.» Он не сказал «я прощаю». Не сейчас. Но дверь была приоткрыта.
Чанбин резко кивнул, будто отрубил. «Окей. Спасибо.» Он повернулся и почти выбежал из комнаты, не глядя ни на кого.
После его ухода напряжение немного спало. Феликс фыркнул: «Ну наконец-то у него мозги прочистились.» Хёнджин вздохнул с облегчением. Чан наблюдал за Минхо, который снова отвернулся к окну, но его плечи казались чуть менее напряженными.
Джисон посмотрел на подарки Хёнджина. Его пальцы потянулись к коробке с красками. Акрил. Он любил акрил. Его быстрые, яркие мазки. Он открыл коробку, достал тюбик с кобальтовой синью. Цвет был глубоким, насыщенным. Как небо перед грозой. Или… как глаза Минхо, когда в них не было ненависти.
Он открыл альбом на первой странице. Чистая белизна бумаги манила, обещала исцеление. Он взял кисть из набора, среднюю, с мягким ворсом. Не думая, окунул ее в синюю краску, выжал излишки о край баночки из-под йогурта (пока палитры нет). И провел по бумаге. Один широкий, смелый мазок. Синий вихрь. Освобождение.
Феликс ахнул: «Вау!» Хёнджин улыбнулся: «Здорово!» Чан одобрительно кивнул. Минхо, стоя у окна, чуть повернул голову, краем глаза наблюдая за движением кисти в руке Джисона.
Джисон не смотрел на них. Он смотрел на синий мазок. На проблеск света сквозь него. Он добавил каплю белил, смешал прямо на бумаге, создал просвет. Потом – мазок охры. Тепло. Еще один мазок синего, но светлее. Небо. Не кошмар. Не тень. Небо.
Он чувствовал слабость в руке. Голова все еще была тяжелой. Холодок на лодыжке напоминал о себе слабым, но настойчивым импульсом. Но впервые за долгое время в его груди не было всепоглощающего страха. Была усталость. Была боль. Была неразбериха. Но была и краска на бумаге. Были друзья рядом. Был… странный, непредсказуемый Минхо, который накормил его и укрыл одеялом. Было хрупкое перемирие.
Он сделал еще один мазок. Зеленый. Надежда? Или просто цвет?
Уголок его губ дрогнул. Не улыбка. Еще нет. Но начало чего-то. Начало возвращения. Он поднял глаза и встретился взглядом с Минхо, который смотрел уже не в окно, а прямо на него. На синий мазок. На дрожащую руку с кистью. На это подобие улыбки.
В глазах Минхо не было ответа. Была лишь глубокая, непроницаемая задумчивость. И что-то еще… что-то, что могло быть тенью той же теплоты, что заставила его накинуть одеяло. Или просто отражением утреннего света на стекле. Джисон не знал. Но он снова опустил взгляд на бумагу и сделал еще один мазок. Пока есть силы. Пока есть краски. Пока длится это хрупкое, необъяснимое перемирие в золотой клетке.